Эдуард Гранстрем
Два героя
Отступление
Наступила ночь. Войско горячо помолилось и приготовилось выступить из города. Авангард состоял из двухсот пеших испанцев под начальством Сандоваля. Арьергард с главными силами пехоты и большей частью артиллерии был под начальством Альварадо, а самым центром командовал Кортес, при нем находился транспорт, несколько тяжелых орудий, пленные дети Монтесумы и другие знатные ацтеки, которых Кортес удерживал как ценных заложников на случай будущих переговоров с врагами. Тласкаланцев распределили поровну по всем отрядам. При войске находился переносный мост для наведения через каналы!
Ночь была темная, и большая площадь перед дворцом была совершенно пуста. Испанцы подвигались вперед без шума среди безмолвной тишины и не замеченные никем выбрались из темных рядов зданий дворца.
Но едва подошли они к дамбе, как стоявшие тут на страже ацтеки подняли тревогу, а сторожившие на вершинах теокалли жрецы затрубили в сигнальные рожки. Вслед за этим в храме бога войны загудел огромный барабан, призывавший индейцев к бою.
Испанцы поспешно навели мост. Первым перешел Сандоваль со своим отрядом, а вслед за ним Кортес со своим эскадроном, транспортом и частью артиллерии.
Но не успели еще испанцы совершить через первый канал переправу, как послышался отдаленный шум, напоминавший собой шум деревьев в дремучем лесу, колеблемых ветром, и скоро на темной поверхности озера раздались всплески множества весел. Несколько минут спустя на испанцев посыпался со всех сторон целый град стрел и копий, и воздух огласился диким ревом несметного числа ацтеков.
Прикрываясь щитами от вражеских стрел и камней, испанцы должны были в то же время отбиваться от врагов, которые с остервенением со всех сторон бросились на дамбу.
Но для переправы нескольких тысяч людей по узкой дамбе требовалось немало времени, и передовой отряд достиг второго канала раньше, чем арьергард успел перейти через первый. Авангард остановился в ожидании моста, с трудом отражая натиск врагов. Наконец все испанцы перешли первый канал, оставалось пройти еще два – и войско достигло бы берега.
Но испанцам суждено было испытать страшное бедствие в эту злосчастную ночь: оказалось, что мост не снимается. Тяжесть людей, лошадей и артиллерии так глубоко вдавила устои моста между камнями, что все усилия вытащить его оказывались тщетными.
Весть об этом несчастье вызвала крик ужаса среди испанцев, и этот крик на время заглушил шум самой битвы.
В одно мгновение исчезли порядок и дисциплина: атакуемые со всех сторон последние ряды теснились вперед, давили слабых и раненых и, не разбирая ни врагов, ни друзей, напирали на авангард, столпившийся у второго канала.
Вдоль всей дамбы шныряло несметное число лодок, с которых испанцев осыпали градом стрел и камней. Торжествующие крики мести, стоны умирающих, взывавших к святым, проклятия ацтеков, ржание испуганных лошадей и оглушительный грохот пушек – все это смешалось в один дикий оглушительный рев.
Наконец второй канал кое-как завалили трупами людей и лошадей, обломками оружия, пушками, тюками дорогих материй, сундуками с золотом и другими вещами, и авангард добрался до третьего канала. Здесь конница бросилась вплавь, пешие последовали за ней, уцепившись за хвосты лошадей и друг за друга.
С великим трудом вывел Кортес часть жалких остатков своего войска на сушу.
Вдали уже затихал шум битвы.
Вдруг пронеслась весть, что арьергарду угрожает неминуемая гибель.
Конница поворотила коней, всадники понеслись к дамбе, переплыли снова канал и врубились в густые ряды ацтеков.
Положение арьергарда было действительно ужасное. Вся дамба покрыта ацтеками, и испанцы едва успевали отбиваться от них.
Сам Альварадо, под которым пала лошадь, был сильно ранен и напрасно пытался привести в порядок свой отряд, оттесненный к самому краю дамбы свирепыми врагами.
Подоспевшая на помощь конница оттеснила на время врагов, но скоро новый натиск неприятеля окончательно расстроил ряды испанцев.
