Евгений Николаевич Гусляров
Любовь и диктатура
Дальше роль Потёмкина в деле с Екатериной непонятная и не такая светлая, как хотелось бы. Он, натурально, становится сутенёром.
Вот пишет какой-то Сен-Жан, бывший некоторое время его секретарём:
«Князь на основании сведений, сообщаемых многочисленными клевретами, вносил фамилии молодых офицеров, обладавших, по-видимому, качествами, необходимыми, чтобы занять положение, которое он сам занимал в продолжение двух лет. Затем он заказывал портреты кандидатов и под видом продающихся картин предлагал на выбор императрице».
Говорят, что секретарь этот был чем-то обижен на своего хозяина, и всё это можно было бы принять за напраслину, если бы точно не было известно, что с той поры, как Потёмкин получил отставку от императрициного ложа, все следующие кандидаты в эту постель были рекомендованы исключительно им. И с каждого он брал по сто тысяч, определив, что именно таков размер компенсации за его собственные тяжкие моральные издержки. Рекламаций от императрицы ни разу не поступало.
Это, к чести бывшего фаворита, не единственные его заслуги перед Екатериной.
Между теми ответственными делами, о которых сказано, Потёмкин возглавлял армию и флот на юге России. Светлейший князь Таврический сумел добиться невиданных до сей поры успехов русского оружия малыми силами и потерями. Русские военные историки, которые удосужатся разбирать его бумаги лишь к концу девятнадцатого века, с удивлением отметят, что вторую турецкую войну следовало бы, по справедливости, назвать «потёмкинской». Крым стал русским, благодаря Потёмкину, он подарил его Екатерине. И России, конечно.
Это он придумает написать в приказах знаменитые слова – «Россия или смерть». И это впервые сделает национальное чувство лучшим и благороднейшим оружием русских. Мы этих его заслуг не знаем и по сию пору…
Далее ещё одна тайна.
Облагородит или нет это их странные отношения в наших глазах, но я намерен теперь настаивать на том, что Потёмкин удалён был от ложа императрицы… только что став законным мужем её, мужем перед Богом, но не перед людьми.
Слухи о том поползли сразу же после его таинственной отставки. Дипломаты осторожно доносили эти слухи в Европу:
«Он оставил в Петербурге не друга, забывшего его наполовину, но супругу, изменившую своим обязанностям. Но предположение, что прежний фаворит в эту минуту сломил постоянное противодействие Екатерины и тайно повенчался с нею перед отъездом, встречает много противоречий».
Теперь же, спустя века, всплыло много и вполне однозначного.
Известный историк прошлого века, издатель знаменитых сборников «Русского архива» Павел Бартенев, изучая рукописные записки князя Ф.Н. Голицина, вельможи павловских времён, наткнулся вдруг на страшно поразившее его свидетельство:
«Один из моих знакомых, – вспоминал князь, – бывший при императоре Павле в делах и в большой доверенности, уверял меня, что императрица Екатерина, вследствие упорственного желания князя Потёмкина и ея к нему страстной привязанности, с ним венчалась у Самсония, что на Выборгской стороне. Она изволила туда приехать поздно вечером, где уже духовник ея был в готовности, сопровождаемая одною Мариею Савишною Перекусихиной. Венцы держали граф Самойлов и Евграф Александрович Чертков».
Это безрассудство, конечно, и было оно знаком великой любви. Екатерина ставила на карту всё. Она вспоминала, конечно, в этот решительный момент другой случай. Суровый приговор Панина подобным же домогательствам другого её любовника, Григоря Орлова. Этот мужественный Панин, как бы от имени народа, сказал тогда прямо:
– Императрица может поступать, как ей угодно, но госпожа Орлова никогда не будет императрицей российской.
И вот теперь она – госпожа Потёмкина…
Странно прозвучали тогда в пустом храме слова графа Самойлова, который отправлял свадебный чин:
– Жена да убоится мужа своего!
Граф при этом строго посмотрел на Екатерину. Та согласно и скоро кивнула головой.
Потёмкин увидел это и возликовал. Исполнилось. Отныне он хоть и не в полной мере, но властитель, можно сказать – полу император.
