Эдуард Гранстрем
Два героя
Сон
Чей-то резкий пронзительный крик разбудил его? Рамузио стал прислушиваться, сердце его продолжало сильно биться, и какое-то непонятное чувство сжимало его грудь. Но вот крик повторился, теперь он узнал его – то был зловещий крик орла, со своего высокого гнезда приветствовавшего наступление дня.
Рамузио вскочил с кровати. Товарищи его покоились еще крепким сном. Он выбежал за дверь и увидел часового, которого он должен был сменить. То был Виллафана. Увидев Рамузио, он в испуге отступил назад.
– Что с тобой, Рамузио? – спросил он его. – Ты бледен, крупные капли пота выступают у тебя на лбу. Не болен ли ты? Правда, эти серебристые туманы над долиной крайне вредны и, по мнению Кортеса и Авилы, скрывают в себе опасные лихорадки. Если тебе нездоровиться, поди приляг, мой друг. Хотя я и стою на часах с полуночи, но могу простоять и до восхода солнца!
– Я не болен, Виллафана, – возразил Рамузио, – а только плохо спал. Утренний воздух освежит меня. Я сменю тебя, ложись отдыхать.
– Плохо спал… – медленно произнес Виллафана. – Друг мой, в твои годы спят крепким здоровым сном, к тому же со времени прибытия с Нарваесом в Мексику мы еще не переживали таких спокойных дней, как теперь среди этих безмолвных лесов. На твоем лице отражается тревога, и ты не успокоишься раньше, чем не устранишь причины ее. Дорогой Рамузио, ты сам себе враг. Ты нерешителен, только два средства могут даровать тебе душевное спокойствие: ты должен употребить все силы для достижения своей цели вернуться в Испанию или постараться забыть все и принести свою жизнь в жертву Кортесу и Авиле. Но как воин ты должен брать пример со своего предводителя. Кортес не предается мечтам, он умеет пользоваться обстоятельствами, железной рукой направляет он судьбу людей по своему желанию. При этом он считает все средства хорошими, лишь бы только они вели к цели. Он лицемерит с тотонаками, тласкаланцами и ацтеками и изощряется в притворстве и обмане. И он достигнет своей цели: Теночтитлан будет сровнен с лицом земли, а Кортес прослывет великим завоевателем. Свет не посмеет говорить о его вероломстве и обманах, а современники и потомки прославят его замечательную военную хитрость и завоевательскую политику. Король произведет его в вице-короли Мексики, и таким образом он наследует престол Монтесумы. Вот цель наших битв. Ему, Кортесу, мы прокладываем дорогу к трону потоками нашей крови. Поэтому будь умен, друг мой, и учись в великой школе Кортеса. Он овладел флотом Нарваеса, или, вернее, напал на нас, как разбойник, он сманил нас под свои знамена и таким образом заставил нарушить нашу клятву Нарваесу. Но он прослыл великим, потому что ограбил Мексику и посылает в Испанию золото! Итак, друг мой, учись у него. В богатом городе Веракрусе готовится к отплытию в Испанию корабль под командой Авилы. Собранные в нем груды золота Авила повезет королю Испании. Счастливый Авила! Там он вступит во владение своим наследством, но меня, будь уверен, он не возьмет с собой. Мы останемся здесь, будем сражаться с ацтеками и в конце концов достанемся им на закуску, а нас заместят другими глупцами из Испании. Меня сильно подмывает сыграть шутку с этим благородным Авилой и, по примеру Кортеса, овладеть его кораблем, переправиться в Испанию и самому пожать все почести, которые достанутся Авиле. Ведь там, в Кастилии, не будут спрашивать, что здесь случилось, а того, кто привезет звонкое золото и хорошие вести, наградят и осыпят почестями. Однако, – прервал себя Виллафана, – там, вдали, уже занимается заря, скоро солнце рассеет легкие тучки, и Лопес погонит нас на работу. Я пойду отдохну немного. До свидания, друг мой.
Виллафана вошел в дом.
«Что значат эти речи? – спрашивал себя Рамузио. – Он как будто читает мои мысли и отгадывает мои сны».
