Евгений Александрович Козлов
Мистик Томас Свит
Повествование в очередной раз можно с легкостью окончить, но однажды в утренний час, в мастерскую наведался загадочный посетитель. Двери мастерской открыты, старик в благоприятном расположении духа принял очередное поручение с некоторой долей почтительности и трепета. В помещение приема посетителей ветром ворвалась леди в средних летах, она не спешила, просто имела столь размашистый как широкая кисть художника непрекословный темперамент, однако характер ее в общем виде довольно мягок. Явилась незнакомка не просто так, а по важному неотлагательному делу, по профилю заведения.
Иногда, Натаэль отвлекался от работы, подходил к двери и слушал речи, доносившиеся вне комнаты с часами. Порою приходили вовсе нестандартные личности с уймой взглядов и тем для разговоров, коими они так щедро желали поделиться, изливая имеющиеся мысли на добродушного старика. Некоторые не удостаивали обширного внимания, обходились несколькими фразами, не имея лишних слов. Подслушивать, безусловно, занятие плохое и лживое, ведь слушают обыкновенно, чтобы в последствии оклеветать оратора, но юноша также был участником сцены, причем непосредственно самим часовщиком, не последней фигурой в ремонте часов, к тому же дурных намерений он не питал, да и рассказывать услышанное ему было некому. В этот раз он вникал вдумчиво, его очаровал тот голос леди, в коем чувствовалась уверенность и целеустремленность. Юноша осознавал, что происходило нечто важное, немыслимо важное.
– Генриетта Лабри, так и запишите. Наслышана о том, что у вас много клиентов. Всё же надеюсь вы не станете отказывать в починке ценных мне часов. Они мне очень дороги, не представляете как. – говорила леди одетая в розоватое но не вульгарное пальто, на головке ее покоится шляпка, на плече висит сумочка, а глаза прибывают в радостном настроении духа. – Столько мастеров, знаете ли, отчего трудно было выбрать среди огромного перечня фамилий лучшего. Ваша фамилия мне сразу понравилась. Но не подумайте, выбор пал на вас не только потому. Всему виной место расположения мастерской, вполне удачное для меня. Крайне легко добраться до вас. Однако не обещаю, что буду частой гостьей, хотелось бы, чтобы часики более не ломались. А вот и они самые, взгляните. Маленькие, с тончайшим ювелирным механизмом, должно быть потому с такой грандиозной легкостью останавливаются. В них нет ни одной крупицы золота или бриллиантов, они обыкновенные. Но думаю, вы как ценитель, найдете их крайне занимательными.
– Не беспокойтесь мисс. – смягчал атмосферу старик Редклиф.
– Недавно я обеспокоилась, услышав утверждение одной своей подруги. Так вот, случилась у нее беда, и я по-доброму решила посоветовать решение ее проблемы при помощи священного писания. И что вы думаете, я услышала в ответ? Она сказала, что это всё устаревшее и никак не подходит под современную действительность. Она сильно огорчила меня таким замечанием, и воспрянули тогда во мне некоторые нотки протеста. “Ты считаешь, что добродетели устарели, а страсти, они искоренились, изменились?” – спросила я ее, и подруга задумалась и провозгласила лаконично – “Нет, всё по-прежнему”. “Это означает, что и добрые дела остались прежними, время тут ни причем, а оправдания всегда искали и будут искать, уверена и сотни лет назад люди говорили также как ты, поэтому, дорогая, не воротись, прими заповедь в свое сердце”. – так я поставила жирную точку в нависшем серьезном вопросе. И вообще меня просто кипятят надменность и самоуверенность некоторых людей.
– Вы вполне уверены, мисс.
– Порою жуть, как раздражают, особенно в те моменты, когда нужно стать ласковой кошечкой, но не могу, у меня столько неурядиц, да еще и вдобавок часы износились. Я требую от вас скорой работы, притом знаю, если сломана деталь, то, с превеликим трудом вы сможете отыскать ей замену. Ведь экземпляр редкий, не какая-нибудь безделушка из сувенирной лавки. Всё же, хотелось бы поскорей, они мне так идут. Замечательный аксессуар к вечерним платьям, а их у меня предостаточно.