Говорили, что копию записи о браке хранила ещё при Пушкине знаменитая возлюбленная его Елизавета Ксаверьевна Воронцова. Хранилась эта копия в специальной шкатулке с секретом, только почему-то она попросила однажды графа Александра Строганова бросить её в море, когда отправился он из Одессы в Крым. Сберечь тайну, которая хранилась в той шкатулке, велел, якобы, её дед, которым и был светлейший князь Потёмкин…
Вот первое письмо, которым Екатерина обозначила будущие отношения. Это письмо, конечно, ещё не о любви, но все ясные грядущие дела тут уже присутствуют. Письмо это появилось как следствие следующих обстоятельств. Шла очередная русско-турецкая война. Потёмкин участвовал в ней. «Здесь он был до того бесполезен, что граф Румянцев воспользовался первым же случаем, чтоб послать его в Петербург с каким-то важным известием». Так напишет Г. фон Гельбиг, секретарь саксонского посольства при дворе Екатерины Второй. Сама Екатерина напишет об этом важнейшем для Потёмкина событии так: «Потом приехал некто богатырь. Сей богатырь по заслугам своим и по всегдашней ласке прелестен был так, что услыша о его приезде, уже говорить стали, что ему тут поселиться, а того не знали, что мы письмецом сюда призвали неприметно его, однако же с таким внутренним намерением, чтоб не вовсе слепо по приезде его поступать, но разбирать, есть ли в нём склонность, о которой мне Брюсша сказывала, что давно многие подозревали, то есть та, которую я желаю, чтоб он имел».
Важные известия, с которыми приехал к императрице Григорий Александрович, будущий князь Потёмкин-Таврический, было сообщение о некоторых победах графа Румянцева-Задунайского над турками. Государыня немедленно пожаловала молодого гонца генерал-поручиком и он опять на некоторое время уехал в новом уже чине в действующую армию. Она не забыла его. Тогда и появилось это первое совершенно недвусмысленное письмо о царицыной приязни, по которому опытные царедворцы сделали вывод, что власть над сердцем Екатерины меняется: «Господин Генерал-Поручик и Кавалер. Вы, я чаю, столь упражнены глазеньем на Силистрию (провинция, вилайет в тогдашней Османской империи. – Е.Г.), что Вам некогда письмы читать. И хотя я по сю пору не знаю, предуспела ли Ваша бомбардирада, но тем не меньше я уверена, что всё то, чего Вы сами предприемлете, ничему иному приписать не должно, как горячему Вашему усердию ко мне персонально и вообще к любезному Отечеству, которого службу Вы любите.
Но как с моей стороны я весьма желаю ревностных, храбрых, умных и искусных людей сохранить, то Вас прошу попустому не вдаваться в опасности. Вы, читав сие письмо, может статься зделаете вопрос, к чему оно писано? На сие Вам имею ответствовать: к тому, чтоб Вы имели подтверждение моего образа мысли об Вас, ибо я всегда к Вам весьма доброжелательна. Дек[абря] 4 ч[исла] 1773 г. (Екатерина II – Г.А. Потемкину. Екатерина II и Г.А. Потемкин. Личная переписка 1769-1791. М.: Наука. 1997).
В дальнейшем письма Екатерины II и Г.А. Потемкина, кроме оговоренных специально, цитируются по этому изданию.
А дальше уже пошло-поехало.
Вот английский посланник Гуннинг сообщает своему правительству 15 марта 1774 года:
У нас произошла здесь перемена декораций, заслуживающая, по моему мнению, гораздо более внимания, нежели все события, совершившиеся с самого начала настоящего царствования. Г-н Васильчиков, человек слишком ограниченный, чтобы иметь какое-либо влияние на дела и пользоваться доверием государыни, уступил место другому фавориту, который, судя по всему, будет пользоваться и тем и другим. Если я скажу, что выбор императрицы осуждается одинаково партией великого князя и Орловыми, которые, кажется, были вполне довольны положением дел в последнее время, то вы не удивитесь, что этот выбор не только вызвал всеобщее изумление, но даже поверг всех в ужас. Если бы я не знал этой страны, то, выводя из всего случившегося естественные последствия, ожидал бы от этого события самых печальных последствий. Но так как было бы слишком легкомысленно и самонадеянно выводить из столь недавнего события какие бы то ни было заключения, то я ограничусь пока, назвав вам имя того, кто столь неожиданно достиг такого выдающегося положения, и только намечу вам отличительные черты его характера.
