Эдуард Гранстрем
Два героя
Он положил оба листа на стол и достал из кармана чернильницу и перо. Торрибио вслух прочел петицию и план заговора против Кортеса и его полководцев.
– Все написано как следует, – заметил он довольным голосом и подписался вторым после Виллафаны.
Все прочие последовали его примеру, а затем поручили Виллафане собирать дальнейшие подписи.
Заседание кончилось, и заговорщики разошлись по своим квартирам. Торрибио самодовольно улыбался, между тем как Виллафана был вне себя от бешенства.
– Я тебе припомню, – процедил он сквозь зубы. – Дай мне только укрепиться, и ты не снесешь головы! Тогда я буду делать все, что мне вздумается. Ты лишил меня наследства Авилы, но взамен этого я найду себе нечто другое.
Он завернулся в плащ, стараясь заснуть, но провел очень беспокойную ночь: на груди его лежал роковой список заговорщиков, давивший его, подобно исполинской горе.
Донна Марина
На следующее утро корабельный мастер Лопес стоял перед дверьми своего дома.
– Как долго они спят, – пробормотал он, смотря на пустую площадь. – Ни в ком из них нет чувства долга, потому и постройка бригантин идет так медленно. Даже индейцы усерднее испанцев. Вот наконец выходит один… Рамузио! Этого я не ожидал. Даже он добросовестнее других, исключая, конечно, моего верного Виллафану.
Рамузио подошел к корабельному мастеру для получения приказаний на текущий день.
– Рамузио, – обратился к нему тот, – сегодня ты отправишься не в долину, а на горы. Мне нужна смола для конопатки первого судна. Ступай с десятью носильщиками на Сьерру к смолокурам.
Рамузио кивнул головой.
– Извините меня, мастер, – обратился он к Лопесу, – позвольте сделать вам вопрос?
– Говори, не стесняйся!
– Не можете ли вы сказать мне, служит ли в войсках Кортеса некий Антонио Юст, уроженец Севильи?
Лицо корабельного мастера приняло грустное выражение.
– Да ты точно во сне ходишь, Рамузио! – воскликнул он. – Ты служишь под знаменами Кортеса и спрашиваешь об Антонио Юсте? Ведь он сражался под этими знаменами!
Рамузио побледнел.
– Разве он пал в бою? – спросил он упавшим голосом.
– Нет, его постигла худшая участь, – возразил Лопес, – он вместе с другими сорока пятью испанцами находился в Цольтепеке, у подножия Сьерры, когда в Теночтитлане вспыхнуло восстание и нас осадили во дворце Ахаякатле. Ведь ты знаешь, что из них никто не вернулся.
– Теперь я припоминаю, – сказал Рамузио. – Кажется, их всех перерезали?
– Индейцы говорят, что некоторые из них содержатся еще в плену. Может быть, и Юст находится среди них.
– И мы не сделали даже попытки освободить их? – спросил Рамузио, сверкнув глазами.
Лопес с изумлением посмотрел на него:
– Что ты, Рамузио! Где же было набрать охотников для такой сумасбродной попытки? Ведь ты сам явился бы последним!
В это время к Лопесу подошли другие испанцы за приказаниями, а Рамузио отправился к своим индейцам, чтобы выбрать из них десять носильщиков. По дороге он встретил Виллафану.
Рамузио сделал вид, что не замечает его. Но Виллафана подошел к нему и спросил:
– Разве ты не узнаешь меня, Рамузио, что не отвечаешь на поклон?
– Между нами все кончено! – холодно ответил Рамузио не останавливаясь.
Виллафана схватил его за руку, сжал ее как в тисках и грубо сказал:
– Слушай, я ведь не дорожу твоим драгоценным знакомством, но опасаюсь твоего коварства. Раньше чем мы разойдемся, надо все выяснить. Пойдем ко мне.
– Мне некогда.
– Я не задержу тебя, – продолжал Виллафана, заставляя Рамузио следовать за собой. – Я вчера намекнул тебе, – начал Виллафана, когда они вошли в его квартиру, – что готов вернуть тебе твое доброе имя под условием взаимной услуги. Я в ней больше не нуждаюсь, мне нужно было, чтобы ты подписался под этой петицией. Ты видишь, кроме тебя и Лопеса, тут подписались все товарищи с верфи. Прочти петицию. Может быть, ты тоже подпишешься. Не бойся, гнев Кортеса может поразить только зачинщиков.