Кортес и его всадники должны были опять спасаться вплавь, между тем как Альварадо стоял на краю канала, не зная, на что решиться. Но он скоро нашелся. Воткнув свое длинное копье в запруженный канал, он ринулся вперед и одним скачком перелетел через широкую пропасть.
Ацтеки и тласкаланцы остолбенели при виде такого невероятного скачка, и память об этом подвиге сохраняется до сих пор среди жителей Мексики, назвавших то место d'Alvorado (скачок Альворадо).
С грустью смотрел Кортес на жалкие ряды своих воинов. Такое ли войско он вел в Мексику? Конные, большей частью без лошадей, мешались с пехотинцами, с трудом передвигавшими ноги от усталости. Из-под забрызганной кровью оборванной одежды у многих зияли страшные раны. Багаж, артиллерия, знамена – все погибло безвозвратно.
То было одно из самых ужасных отступлений, пережитых испанцами в Новом Свете.
После недолгого отдыха испанцы тронулись в путь и на седьмой день достигли горной цепи, возвышающейся над равниной Отумба.
Во время пути они видели, как на высотах, подобно грозовым тучам, носились отряды ацтеков. Грозно потрясая своим оружием, ацтеки со злобной радостью кричали им: «Торопитесь, торопитесь! Скоро вы будете там и не выйдете живыми оттуда».
И действительно, только на следующее утро испанцы поняли таинственный смысл этих слов.
Обогнув вершины Сьерры, испанцы увидели в долине несметное количество врагов, белые бумажные щиты и кольчуги которых придавали полю вид снежной равнины. Вся обширная долина была покрыта развевающимися знаменами, шлемами и целым лесом блестящих копий. И все это несметное войско колебалось, подобно морским волнам пред наступлением бури.
Очевидно, преемник Монтесумы Куитлагуак собрал здесь всю свою армию с намерением окончательно истребить испанцев.
Волей-неволей Кортес должен был вступить в битву: другого выхода из долины не было, а отступать было некуда. Медленно, но спокойно стала спускаться в долину неустрашимая горсть испанцев и скоро потонула, подобно маленькому островку, в необозримом море врагов.
Завязался ужасный рукопашный бой. Испанская конница врезалась небольшими отрядами в 4–5 человек в густые ряды врагов и очищала дорогу пехоте, которая медленно продвигалась вперед. Несмотря на изумительную храбрость и геройские подвига испанцев, их ожидала здесь неминуемая гибель. Битва длилась уже несколько часов, множество тласкаланцев и несколько испанцев были убиты и много было ранено, сам Кортес получил две раны в голову и потерял лошадь, наконец испанцы ослабели от невероятных усилий и остановились. Казалось, долине Отумбаской суждено было сделаться свидетельницей последних подвигов испанцев в Мексике.
Обозревая в эту роковую минуту поле сражения, Кортес заметил вдали, среди мексиканских воинов, вождя. На нем был прекрасный кафтан, унизанный перьями, а над головой развевался пук великолепных перьев, пышно отделанный в золото и драгоценные камни. Над перьями красовался короткий жезл, привязанный к спине между плечами, и к нему была приделана золотая сеть – то было знамя. Вождем был главный начальник ацтеков, кацик Сигуака, руководивший битвой.
Кортес прекрасно понимал значение вождя в войске и тем более в войске дикарей.
Кликнув несколько офицеров, он ринулся в самую густую толпу врагов, прокладывая себе кровавый путь через вражеские трупы прямо к тому месту, где находился кацик. Ацтеки оторопели от неожиданного напора, смешались, подались назад, и через несколько минут Кортес очутился рядом с кациком. Сильным ударом копья положил он вождя на месте, затем один из офицеров соскочил с коня, добил раненого и, схватив знамя, подал в виде трофея Кортесу.
Вид поля битвы мгновенно преобразился, пораженные ужасом телохранители кацика бросились спасаться в диком бегстве, и весть о потере вождя мгновенно облетела все войско, которое в паническом страхе поспешно рассеялось.