Сердце Рамузио все еще билось беспокойно под впечатлением страшного сна, от которого его пробудил крик орла.
Ему приснилось, будто он действительно выдал себя за Алонсо Авилу. Среди одной из многочисленных долин Сьерры-Малинче возвышался небольшой холмик с крестом. Рядом с ним стоял Виллафана и говорил ему: «Здесь почивает Алонсо Авила. Теперь никто не обличит нас. Пойдем, Педро, вступим во владение наследством!» И, увлекаемый какой-то неведомой силой, он последовал за своим другом. Облаченный в блестящие доспехи Авилы и сидя на его прекрасном коне, он гордо вступил в Вилла-Рика-де-Веракрус. Везде его встречали с большим почетом, как известного военачальника и друга главнокомандующего. Он проехал по улицам до гавани, в которой его ожидал корабль, тотчас снявшийся с якоря. Когда берег исчез из вида, он услышал громкий возглас Виллафаны: «В Испанию, а не на Кубу!» В ответ раздались единодушные крики матросов: «В Испанию!» Затем он увидел себя на незнакомом гористом острове. Он стоял одетый плантатором у взморья и смотрел на блестевший вдали парус. Когда бот приблизился, он увидел на нем Виллафану и донну Луизу. У берега бушевал и пенился бурун. Но вот бот вступил в клокочущие воды и запрыгал как щепка по волнам. Он задрожал за жизнь донны Луизы, которая простирала к нему руки и как бы молила о помощи. Но он стоял как вкопанный и не мог тронуться с места. Наконец бот промчался через бурун, и киль со скрипом врезался в берег… «Спасены!» – раздался рядом с ним радостный голос, но в эту минуту он проснулся от резкого крика хищной птицы.
Вскоре Рамузио узнал, что Алонсо Авила действительно собирается отплыть в Испанию, и был поражен странным совпадением сна с действительностью: Рамузио был суеверен, подобно всем своим соотечественникам, и придавал своему сну особое значение.
Воображение рисовало ему разнообразные картины счастливой жизни с донной Луизой на уединенном острове и здесь, среди безмолвного леса, наблюдая за работой дровосеков, он дал волю своему воображению.
Около полудня пришел индеец Яго и прервал его мечты. Подсев к нему, Яго заговорил:
– Я вчера обещал тебе рассказать, как ацтеки справляют свои праздники в честь бога Тецкатлипоки – души вселенной и творца мира.
«В храмах ацтеков этот бог изображается прекрасным вечно юным мужем. Ему также приносятся человеческие жертвы. За год до жертвоприношения выбирают из числа пленных самого красивого, с безупречным телосложением, который должен олицетворить собой это божество. Особые учителя наставляют его, как он должен вести себя, чтобы с подобающим величием и достоинством выполнить свою роль. Его одевают в роскошные платья и приносят в дар благоухающие цветы. Его всегда сопровождает целая свита царских пажей, а когда он останавливается на улице играть свою любимую песнь, народ благоговейно падает ниц. В течение целого года он ведет беззаботную разгульную жизнь в обществе знатных девиц и юношей, которые обязаны развлекать его и исполнять все его желания. Все, даже высшая знать, оказывают ему божеские почести. Наконец наступает роковой день. С него снимают роскошные одежды, сажают в царскую лодку и перевозят через озеро к величественному храму, к которому стекаются все жители столицы. Но вот печальная процессия достигает остроконечной вершины храма, и несчастная жертва в ужасе сбрасывает с себя благоухающие венки и разбивает лютню, служившую ей утехой. Наверху жертву встречают шесть жрецов в верных облачениях и ведут ее к жертвеннику.
Индеец умолк.
– Ты знаешь, что следует затем, – продолжал он после минутного молчания. – Печальная судьба жертвы напоминает нам, что не следует предаваться беспечности в дни нашего счастья, потому что мы не можем предвидеть, долго ли оно продлится. Нас окружают темные силы, своим обманчивым блеском увлекающие нас на край гибели!
Индеец кончил свой рассказ. Обыкновенно Рамузио задавал ему много вопросов и вникал в подробности рассказа, но сегодня он молчал, глубоко задумавшись.