Рамузио прочел петицию «войска» к Кортесу и, не задумываясь, сложил и возвратил бумагу Виллафане.
– Ты не хочешь подписаться?
– Нет, я не хочу ехать в Испанию! – возразил Рамузио сухо. – К тому же я не такой трус, как ты думаешь, и потому остаюсь верным Кортесу!
Виллафана был поражен смелостью Рамузио, который тем временем быстро вышел и удалился со своими носильщиками.
– Неужели я обманулся в нем? – процедил Виллафана сквозь зубы, сжимая кулаки. – Не слишком ли далеко дал ему заглянуть в свои карты?… Надо быть осторожным! При первой попытке выдать нас я заставлю его замолчать навеки!
* * *
Только поздно пополудни вернулся из леса транспорт со смолой. Вместе с ними возвращалась и донна Марина, очутившаяся неожиданно среди смолокуров в сопровождении нескольких индейцев, чтобы посмотреть, как добывается смола. На обратном пути из леса Рамузио взял лошадь красавицы-мексиканки под уздцы, из предосторожности, чтобы она не споткнулась. Марина уже бегло говорила по-испански и вступила в оживленный разговор со своим пажом. Сначала она расспросила Рамузио о его родине – Севилье, заставила описать себе ее церкви и дворцы, затем незаметно перевела разговор на Мексику, говорила о великой задаче Кортеса и наконец перешла к личным делам Рамузио, спросив его, доволен ли он своим делом и не желает ли он другого места.
– Говорят, – продолжала она, – что вы, Рамузио, не любите военного ремесла; но ведь в лагере есть и другое дело. Хотите быть провиантомейстером или писарем? Хотите поменять меч на перо?
Лицо Рамузио покрылось краской. Эти слова, сказанные женскими устами, неприятно поразили его. Следовательно, он слыл трусом даже в глазах Марины. Мексиканка заметила его замешательство.
– О, Рамузио, – продолжала она, – вы напрасно краснеете. Такая должность дается Кортесом только в виде отличия и притом лицу, которому вполне доверяют. Хотите, я попрошу Кортеса? Но сначала скажите мне откровенно, любите ли, уважаете ли вы Кортеса? Хотите ли победить или умереть с ним, или вы стремитесь вместе с другими вернуться в Испанию?
И взгляд Марины пытливо остановился на лице молодого человека, между тем как на губах ее играла улыбка.
Рамузио прошел несколько шагов молча, затем поднял голову и сказал:
– Если говорить откровенно, донна Марина, меня до сих пор мало заботила Мексика. Я был слишком занят самим собой. До этого дня я шел как бы по краю пропасти, но теперь снова ступил на путь истины! Мне кажется, что моя встреча с вами предопределена самим Богом. Сегодня в лесу я перебирал в своей памяти события последнего времени; я вспомнил о своем падении, о том, как, открыв глаза, увидел Кортеса. «Я Фернандес Кортес, ты спасен!» – сказал он мне, и эти слова глубоко отозвались в моей душе. Кортесу я обязан жизнью, и потому вы напрасно спрашиваете меня, готов ли я пожертвовать ею для него. Когда вы сегодня вернетесь к нему, то скажите ему, что Рамузио благодарит его за спасение своей жизни. Скажите ему, что я перенес тяжелую борьбу, потому что мне приходилось выбирать между двумя спасителями – Кортесом и Виллафаной, и что я избрал путь чести и долга. Скоро Кортес узнает, что солдаты собираются подать ему петицию. Но вы предупредите его, чтобы он был настороже, потому что за этой петицией кроется измена. Я ничего достоверного не знаю, а только догадываюсь, но вместе с тем уверен, что не ошибаюсь. Со своей проницательностью Кортес скоро расследует это дело. Здесь, на верфи, готовится что-то роковое, но пока сохраняется в тайне. Кроме того, у меня еще одна просьба к Кортесу: попросите его, чтобы он перевел меня отсюда в передовой отряд, где я мог бы чаще биться с ацтеками. Скажите ему, донна Марина, что некогда я в Саламанке считался лучшим фехтовальщиком, Кортес тоже был питомцем нашего университета. Скажите ему, что в плену у ацтеков находится испанец, который может спасти мою честь, и что я готов пожертвовать жизнью для его освобождения.