– Не сомневайтесь, мисс, приходите ровно через три дня, либо каждый день, проверяя, только тогда вы сможете уточнить степень поломки, ведь сейчас определить невозможно, потому точных сроков не могу сказать.
– Приду, если позволит распорядок дня. Может быть завтра, послезавтра. – говорила леди осматриваясь. – Вижу, у вас имеются настенные часы, давно хотела приобрести релитет за умеренную плату, думаю, это возможно.
– Конечно, богатый ассортимент, взгляните.
– Покажите, буду весьма польщена.
Натаэль всё то непродолжительное время с жадностью слушал стоя за дверью, ловя каждый доносившейся звук. Прилепился к дереву ухом, прижался щекой, внимательно внимал голосам, особенно голос леди показался интригующе увлекаемым и чарующим, даже холодок пробежал по его телу, он совсем позабыл о своих обязанностях, подслушивать оказывается иногда куда поучительней, чем ничего не знать. Толком и не осознав истинную причину столь притягательного отношения, он, дабы не пропустить ни слова, неудачно облокотился на дверь, отчего та своевольно отворилась, заведомо не предупредив. Отчего Натаэль падает на пол. Выглядела эта сцена довольно комично. Дедушка, сразу распознав, в чем дело, не растерялся.
– А вот, смею вам представить, часовщик Натаэль Редклиф, юный мастер, немного неуклюжий, но прекрасный ювелир в отношении мелких деталей. Достаточно прилежен. Однако с крупными вещами, как правило, дело у него обстоит весьма трагично.
Генриетта некоторое время рассматривала юношу, так внезапно появившегося, который ощущая на себе всю глупость ситуации, явно мечтал испариться, либо притвориться ковриком, и чтобы леди непременно отвела свой столь пристально изучающий взгляд. Дабы разрядить обстановку мистер Редклиф начал демонстрировать настенные грузные часы всех мастей и родов, леди кажется, отвлеклась, а юноша сумел ретироваться, то есть встать, отряхнуться, потупить глазки в пол и “закопаться в землю”.
– У вас замечательный внук. – провозгласила Генриетта. – Столь молод, а уже славится в числе лучших мастеров, если судить по газетным вырезкам. Всегда знала, важны лишь те лета, которые наполнены смыслом. Вот я лично не могу похвастаться достижениями, может быть у меня всё еще впереди.
– Извините его, он не особо разговорчив, особенно в обществе дам, стеснение знаете ли. – отмахивался старик.
– Скромность украшает и укрощает пылкие сердца. Пожалуй, я передумала на счет часов. Они мне не нужны. Просто почините мои наручные часики. Оставляю вам, вот, с надеждой на скорую починку. Я не могу более смущать мальчика. Недавно я выучила фразу на латыни, но всё не было возможности продемонстрировать публике. Benedicite. Кажется, не ошиблась. До скорой встречи. – произнесла леди напрощание.
– Benedicti benedicentes. – ответил дедушка, взглянув на внука, лишь вздохнул протяжно, ко всему давно привыкший, не роптал. Вручил заветные часики юноше, некогда облегавшие изящную женскую ручку, кажется, они еще сохранили тепло, но безжизненны, стрелки остановились. На том их судьба определилась.
Пораженный Натаэль еще долгое время судорожно теребил часики в руках, что послужило причиной в некотором незнакомом испуге, он не мог понять, ведь всё кажется обычным, но та леди вовсе иная, не покидает его мысли и почему-то так бешено колотится сердце при одном упоминании о ней.