Забыв усталость, раны, голод, жажду, испанцы и тласкаланцы бросились преследовать бегущего врага, отплачивая ему с лихвой за все перенесенные страдания. Погоня и резня продолжались до тех пор, пока на поле сражения не осталось ни одного живого врага.
Очистив себе таким образом дорогу, Кортес прибыл с жалкими остатками своего войска к своим союзникам тласкаланцам. Он стал собираться с новыми силами и выжидать подкреплений с побережья. Изменчивая судьба войны разлучила Рамузио и Виллафану ненадолго: в Тласкале встретились они снова.
На верфи
Скоро высоты Сьерры-Малинче огласились неумолкаемыми ударами топоров, звуки которых громко перекатывались по глубоким ущельям. С радостью прислушивались тласкаланцы к этим звукам: испанцы рубили лес для постройки судов с целью осадить Теночтитлан с моря. Строить суда вдали от морского берега и даже от судоходной реки было поистине отважное и необычайное предприятие, не имевшее себе примера!
Но герои Кортеса смело взялись за это дело. Они умели найтись в трудных обстоятельствах.
В Тласкале изготовлялся даже порох, и сера для него добывалась удивительным для тласкаланцев путем. Высоко над городом царил дымившийся Попокатепетль со своей неприступной белоснежной вершиной, служившей, по мнению туземцев, пристанищем злых демонов. Но воины Кортеса взбирались на самую вершину, до краев кратера, спускались в корзинах на страшную глубину и собирали там драгоценную для них серу.
В горах находился маленький испанский отряд под начальством искусного судостроителя Лопеса. К этому отряду причислили Рамузио и Виллафану. Рамузио поручили надзор над отрядом индейцев, назначенных для рубки леса, и он с рвением предался этому делу.
Молодой человек снова ожил среди этих зеленеющих лесов. Благодаря зеленому камешку, взятому в Теночтитлане, он приобрел себе друга в вожде селения и пользовался у него изысканным гостеприимством. Здесь он убедился, что тласкаланцы люди хорошие, и ему казалось, что проповедь патера Ольмедо в тишине этих лесов имела бы более успеха, чем в шумных городах. Он стал заводить разговоры о вере со своим гостеприимным хозяином и его друзьями и, сам того не замечая, скоро превратился в миссионера, причем успел окончательно ознакомиться с религией, нравами и обычаями мексиканцев.
Между тем Виллафана выхлопотал себе у Лопеса место курьера и, доставляя с верфи в главный лагерь известия о ходе работ, пропадал иногда целыми днями.
Возвращаясь с подобных поручений, он передавал товарищам на верфи новости из главного лагеря.
Все товарищи его участвовали в достопамятном отступлении из Теночтитлана. Правда, главное войско, участвовавшее в этом отступлении, понесло страшные потери, но маленькие отряды, разбросанные в разных местах, постигла еще худшая участь. Зная, что Монтесума находится в плену у Кортеса и мексиканцы не осмелятся оскорбить их даже словом, эти мелкие отряды стали вести беспечную разгульную жизнь.
И вот однажды неприятель внезапно окружил их и, обезоружив, увел в плен.
В главный лагерь одно за другим стали приходить печальные известия о гибели этих несчастных отрядов. Их постигла ужасная участь: большая часть их была принесена в жертву богам ацтеков.
Виллафана тщательно собирал все эти известия и передавал их товарищам, пересыпая свои рассказы едкими замечаниями и подробно останавливаясь на описании всех ужасов жертвоприношений ацтеков. Рассказ свой он всегда заканчивал намеком, что каждого из воинов ждет подобная участь. И он не ошибся в своем расчете: подобными речами он подрывал мужество и самоуверенность в войске. «К чему мы строим здесь суда? Чтобы спустить их на Мексиканский залив? Разве на морском берегу мало кораблей, на которых можно переправиться на роскошные луга Кубы и Эспаньолы? Там по крайней мере есть плантации, покорные индейцы и негры-невольники. Правда, мы видели в Мексике немало золота, но ведь его пришлось бросить во время тяжелых битв» – так роптали солдаты.