Несмотря на то что Марина знала подробности его жизни, речь эта поразила ее.
– Вы говорите загадками, Рамузио! – сказала она. – Расскажите мне подробнее, как настигло вас такое несчастье?
Рамузио откровенно рассказал ей о своей внутренней борьбе, о попытках Виллафаны соблазнить его и об отказе назвать вора. Рассказ длился долго. Они уже выходили из леса, когда Рамузио кончил свои признания.
Донна Марина задумалась.
– Вы тронули мое сердце, молодой человек, – сказала она с чувством. – Я постараюсь расположить Кортеса в вашу пользу. Вот вам моя рука. Ручаюсь вам, что Виллафану заставят сказать все, что он знает по этому делу.
Разговор Рамузио с донной Мариной был внезапно прерван громкими криками сопровождающих их индейцев.
– Малинче! Малинче! – закричали они, указывая на лежащее среди долины село. И действительно, донна Марина и Рамузио увидели там несколько коней, которых водили по сельской площади. В числе их Марина тотчас заметила боевого коня Кортеса.
– Он здесь! – воскликнула она с изумлением и, ударив слегка коня хлыстом, поехала легкой рысцой вперед.
Кортес здесь? Что это значит? Не открыл ли он заговор? Сердце Рамузио забилось сильнее, но совесть его была спокойна. Он ускорил шаги и скоро достиг площади.
Гарнизон верфи стоял, выстроившись во фронт. На обоих концах площади находились как бы на страже два всадника. Перед домом корабельного мастера Лопеса стояли Сандоваль и Авила. Рамузио занял свое место в ряду товарищей, их мрачный вид говорил ему, что дело касалось чего-то очень серьезного. Он осмотрел маленький отряд и вопрос: «что случилось?» замер у него на губах, потому что Виллафана отсутствовал, а перед его домом стояли два ветерана Кортеса.
Несколько минут спустя из дома, где находился Кортес, вышел Лопес и обратился к отряду со словами:
– Соберите ваши вещи, вы немедленно отправитесь в главный лагерь.
Часть пожитков Рамузио находилась в квартире, которую он разделял с Виллафаной. Он вошел туда, но, едва переступил порог дома, в ужасе отшатнулся: у окна висел труп Виллафаны. Бросив свои вещи, он выбежал из дома, бледный как полотно.
Замешательство его не ускользнуло от стоявших у дверей на страже ветеранов.
– Кортес быстрее измены! – заметил один из них язвительно.
Весь гарнизон верфи тотчас же выступил в сопровождении конного конвоя. В отряде царило тяжелое безотрадное настроение, почти все участвовали в заговоре, еще вчера подписали бумагу. Этот лист находился, по всей вероятности, в руках военачальника, и заговорщики дрожали теперь за свою жизнь.
Рамузио обратился к своим соседям с вопросом, за какую вину постигло Виллафану такое ужасное наказание, но не получил ответа. Один из них пожал плечами, а другой ответил:
– Почем я знаю? Подобно молнии среди ясного неба нагрянул к нам Кортес и остановился именно перед домом Виллафаны. Не прошло и пяти минут, как он вышел оттуда и созвал на Военный совет Сандоваля, Авилу и Лопеса. Через несколько минут вышел Сандоваль, приказал нам построиться и объявил, что Виллафана за измену присужден к смерти. Патер Ольмедо отправился к несчастному грешнику. Когда он вышел от него, туда вошли четверо солдат и четверть часа спустя все было кончено.
В то время как виновные шли в лагерь и, томясь неизвестностью, дрожали за свою жизнь, Кортес слушал рассказ Марины. Когда она кончила, он протянул ей, руку.
– Ты вовремя приехала, Марина! – воскликнул он с оживлением. – Теперь это тяжелое дело примет благоприятный оборот. Ты дала мне средство снова склонить к себе сердца солдат.
Ты права, невольный виновник заговора, Рамузио, должен находиться в главном лагере. Пусть они остаются в неведении, что я знаю о плане покушения на мою жизнь. Так будет лучше. Наверное, у них уже прошла охота затевать заговоры, и я уверен, что немногие из них воспользуются дозволением вернуться в Испанию.