Потому он оставил поиски философского камня, ведь красный дракон трудно добываемый ингредиент. Юноша утешал себя знанием, заключенным в ее словах, в обещании навещать и проверять проделанную починку, вот только именно это юноша не торопился делать, потому что после она уйдет, но и расстраивать леди, безусловно, было бы неприлично, как впрочем, и лгать ей. Он решает пойти путем aureo mediocritas, чинить часы, но медленно, аккуратно, со знанием дела. Мгновение потрясло его, в жизни их было не так много, чтобы считать по пальцам. Спокойствие юноши окончилось с появлением пылкой странной дамы в его жизни.
Творить из отдельных кусочков нечто цельное ему особо нравилось, в то время он полностью забывал себя, будто не имея тела, лишь духом единым соединял поврежденный механизм воедино. Он полностью отрекался от собственного я, концентрировался на воссоздании из праха былых материй, тогда лишь ход стрелок пробуждал Натаэля. Вскоре он принялся за работу, в полумраке, согнувшись, разглядывал пристально дивный женский аксессуар, прежде ему не доводилось прикасаться к столь утонченному предмету, впрочем, и сам он не был поклонником грубости, его взгляд всегда останавливался, как правило, на изящных линиях и формах. Открутив крохотной отверткой совсем микро шурупчики, он отодвинул своеобразную заднюю крышку и его глазам предстал целый неповторимый мир, целый колоссальный механический город, наполненный вечными двигателями и другими невообразимыми фантазиями. Только бы не дотронуться руками, ведь всё так мало, всё такое хрупкое и миниатюрное, словно женские ручки, позволено лишь с бережностью их созерцать. Но ему предстояло вступить в сей мир, отыскать изъян, устранить или добавить незаменимое приспособление. Приблизив увеличительное стекло на ножке, он разглядел интересную деталь, ровно в центре находилась шестеренка с семью зубчиками, прежде, он никогда не встречал таких новшеств, рассматривал ее долго, как бы глазам своим не веря, он привык к однообразному строению часов, но тут ясно виделось исключение. Остальное, кажется, было неизменно обыденным. Попытки завести механизм не улучались успехом, город будто остановился, окоченел, даже шестеренки не поворачиваются. Поначалу юноша задумал помедлить с ремонтом, дабы несколько раз увидеть хозяйку часов, но теперь причина затруднений на лицо, и времени может не хватить в любом случае. Посещали его мысли временами безрадостные, а что если не удастся починить, тогда сразу же она потеряет доверие к нему, уважение, придется купить дедушке очки с толстенными линзами и в весомой оправе, чтобы он помог юному часовщику. Но мистер Редклиф вскоре заболел, то была обычная простуда, однако на пожилой организм действует сей состояние крайне негативно, потому старик лежит на квартире, безо всякого желания громко чихать в присутствии клиентов тем самым портя репутацию мастерской, посему вся ее жизнедеятельность возложена на хрупкие неопытные плечи Натаэля. В общем, все сталось по-старому, только иногда часовщик отвлекается на краткий немногословный прием заказов.
Свобода витала в воздухе, хотя он и не был ранее стеснен, всё же некоторая перемена в его жизни воодушевляла. Дедушку юноша навещал в обеденное время и почивал медом, но, а работе не говорил, незаинтересованность старика явственно проступала, видимо решивший передохнуть, он по обыкновению жалел лишь о слабом своем зрении не позволяющего читать, только театральные плакаты с огромными шрифтами напоминали дедушке о почти забытом умении.
Натаэль дал честное слово, что в скором времени обеспечит леди отремонтированными часами. Потому он ворочал свою душу с одного неудобного бока на другой, но никак не мог раскрыть секрет тех семи зубцов. Полистал книги, безуспешно. Хотел даже пойти к другим мастерам ради соискания совета, что было бы вполне опрометчивым поступком. Это стало бы признанием своей негодности. Посрамиться в несостоятельности пред дамой также не хотелось. Впервые руки его не слушались, и “инструменты хирурга” постоянно норовили отсечь нечто лишнее, выскальзывали, со звоном падали на пол, увеличительное стекло чуть было не разбилось, тогда юноша в полной мере осознал, как же он ничтожен. Однако он не слишком рьяно отдавался самоуничижению, на то просто не было времени, за продолжительным малоплодотворным мыслительным процессом часы становились минутами. Каждый скрип двери заставлял его содрогнуться, помня нрав Генриетты и свою благосклонность к ее натуре, Натаэль испытывал страх, замечая, как быстро движутся стрелки, причем в полсотни часах.