Это – генерал Потёмкин, с месяц тому назад приехавший из армии, где он находился в течение всей войны и где, как говорят, его все ненавидели. В момент переворота он был сержантом гвардии и так как он был приятелем Орловых и принимал большое участие в этом деле, то был пожалован камер-юнкером. В этой должности, он часто имел случай приближаться к особе Ее Величества, и поведение его возбудило ревность его патрона, гр. Орлова. Вследствие чего, не знаю под каким предлогом, он был послан в Швецию и по возвращении оттуда был не у дел до начала войны; произведённый в это время в генерал-майоры, он находился всю кампанию безотлучно при армии.
Дипломатическая переписка английских послов и посланников при русском дворе // Сборник Императорского Русского исторического общества. Т. XIX. СПб., 1876. С. 119-120
Вслед за тем, Потёмкин получил орден св. Александра Невского (1774 г.), начал посещать по-прежнему общество императрицы, был весел, занимал собою других; потом сделался пасмурным, задумчивым, оставил совсем двор, удалился в Александро-Невский монастырь; объявил, что желает постричься, учился там церковному уставу, отростил бороду, носил монашеское платье. Так необыкновенный человек этот пролагал дорогу к своему возвышению.
Бантыш-Каменский Дм. Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов. В 4-х частях. СПб. 1840. Ч. 2. С. 63
О случившемся узнала Екатерина и пожаловала в монастырь. Говорили, что она, встретившись с Потёмкиным, сказала: «Тебе, Григорий, не архиереем быть. Их у меня довольно, а ты у меня один таков, и ждёт тебя иная стезя».
В. Балязин. Самодержцы. Кн. 1 – М.: ОЛМА-ПРЕСС, 1999. С. 351
Душевная скорбь его и уныние не остались сокрытыми от двора, возбудили любопытство и жалость оного, и вскоре временный отшельник сбросил чёрную одежду и явился среди изумлённых царедворцев во всём блеске любимца счастия.
Дм. Бантыш-Каменский. С. 63
Великая монархиня, видя в нём отменное дарование государственного человека, вызвала его из сего уединения, пожаловала генерал-аншефом, подполковником Преображенского полна, осыпала всеми щедротами и почестями, а при заключении мира с турками почтила графским достоинством, как непосредственно способствовавшего своими советами.
Энгельгардт Л.Н. Записки. В сб. Русские мемуары. Избранные страницы. XVIII век/ Сост., вступ, ст. и прим. И. И. Подольской. – М.: Правда, 1988. С. 236-237
Сначала Потёмкин не имел большого влияния на дела государственные, хотя и пользовался совершенною доверенностию Екатерины, жил в дворце, где ежедневно поклонники раболепствовали перед ним, в то время как он, лёжа на диване, не обращал на них внимания.
