Илья Сергеевич Ермаков
Отмель
Их обычные дни так и проходили. Мама занималась готовкой и уборкой. Бабушка ей во всем помогала и не забывала сидеть с внуками. Девочка читала, рисовала, собирала кораблики. Мальчик тоже рисовал, иногда читала, катался на велосипеде и играл на пианино, когда становилось скучно. Они выходили гулять к морю. Мама и Бабушка частенько совершали собственные прогулки, оставляя детей одних дома. Мальчик всегда за главного. Обедали, ужинали. Иногда спали днем. Вечером начинались водные процедуры. Мама помогала мыться Бабушке и Девочке. Дни купаний они чередовали, чтобы экономить энергию генератора, который нагревал для них воду.
Потом все ложились спать.
Мама засыпала не сразу, беспокойно, то и дело тщетно вспоминая про видения и сны, а потом, беспокоясь за Мальчика, прислушиваясь к малейшим шорохам. Она даже хотела как-то раз вытащить из ушей беруши, чтобы убедиться, что Мальчик не кричит, когда ей так казалось, но нельзя. Тон – смерть. Она слышала его достаточно долго, чтобы теперь страдать от постоянной бессонницы.
Шли дни. Были и дождливые дни, когда они играли на пианино, выходили на улицу, наслаждались разговорами друг с другом и звуками вокруг. Маме не хватало этих звуков. Вообще звуков, любых. Жить в полной Тишине невыносимо. Это в какой-то момент даже пугало, особенно, когда ты оставался наедине с самим собой и бесконечной Тишиной. Дождь дарил им немыслимую радость бытия, радость самой жизни. Именно в дождь Мама чувствовала, что все еще жива: она слышала звуки, и это делало окружающий мир живым для нее.
Подходило время очередной вылазки. И Мама начала готовиться. Новых приступов у Мальчика больше не было. Это значит только одно – они не заставят себя долго ждать. Чем больше перерыв между приступами, тем сильнее и страшнее будет каждый новый. Может, как-то раз Мама возьмет Мальчика с собой, чтобы быть рядом с ним. Но не сейчас: мысли о мародерах и убийцах тревожили ее. Она уже забыла о поселении и о встрече с Лизой, но новая вылазка заставила окунуться в старые мысли и забытые дилеммы.
Интермедия
Я ясно видела, как белые струи молока ударили в каменный пол, и этот самый пол начал свой танец.
Дрожь.
Немыслимая тряска охватила все здание, лишая людей возможности здраво мыслить, контролировать свое тело и свой разум.
Первые мысли были о смерти. Теракт. Бомба.
Но все оказалось гораздо хуже, чем кто-либо мог предположить.
Сохранить рассудок в такой момент – великое дело. Быстро принять решение, сообразить, что именно нужно сделать, очень непросто, когда весь мир восстает против тебя, против твоей жизни, против жизни всех любимых тебе людей.
Все случилось быстро.
Словно время остановилось… лишь на короткое мгновение. Мгновение, прочертившее ту грань между миром и войной, жизнью и смертью, благоразумием и безумством.
Всего лишь миг, поделивший все сущее, все бытие на «до» и «после». И это самое «после» наступило так стремительно, так мгновенно…
К этому никто не был готов.
Трещины.
Трещины покрыли плитку пола, обвили своими вьющимися лозами каменные колонны в зале, ударили в потолок, словно молнии. А за молниями всегда следует гром. И он последовал тут же!
Свершился обвал.
Падение части бетонного потолка подобно взрыву. Шум. Вой. Пыль. Погром. И смерть.
Мое дыхание перехватило. На одно мгновение я умерла в то время, как все вокруг меня зашевелилось. Все стало жить так, как не жило никогда до этого. Мир пришел в свое последнее предсмертное движение.
Раздались крики.
Все вокруг сотрясалось от внезапно начавшегося землетрясения. Посыпались обломки каменных колонн, осыпались конструкции с потолка – металлические балки, связанные бетоном. Разбилось стекло. Звон. Крик. Стон.
И вопли смерти.
Толпа.
Масса людей, находящаяся в тот момент в зале, пришла в движение – пустилась в бег. Вроссыпь: кто куда. Они разбегались в разные стороны, прочь от центра. Беззащитные и слабые перед такой угрозой.
Кто-то замер в шоке.