Лишь один Рамузио старался воодушевить их. «Друзья, – говорил он, – вспомните, что мы не ради одного золота явились сюда! Мы призваны для другого дела. Взгляните на наших добродушных и трудолюбивых союзников, они стонут под игом жестоких ацтеков, принуждающих их служить кровавым идолам. Эти народы жаждут освобождения. Мы не только солдаты Кортеса, мы также поборники Креста и сражаемся за победу Евангелия!»
То были мысли патера Ольмеда, так сильно отозвавшиеся в сердце Рамузио. Но воины холодно отнеслись к этой речи. Такая цель воодушевляла только славных бойцов Кортеса, наемники Нарваеса не хотели и слышать подобных речей. Они осмеяли Рамузио и посоветовали ему переменить броню на рясу.
От зоркого взгляда Лопеса не ускользнуло это настроение его отряда, но он напрасно искал зачинщиков: Виллафана сам доносил ему о всех тайных речах солдат. Лопес счел своим долгом предупредить об этом главнокомандующего и писал ему: «У нас тут завелись монахи и мятежники, не мешало бы заменить весь отряд другим».
Несколько дней спустя на верфь для смены отряда прибыл капитан Авила. Откровенный и прямодушный, он в резких выражениях стал порицать солдат за их малодушие, а весь гнев излил на Рамузио.
– Ну, конечно, и ты тут, Рамузио! – воскликнул он, едва успел заметить его. – Мы тоже набожны и боимся Бога, но не ходим, повесив голову, а в бою не прячемся в последние ряды! Напрасно ты не остался в Севилье.
– Мастер Лопес, – обратился он к судостроителю, – Рамузио останется тут, он вам пригодится. Он будет отличным смолокуром, а ведь вам нужно много смолы для конопатки судов. Гуляй здесь вволю и проповедуй в лесу индейцам Евангелие. Мы же помолимся иначе и, проливая кровь за Христа, водрузим Крест на вершине теокалли Теночтитлана.
– Вы ошибаетесь, полковник, – возразил Рамузио, изумленный этой речью, – того же и я желаю!
Но Алонсо Авила уже не слушал его, он стал готовиться немедленно выступить с верфи с отрядом. Преданный курьер Виллафана остался, конечно, при дровосеках и плотниках.
– Спасибо! – пробормотал он, глядя вслед Авиле. – Мне нелегко было бы служить кастеляном у такого спесивого господина!
Заметив, что Рамузио направляется к лесу, Виллафана последовал за ним. Скоро они достигли места, где индейцы готовили балки, Рамузио сделал несколько указаний и расположился с Виллафаной под тенью дерева.
– Веришь ли ты в предчувствия? – спросил Виллафана, прерывая молчание.
– Да, – ответил Рамузио. – Предчувствия мои при встрече с Авилой на Кубе не обманули меня, и я немало выстрадал от его милости. Товарищи зовут меня в насмешку Лже-Авилой, точно я виноват, что похож на него! Он храбр, а меня считают трусом, он откровенен, а меня считают скрытным и лживым!
– Ну вот, видишь ли, значит, я не ошибся. Этот Авила – твое несчастье, я предчувствовал, друг мой, что он явится сегодня и обидит тебя!
– Ты? – спросил с изумлением Рамузио.
– Да, вчера я думал о вас и нашел еще одну разницу между вами. Авила богат, очень богат, а ты – нищий.
Рамузио прикусил губу.
– Ты говоришь о том наследстве? – сказал он после минутного молчания. – Но я давно забыл думать о нем.
– А я сегодня видел курьезный сон по поводу этого. Представь себе, мне снилось, что я приехал в Аранду. Замок был роскошно убран цветами, а у ворот нас встретили арендаторы, крестьяне и многочисленная дворня. Миновав роскошные покои, мы поднялись на высокую башню, с которой открывался прекрасный вид на расстилавшуюся перед нами роскошную долину.
«Эти земли не радуют меня, – обратился ко мне счастливый наследник, – ты знаешь, друг мой, что сердце мое теперь далеко отсюда». Затем мы очутились в зале, где по стенам висели портреты именитых рыцарей рода Авилы. Но наследник не удостоил их внимания и быстро пошел в другую комнату, где нас ждал нотариус.