Яго не прерывал его мыслей, тоже задумавшись о печальной участи Монтесумы. Индейский вождь был христианин, но он не проникся еще истинным духом христианской религии и теперь терялся в догадках, которого из богов прогневал Монтесума.
Рассказ индейца произвел на Рамузио потрясающее впечатление. Что значит счастье? Да и существует ли оно вообще? О нет, звучало в ответ в его душе, на свете есть счастье, которого никто не может у нас отнять. Оно состоит в сознании исполненного долга и чистой совести. Непостоянны и превратны только такие внешние дары судьбы, как богатство и наслаждение. С помощью их темные силы вводят нас в искушение и увлекают на край гибели.
Рамузио показалось странным, что он именно сегодня услышал из уст индейца рассказ о несчастной жертве, в положении которой так много общего с его собственным.
Виллафана рисовал ему обманчивые картины счастья, и он сам предавался этим мечтам. Но счастье это приходилось купить нечестно, и он с трепетом и страхом ожидал бы всегда часа, когда это земное величие рушится и его постигнет участь, подобная печальной участи той жертвы!
В то же время в нем зародилась другая догадка. Эти грязные мысли созрели не в его сердце, а были нашептаны ему Виллафаной, этой темной силой, готовившей ему гибель! Но с какой целью? Его, Педро Рамузио, прочили в похитители имени, славы и богатства Алонсо Авилы! Какая низость! Но почему он раньше не понял всей низости этих предложений и не отверг их со справедливым негодованием? Он увлекся желанием вернуть утраченное счастье и потому не замечал, как его заманивали на путь преступления! Его опутали такой тонкой сетью, что он, сам того не замечая, стал сживаться с преступной мыслью и даже мечтал осуществить эти преступные замыслы. Краска стыда бросилась ему в лицо, и гордость его возмутилась. Неужели он так низко пал в глазах людей, что они осмеливаются считать его способным на такие поступки? Но, слава богу, он опомнился вовремя.
В первую минуту он хотел было бежать в лагерь, уличить Виллафану в гнусности его замыслов, но мало-помалу негодование улеглось в нем, и он спокойнее взглянул на дело.
Отчего он волнуется? Ведь Виллафана делал только тонкие намеки и говорил о снах! На основании этого он не может упрекать его. Надо выждать, пока Виллафана выскажется яснее, а затем, спокойно взвесив все, доискаться причины этих дружеских предложений. Сегодня Виллафана намекал на что-то другое. Он упоминал о судне, которым следовало овладеть. Не зародилась ли тут измена? Может быть, заговор составился, и он, Рамузио, избран служить слепым орудием против Кортеса и Авилы?
Рамузио громко засмеялся. Конечно, кто же, как не трус и пустой мечтатель, за которых он слыл, способен на такое дело! Но Виллафана и его друзья ошибались. Правда, в нем не было честолюбия и он не стремился выдвинуться воинской доблестью, не было в нем и той страсти к золоту, которая обуревала большинство испанцев, но честь свою он намерен был охранять свято.
Он поднялся с места. На душе у него стало легко. Он высоко поднял голову, глаза его блестели, в эту минуту он снова стал прежним Рамузио.
– Спасибо тебе! – сказал он индейскому вождю, направляясь к работавшим в долине плотникам. – Твой рассказ был ужасен, но, поверь мне, через несколько месяцев на башнях Теночтитлана засияет крест и осветит долину Мексики, а Мекситли никогда не увидит более кровавых жертв!
Наступал уже вечер. Рамузио спокойно и энергично распорядился работами и стал подниматься на лесную тропинку, которая вела в лагерь.
На первом повороте тропинки он встретил Виллафану. Рамузио не испугался встречи со своим соблазнителем. «Он ищет меня! – подумал он. – Я не ошибся, он намерен продолжать опутывать меня своими сетями. Ну что ж! Я буду слушать и остерегаться».
– Ну, как ты чувствуешь себя, мой друг? – спросил заботливо Виллафана.
– Прекрасно! – ответил Рамузио. – Я уверен, что снова увижу Кастилию!