Кто-то не мог двинуться с места из-за тряски.
И земля под ногами раскололась.
Трещины раздвинулись, открывая широкие пространства в полу. И люди проваливались в них, в эти пространства, на нижние этажи. Они спотыкались и падали. Прыгали и падали. Бежали и падали. Стояли и падали.
Град камней, металла и песка сыпался сверху.
В этом хаосе я вспомнила о главном: о своей семье. Я вдохнула воздух, и жизнь вернулась в меня. Я снова ощущала ту ясность бытия, ощущала весь ужас происходящего и главную угрозу жизни тем, кого люблю.
В памяти ясно вспыхнули воспоминания о нашей поездке в этот торговый центр. Землетрясение. Взрыв. Об этом говорили в новостях. Самое мощное оружие массового поражение современного мира… оно вышло из строя.
И самое страшное в нем это не землетрясение, не взрыв…
Звук.
Где моя мать?
Я смотрю в сторону: муж и мама упали. Он лежал рядом с ней и… зажимал руками ее уши.
Я машинально схватила салфетки с подноса и быстрым движением запихала две салфетки в свои уши. Звуки притупились. Погром доносился до меня эхом. Все стало на порог тише.
Я бросила взгляд вперед, на сына. Он стоял среди всего этого ужаса и смотрел на труп перед собой.
Труп, заваленный камнями от обвалившейся колонны.
Труп Кати.
Он стоял, задержав дыхание, не в силах двинуться с места, а к его ногам подтекали алые струйки.
И я закричала:
– Закрой уши!
Я сорвалась с места и бросилась вперед, выкрикивая только одно:
– Закрой уши! Закрой!
Пол подо мной шел ходуном. С разных сторон с осыпалась арматура. Едкая черно-серая пыль стояла в воздухе.
Вспыхнуло пламя.
– Закрой уши! Прошу! Закрой! Зажми уши руками!
Но он так и стоял, тупо уставившись на груду камней, под которыми лежало мертвое тело.
– Проклятье! Закрой уши!
Я кричала так громко, как никогда не кричала до этого. Я буквально срывала свой голос. Я уже чувствовала охриплость и першение внутри.
– Закрой уши!
Новый толчок.
Такой сильный, мощный. Трещины раскрылись в полу. И я упала.
– Черт!
Дрожь мира сбила меня с ног. Я ударилась ладонями об острые осколки камней. Поднимаю глаза на сына – он стоит… и слышит Звук… тот самый Звук, который нельзя слышать!
– Нет…
Я встаю, поднимаюсь на ноги, сжимаю в кулаках салфетки и бегу к нему, немного осталось.
– Закрой уши!
Но он не слышал меня…
У него шок. Он впервые увидел смерть. Мир рушится вокруг него. Он вообще ничего не может с собой сделать…
Проклятье!
– Нет!
Я нагнала его.
Я схватила сына, отвела прочь от груды камней, прочь от пламени, прочь…
Руки тряслись. Пальцы вспотели. Судорожными движениями я запихиваю скомканные салфетки в уши сына: сначала в одну ухо, потом в другое. Я держу его лицо в своих ладонях, поворачиваю его голову на себя и кричу:
– Посмотри на меня! Сейчас же! Посмотри на меня! Прошу!
Он проморгал.
Кажется, шок прошел.
В его глазах стояли слезы. Его рот открылся и губы прошептали безмолвное:
– Ма-ма…
Я крепко обнимаю его и смотрю вокруг: все умирает. Все разрушается.
Люди спасаются бегством. Они напуганы. Они вообще не понимают, что происходит. Из-за затычек в ушах погром не слышен так громко, но еще как слышен. Я слышу почти все: взрывы, крушение обломков, крики людей, шипение огня.
Я обвожу весь этот мир, уходящий в небытие, и нахожу взглядом женщину. Одну женщину, так знакомую мне. Мать Оли Синицыной.
Светлана сидит на коленях перед грудой массивных обломков арматуры, из-под которых вытекает лужа крови и выглядывают вывернутая рука и косо направленная нога.
Там Оля Синицына.
Она мертва.
Ее… «пришибло».
Я сразу вспомнила, как еще сегодня утром пожелала ей этого, подумав: «Вот бы ее чем-нибудь пришибло!».