Дм. Бантыш-Каменский. С. 64
Именно в это время Потемкин позволил себе неслыханную, невозможную ни для кого другого выходку. Он, прежде чем окончательно ответить на выбор императрицы, потребовал от неё чистосердечной исповеди в её любовных грехах и увлечениях. И она ему ответила, в самом деле, чистосердечно и исчерпывающе. Письмо с требованиями Потёмкина не сохранилось, но оно, по-видимому, составлено было в решительных тонах, с полным знанием предмета, с точным указанием числа любовников (пятнадцать), с упрёками в легкомыслии. В своём ответе Екатерина не обошла ни одной сложности своей частной жизни…
Бильбасов В.А. История Екатерины Второй. Цит. по: Екатерина II в воспоминаниях современников, оценках историков / Вступ. ст., коммент., имен. указ. М. Рахматуллина. – М.: ТЕРРА—Книжный клуб, 1998. С. 127
Ну, Госп[один] Богатырь, после сей исповеди могу ли я надеяться получить отпущение грехов своих. Изволишь видеть, что не пятнадцать, но третья доля из сих: первого по неволе да четвёртого из дешперации (отчаяния) я думала на счёт легкомыслия поставить никак не можно; о трёх прочих, естьли точно разберёшь, Бог видит, что не от распутства, к которому никакой склонности не имею, и естьли б я в участь получила смолоду мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась. Беда та, что сердце моё не хочет быть ни на час охотно без любви. Сказывают, такие пороки людские покрыть стараются, будто сие произходит от добросердечия, но статься может, что подобная диспозиция сердца более есть порок, нежели добродетель. Но напрасно я сие к тебе пишу, ибо после того взлюбишь или не захочешь в армию ехать, боясь, чтоб я тебя позабыла. Но, право, не думаю, чтоб такую глупость зделала, и естьли хочешь на век меня к себе привязать, то покажи мне столько же дружбы, как и любви, а наипаче люби и говори правду.
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [21 февраля 1774] Чистосердечная исповедь. В сб. Екатерина II. Памятник моему самолюбию. – М.: Изд-во Эксмо, 2003.
Поразительное письмо. Императрица исповедуется в своих сердечных увлечениях. Перед кем? Перед простым русским дворянином. По какому праву он требует от неё признаний? По праву любви.
Екатерина II и Г. А. Потёмкин. Личная переписка 1769-1791 [Издание подготовил В.С. Лопатин]. С.486
Благодарствую за посещение. Я не понимаю, что Вас удержало. Неуже[ли] что мои слова подавали к тому повод? Я жаловалась, что спать хочу, единственно для того, чтоб ранее всё утихло и я б Вас и ранее увидеть могла. А Вы тому испужавшись и дабы меня не найти на постели, и не пришли. Но не изволь бояться. Мы сами догадливы. Лишь только что легла и люди вышли, то паки встала, оделась и пошла в вивлиофику к дверям, чтоб Вас дождаться, где в сквозном ветре простояла два часа; и не прежде как уже до одиннадцатого часа в исходе я пошла с печали лечь в постель, где по милости Вашей пятую ночь проводила без сна! А нынешнюю ломаю голову, чтоб узнать, что Вам подало причину к отмене Вашего намерения, к которому Вы казались безо всякого отвращения приступали. Я сегодня думаю ехать в Девичий монастырь, естьли не отменится комедия тамо. После чего, как бы то ни было, но хочу тебя видеть и нужду в том имею.
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [26 февраля 1774]
Сим будучи терзаем, принял дерзновение, пав к освященным стопам Вашего Имп[ераторско]го Вел[ичест]ва, просить, ежели служба моя достойна Вашего благоволения и когда щедроты и Высокомонаршая милость ко мне не оскудевают, разрешить сие сомнение моё пожалованием меня в Генерал-Адъютанты Вашего Импер[аторско]го Вел[ичест]ва. Сие не будет никому в обиду, а я приму за верх моего щастия: тем паче, что находясь под особливым покровительством Вашего Имп[ераторско]го Вел[ичест]ва, удостоюсь принимать премудрые Ваши повеления и, вникая во оныя, сделаться вящще способным к службе Вашему Имп[ераторско]му Вел[ичест]ву и Отечеству.
Г.А. Потёмкин – Екатерине II. 27 февраля 1774 года
Голубчик, буде мясо кушать изволишь, то знай, что теперь все готово в бане. А к себе кушанье оттудова отнюдь не таскай, а то весь свет сведает, что в бане кушанье готовят.