Суд Божий
На следующий день рано утром перед дворцом Кортеса начался суд. Весь гарнизон верфи был налицо. К немалому удивлению всех, к ответственности привлекли только одного Торрибио и к тому же по преступлению, которое он совершил в Испании.
– Торрибио, – обратился к нему Кортес, – ты распускал по лагерю слух, что Рамузио покинул Испанию из-за кражи?
– Да, – ответил обвиняемый.
– Затем ты рассказал Виллафане подробности этого преступления, из которых видно, что Рамузио невиновен, но ты тем не менее продолжал утверждать перед товарищами, что он вор. Скажи, зачем ты хотел запятнать его доброе имя, когда знал настоящего вора? Отвечай, Торрибио.
Торрибио молчал, он не смел взглянуть на Кортеса. Эти вопросы застали его врасплох. Никто не знал, о чем Кортес говорил с Виллафаной. Неужели он выдал его? Но ведь Виллафана не мог знать больше, чем узнал от него. Торрибио ободрился и смело взглянул на своего начальника.
– Я слышал эту историю от одного матроса, – сказал он, – с которым ехал из Севильи на Эспаньолу.
– Как звали этого матроса? – спросил Кортес.
– Антонир Цаморано, – ответил обвиняемый после долгого раздумья.
Кортес улыбнулся:
– Ты рассказал Виллафане под секретом, что другой совершил кражу, а в лагере старательно распускал слух, что Рамузио вор. Почему ты поступал так двулично?
Этот вопрос еще более смутил Торрибио. Он не знал, что ответить.
– Ты видишь, – продолжал Кортес, – я знаю все, говори правду. Почему ты с Виллафаной сознательно чернил Рамузио?
Торрибио продолжал молчать.
– Я помогу тебе! – сказал Кортес. – Слушай внимательно. Не ты ли сообща с Виллафаной хотел склонить Рамузио сыграть роль Алонсо Авилы и совершить гнусную измену по отношению ко всему войску. Но так как Рамузио оставался верным своему знамени, вы хотели хитростью завлечь его в это дело. Не так ли?
– Я в первый раз слышу об этом! – воскликнул Торрибио, задрожав всем телом.
– Неужели, Торрибио? – возразил Кортес. – Вспомни хорошенько. Не Рамузио ли должен был сыграть роль рыцаря Алонсо Авилы? Не собирались ли и вы убить ночью моего посла к государю и с Лже-Авилой отправиться в Веракрус, чтобы там овладеть кораблем? Вспомни, что ты сказал, когда вам не удалось склонить Рамузио на это гнусное дело! Не говорил ли ты, что сам можешь сыграть роль Лже-Авилы? Это случилось всего три дня тому назад, Торрибио, слова эти вырвались у тебя перед хижиной Рамузио.
– Он солгал, – воскликнул Торрибио, – это ложь!
– Ты говоришь о Виллафане, – возразил Кортес, – правда, он уже ничего не может сказать в свое оправдание, но другие также слышали это и могут быть свидетелями против тебя! Назови мне того человека, который в Севилье прокрался в дом отца Рамузио, похитил деньги и положил их в ящик между книгами Рамузио.
– Я не знаю его! – воскликнул Торрибио. – Цаморано не назвал мне имени вора!
– Ты не знаешь его, Торрибио? – произнес Кортес, насмешливо улыбнувшись. – В таком случае донна Марина обвиняет тебя – ты вор и соучастник брата Рамузио!
– Это неправда! Это ложь! – воскликнул Торрибио. – Я призываю Бога и всех святых в свидетели! Вы, начальник, должны представить доказательства, прежде чем судить меня.
– Это мы знаем! – возразил Кортес. – Но так как здесь у нас не достает многих свидетелей, то мы и прибегаем к Богу и всем святым, которых ты только что призывал в свидетели, и вызываем тебя на суд Божий, Торрибио. Предоставим Ему решить дело. Ты должен пройти испытание горячей водой!
Торрибио содрогнулся. Кортес кивнул своим солдатам, и те принесли большой котел с водой. Посреди площади развели костер и поставили на него котел.
Самыми обыкновенными испытаниями на суде Божьем считались: испытание горячей водой или раскаленным железом и поединок. Испытание заключалось в том, что обвиняемый должен был из котла с кипящей водой достать голой рукой брошенный туда камень или кольцо. По окончании испытания руку завязывали, налагали на нее печати и затем вскрывали на третий день: если рука носила на себе следы ожогов, обвиняемого признавали виновным.