И теперь это слово аукается во мне: пришибло, пришибло, пришибло…
Олю Синицыну пришибло…
Ее больше нет, она там, под грудой камней. Мертвая, с переломанным телом, с раздавленным лицом… уже неживая.
И ее мать, качается над камнями, хватаясь за ними трясущимися руками и плачет.
Что она чувствует?
Весь мир этой женщины – ее родная дочь. Дочь, которую она так быстро потеряла. Так неожиданно, так беспощадно.
Она раскачивалась, стонала, кричала, запрокидывала голову… она хотела умереть, так ведь?
Он ждет этой смерти сейчас…
И смерть пришла.
Я видела это своими глазами: из носа показались красные капли, из ушей потекли алые струйки… мама Оли Синицыной запрокинула голову, закричала, и из ее рта на подбородок потек багровый водопад пестрой лентой…
Из глаз хлынули кровавые слезы.
Она кричала недолго. И истекала кровью недолго. Такая страшная… и в то же время быстрая смерть. Она просто умерла. В один момент Светлана просто опрокинулась вперед, ударившись головой о металлическую балку. И умерла. Рядом с телом собственной дочери.
И холод прошелся по всему моему телу. Я с запозданием осознала, что случилось на моих глазах на самом деле.
Тон.
Звук.
Частота.
Вот, что ее убило.
Мама… муж… дочь…
– Бежим!
Я хватаю сына за руку и бегу назад, к нашему столику, туда, где мой муж лежит рядом с моей мамой на полу и зажимает руками ее уши.
А вокруг… Тон убивает людей.
Люди, не закрывшие уши, внезапно перестают бежать. Они больше не видят смысла спасаться. Из носа, ушей, глаз и рта течет кровь. Они замирают на месте на долю секунды и замертво падают на пол. Словно, эти люди – роботы, которых разом отключили от источника питания, и они теряют над собой контроль и погибают.
Мир стал безумным.
Нереальным, страшным, опасным.
Миром, где смерть стала царствовать и распространяться по воздуху, как зараза.
Я кричу:
– Закрой уши! Закрой! Прошу! Закрой уши!
Мы с сыном приближаемся.
Дрожь уже не такая сильная. Основная масса разрушений уже случилась. Мы бежим.
Я смотрю на них: на мужа и мать, лежащих на полу. Муж слышит меня, он поднимает голову, смотрит на меня, и я вижу под его носом красные пятна…
– Нет…
Он так и лежал, зажимая руками уши моей мамы. А сам смотрел на меня, истекая кровью, как и все. Из ушей, носа и глаз…
Он странно улыбнулся мне и шевельнул губами: «Пока».
И вишневая лента стекла с его языка на подбородок.
– Нет!
Глаза его померкли.
– Нет!
Лицо залилось кровью.
– Не надо!
Его тело рухнуло наземь, а руки… руки закрывали уши моей мамы…
– Нет!
Я отпускаю сына, оставляя его рядом со столиком, и бросаюсь к ним. Я сажусь на колени перед мертвым телом мужа и живой матерью, которую он спас.
– Нет…
В горле защемило.
Этого не может быть…
Просто не может быть!
Это неправда!
Нет!
Черт! Черт! Черт!
Прошу… только не так… только не так…
– Нет!
Сын протягивает мне свернутые трубочкой салфетки. Это для мамы.
Я молча беру их и затыкаю уши матери, а потом помогаю ей подняться. Она не хочет. Она садится на колени и целует мертвое тело моего мужа прямо в лоб. Только теперь она встает, рисуя в воздухе крест кончиками трех соединенных друг с другом пальцев. И шепчет молитвы об упокоении.
Что-то вроде: «Помилуй Господь его душу и прими его во Царствие Свое».
Я заставляю сына взять маму за руку. Они в безопасности. Их уши закрыты, как и мои. Мы не слышим Тона, а значит живем.
Осталась лишь…
– Моя дочь…
Я кричу:
– Оставайтесь здесь! Я сейчас вернусь!
Не знаю точно: услышали они меня или нет. Я не успела дождаться их ответа, даже ответа взглядом. Я просто бросилась бежать в сторону полыхающего «Макдональдса», куда отправилась моя дочь с бумажным корабликом за мороженным за несколько мгновений до того, как все это случилось.
– Закрой уши! Прошу! Закрой уши!