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [27 февраля 1774]
Гришенька не милой, потому что милой. Я спала хорошо, но очень немогу, грудь болит и голова, и, право, не знаю, выйду ли сегодни или нет. А естьли выйду, то это будет для того, что я тебя более люблю, нежели ты меня любишь, чего я доказать могу, как два и два – четыре. Выйду, чтоб тебя видеть… Не удивляюсь, что весь город безсчётное число женщин на твой щёт ставил. Никто на свете столь не горазд с ними возиться, я чаю, как Вы. Мне кажется, во всём ты не рядовой, но весьма отличаешься от прочих. Только одно прошу не делать: не вредить и не стараться вредить Кн[язю] Ор[лову] в моих мыслях, ибо я сие почту за неблагодарность с твоей стороны. Нет человека, которого он более мне хвалил и, по видимому мне, более любил и в прежнее время и ныне до самого приезда твоего, как тебя. А естьли он свои пороки имеет, то ни тебе, ни мне непригоже их расценить и разславить. Он тебя любит, а мне оне друзья, и я с ними не расстанусь. Вот те нравоученье: умён будешь – приимешь; не умно будет противуречить сему для того, что сущая правда.
Чтоб мне смысла иметь, когда ты со мною, надобно, чтоб я глаза закрыла, а то заподлинно сказать могу того, чему век смеялась: «что взор мой тобою пленён». Экспрессия, которую я почитала за глупую, несбыточную и ненатурально[ю], а теперь вижу, что это быть может. Глупые мои глаза уставятся на тебя смотреть: разсужденье ни на копейку в ум не лезет, а одурею Бог весть как. Мне нужно и надобно дни с три, естьли возможность будет, с тобою не видаться, чтоб ум мой установился и я б память нашла, а то мною скоро скучать станешь, и нельзя инако быть… Прощай, миленький, всего дни с три осталось для нашего свидания, а там первая неделя поста – дни покаяния и молитвы, в которых Вас видеть никак нельзя будет, ибо всячески дурно. Мне же говеть должно. Уф! я вздумать не могу и чуть что не плачу от мыслей сих однех… Куда как бы нам с тобою бы весело было вместе сидеть и разговаривать. Естьли б друг друга меньше любили, умнее бы были, веселее. Вить и я весельчак, когда ум, а наипаче сердце свободно. Вить не поверишь, радость, как нужно для разговора, чтоб менее действовала любовь.
Пожалуй, напиши, смеялся ли ты, читав сие письмо, ибо я так и покатилась со смеху, как по написании прочла. Какой [в]здор намарала, самая горячка с бредом, да пусть поедет: авось-либо и ты позабави[шь]ся.
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [28 февраля 1774]
Господин Генерал-Порутчик! Письмо Ваше господин Стрекалов мне сего утра вручил. Я прозьбу Вашу нашла столь умеренну в разсуждении заслуг Ваших, мне и Отечеству учинённых, что я приказала заготовить указ о пожаловании Вас Генерал-Адъютантом.
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [28 февраля 1774]
Облечённые в звание генерал-адъютантов лица могли, кроме присвоенного им мундира, носить мундиры всех армейских частей, кроме морских; служба же их была чередная по 8 дней, в течение которых они должны были находиться в том дворце, в котором пребывала императрица, и исправлять там должность коменданта. К нему поступали все рапорты и ему были подчинены все находившиеся во дворце караулы. Очередной генерал-адъютант ежедневно получал в своём помещении стол не менее как на 12 персон, хотя редко случалось, чтобы он не был приглашаем к общему столу государыни. Каждый очередной генерал-адъютант носил особый знак своего высокого достоинства – чёрный жезл с бантом из голубого муара и золотым набалдашником, на верху которого находился эмалевый чёрный двуглавый орёл: этот жезл каждый раз вручался вступавшему в дежурство генерал-адъютанту самою императрицею; обыкновенно смена происходила по воскресеньям, и государыня при этом сама назначала, кому быть дежурным.
Н. Ширяев. Баловень счастья. Эпизод из русской истории конца XVIII столетия. Русская Старина. 1894., Т. LXXXI. Март. С. 197
Голубчик мой, Гришенька мой дорогой, хотя ты вышел рано, но я хуже всех ночей спала и даже до того я чувствовала волнение крови, что хотела послать по утру по лекаря пустить кровь, но к утру заснула и спокойнее. Не спроси, кто в мыслях: знай одиножды, что ты навсегда. Я говорю навсегда, но со времен[ем] захочешь ли, чтоб всегда осталось и не вычернишь ли сам. Великая моя к тебе ласка меня же стращает. Ну, добро, найду средство, буду для тебя огненная, как ты изволишь говорить, но от тебя же стараться буду закрыть. А чувствовать запретить не можешь. Сего утра по Вашему желанию подпишу заготовленное исполнение-обещанье вчерашнее. Попроси Стрекалова, чтоб ты мог меня благодарить без людей, и тогда тебя пущу в Алмазный, а без того, где скрыть обоюдное в сем случае чувство от любопытных зрителей. Прощай, голубчик.