Погрузившись в задушевное лоно изысканий вечности, где-то среди околоземных орбит, Натаэль не услышал цоканье набоек каблуков, отчего вскоре чуть ли не подпрыгнул сидя на стуле, расслышав женский мелодично дерзко лиричный голос. Пришла Генриетта, осведомиться о ходе работы и просто развеется, моцион любит перемену мест прогулок, потому она решила навестить юного часовщика. Сразу начала безудержно о чем-то лепетать, ей это казалось важным, и посему ей нужно было поскорее кому-нибудь выплеснуть все свои мысли. Из нее получился бы отличный автор пьес с долгими, но захватывающими диалогами, если бы она обладала добродетелью молчаливой скромностью, так как все ее замыслы не удерживались до бумаги, а высвобождались в более просторный воздух, чем рамки и контуры листа. Почтенная публика узнавала куда быстрее ее глубинные мысли. Она много говорила, пока Натаэль приходил в чувства, у него произошел типичный для всякого влюбленного “вынос сердца”.
– Представьте, сижу я, значит, в кругу знатных господ, ведется нетривиальная, далеко неприватная беседа, и тут в самый разгар очередной сплетни, один джентльмен с шутливым юморком замечает то, что я совсем не прикоснулась к бекону, и саркастически спросил не из “этих” ли я? Какой выскочка, только подумайте! На что я уверено, заявила, да вы правы, я не вкушаю мясо и всего животного, я считаю такой подход к выбору питания нормальным, целесообразным. Сразу как подобает, в обществе начали косо смотреть на меня, будто раньше не замечали, а сейчас, посмотрите на них, прямо прозрели. Так вот, далее последовал лаконичный ожидаемый вопрос – почему. Потому что я не желаю лишать жизни животных, да я не убиваю их, но я как бы становлюсь сообщником палача, если вкушаю их мясо. И вообще меня раздражает типичный для города расизм среди зверей, вот собак вы любите, гладите, покупаете одежки ручной работы разных фасонов для них, а хрюшки беспощадно выращиваются, дабы быть убитыми, хотя все они одинаковы, Бог создал для человека помощников, разве правильно убивать их. И вообще питаться растительной пищей куда лучше и она не прельщает, и мужчина вполне может прожить без мяса, его сила от этого не зависит. – горячо ответила я, джентльмен заткнулся и даже кусок вывалился из его широко открытого рта. Я продолжала – вы не ослышались, я считаю это неприемлемым действом для человека. Охота также несет лишь вред. Хлеб вам надоел, вам нужны зрелища, оставьте бедных животных в покое! – совсем вскипела я. Все замерли. Теперь уже все разомкнули уста, на что я напоследок поклонилась и неспешно удалилась. Стоит ли сидеть в подобном обществе манекенов, которые привыкли поколениями передавать одни и те же привычки и пороки, зачерствели и не имеют никакой терпимости к иной точки зрения на жизнь и отдельные ее аспекты. Бедные дети, вот смотрю на них и понимаю, родители не оставляют им выбора, кормят их мясом, они привыкают. Мальчиков стригут коротко и навязывают им спортивные увлечения, готовя тех к злосчастной армии, девочкам покупают резиновых малышей и колясочки. Как же родители эгоистичны и стереотипны, а если их дети решат идти другим путем, не будут делать то, что привыкли ставить на пьедестал. Мальчик захочет быть противником всякого насилия и физического культа, будет художником и музыкантом, отрастит длинные волосы до пояса и одной нотой, одним мазком будет излечивать человеческие души. Девочка отвергнет так навязанное повсюду деторождение и станет величайшим писателем сказок, и направит многих деток по пути истинному, иногда просто безудержно хочется прокричать на весь белый свет – жизнь это не череда последовательных предопределенных событий, будьте другими, стремитесь к чему-то великому и недосягаемому! Бедные, бедные детки, всё детство их строится на аморфных представлениях на жизнь, словно математическая схема, которая зачастую некогда успешно заложенная переносится на взрослую жизнь. А вы как думаете? Вижу, что ваша жизнь не обыденна, сейчас ваши сверстники стереотипно ухаживают за девушками, разбивают их розовые сердечки, а вы сидите в комнате с часами и разговариваете с госпожой скукой. Хотя со мной не соскучишься, по крайней мере, так говорят. Кажется, я сказала – “разговариваете”, но я ошиблась, ведь вы не проронили ни слова.