Я понятия не имею, где она.
Я не знаю: слышит ли она меня.
Я не уверена: жива ли она.
Я могу только верить… только надеяться… на лучшее…
– Закрой уши, милая! Закрой!
Я прорываюсь через руины. Мир все еще рушится. Арматура падает, штукатурка осыпается. Трещины раздвигаются. Пол осыпается и проваливается.
Люди умирают.
Прямо у меня на глазах – они истекают кровью и падают замертво.
Точно так же, как умерла мама Оли Синицыной и мой муж…
Кто-то догадался закрыть уши. Возможно, они слышали новости или услышали мои крики – крики безумной женщины с салфетками в ушах, которая почему-то все еще жива…
– Закрой уши!
Немногие, кто остались в живых, продолжали выбираться из зала, закрывая уши ладонями или втыкая в них все, что могло перекрыть доступ Тону.
Где она?
Где моя дочь?
Почему я ее не вижу?
Только не…
Я подбегаю к вывеске «Макдональдс» и начинаю осматриваться. Слишком много всего: камней, трупов, кровь, трещин.
Где же она? Где?!
– Только живи, прошу, милая… просто живи… не умирай… мама тебя ищет… мама найдет тебя, малышка… просто живи… я уже рядом… я ищу тебя…
И я увидела… не дочь, а то, что ей принадлежало – бумажный кораблик.
Тот самый бумажный кораблик, плавающий на алых волнах кровавой лужи…
Рядом с горой обломков.
– Нет!
Я бросаюсь туда.
Она там, за обломками.
– Нет, нет, нет… только не так…
Она не может умереть, как Оля Синицына!
Нет!
Я начинаю разбрасывать обломки. Делать это нужно с умом, чтобы ее… не придавило.
Начинаю с самых верхних и раскидываю прочь каменные булыжники.
Она жива… она должна выжить… должна…
Я вижу ее одежду. Ее ноги, ее тело… голову…
Я выкапываю ее из груды камней, молясь Господу, чтобы он оставил мне мою дочь. Только не сегодня. Не в ее день рождение. Не сейчас. Не так.
– Я уже здесь… милая… я с тобой… с тобой, солнышко… мама нашла тебя… мама нашла…
Я выкопала ее.
Она лежала на животе, зажимая руками уши…
Она услышала меня.
Либо она обо всем догадалась сама, либо услышала, как я кричала. Возможно, это случилось еще в тот момент, когда я бежала к сыну.
Она жива, жива… вот только…
В ее спине, прямо в области позвоночника, кровавая рана…
Я переворачиваю ее на бок. Она вся бледная, еле живая. Может ли она встать?
Она открывает глаза и смотрит на меня, улыбается.
Улыбается…
Я целую ее, обнимаю, пытаюсь помочь встать, но… она не может. Она смотрит на свои ноги, которые не двигаются, словно они не принадлежат ей, словно она не может ими управлять… она смотрит на них, и я вижу слезы…
– О, нет…
Рана в спине могла повредить спинной мозг и те сегменты, которые отвечают за нервные окончания в ногах. Или еще что-то там! Я не знаю! Я знаю одно: она не может ходить.
Она не чувствует ног.
Я беру ее на руки.
Все это время она лежала с закрытыми ушами и ждала спасения. Почему она такая умная? Сейчас она все еще закрывает уши руками, несмотря на сильную боль, несмотря на рану, несмотря на то, что больше никогда не сможет пошевелить ногами…
– Держись.
С дочерью на руках я проделываю обратный путь до столика, у которого меня ждут сын и мать. Тряска закончилась. Разрушений больше нет. Новые трещины не появляются. Все, кто мог уйти, уже ушли.
Теперь здесь стало по-настоящему тихо.
Дочь видит труп отца на полу и утыкается лицом мне в грудь. Она не должна на это смотреть.
Мама затыкает ей уши салфетками, и теперь дочь обнимает меня руками. Я смотрю на них: на сына, на мать, на мертвого мужа.
Что же теперь?
Надо уходить, пока здесь все не разрушилось, пока мы еще живы. Пока мы можем сражаться. Пока мы можем двигаться.
А как же он?..