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [1 марта 1774. С.-Петербург]
Прощай, брат, веди себя при людях умненько и так, чтоб прямо никто сказать не мог, чего у нас на уме, чего нету. Это мне ужасно как весело немножко пофинтарничать.
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [После 1 марта 1774]
Здравствуй, Господин подполковник. Каково Вам после мыльни? А мы здоровы и веселы, отчасти по милости Вашей.
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [После 15 марта 1774]
Сегодня, естьли лихорадка тебя не принудит остаться дома и ты вздумаешь ко мне прийти, то увидишь новое учреждение. Во-первых, прийму тебя в будуаре, посажу тебя возле стола, и тут Вам будет теплее и не простудитесь, ибо тут из подпола не несёт. И станем читать книгу, и отпущу тебя в пол одиннадцатого. Прощай, миленький, не досуг писать. Поздно встала. Люблю тебя премного. Напиши, каков в своём здоровье.
Екатерина II – Г.А. Потемкину. [После 15 марта 1774]
Нет, Гришенька, статься не может, чтоб я переменилась к тебе. Отдавай сам себе справедливость: после тебя можно ли кого любить. Я думаю, что тебе подобного нету и на всех плевать. Напрасно ветренная баба меня по себе судит. Как бы то ни было, но сердце моё постоянно. И ещё более тебе скажу: я перемену всякую не люблю.
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [После 19 марта 1774]
Когда вы лучше узнаете меня, вы будете уважать меня, ибо, клянусь вам, что я достойна уважения. Я чрезвычайно правдива, люблю правду, ненавижу перемены, я ужасно страдала в течение двух лет, обожгла себе пальцы, я к этому больше не вернусь. Сейчас мне вполне хорошо: моё сердце, мой ум и моё тщеславие одинаково довольны вами. Чего мне желать лучшего? Я вполне довольна. Если же вы будете продолжать тревожиться сплетнями кумушек, то знаете, что я сделаю? Я запрусь в своей комнате и не буду видеть никого, кроме вас. Если нужно, я смогу принять чрезвычайные меры и люблю вас больше самой себя (фр.).
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [После 19 марта 1774]
Милая милюша, я встала очень весела и просвещённее, нежели ложилась. Куда, сказывают, греки в старину какие хитрые были люди: у них науки и художества свои начала взяли, и они очень были лихи на выдумки. Все сие написано в Энциклопедии, но милее, умнее, красивее гораздо их тот, с кого списан точь-в-точь Артикул delicieux (прелестный – фр.), то есть Гришенька мой любезный.
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [Март-апрель 1774]
Я приободрилась. О, Боже мой, как человек глуп, когда он любит чрезвычайно. Это болезнь. От этого надлежало людей лечить в гошпиталях.
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [Март-апрель 1774]
Бог с тобою, прости, брат. По утрам я гораздо умнее, нежели по захождении со[л]нца. Но как бы то ни было, а ум мой расстроен. И естьли это продолжится, от дел откажусь, ибо не лезут в голову, и голова, как у угорелой кошки. Только стараться буду сию неделю употребить в свою пользу, а Бог даст мне рассуждение и смысл напасть на путь истинный. Вить я всегда была raisonneur de profession (резонер по роду занятий – фр.), хотя с бредом иногда.
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [Март-апрель 1774]
Вот Вам разсказы. Я думаю, что жар и волнение в крови от того, что уже который вечер, сама не знаю что, по-моему, поздно очень ложусь. Всё в первом часу. Я привыкла лечь в десять часов. Зделай милость, уходи ранее вперёд. Право, дурно. Напиши ко мне, каков ты, миленький, и изволил ли опочивать спокойно. Люблю, а писать недосуг, да и нечего.