– Я как-то не думал об этом. – еле вымолвил Натаэль не отпуская из рук увеличительное стекло.
– Знаете, а вы очень похожи на сыщика, с лупой, всеми этими отмычками и точным временем, так, Чарльз Одри, в какое время произошло ограбление?
– Вы приходили вчера, значит в то недолгое время.
– Очень остроумно. Но неправильно. Я просто приходила осведомиться об отсутствии подозрений по случайности не павших на мою скромную персону, ведь я могла сотворить преступление, гораздо раньше, заведомо переодевшись и изменив внешность до неузнаваемости, понизив тембр голоса и замедлив резкость движений. То было бы слишком романтично. Сейчас я пришла по поводу своих часов. Вижу, что вы занимаетесь именно ими. Отлично, однако, они разобраны, что означает необходимость в дальнейшем ожидании. Кстати, можно ознакомиться с настенными часами?
– Вы, кажется, в прошлый раз отказались от знакомства.
– Какая хорошая у вас память. Вы еще слишком юны и не знаете о женском непостоянстве, о частой перемене настроения. Сегодня хочу одно, завтра желаю другое. Запомните, это не инфантильность, а просто кокетство.
Юноша промолчал, ответ на представленное леди утверждение казался невозможным, она, вновь заметив его смущенность, решила на этом окончить визит, решила более не тревожить юношу, покинула мастерскую также как пришла. Вернувшись к работе, Натаэль увлекся ею, но безрезультатно, новые думы тревожили его ум, те о которых он лишь вскользь где-то читал.
На следующий день Генриетта вновь пожаловала в приподнятом отменном настроении, воодушевленная чем-то, она влетела в комнату часовщика, словно свежий ветерок после непродолжительного внезапного дождя. Натаэль смотрел на нее опечалено и виновато, взволновано билось сердце в его груди, растрепанный и голодный, он почти не отрывался со стула и не убирал рук со стола, трудился ежечасно, однако, к сожалению, часики по-прежнему были мертвы. Леди не особо разочаровалась, для нее это был просто предмет. Ведь дороже всего добрые человеческие отношения между людьми, так зачем ругаться и топать ногами из-за вещей нестоящих того. Потому следует всегда прощать долги всякому человеку в момент отдачи. Деньги лишь бумага и цветной метал, дерево и стекло, всё это пустое по сравнению с улыбкой благодарного бескорыстного человека. Но вот для юноши, конечно, было зазорно не выполнять данное обещание, он дорожил теми часиками, всё женское утончено и негрубо, потому излучает некую ауру теплоты, хрупкости, нежности, вещи, созданные для женщин прекрасны, можно долго разглядывать их, нисколько не свыкаясь с трепетным отношением. Генриетта по-прежнему искрила и обольщала резкими цирковыми жестами.