– Если только Кортес тебе дозволит, – заметил Виллафана. – Ты все еще мечтаешь о родине?
– Без сомнения, всей душой, как всегда!
– Зачем же ты ее покинул?
– Это печальная история, мой друг, – возразил Рамузио, – она не заинтересует тебя.
– Напротив! Ты ведь кое о чем уже проговорился. Сознайся, что ты покинул Севилью не так, как следует? – И Виллафана взял его под руку.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ничего особенного, мой друг. Я хотел только сказать, что, может быть, особенные обстоятельства принудили тебя покинуть отечество?
Рамузио помолчал немного.
– Да, ты прав, – сказал он затем, – я вынужден был покинуть родину!
– Ну вот! – воскликнул Виллафана. – Значит, я не ошибся, мой друг.
– Ты почему знаешь? – вспыхнул Рамузио, нахмурив брови.
– Не горячись, а сознайся, что земля горела у тебя под ногами!
– Ты хочешь угадывать, Виллафана! – воскликнул Рамузио, стараясь освободиться от своего товарища, но тот крепко держал его за руку.
– Милый Рамузио, – продолжал Виллафана, – иногда подозрение бывает хуже доказанного поступка, потому что отец нередко прощает сыну большую провинность, но никогда не простит и оттолкнет от себя сына, который не сознается в вине. Не так ли?
Рамузио остановился и в смущении смотрел на Виллафану.
– Но хуже всего, если отец умирает в порыве гнева и лишает сына наследства, а брат его предостерегает отца невесты от мнимого вора.
Лицо Рамузио покрылось мертвенной бледностью, он не приготовился к этому известию. Но он быстро овладел собой и возразил:
– Мой друг, много из этого я рассказал тебе, а остальное ты угадываешь!
– Нисколько, любезный друг. Слушай внимательно, я передам тебе весь рассказ. Хотя у леса нет ушей, и тем не менее буду говорить тихо. Присядем на этот пень. Итак, жил был в Севилье богатый купец. У него было два сына, Антонио и Педро. Старший сын, Антонио, был некрасивый, неспособный и скупой юноша. Он помогал отцу в торговле; но покупатели охотнее имели дело с отцом, потому что Антонио не отличался особенной честностью. Педро, младший брат, был красивый мальчик, очень похожий на свою покойную мать и был любимцем отца. Он был одарен хорошими способностями, обладал светлым умом и стал рано писать стихи. Все учителя были от него в восторге и уговаривали отца отдать его в Саламанкский университет, что и было исполнено. Но в Севилью быстро дошли слухи, что Педро прилежнее занимается фехтовальным искусством, а также изучением красивых глаз девиц Саламанки, нежели научными книгами, и слишком легкомысленно подписывает долговые расписки. Он приезжал ежегодно на каникулы в Севилью, а вслед за ним присылались к отцу его долговые расписки. Разражалась буря, но в конце концов отец прощал и платил долги сына, потому что в Севилье слишком охотно читались чудесные стихи Педро. Молодой студент обещал исправиться и наконец в самом деле образумился. Но причиной тому были темные глазки донны Луизы, пленившие сердце молодого Педро. Будущий тесть, доктор Костанеда, охотно согласился на этот брак, но с условием, чтобы Педро не возвращался из Саламанки раньше чем достигнет степени доктора. Педро чувствовал себя счастливым, рассчитывая через год окончить университет, и с окончанием каникул стал собираться в путь. Но, несмотря на то что чемоданы были уже уложены, Педро пришлось на один день отложить свой отъезд, отец его получил важные известия о прибытии в гавань Сан-Лукар новых торговых судов из Индии и поспешил туда в сопровождении старшего сына. Он вернулся вечером довольный выгодной покупкой и открыл денежный шкаф, чтобы немедленно послать задаток. Но, о чудо! Еще до отъезда он тщательно пересчитал деньги, а теперь кто-то по-воровски открыл денежный шкаф отмычкой. Между тем молодой Педро спешил уехать, потому что обещал своим товарищам, также отправлявшимся в Саламанку, догнать их в пути. Он хотел наскоро проститься с отцом и братом в то время, когда они допрашивали прислугу. Вдруг Антонио остановил его словами: «Не понимаю твоей поспешности, Педро! Можно подумать, что ты бежишь потому, что украл деньги!» Это резкое замечание было сказано в присутствии прислуги и судебного следователя. Несмотря на то что отец сделал строжайший выговор, следователь ухватился за эти слова. Он отвел отца в сторону и заметил, что необходимо по крайней мере осмотреть вещи Педро. «Подозрение высказано, – рассуждал он, – и останется навсегда на вашем сыне, если мы не найдем вора. Ведь он был дома во время вашего отсутствия. К тому же обыск этот вполне докажет невинность вашего сына». Приступили к осмотру вещей студента и ко всеобщему изумлению в упакованном ящике между книгами нашли пропавшие деньги. Педро уверял и клялся в невиновности. Он не знал, каким образом в ящик с книгами попали деньги. Но кто мог поверить ему? Никто другой не мог взять из денежного шкафа и сунуть в ящик? К тому же щеголю-студенту дукаты могли очень пригодиться в Саламанке, где у него оставалось еще несколько долгов.