Я не могу забрать его тело. Просто не могу. Я должна спасти детей и мать. Я не могу их оставить. Я не могу вернуться… как я вытащу его труп? Как? Кто-то поможет? Не думаю. Здание наверняка перекроют. Слишком опасно. Здесь все на волоске от того, чтобы обрушиться до основания.
Нужно уходить немедленно!
Я прижимаю дочь крепче к себе. Сын держит бабушку за руку. Они молодцы. Они дождались нас. И с ними все хорошо. А теперь нужно…
– Уходим!
Я сказала это так громко, как только могла, чтобы они услышали хотя бы отзвук моего голоса через заткнутые уши.
Сын указал на отца. Он тоже не хочет его оставлять здесь. Но мы не можем его забрать. Просто не можем. Я старалась передать это в своем взгляде и покачала головой.
Это пробило его на слезы.
Пора уходить. Немедленно.
– Идем!
Остальной путь по руинам торгового центра мы проделали в полной тишине. Мы шли среди руин, развалин, осколков, трещин и огней. Ни одной живой души – лишь трупы с кровавыми лицами. Как опавшие осенние листья…
А нам надо жить, несмотря ни на что.
Глава 7
Убивать просто.
В этом мире убить человека – дело нехитрое.
На самом деле все, что нужно сделать мародеру, это вынуть затычки из ушей его жертвы, а потом… Частота все сделает сама.
В мире, где сама смерть буквально витает в воздухе, ощущается на кончиках пальцев, скользит по мочкам ушей, убивать несложно. Не нужен нож или пистолет. Не надо никого душить, топить, поджигать. Нет смысла бороться на кулаках и сходиться в поединках.
Просто вынь затычки из ушей врага, не дай ему закрыть уши – труп готов. Тон – смерть – повсюду. Он сделает всю работу за тебя.
Мародеры, убивая людей, делают лишь малую часть работы. Мир, устроенный так, что смерть буквально пропитывается внутрь каждого, достает до самых жизненно важных органов человека и разрушает их за несколько минут, не требует большой подготовки и профессионализма в таком мерзком деле – убийстве.
Об этом думала Мама, пробираясь через заросли к деревне. Она все еще представляла, что может случиться, если однажды возьмет Мальчика с собой на вылазку. А случиться может непоправимое: ему могут вынуть беруши из ушей и повалить на землю.
Мальчик слышал Тон слишком долго, чтобы сейчас также долго выдержать, пережить момент и успеть закрыть уши… нет, он не успеет: кровь из его ушей, носа и рта от разрыва центральных артерий хлынет раньше. Головной мозг разорвет все нейронные связи и умрет прежде, чем Мальчик успеет закрыть уши и дать отпор врагу.
Она не может этого допустить. Он не пойдет с ней на вылазку никогда. Пусть он… пусть все они остаются там, в доме, в безопасности, пока ее нет. Дом – крепость, последний оплот. В образе Мамы этот дом – нечто, что никогда не подвергнется нападению чужака, кем бы он ни являлся: мародером, убийцей, вором или даже… монстром из жутких видений Мальчика. Этот дом с каждым днем становится для нее священным образом, святым местом, пока там живет Бабушка и поддерживает эту святость своими молитвами.
На самом деле Мама никогда не отличалась особой верой в божественное. Она причисляла себя к числу людей «сомневающихся». Всегда, везде и во всем ее гложили сомнения. Мама уважала веру Бабушки и интерес к этой теме Девочки. Правда, она совсем не знала, что по этому поводу думает Мальчик. Да, он носит крестик, который подарила Бабушка, ведь это… подарок. Мама никогда не спрашивала у него про это. И совсем не удивится, если Мальчик расскажет ей о том, что на самом деле не верит в Бога. Муж был атеистом. Мужчины вообще люди прагматичные по большей своей части. Что до Мамы, то она – из тех женщин, которые отличаются особой дальновидностью, но сейчас… это качество ее мучительно подводит.
Она столкнулась с той проблемой, решение которой ускользает от нее ежечасно. Загадка. Головоломка. Хитрая задачка, не поддающаяся решению. Это напоминало ей старые детские задачи на логику, которые они решали в школе. Например, про старика, козу, волка и капусту. Старик должен перевести все три объекта на лодке на другой берег реки. При этом взять с собой в лодку он может что-то одно. И главная проблема заключалась во вкусовых предпочтениях персонажей: капуста и коза не могли оставаться вместе на одном берегу, как волк с козой. Разумеется, приходится свершить несколько нехитрых заплывов на другой берег и обратно.