Екатерина II – Г.А. Потемкину. [Март-апрель 1774]
Из Ваших сетей небось не выпутаешься, а час от часу более завернёшься. А как сам как-нибудь умалишь страсть во мне, то зделаешь меня бесчастна. Но едва и тогда перестану ли я тебя любить. Но Бога прошу, чтоб я умерла, кой час ты ко мне не будешь таков, как мне кажется, что недель семь изволишь быть.
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [10 апреля 1774]
Миленькая милюшичка, здравствуй. Я к Вам прийти не могла по обыкновению, ибо границы наши разделены шатающимися всякого рода животными. И так мысленно только Вам кланяюся и желаю Вам здоровия, а нам – любви и дружбы Вашей. А мы к Вам сегодня, как вчерась и завтра. А, например, как Вам казалось, что мы были вчерась?
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [После 10 апреля 1774]
Голубчик, я приходила в осьмом часу, но нашла Вашего камердинера, с стаканом противу дверей стоящего. И так к Вам уже не вошла. Я сие к Вам пишу, дабы Вы знали, коей причины ради я нарушила установленный милый порядок. Adieu, mon faisan d'or. Je Vous aime beaucoup, beaucoup (Прощайте, мой золотой фазан. Я вас очень, очень люблю – фр.)
Екатерина II – Г.А. Потемкину. [После 10 апреля 1774]
Красавец мой миленький, на которого ни единый король непохож.
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [15 апреля 1774]
Теперь говорить буду о том, что, статься может, нам обоим приятнее будет: то есть, что Иван Чернышев Вам солгал, когда он говорил, что я заочно любить не умею, ибо я Вас люблю и тогда, когда я Вас не вижу. А вижу Вас, по моему мнению, всегда редко, хотя в самом деле и нередко. Изволь сие приписать страсти: кого не любишь, того видеть жадности нету. Прощай, миленький.
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [До 21 апреля 1774]
Что встала, то послала к Вице-канцлеру по ленты, написав, что они для Ген[ерал]-Пор[учика] Пот[емкина], после обедни и надену на него. Знаешь ли его? Он красавец, да сколь хорош, столь умён. И сколь хорош и умён, столь же меня любит и мною любим совершенно наравне. Мудрено будет доказать, чтоб один другого больше и луче любил.
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [21 апреля 1774]
Фуй, миленький, как тебе не стыдно. Какая тебе нужда сказать, что жив не останется тот, кто место твоё займёт. Похоже ли на дело, чтоб ты страхом захотел приневолить сердце. Самый мерзкий способ сей непохож вовсе на твой образ мысли, в котором нигде лихо не обитает. А тут бы одна амбиция, а не любовь, действовала. Но вычерни сии строки и истреби о том и мысли, ибо всё это пустошь. Похоже на сказку, что у мужика жена плакала, когда муж на стену повесил топор, что сорвется и убьет дитятю, которого на свете не было и быть не могло, ибо им по сту лет было. Не печалься. Скорее ты мною скучишь, нежели я.
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [После 22 апреля 1774]
Потемкин достиг гораздо большей власти, чем кто-либо из его предшественников, если взять во внимание, как недавно он находится в милости; впрочем, он не упускает случая доказать это на деле. Так напр. на днях, своею властью, вопреки повелению Сената, он распорядился винным откупом, самой прибыльной статьею государственных доходов, таким образом, который вероятно не принесёт особенных выгод казне.
Английский посланник Гуннинг. 10 мая 1774 г. Дипломатическая переписка. С. 121-122
Великие дела может исправлять человек, дух которого никакое дело потревожить не может. Меньше говори, будучи пьян. Нимало не сердись, когда кушаешь. Спечи дело, кое спеет трудно. Принимай великодушно, что дурак сделал.
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [Апрель 1774]
Поведение нового фаворита подтверждает, по-видимому, всё то, что я слышал о подвижности его ума и об его проницательности, но оно свидетельствует вместе с тем об отсутствии в нём обдуманности и осторожности. Он пользуется чрезвычайной милостью императрицы, поэтому повышение его будет вероятно очень быстрое.