Одним словом, в глазах отца и судебного следователя он оказался вором. Отец, здоровье которого уже было расстроено, не мог пережить этого стыда. Он выгнал сына, сделал новое завещание и умер от волнения!
Вот история, которую я хотел рассказать тебе, – закончил Виллафана. – Но ты бледен как полотно, мой друг. Неужели ты тот самый молодой, веселый Педро? – И на лице Виллафаны скользнула насмешливая улыбка.
Рамузио тяжело дышал.
– Неужели меня и здесь, в лесах Мексики, преследует эта злосчастная история! – воскликнул он в отчаянии. – Неужели мне и здесь суждено страдать из-за этого несправедливого подозрения? Ты встретился с людьми из Севильи, которые распространили здесь эти ложные обвинения! Где эти негодяи? Веди меня к ним! Я не могу долго выносить этого и с оружием в руках потребую от них отчета!
– Рамузио! – произнес Вилафана с изумлением. – Друг мой, что с тобой? Успокойся же! Разве ты имеешь право ожидать от людей оправдания, когда родной отец и единственный брат осудили тебя? Друг мой, над тобой только посмеются. Я охотно верю тебе, что ты невиновен, но в глазах света ты падший человек, на совести которого лежит смерть отца.
– О боже! – воскликнул Рамузио. – Неужели на земле нет справедливости?
– Пойдем со мной в лагерь, товарищ, – сказал Виллафана, – жалобами горю не поможешь. Надо уметь постоять за себя. Ты поступил неблагоразумно, покинув Севилью, и этим только усилил подозрение. Тебе следовало остаться на родине и отыскать виновника твоего несчастья. Если бы я в то время был твоим другом, то, поверь мне, давно бы отыскал не только самого вора, но и того, кто подговорил его.
Виллафана произнес эти слова с такой уверенностью, что Рамузио подскочил к нему и схватил его за грудь.
– Ты знаешь их! – закричал он. – Сознайся! Назови этих негодяев! Иначе я не отстану от тебя!
– Что с тобой, Рамузио? – воскликнул озадаченный Виллафана, с трудом освободившись от тисков своего товарища. – Ты с ума сошел? Ты хочешь убить меня? Слушай, – продолжал он, – такие выходки впредь оставь при себе. Я их не боюсь, и ты не заставишь меня говорить. Больше я не скажу тебе ни слова, потому что, чего доброго, ты и меч схватишь. Счастливо оставаться!
Он поспешно удалился и скоро скрылся за поворотом тропинки.
Рамузио остался один в лесу. В висках у него стучало, и сердце громко билось, чувствуя, что в таком состоянии ему не следует возвращаться в лагерь, он решил дождаться заката солнца, сошел с тропинки и углубился в лес.