Какая же задачка у нее? Надо доставить Бабушку и Девочку до поселения, но обе слишком слабы. Особенно Бабушка. Никто не знает, сколько им придется идти. Еще остается вариант с машиной… но будь проклята эта чертова канистра! Да, она еще может отправиться на ее поиски, но тогда…
Все это сильно ее выматывало. Постоянные суматошные мысли, доводящие до безумия, до тошноты! Что ей делать? Как поступить лучше? Чем пожертвовать в этой шахматной партии? Она не собирается жертвовать теми, кого любит! Она не собирается оставлять кого-то умирать в доме, даже если «кое-кто» сам об этом просит! Она не собирается рисковать детьми, ведь во время путешествия на них могут напасть! Да, Лиза говорила, что идти по отмели безопасно. И это главное – идти вдоль моря и не сворачивать с пляжа. И все же… Мама не знает наверняка: насколько это безопасно.
Слишком много факторов, но сама суть задания проста, как две копейки. Она не может решиться. Не может понять, как принести меньшее из зол. И главное – стоит ли начинать.
Время.
Этот фактор вмешивается сразу с двух сторон. Зима близко. Лето они пережили. Осень смогут пережить. А вот зима… суровая российская зима, которую сложно пережить, если у тебя так мало еды и теплых вещей. И второй фактор времени – беременность. Скоро появится еще один ребенок, и что тогда? Отправиться в путь вместе с младенцем? Зимой, вдоль моря… с младенцем на руках?
«Проклятье!» – она ругала себя.
Она ненавидела себя за то, что не может принять решение, которое ее бы устроило. Его просто нет! Везде свои риски, везде свои жертвы, везде… потери, на которые она не готова идти. А время… время может отнять у нее все. Эта зима может отнять у нее все.
Как обойтись без потерь?
Она вышла к деревне и первым делом направилась к тому самому дому, который осматривала в прошлый раз. Сегодня она собирается забрать больше теплых вещей, не дожидаясь холодов. Потом нужно проверить: вдруг остались коробки с едой, которые она не заметила. Она оставила велосипед у веранды и вошла в дом.
Сначала Мама прошла в ванную комнату, осмотрела ящики и наткнулась на аптечку.
Не раздумывая, она начала сгребать все лекарства с полок в рюкзак. Среди бесконечного множества таблеток, ампул, шприцов, бинтов, баночек с антисептиками, валиками пластыря она обнаружила обезболивающие средства. Ампулы с лидокаином и таблетки, хорошо ей знакомые. В этот момент Мама задумалась: странный выбор, чтобы хранить такой большой запас лекарств на даче. Словно в аптеку пришла.
Потом она обнаружила несколько баночек со снотворными средствами и антидепрессантами. Она уже открыла банку антидепрессантов, и посмотрела на белые таблетки, а потом замерла, прислушиваясь к мыслям, шептавшим ей о чем-то важном из самой глубины сознания.
– Не сегодня.
Но Мама не стала оставлять и это на полках. Снотворное может пригодиться Мальчику. Если она сумеет рассчитать по инструкции нужную дозировку, то, возможно, избавит его от проблемы бессонницы, хотя сама она знала, что дело не в этом. Даже во сне… они могут прийти к нему.
И тогда она должна быть рядом с ним.
Вернувшись на кухню, она проверила остальные ящики и полки. Мама нашла забытую бутылку оливкового масла, пачку с салфетками, пакетик с рисом и пачку зеленого чая. Не так много. Остальное она уже забрала в прошлый раз.
Места в рюкзаке оставалось достаточно, чтобы утрамбовать в него плотно свернутую теплую куртку, несколько свитеров и теплых штанов. Все это она нашла в гардеробе в прихожей.
– Посмотрим, так-так…
Мама посмеялась своим детским мыслям: «Словно в магазин пришла».
– Простите меня. Я должна это забрать.
Она присмотрела теплую зеленую куртку, шарф, серую кофту на молнии, один черный свитер и джинсы с меховой обкладкой внутри. Все это Мама свернула валиками и поместила в рюкзак.
– Что есть по обуви?
Резиновые сапоги и галоши. Если она это возьмет, то Мальчик будет целыми днями прыгать по лужам? Впрочем, сейчас ему мешает это делать лишь совесть.