Английский посланник Гуннинг. 17 мая 1774 г. Дипломатическая переписка. С. 121
Гришёнок бесценный, беспримерный и милейший в свете, я тебя чрезвычайно и без памяти люблю, друг милой, цалую и обнимаю душою и телом, му[ж] доро[гой].
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [После 8 июня 1774]
Генерал Потёмкин назначен на днях вице-президентом военной коллегии, со званием генерал-аншефа.
Английский посланник Гуннинг. 14 июня 1774 г. Дипломатическая переписка. С. 122
Миленький, душа моя, любименький мой, je n'ai pas le sens commun aujourd'huy (я потеряла сегодня здравый смысл – фр.). Любовь, любовь тому причиною. Я тебя люблю сердцем, умом, душою и телом. Всеми чувствами люблю тебя и вечно любить буду. Пожалуй, душенька, я тебя прошу – и ты меня люби, зделай милость. Вить ты человек добрый и снисходительный. Приложи старанье у Гри[гория] Александровича], чтоб он меня любил. Я умильно тебя прошу. Также напиши, каков то он: весел ли он и здоров?
Я сегодня думала, что моя собака сбесилась. Вошла она с Татьяною, вскочила ко мне на кровать и нюхала, и шаркала по постели, а потом зачала прядать и ласкаться ко мне, как будто радовалась кому-то. Она тебя очень любит, и потому мне милее. Все на свете и даже собака тебя утверждают в сердце и уме моём. Рассуди, до какой степени Гришенька мил. Ни минуты из памяти не выходит. Право, радость, ужасть, ужасть, как мил.
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [До 28 июня 1774]
Подобных записок к Потёмкину можно было бы привести несколько десятков, так как они были почти ежедневны.
Шубинский С.Н. Исторические очерки и рассказы. – Таллинн; М.: Скиф Алекс, 1994. (Русская историческая библиотека.). С. 263
Сударка, я тебя люблю, как душу.
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [18 августа 1774. Царское Село]
Сударушка, ангел мой, ты можешь быть здоровейший человек в свете, буде здоровье твоё зависит от моей к тебе любви. Милой м[уж], душа бесценная.
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [После 18 августа 1774]
Насколько я могу судить по разговорам с Потёмкиным, он, кажется, вовсе не одарён теми способностями и достоинствами, которые все за ним признали. Он высказывает, напротив, большое легкомыслие и величайшую склонность к самым пустяшным удовольствиям.
Английский посланник Гуннинг. 23 августа 1774 г. Дипломатическая переписка. С. 124
Превозходительный Господин, понеже двенадцатый час, но не имам в возвращении окончания Манифеста, следственно, не успеют его переписывать, ни прочесть в Совете. И посему он остановит ещё на несколько дней других. И до того дня, буде начертания наши угодны, просим о возвращении. Буде неугодны – о поправлении. И пребываем Вам верны на век.
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [17 декабря 1774]
Голубчик, я тебе всё показываю и не имею от тебя сокровенного. И так и ты не введи меня в людях в простяки, что со мною люди говорить будут, кто куда написано, а я принуждена буду или казаться людям о своих делах несведуща, или же непопечительна. А репортиции без меня и, не показав мне, выпустить не должно. Ты сам последнюю у меня в комнатах видел в Петергофе. Да и ни один шеф Военной Коллегии сие делать не мог. Я тебя люблю, а репортиции прошу казать.
Екатерина II – Г.А. Потёмкину. [До 25 декабря 1774]
Тут нужно сказать несколько слов об отношениях Екатерины к её фаворитам. Все они в течение своего фавора получали в Зимнем дворце помещение, сообщавшееся особой лестницей с внутренними покоями государыни. Однако же никто из них не имел права входить к Екатерине, когда вздумается; для свиданий она назначала всегда сама время, но в свободные минуты иногда переписывалась с ними коротенькими записочками, в которых проявлялась нежная заботливость любящей женщины.