Ночь в лесу
Тем временем Виллафана направился прямым путем к селу, в котором находилась квартира испанцев. Довольная улыбка змеилась на его губах, и он напевал даже какую-то веселую песенку, что случалось с ним очень редко. Достигнув возвышенности, с которой видна была вся деревня, он вдруг остановился в недоумении. За живой изгородью, окружавшей село, он увидел множество шлемов и копий, сверкавших при свете заходящего солнца. Он тотчас узнал в них всадников Кортеса. Зачем они явились сюда? Виллафана поднялся на вершину, с которой легче было осмотреть всю окрестность. Весь отряд Лопеса, вместе с индейцами, стоял выстроившись в ряд против прибывшей конницы, а несколько человек в блестящей броне обходили фронт.
«Бьюсь об заклад, – пробормотал Виллафана, – Фернандес Кортес здесь! Конечно, я узнаю его вороного коня. Но что ему нужно у нас? Ого! Неужели бомба взорвана раньше времени?» Лицо его омрачилось, и он невольно присел подобно дикой кошке, желающей скрыться. «Ба! – произнес он после минутного молчания. – Не может быть! Прочь эти глупые страхи!» – Лицо его прояснилось, когда он увидел, что ряды солдат разомкнулись, и затем солдаты стали расходиться, а всадники спешились.
«Маленький смотр, больше ничего!» – мелькнуло у него в голове. «Надо же ему время от времени появляться перед войском, чтобы показать, что он еще здравствует. Это мы знаем, господин Кортес, и день и ночь помним это!»
Виллафана поспешно спустился с горы. Он не ошибся, Кортес пожелал лично удостовериться в успехах работ и кстати произвел обычный смотр. По-видимому, он остался доволен и решил провести ночь в деревне, чтобы дать отдохнуть лошадям после утомительного пути по гористой местности. Он остановился у Лопеса вместе со своим верным другом Сандовалем.
Солнце давно скрылось. В комнате Лопеса сидели Кортес и Сандоваль при слабом свете индейской лампы. Лопес на дворе принимал доклад дежурного вахмистра.
– Я вполне разобрался в этом деле, Сандоваль, – говорил Кортес.
– Не слишком ли опрометчиво ты вывел свое заключение? – возразил его друг. Ведь ты еще не говорил ни с одним солдатом и даже не знаешь в глаза Рамузио.
Я помню этого молодого человека, – заметил Кортес. – Он доложил мне о смерти Монтесумы. Я знаю его, Сандоваль.
– Во всяком случае, предостерегаю тебя, – возразил Сандоваль. – Я долго наблюдал за этим Лже-Авилой, когда он находился под моей командой.
– Я охотно принимаю твои советы и прикажу позвать Рамузио, но тем не менее мнение мое не изменится.
– Кого же ты подозреваешь?
– Пока еще не время называть имена, – ответил Кортес. – Кроме того, я не хочу сбивать тебя с толку. Ты сам знаешь, что все эти дни мы с тобой были настороже, и потому для меня очень важно взглянуть твоими глазами на эти кучки недовольных, которые затевают мятеж не только здесь, но и в главном лагере и в Веракрусе. Твои замечания могут исправить мои ошибки. Но тише, идет Лопес.
Лопес вошел в комнату и донес военачальнику, что все обстоит благополучно, на перекличке не оказалось лишь одного Рамузио.
– На каком посту он стоял? – спросил Кортес.
– Он руководил транспортом балок из лесу. Индейцы говорят, что он ушел от них час тому назад, отправив последний транспорт.
Сандоваль взглянул многозначительно на Кортеса.
– Как вы поступаете, Лопес, когда солдат не возвращается к ночи в лагерь?
– Такого случая еще не было. После заката солнца никто не остается в лесу. Сегодня в первый раз не досчитались испанца на ночной перекличке.
– Его вина, если он заблудился, – сказал Кортес после минутного раздумья, – но он испанец и ваш товарищ. Мы должны по крайней мере попытаться спасти его. Прикажите сделать три выстрела с получасовым промежутком и отправьте в лес на розыск отряд индейцев с факелами и пятерых испанцев, которые пожелают пойти.
Лопес вышел из комнаты.
– Но как странно, однако, что именно его нет сегодня! – заметил Сандоваль.
– Правда, – возразил Кортес, – я боюсь, не случилось ли несчастья с молодым человеком. Мне жалко его, я предложил бы ему на выбор – остаться здесь или отправиться с Авилой в Испанию.