– Представьте себе, пришла я вновь в то же незатейливое общество, словно в музей всеми известной мадам, так, ради эксперимента, проверить восприятие вчерашнего и какова будет реакция сегодня. И что же вы думаете? Они за ночь все хорошенько переварили, пропустили сквозь себя чужеродный поток информации, не согласились, привычка, знаете ли, вещь упрямая и непримиримая, однако нападки на меня не последовали. Они смотрели на меня как на безумного философа, которого готовы слушать, но не понимать. Передо мной поставили целую миску салата, фрукты, специально и предусмотрительно, что впрочем, им обошлось куда дешевле, чем те окорока и креветки. И мне стало вновь скучно, а когда тоскливо я просто-напросто показываю всем, какая я есть без прикрас, без грима вежливости и сдержанности. Выходка подобного рода обычно заканчивается скандалом, либо моральной катастрофой, но что поделать, если многие так укоренились, привыкли к привычному. Напротив, сидел всё тот же прищуренный джентльмен в пошлом галстуке в большой горошек, словно от платья моей бабушки отрезали лоскут и прицепили к его рубашке, даже не знаю, почему я выбрала его жертвой своих порывов. Но не в том суть. Этот самый человек, я слыхала, жениться на девушке, невинной и молоденькой, самому ему уже за сорок, самый расцвет глубокой старости, не женат, имеет дочь взрослую и устроенную. И я с места заявила ему кратко и арифметически точно – Во-первых, вижу в ваших отношениях порочные мотивы, она молода, красива, девственное тело, приятно, не правда ли, услаждает взгляд, вы отрабатываете на ней учительские и порою отцовские способности. Разве я не права, поправьте меня, если это не так. И самое главное, писание говорит, что не должно жениться на разведенной, так и выходить замуж за разведенного, то есть грех. Скажете, конечно, у вас любовь, любите, никто не мешает, но не женитесь, дружите, но не прикасайтесь, все просто, а вместо того я слышу как вы даже страшно сказать, целуетесь. – заявила я укорительно серьезно. Вам какое дело до моих отношений и личной жизни. – запротестовал он. На что я лишь улыбнулась, высказаться в защиту своих взглядов он не смог, он лишь пользуется наивностью девушки, пользуется на старость лет, и всё никак не может успокоиться, ничего здравомыслящего я от него не услышала.
Натаэль слушал внимательно, сидя в пол оборота вникал в каждое слово, чувства подсказали ему что ответить, или вернее, о чем спросить.
– Вы выйдете за меня замуж? – ненавязчиво, но с меланхоличным жаром произнес юноша.
Генриетта чуть отшатнулась, сделала глубокий глоток воздуха.
– Господин часовщик, к сожалению, вы не поняли, о чем я только что рассказывала, вы еще молоды, причем слишком, неравные браки не по мне, хотя я и выгляжу вполне подтянуто, всё же не представляю нас вместе, это правда, но не грустите, зачем вам “старушка”, когда вокруг столько свободных девушек.
– Мне нужна лишь одна. – продолжал Натаэль.
– Несерьезно, много ли у нас одиноких вещей, посмотрите, у всех есть пара, однако люди не вещи, потому блуждают в пустыне, где одни лишь камни. Вот романтики сравнивают женщин с цветами, здесь нужно уточнить, розовый цветок кактуса вот лучшее сравнение.
– Вы прекрасная лилия. – неуверенно но вдохновенно выговорил юноша.
– Мой наряд куда хуже, чем у царя Соломона. И вообще я думала, вы шутите, но говорите со всей серьезностью. Разница в возрасте более десяти лет для отношений это неприемлемо. Два, три года еще ничего, но дальше, увольте, верхи безрассудства. Сердце не выбирает, это истина, всё же любовь и брак должны слиться воедино. Также любовь может существовать и вне брачных уз, но мужчины горды и самолюбивы, им непременно необходимо владеть женщиной, прикасаться к ней, а не воздыхать издалека, в умах их одна сплошная физика. Разве они согласятся на дружбу, причем платоническую, нет, самоуважение не позволит им, словно напыщенные петухи, высоко задрав клювы, они оспаривают первородство, никак не могут различить плотскую греховную страсть, от настоящей духовной любви. Вы же успокоитесь, хотя и нестабильность и влечение к новому присуща более женскому нраву, всё-таки со временем вы избавитесь от столь безвыходной идеи. Представим, что предложение ваше было лишь шуткой.