– Ах, к черту!
И она взяла все: и резиновые сапоги, и галоши.
Подняв голову, Мама заметила перед собой зеркало, висевшее на стене. До этого оно было слегка закрыто куртками. Сейчас пространство в отражении освободилось, и Мама могла увидеть свое лицо.
«Откуда этот шрам на щеке?» – задумалась она. – «Раньше его не было. Когда я успела порезаться? Наверное, сама не заметила, как наткнулась на ветки, когда пробиралась через лес».
Она коснулась кончиками пальцев розовой тонкой линии-ниточки на правой щеке, тянущейся от края глаза к уголку губ. И вдруг в ее памяти вспыхнуло лицо… ее лицо, но не принадлежавшее ей самой.
Незнакомка в капюшоне. Она отворачивается прочь, и Мама мельком видит лицо – свое лицо.
– Откуда это?
Мама отчаянно пыталась вспомнить, кто эта женщина и где она ее могла видеть. Откуда эти странные воспоминания?
Ее лицо и другая женщина. Другая?
Или это она и есть?
– Кто ты?..
А потом в отражении сверкнуло серебром. Окно находилось напротив двери, а потому Мама видела пасмурное небо вокруг своего лица.
– Молнии?
Дождь вроде не собирался. Она была уверена, что сегодня он не пойдет. Возможно, завтра…
Но он пошел сегодня.
А она здесь, а не там, с ними.
Начало моросить. Дождь медленно усиливался. Мама заметила, что зеркало на стене – лишь дверца шкафа. Интересное решение делать такой «тайник» в прихожей, а не в ванной над раковиной. Она открыла дверцу-зеркало и обнаружила за ней нишу с двумя полочками, на которых хранились пачки с сигаретами «Мальборо», зажигалки и спички.
– Вау!
Мама взяла две пачки «Мальборо», две зажигалки и все коробки со спичками.
Дождь вступил в свое право. Тон уже не страшен.
Сейчас дети наверняка вышли на улицу. И Бабушка с ними. Они идут гулять к морю.
«Надеюсь, они не станут меня дожидаться и сегодня развлекут себя сами», – подумала она.
Мама затащила велосипед под крышу. Потом она прихватила ближайший стул из комнаты и вынесла его на веранду, подперев им дверь. Она оставила свой рюкзак на полу в прихожей, сама села на стул, взяв в руки пачку сигарет и зажигалку.
Дождь усилился. Мама знала, что такой дождь продлится недолго. Но она все еще может им насладиться.
«Время пришло».
И Мама вынимает беруши из ушей – мир снова полон долгожданных прекрасных звуков.
Она открывает пачку сигарет, вынимает одну, смотрит на нее со всех сторон, прокручивая между пальцев.
Мама говорит и наконец слышит свой собственный голос:
– Я не курила после рождения дочери. Бросила. Так давно это было. Помню, как мы с тобой забирались в какой-нибудь подъезд, когда начинался такой же дождь, как этот, и курили, курили, курили. У тебя всегда были сигареты. Как мне это нравилось. Я чувствовала себя крутой. Почти королевой мира.
Она зажгла сигарету и посмотрела на тонкую струйку дыма, выстрелившую из искрящегося алыми огоньками кончика.
– Люди ведь так делают, да? Они приходят на могилы и начинают общаться с умершими близкими людьми. Но почему бы нам не поговорить вот так? Что скажешь? Ведь не важно, где я нахожусь – у могилы или…
Мама поднесла сигарету к губам и снова остановилась, отправив свой взгляд куда-то в дождь.
– Прости, что не забрала твое тело. Нам надо было срочно выбираться из того чертового торгового центра. Я спасала детей. Понимаешь? Там все рушилось. Мы могли остаться там под завалами, а еще дочь… в общем… прости меня за это, ладно? Если ты видел, я делала все, что могла… я думала только о них. Только о них…
Она уже хотела оставить сигарету между губ, но потом опустила взгляд вниз и добавила:
– Простишь меня, малышка? Это всего лишь одна сигарета. Мама давно не курила, и я просто… прости…
Мама наконец зажала сигарету между губ. Она хотела вдохнуть дым, но задержала дыхание. Она просидела, не дыша, почти пять секунд, а потом взяла сигарету двумя пальцами, вынула изо рта и опустила руку.