– Когда же ты намерен отправить Авилу?
– Когда я смогу послать королю донесение, что постройка судов окончена и что я двинулся на Теночтитлан. Когда в Испании узнают, что мы собираемся брать столицу приступом, то убедятся, что мы не разбиты, и клевета наших врагов не повредит нам. Впрочем, ведь Авила явится не с пустыми руками. Столько золота и драгоценных камней никто еще не посылал из этих земель в Кастилию. Я уверен, что Авила отдаст все золото королю, потому что возвращается в Испанию счастливым наследником, насколько я знаю этого человека, Сандоваль, наш храбрый Авила не вернется в Мексику. Он предпочтет блистать грандом при дворе и уже поэтому не станет умалять славы наших подвигов. Он не взял бы на себя роли посла побежденного Кортеса, а скорее будет хвастать, что послан победоносным начальником. Он поступит так уже потому, что обеспечит за собой частицу благодарности короля.
– Теперь я понимаю, почему твой выбор пал на строптивого Авилу. Ты совершенно прав.
Правда, с отъездом Авилы Альварадо потеряет друга, – продолжал Кортес. – Но ты должен заменить ему Авилу, потому что я нуждаюсь в «Солнце» ацтеков и, как тебе известно, ценю мужество Альварадо столь же высоко, как и твое. Он все еще сердится на меня за то, что я назвал его сумасшедшим, в Теночтитлане он действительно вел себя так. Но между нами должны царить единодушие и дружба, если мы вторично хотим овладеть столицей ацтеков. Я рассчитываю на тебя.
На дворе прогремел первый выстрел, призывающий Рамузио. Вслед затем явился Лопес, смущенный и недовольный.
– Ну что, Лопес, готов ли отряд выступить на поиски?
– Да, начальник, – ответил Лопес, – индейцы готовы, но мне не удалось набрать пятерых охотников из испанцев. Только мой верный курьер Виллафана изъявил согласие, а остальные не хотят и слышать об этих ночных поисках.
Лопес опасался, что Кортес вспыхнет от негодования при виде такого отсутствия товарищества среди подчиненного ему отряда и осыплет его как местного начальника упреками, но он ошибся. Кортес, напротив, выслушал его с веселой улыбкой и бросил на Сандоваля многозначительный взгляд.
– Бедный Рамузио, – сказал Кортес, – он не пользуется любовью товарищей, но он испанец. Скажите нашим солдатам, Лопес, что Кортес дал клятву не покидать в беде ни одного испанца и что он отправляется в лес искать заблудившегося, которого, быть может, постигло несчастье. Сандоваль, – обратился он к своему другу, – одолжи мне свою собаку Гектора, у нее прекрасное чутье.
– С удовольствием, – ответил Сандоваль, – но у меня также есть к тебе просьба: позволь мне идти с тобой. Я не хочу сидеть сложа руки, когда Кортес работает.
– Прекрасно, товарищ! – воскликнул Кортес. – Я с удовольствием принимаю твое предложение и уверен, что мы найдем Рамузио. Но вы, Лопес, достаньте нам какую-нибудь вещь Рамузио, лучше всего старые чулки или сапоги. В Тласкале вас всех щедро наделили индейскими сапогами: на каждого солдата пришлось по две пары запасных.
– Будет исполнено! – ответил Лопес и быстро вышел из комнаты.
– Они знают, где он скрывается, и потому не считают нужным искать его, – заметил Сандоваль.
– Ты ошибаешься! – возразил Кортес. – Я почти уверен, что этот юноша не имеет ничего общего с заговорщиками.
Они вышли. Индейцы стояли в полном сборе с факелами, и к ним теперь примкнул также весь испанский гарнизон.
– Если Кортес идет, мы следуем за ним! – раздались со всех сторон крики навстречу главнокомандующему.
– Если бы то был кто-либо другой, то мы и раньше не задумались бы идти! – говорили другие.
– Но это севильский вор!
– Это негодяй, на совести которого лежит смерть отца!