Натаэль поник, словно громом пораженный, крепко сжал в руках часы, так, что казалось стекло вот-вот лопнет.
– Не сердитесь, женщины непостоянны. Взгляните, например, на моду, кто так охотно желает выпрыгнуть из платьев, надевая сугубо мужские брюки. Джентльмены более консервативны, можно даже предположить, что Ева вкусила запретный плод, лишь потому, что другие кушанья наскучили ей, и змей подначивая ее, смотрел прямо в корень. Вот такие выходят непослушные ребрышки, конечно, всё это глупости, ненужно создавать очередную систему, все люди разные, а мода для тех, кто уже не в состоянии блеснуть умом, потому сверкают новыми нарядами. А еще я не люблю, когда бедных деток наряжают словно кукол, причем до вашего возраста…
Генриетта еще долго о чем-то говорила, в то время как Натаэль затворив скорлупу своей души, никак не хотел выбираться наружу. Он сильно огорчен, ведь предложение его отклонено без апелляции, произнеся вполне серьезно, слова его приняли за шутку, не обладая чувством юмора, он и не думал совершать каламбур, она восприняла речь его снисходительно, сославшись на возраст, достаточно вежливо упрекнула и посоветовала обращать внимание на сверстников. Но разве у любви есть возраст, любовь не брак, ее не считают, не называют золотой, серебряной, любовь по идеи весна, потому какой смысл отсчитывать года. Леди не принимала такой ветреный подход, создав свод правил, определила степень возрастных отношений, она, как впрочем, многие, думает что молодость есть неразумность, неразборчивость, безответственность, несерьезность, потому приписывает автоматически всё это многообразие с одинаковым значением и Натаэлю, как представителю подрастающего поколения, хотя он имеет работу, жилье, всё это не играет особую роль в значении жизни. Он видится корешком с тоненьким стебельком, куда ветерок подует, туда он и нагнется, устремится, сегодня она живет в его сердце, завтра заселится другая, ее это положение не устраивало. Люди в средних летах склонны к предписанию своих юношеских пороков и ошибок другим, особенно своим детям, как бы все должны через это пройти, не думая, о том, что те повзрослевшие детки могут оказаться умнее своих родителей и предыдущего поколения, тем самым выбеливая себя, считая не одинокими в злодеянии. Юность пора искушений, здесь уже не одно запретное древо, а десятки, сотни. Посмотрите сколько женщин, но любимой впоследствии супругой может стать только одна. Генриетта не была особо критична или предвзята, вовсе наоборот, она видела Натаэля порядочным молодым человеком, и всё же убеждения ее тяготели здравыми суждениями. Натаэля не на шутку раздосадовало решение леди.
– Что мне сделать, чтобы понравиться вам? – спросил он.
– Лишь одно, прожить еще примерно десять лет, повзрослеть, возмужать, обрести уверенность и стойкое мировоззрение. Но боюсь к тому времени, вся моя красота и грация потускнеют, словно картина, хотя предназначалась для того, чтобы радовать и вдохновлять зрителей если не вечно, то хотя бы долго. Я же более изменчива с летами, моя краска трескается и ниспадает куда быстрее, чем у масляного полотна, лицо мое покроется морщинами, руки погрубеют, личико можно припудрить, но руки выдадут мой возраст, я вряд ли пополнею, с моим рационом это невозможно, в общем, я скоро перестану быть вам интересна. Вы положите, точнее, переведете взгляд на другую прелестницу, или станете постигать мудрость, охладевая к женской внешности, скорее всего, познаете многое, смысл жизни, стороны мира, приблизитесь душою к Богу, но женщину так и не познаете, рука ваша не прикоснется к тому, что было так близко, рядом. Сколь странно, не правда ли. Мы можем трогать камни, деревья, воду, землю, но до людей так боимся дотрагиваться, мы гладим домашних животных, а людей не ласкаем.