– Сведите его в часовню, – приказал Кортес нескольким солдатам, указывая на Торрибио, – патер Ольмедо приготовит его к Божьему суду.
В то время как уводили Торрибио, Кортес приказал принести из дома какой-то пакет, вместе с тем он велел Рамузио удалиться в дом и ждать, пока его позовут.
Полчаса спустя Торрибио вернулся в сопровождении патера Ольмедо. Лицо последнего было грустно.
– Он готов подвергнуться испытанию горячей водой, – сказал патер Кортесу. – Я исчерпал все свои силы, чтобы вразумить его, что не должно испытывать Бога. Я говорил ему, что тот, кто добровольно сознается в своей вине, может ожидать снисхождения от суда! Но он уверяет, что невиновен!
– В таком случае пусть решает суд Божий, – сказал Кортес. – Но прежде ты, Торрибио, по старому обычаю должен переменить одежду. Для этой цели я выбрал для тебя особый наряд. Но скажи мне сначала, был ли ты в Севилье в тот день, когда у отца Рамузио совершилась кража?
– Нет, – возразил Торрибио, – клянусь в этом Богом и всеми святыми!
– Вы слышали, что он ответил? – спросил Кортес, нахмурив брови. – Я всех вас призываю в свидетели!
Он сделал знак солдату, и тот вскрыл пакет.
Торрибио побледнел.
Его переодели нищим, надели даже другие сапоги, а к подбородку прицепили поддельную седую бороду.
Когда переодевание кончилось, Кортес велел позвать Рамузио.
– Вот так, Торрибио, – сказал он, – в этом знакомом тебе наряде ты пройдешь испытание горячей водой. Со дна котла ты должен достать монету. Подойди к Рамузио и попроси, чтобы он дал ее тебе. Подойди, я приказываю тебе!
Торрибио медлил, он заметил, что в левом сапоге был вбит гвоздь, вследствие чего он должен был прихрамывать на левую ногу. Однако он преодолел боль и подошел к Рамузио.
Рамузио взялся за кошелек, чтобы подать мнимому нищему монету, но, взглянув ему в лицо, он в изумлении отступил назад.
– Клянусь Богом! – воскликнул он. – Ты тот самый нищий, которого я встретил в тот день перед домом отца!
Торрибио приготовился к такому восклицанию.
– Клянусь жизнью, Рамузио, – сказал он с лицемерной гордостью, – я никогда не просил милостыни!
Он взял монету из рук Рамузио и вступил в круг воинов, окружавших котел.
– Твоя жертва узнала тебя, Торрибио, – сказал Кортес серьезно. – Неужели ты не сознаешься и хочешь искушать Бога?
Но даже это серьезное увещание полководца не поколебало Торрибио. Он клялся в своей невиновности и отрицал свое участие в покушении на жизнь Авилы.
Кортес прервал его речь и приказал патеру Ольмедо приступить к Божьему суду.
Последний произнес над котлом несколько молитв, затем велел снять его с огня и поставить на землю. Взяв из рук Торрибио монету, он бросил ее в воду.
Несколько воинов засучили рукав обвиняемого.
После минутного колебания Торрибио с быстротой молнии опустил руку в котел, но монета выскользнула у него между пальцами, и он вынужден был, закусив губы, вторично опустить руку в кипяток. Лишь громкий вздох выдал испытываемую им нестерпимую боль. Но он счастливо достал монету и подал ее патеру Ольмедо.
Согласно предписанию, руку его завернули и запечатали. На третий день свидетели Божьего суда обязаны были собраться на том же месте.
Затем Кортес объявил, что Виллафана успел уничтожить список заговорщиков и не выдал никого из своих соучастников и что признания его относились только к покушению на убийство Авилы.
Кортес прекрасно знал все подробности заговора и всех участников его, потому что Лоренцано передавал ему все, что происходило среди заговорщиков. И самый список уничтожил не Виллафана, а сам Кортес.
Полководец готовился к кровопролитным битвам с ацтеками и не хотел излишними казнями ослаблять свои силы и потому довольствовался наказанием зачинщика, оставив остальных в уверенности, что ему неизвестны участники заговора. Лишь один был известен как соучастник Виллафаны, и все с нетерпением ожидали результаты Божьего суда.