«Рыцарь Алонсо Авила, – сказал он, – вы желаете продать наследство своих предков?
«Да», – ответил наследник.
«Вот контракт, подпишите его», – сказал нотариус, подавая бумагу.
«А деньги?» – спросил наследник.
«Вот они», – ответил нотариус, открывая шкатулку с блестящими червонцами.
«Один взмах пера, и нотариус удалился. Когда мы остались вдвоем, наследник бросился мне на шею со словами:
«Дорогой друг, как мне благодарить тебя? Но это дело кончено лишь наполовину».
«Доверься мне, – возразил я. – Помнишь, как товарищи оставили тебя изнеможенного на дороге? Кто сжалился тогда над тобой? Помнишь страшную ночь выступления из Теночтитлана? Кто спас тебя на дамбах? Помнишь сражение при Отумбе, где жизнь твоя висела на волоске? Кто сразил ацтека, занесшего над тобой страшное копье? Не я ли всегда был твоим верным товарищем и другом?»
– Ты был в Аранде со Лже-Авилой, – заметил с горечью Рамузио, с неудовольствием взглянув на Виллафану.
– Во сне я был с наследником, – ответил с многозначительной улыбкой Виллафана. – В кармане у него находились документы, удостоверявшие, что он рыцарь Алонсо Авила, и в Аранде не знали о существовании настоящего и Лже-Авилы. Но дослушай же до конца. В Кадиксе наследник сел на корабль и поехал на чудесный остров Мадеру.
Вслед за тем картина переменилась, и послышался торжественный звон колоколов, издали доносившийся ко мне. Я сидел перед домиком плантатора, вдали бушевало море, а за мной высились лесистые горы, упирающиеся своими вершинами в лазурное небо, направо от меня росли виноградники и расстилались необозримые плантации. Это остров Мадера, – подсказал мне внутренний голос, – блаженная страна, где веют теплые ветры и царит вечная весна, земной рай для тех, кто ненавидит суету мирскую и ищет тихого счастья! Не помню, долго ли я был погружен в эти думы, но меня разбудил чей-то голос: «Иди, давно пора, ты привез ему невесту и должен быть свидетелем его счастья. Разве ты не слышишь свадебного звона колоколов?»
Я бросился бежать через поля и луга и наконец достиг церкви, где увидел молодую чету. За мной стояли двое мужчин!
«Какая прекрасная чета! – говорили они. – Это Педро Рамузио и донна Луиза. Когда отец донны узнал, что Педро сделался самым богатым плантатором на Мадере, он с радостью согласился отдать за него свою дочь».
Но вот в церкви воцарилась тишина, прерываемая лишь торжественным голосом патера. Когда обряд кончился, я очутился около тебя и спросил:
«Счастлив ты, друг мой?» Вместо ответа ты обнял меня, крепко поцеловал в обе щеки и… я проснулся.
Виллафана умолк и посмотрел на Рамузио, который, склонив голову на руку, задумчиво смотрел в землю. На ресницах его блестели слезы, и мысли его витали далеко от Сьерры-Малинче. Рассказанный Виллафаной сон произвел на него глубокое впечатление.
Искуситель самодовольно улыбался. «Я затронул настоящую струнку, – думал он. – Надо продолжать в этом направлении до тех пор, пока он не перестанет разбирать средства. Но пора оставить его одного. Пусть пораздумает обо всем наедине».
Виллафана осторожно поднялся и исчез в чаще леса. Рамузио поднял голову и стер слезу. В ушах его раздавались громкие удары топоров индейцев, работавших невдалеке. Очнувшись, он оглянулся и с изумлением увидел, что около него никого нет. Рамузио вскочил и протер себе глаза. Он осмотрелся кругом, но поблизости не видно было живой души.
– Виллафана! – крикнул он, но ответа не последовало. – Виллафана! – крикнул он вторично, но в лесу раздавались лишь удары топоров. – Виллафана! – вырвалось у него в третий раз.
В эту минуту над его головой послышался шорох и какая-то хищная птица с пронзительным криком пролетела над вершинами дерев.