– Иногда я завидую соседскому коту, его так нежно гладят по головке, он всего лишь зверь, а я человек, кот лишь спит и ест, а я мыслью, говорю, обладаю талантом, но я лишен внимания, никто не проведет ладонью по моей голове.
Натаэль отбросил главенствующую мысль речи Генриетты, он не хотел верить тому, потому уцепился за последнее не столь важное.
– Боюсь и ту леди, обладательницу счастливого кота, также никто не гладит. Порою, животные заменяют людей, и это, скажу я вам, нехорошо. Вы так грустно смотрите на меня.
– Всегда размышляю о тайнах мира и в то время, будто жизнь проносится около меня, не задевая, для чего мне все эти знания и познания, когда я разучился улыбаться, когда не разговариваю с ближними, для чего все великие тайны, если я не ведаю простого счастья жизни.
– Жаль, что не только глаза ваши грустны, но и сердце. Я послужила тому виной, не принимайте так близко, вот почините мои часы, так сразу забудете болтливую леди с не самыми лучшими манерами. Перед нами встает выбор, либо жить беззаботно, не вдаваясь в смысл бытия, веселясь, однако это суета, либо размышлять и постигать науки метафизики, теологии, но не видеть радости жизни, не участвовать в них. Малый не знает большего, больший не знает малого. Такова, правда жизни, хотя думаю в ранних годах больше шутов, чем мыслителей. Снова стереотип, что ж, я сужу сугубо по себе нелюбимой. Я всегда не слишком вдавалась в подробности, для чего весь этот мир, (окромя нынешнего времени, временами по-дилетантски интересуюсь), какой смысл человеческой жизни, не задумывалась, а просто жила встречами с друзьями, отношениями с молодыми людьми, мимолетными и ни к чему не обязывающими. Разного рода посиделки и прогулки занимали всё мое свободное время, изнурительная учеба днем, вечером же начиналось сущее прожигание жизни и тяга к непознанным удовольствиям. С улыбкой вспоминаю те годы, знаю, мне нужно жалеть о них, что я так поступала, теряла то, чего уже не вернуть. Оправдываться малолетством не стану, я действовала вполне осознано, со знанием дела и знания неминуемых последствий, я пыталась выжить сок из кислого лимона жизни, приправить сахаром и выпить залпом, но после, всё равно останется горечь во рту и лимонная кислота вновь взбудоражит желудок. Не сожалею, современный человек без опыта, подобен слепому котенку, всюду заблудишься, будешь гоним, я же желаю быть “своим человеком”, однако я и не без врожденной харизмы. Вы другое, неземное существо, это точно, вас не интересует порочный опыт, вы не боитесь быть отстраненным, у вас другой путь. Даже если вас будут уважать, то в глубине души они никогда не пожелают себе и своим детям такой противоречивой и антиобщественной жизни. Одно ясно, все мы чувствуем некоторую пустоту и усталость, делая разного рода беззакония против души и тела своего, ощущаем, что помимо этого звериного, есть еще нечто глубинное, потаенное, духовное, вам же, Натаэль, не достает земных обыденных изысканий. Выбираем ли мы путь, или путь выбирает нас, не могу сказать, заложен в нас с самого рождения, или события и ситуации подталкивают нас на дорожку, не знаю.
Генриетта затаилась, заметила, как ее слова задевают юношу. Пустословить она не любила, потому высказать мысли спешила с постоянством древнеримского оратора.
– Кажется, я задержалась. Пойду, не буду вам мешать. Не забудьте, на третий заключительный день ожидаю часы видеть готовыми. Справитесь, буду благодарна, нет, тогда примите мои искрение соболезнования, и мне придется обратиться к другим мастерам. Вряд ли они будут так слушать мои суждения, всё же мне надоело опаздывать, на меня и так смотрят с небрежением пуще обычного. До завтра юный мистер часовщик. – кокетливо произнесла последнюю фразу леди и поспешно удалилась.