* * *
Между тем полководцы Кортеса были заняты другим вопросом.
Донна Марина рассказала в присутствии Сандоваля и Авилы желание Рамузио отправиться в Цольтепек и выменять там себя на Антонио Юста.
– Однако он честный малый, – заметил Сандоваль Авиле. – Я ошибся в нем! Ведь такое подозрение хоть кому отравит жизнь! Я тоже не перенес бы такого обвинения!
– Но я особенно обязан ему, – заметил Авила, – если б он согласился сыграть мою роль, то отряд судостроителей без церемонии зарезал бы меня.
– Как ты думаешь, Авила, не можем ли мы добыть ему этого свидетеля?
– Прекрасная мысль! – воскликнул Авила. – Мы можем в одну ночь добраться до Цольтепекского храма и до восхода солнца освободить испанцев, а затем тотчас вернемся к Кортесу!
– Я тоже думаю, что мы успеем! – заметил Сандоваль.
– Прекрасно! Таким образом мы приведем к Божьему суду еще одного свидетеля!
– Пойдем к Кортесу; он должен отпустить нас!
– Идем, идем!
Удалые смельчаки уговорили-таки Кортеса отпустить их с горстью добровольцев на это сумасбродное предприятие.
В другую минуту Кортес отказал бы им наотрез, но в это печальное время необходимо было поднять дух войска примером какого-либо отважного подвига.
– Я знаю цольтепекский храм как свои пять пальцев! – говорил Сандоваль.
– А я знаю все дороги через Сьерру! – прибавил Авила. – Впрочем, ацтеки не привыкли сражаться ночью. Мы вернемся назад целы и невредимы.
С разрешения Кортеса Сандоваль и Авила вышли к войску набирать охотников на это безумно отважное предприятие.
Охотников набралось слишком много. Ветераны Кортеса возликовали.
Одним из первых протискался вперед Рамузио.
Вечером небольшой отборный отряд был готов к выступлению, и патер Ольмедо благословил его.
Когда Сандоваль и Авила скрылись в лесах Сьерры, Кортес пожалел о данном им позволении. В этом безумном предприятии участвовали его лучшие бойцы, и в случае неудачи потеря была бы слишком велика. Кортес вскочил на лошадь, поскакал за ними и вернул их в лагерь, объявив, что хотел лишь испытать храбрость своих воинов. Как ни была тяжела для него участь пленных, он не мог решиться купить им свободу такой дорогой ценой.
Возвращаясь во главе отряда в лагерь, Кортес услышал громкие крики радости и ликования. Из Веракруса прибыли курьеры с радостным известием о прибытии трех кораблей с вспомогательными войсками и военными припасами. Курьеры привезли с собой с далекой родины письма к воинам.
Передав Кортесу почту, один из курьеров, Гомара из Севильи, спросил его, находится ли еще в войске Педро Рамузио, которому он имеет передать важные известия.
Кортес остановил его, расспросил и затем сказал ему:
– Ты должен молчать об этом до тех пор, пока я не позову тебя в свидетели.
* * *
Гомара хорошо знал Педро Рамузио, который был его товарищем по школе в Севилье. Встретившись с ним в главной квартире, Гомара дружески поздоровался со старым товарищем, но избегал пускаться с ним в разговоры.
«Это старое подозрение, – подумал с грустью Рамузио, – он также верит, что я вор, и избегает меня».
Наступил третий день. Перед домом Кортеса снова собрались свидетели Божьего суда.
Рядом с Кортесом стояла донна Марина. В глазах ее светилась уверенность в победе.
Но Торрибио также не унывал и явился на суд с высоко поднятой головой.
Патер Ольмедо открыл судебное заседание обычными молитвами, затем руку Торрибио освободили от печати и повязки. Она была сплошь покрыта пузырями. В толпе пробежал ропот: «Нет сомнения! Он виновен!»
– Ну что, – спросил его Кортес, – признаешь ли ты теперь себя виновным?
Торрибио не смутился. В своей темнице он успел обсудить свое положение и решил отрицать свою виновность.
– Клянусь Богом, я невинен! – произнес он громким вызывающим голосом.
Среди свидетелей раздался взрыв негодования.