Рамузио вздрогнул. Им овладело какое-то непонятное чувство ужаса, и он невольно сотворил крестное знамение.
Нехороший сон рассказал ему Виллафана. Не издевался ли он над ним по примеру других? Не может быть! Ведь он до сих пор был его другом и не раз спасал ему жизнь!
Рамузио снова присел под деревом и предался своим думам. Да, Виллафана был ему другом и не раз спасал его жизнь, но он все-таки не может полностью довериться ему. Во взгляде его было что-то отталкивающее, а в речах проскальзывали такие низкие помыслы, что Рамузио предпочел бы не встречаться с ним.
Он встал и направился к квартире товарищей. Все они были в угрюмом настроении, наступило время собирать и скреплять части судов, и для этого требовались теперь более искусные руки испанцев.
– Если бы я хотел быть плотником, то остался бы в Кастилии, – говорил вызывающим голосом бородатый молодой человек со свирепым лицом. – Нас обманули, на Кубе нам обещали золотые горы и заманили сюда как в ловушку. Но это им даром не пройдет… уж я…
Он умолк, заметив, что к ним приближается мастер Лопес.
– Э! Да это ты никак, Торрибио? – спросил Виллафана недовольного.
– Добро пожаловать, Виллафана! – воскликнул тот. – Ты жив еще! Я думал, что ацтеки давно тебя съели, потому что с самой «Печальной ночи» не видели тебя!
– Худое споро, не сживешь скоро, – возразил Виллафана. – Сегодня у нас свободный день, работа начнется завтра. Пойдем, Торрибио, отпразднуем нашу встречу. Иди и ты с нами, Рамузио, – прибавил он, – будем втроем добрыми друзьями!
К ним присоединились еще несколько товарищей. Они расположились под навесом перед домом, занимаемым Виллафаной, и стали усердно угощаться пульке. Все были веселы, а в особенности Торрибио, грубые шутки которого неприятно поражали слух Рамузио.
На почетном карауле у Монтесумы он снова привык к более изысканному обращению, затем на обратном пути в Тласкалу войску некогда было предаваться необузданной лагерной жизни, а здесь, в лесах Сьерры-Малинче, Рамузио охотнее проводил время в тихих долинах в обществе индейцев, нежели в кругу своих буйных товарищей. Со всеми этими людьми Виллафана завел дружбу.
Заметив стоявшего в тени дерева сельского старшину индейцев, прозванного испанцами Яго, Рамузио направился к нему. Но вдруг возле себя он увидел Виллафану.
– Что с тобой? – спросил тот. – Ты избегаешь веселого общества товарищей? Должно быть, мысли твои опять за морем в Севилье? – И он засмеялся.
– О нет! – возразил Рамузио, принудив себя также засмеяться. – Я очень хорошо чувствую себя среди людоедов Мексики и не думаю о несбыточных снах.
– В таком случае ты сильно разочаруешь меня, – заметил шутя Виллафана, хлопая Рамузио по плечу. – Я уже радовался, что скоро отвезу тебя в замок в Аранде и привезу тебе твою донну Луизу. Согласись, что никто не мог бы заметить подлога и обличить Лже-Авилу… Но, к сожалению, сны – пустой бред. Впрочем, иногда они и сбываются.
И, не дожидаясь ответа, Виллафана повернулся и пошел к пировавшим товарищам.
Рамузио с досадой покачал головой. Этот Виллафана со своим наследством становился ему в тягость. Что значат эти намеки на сон? Разве он мог сбыться? Он, Рамузио, явится в Аранду и выдаст себя за Алонсо Авилу? Но ведь это низкий обман! Всяким шуткам бывают пределы, а этот Виллафана позволяет себе слишком много. Но, может быть, он знает больше, чем высказывает.
Рамузио нахмурился.
Но мысли его были прерваны сельским старшиной, который завел с Рамузио весьма интересный разговор о нравах и обычаях мексиканцев. Рамузио расстался со своим краснокожим другом, когда на небе уже заблестели звезды.
Перед домом Виллафаны все еще пировали солдаты.
Рамузио пробрался к себе и заснул, думая о Севилье.