– Ого, Лопес, – обратился Кортес к корабельному инженеру, – неужели Рамузио здесь, в лагере, пользуется такой дурной славой? Вы ничего не сказали мне об этом.
Лопес подошел к Кортесу и рассказал ему все то, что Виллафана в этот день передал самому Рамузио.
– Прошлое Рамузио стало известным в лагере только за несколько минут перед тем, – закончил он свой доклад. – Эту весть распустил Торрибио из Севильи, он ручается за их справедливость.
Кортес задумался. Если бы стал доискиваться, какие причины заставили его воинов покинуть отечество и искать счастья в Новом Свете, то, по всей вероятности, среди его войска нашлось бы множество более преступных, чем Рамузио.
Во время рассказа Кортес надвинул свой шлем глубоко на глаза и украдкой следил за Виллафаной, который не спускал с него глаз и с видимым напряжением ждал, какое впечатление произведет этот рассказ на главнокомандующего.
– Этого я не знал, – сказал Кортес, пристально глядя на Виллафану. – Может быть, этот человек и не стоит того, чтобы мы шли его искать. Как ты думаешь, Сандоваль?
Глаза Виллафаны сверкнули радостью, но затем после ответа Сандоваля полные ожидания снова остановились на Кортесе.
– Он испанец, – сказал Сандоваль, – и в чем бы он не был виновен, все-таки он наш товарищ, которому мы поклялись помогать в нужде и опасности.
– Верно, Сандоваль! – воскликнул Кортес. – Мы сдержим свое слово. Итак, вперед!
Кортес едва заметно улыбнулся, увидев, что на лице Виллафаны выразилось полнейшее разочарование.
При команде «вперед!» испанцы построились, чтобы следовать за военачальником, но последний остановил их движением руки.
– Я вызывал только охотников, – сказал он, – останьтесь! Я иду лишь с Сандовалем, Виллафаной и индейцами.
Ропот недовольства пробежал среди испанцев; прибывшие с Кортесом всадники громко заявляли, что начальник не должен подвергать себя опасности, отправляясь ночью в лес с таким слабым отрядом.
Но Кортес не изменил своего решения.
Проводником отряда был, собственно, Сандоваль, шедший впереди со своей собакой. Из-за гор выглянула луна, и это значительно облегчило движение отряда. Собака скоро напала на след и направилась в лес, то поднимаясь на горы, то спускаясь с них. Сначала отряд шел молча, и только по временам раздавались крики шедших впереди, предостерегавшие товарищей. Наконец отряд достиг обрыва, скаты которого покрыты были густым кустарником. Идти дальше становилось опасным.
– Что могло привести его в такую непроходимую глушь? – спросил Кортес.
Все молчали.
– Разве он в последнее время был таким мечтателем? – спросил Сандоваль Виллафану.
– Даже более чем прежде, – ответил тот.
– В таком случае весьма вероятно, что он свалился здесь. Осторожнее, Кортес! Спуск становится круче. Осторожно! Стой! Стой! – закричал Сандоваль. – Дальше идти нельзя – тут обрыв, и Гектор вернулся назад. Здесь след прерывается. Нет сомнения, что он оборвался на этом месте. Слишком темно: внизу нельзя ничего разглядеть. Рамузио! Рамузио! – крикнул он громко.
Все затаили дыхание.
– Рамузио! Рамузио! – позвал он снова.
Но кругом царила все та же безмолвная тишина.
– Надо попытаться спуститься вниз, – сказал Кортес, обращаясь к проводнику-индейцу.
– Здесь невозможно, – возразил тот, – надо идти в обход. Я знаю дорогу.
– Хорошо, – сказал Кортес. – Ты, Сандоваль, останься здесь с Виллафаной, а я пойду с индейцами.
– Нет, Кортес, – воскликнул Сандоваль, – я не оставлю тебя одного! Пусть Виллафана останется здесь с несколькими индейцами, а я пойду с тобой.
Проводник повернул назад. За ним последовали Кортес, Сандоваль и большая часть индейцев. Скоро весь отряд очутился на дне узкого ущелья. Сандоваль стал звать Виллафану, чтобы найти место, у которого прерывался след наверху обрыва.