– Жалкий негодяй! – воскликнул Кортес, сжимая кулаки. – Долго ли ты будешь продолжать свою безбожную игру? Кайся в своих грехах – тебя ждет виселица!
Патер Ольмедо подошел с распятием в руках и громким голосом спросил Торрибио:
– Что ты можешь возразить против этого суда?
– Этот суд недействителен! – ответил с твердостью Торрибио. – Божий суд может быть совершен только в церкви, а здесь, в Тласкале, нет церквей. К тому же судьи утверждаются епископом, а вы, достойный патер, не епископ!
Раздались возгласы изумления. Патер Ольмедо поник головой и задумался. Затем он пожал плечами и сказал Кортесу:
– Он прав! Мы упустили это из виду! Суд недействителен. О Божьем суде теперь не может быть речи.
Глаза Торрибио засияли радостью.
– Что же нам делать, патер Ольмедо? – спросил Кортес.
– Что касается моей духовной власти – он свободен, – возразил патер. – Но он ошибается, если считает, что избежал справедливой кары Господней. Если он виновен, то Бог дал ему эту победу над своими судьями для того, чтобы вполне обнаружилась его вина, за которую он должен понести строгое наказание.
– Вы правы, патер Ольмедо! – воскликнул Кортес. – Но если вы освобождаете его, то я, в силу моей мирской власти, налагаю на этого закоренелого преступника железные цепи! Эй! Закуйте его в кандалы! – приказал он солдатам.
– Я страдаю безвинно! Отец Ольмедо, неужели у вас нет других слов в мою защиту? – взмолился Торрибио, в то время как на него надевали цепи.
Кортес обвел взором собрание и заметил, что многие сочувствуют Торрибио, даже патер Ольмедо хотел, казалось, вступиться за него.
– Успокойся, Рамузио, – произнес Кортес, возвысив голос, – твоя невиновность доказана, а вы, товарищи, зачем шепчетесь между собой? Неужели вы думаете, что я мог поступить несправедливо? В таком случае вы ошибаетесь. Кортес не деспот. Я не только имею право, но обязан заковать в цепи этого Торрибио. Здесь перед вами стоит Гомара из Севильи. Он привез известие, что Антонио Рамузио постигло несчастье: он был тяжело ранен при нагрузке товаров и сознался на смертном одре, что, желая погубить брата, подговорил матроса Торрибио совершить кражу. Признание это засвидетельствовано, и севильский суд разыскивает матроса Торрибио. Полагаю, что наш Торрибио есть тот самый матрос, и теперь я исполняю лишь свой долг и передаю его в цепях законным судьям.
– Алонсо Авила, ты завтра поедешь с донесением к нашему королю и государю. Передай Торрибио севильскому судье и скажи нашим соотечественникам, что воров и негодяев они могут оставить у себя! Скажи всей Испании, что герои под знаменами Кортеса не разбойники, прибывшие отбирать у мексиканцев золото. Нет, у них высокая цель! Они намерены водрузить Крест на башнях Теночтитлана и укрепить навеки за Испанией это могущественное царство! Вот в чем состоит задача Фернандеса Кортеса и его непобедимых воинов!
– Прощай, Авила! А вы, товарищи, готовьтесь к новым битвам и победам! Завтра мы выступаем на Теночтитлан! Но я никого не хочу принуждать идти против воли. Еще недавно здесь в лагере ходила по рукам петиция, в которой хотели просить у меня разрешения вернуться на Кубу и оставить начатое дело неоконченным. Но, должно быть, очень немногие подписались под этой петицией, потому что она до сих пор не дошла до меня. Но я готов предупредить желание тех, кто боится предстоящих битв, и потому предлагаю им завтра присоединиться к Авиле. Кто же решил достигнуть великой славы завоевателя Мексики, пусть следует за моими знаменами, уверенный в победе!
Эта воодушевленная речь была встречена громкими восторженными криками. Солдаты прославляли великодушие, ум и справедливость своего вождя, и только очень немногие решили последовать за Авилой в Испанию.
Рамузио протискался к полководцу и, вне себя от волнения, не находил слов благодарить его.
– Ну, теперь тебе ничто не мешает с честью вернуться в Испанию, – сказал Кортес, потрепав его по плечу.
– О, начальник! – воскликнул тот, покачав головой. – Теперь я стал прежним Рамузио и хочу показать товарищам, как студенты Саламанки владеют мечом!