– Мама не хотела, чтобы я за тебя выходила замуж. Она считала, что мы… делаем все быстро. Куда-то торопимся, чего-то не понимаем. Она знала о твоей репутации во дворах. Тот самый парень, который переспал со всеми, с кем только можно было переспать. Я тоже это знала, но делала вид, что ты девственник. Нелепо, правда? Смешно. Но я все равно согласилась с тобой встречаться, когда ты это предложил. Словно, я тебя совсем не знала. А ведь… я знала, да, все о тебе только и говорили. Шептались. Шушукались. Сплетничали. И я вместе с ними. А потом этот парень стал моим мужем. Долго поглядывал на меня, а? Признавайся! Конечно, они все были не так хороши в постели, как я, да? Потом мама привыкла к тебе. Она тебя сильно полюбила, увидев, каким ты стал мужем и отцом. Ты – хороший отец. Правда. Лучший. Я бы без тебя не справилась.
Она не поднимала руки, а продолжала говорить, почти не моргая, глядя в водяную пелену, вслушиваясь в шум ливня.
– Я знала, что ты спал с ними, когда я была беременна. Всегда знала. И мама скорее всего догадывалась. Мне оставалось только надеяться на то, что все заканчивалось, когда у нас рождался новый ребенок. Я не держу зла. Правда. Уже точно не держу, если и было что-то. Говорила ли я себе, что все не так? Говорила. Но я ведь всегда знала. И про тебя. И про это все. И мама… в общем, сейчас это совсем неважно. Спасибо тебе за дом. Ты предоставил нам потрясающий дом. Помню, как ты впервые показал его мне. И там стояло пианино. Помнишь? Ты проводил меня в комнату, закрывая мне глаза ладонями. Прямо как… в романтических комедиях, ей богу! А потом показал мне пианино, этот дом, море, пляж… Ты сказал, что мы будем сюда приезжать каждое лето, а в итоге приехали сюда раза два или три – уже не помню. И никогда не оставались здесь надолго. Но это восхитительное место, правда. Ты очень много сделал для нас. И кто бы мог подумать, что этот дом сыграет такую роль в нашей истории, а? Теперь это наше единственное надежное укрытие. Ты, словно, знал, что такое может случиться и обустроил его для нас. Конечно, ты ничего не знал. Никто не знал. Все случилось так быстро, что…
По ее щекам медленно потекли слезы.
– Ее болезнь становится сильнее. И я не знаю, как мне быть. Мало того, что дети пострадали, так еще и она. Знаешь, порой я вижу это в ее взгляде, она… замирает. Замирает так, будто пытается что-то вспомнить. Что-то простое, понятное, незначительное, но не спрашивает, потому что не хочет пугать. Потом она либо вспоминает это, либо продолжает жить в забвении. Как будто… в один момент что-то в ней переключается и даже… выключается, и она уже не та, а другая. Она как… ребенок. А потом она возвращается к своей роли, снова становится бабушкой, а не той старой женщиной, которая со дня на день забудет, как зовут ее внуков. Если уже не забыла.
Пепел медленно капал на деревянные влажные доски. Лужи поднимались над травой. Дождь оказался сильнее, чем она ожидала.
– Я слышала, что это передается по наследству. Не знаю, не думаю… что это случится со мной. И это только потому, что я не чувствую… не чувствую, что доживу до этого. Я не хочу тебя пугать, но, правда, я ощущаю эту жизнь уже давно. С каждым днем мне кажется, будто я приближаюсь к порогу смерти. Что завтра наступит последний день, а он не наступает. И я снова просыпаюсь, кормлю Кошку, готовлю завтрак, помогаю маме собраться и выйти к детям. Помогаю дочери умыться, переодеться. Как дела у сына? Кошмары его мучают. Ты можешь с этим что-то сделать? Если можешь, то я бы была тебе благодарна. Если у тебя есть возможность прогнать тех, кто его мучает, то сделай это. Пожалуйста. Потому что мне уже самой страшно. Когда я нашла его рисунки, то… кажется, что в следующий раз я сама их увижу, потому что теперь могу представить, как они выглядят. Почему такая цена за жизнь? Мы вчетвером… мы выжили в тот день… я не произносила это вслух, но… помнишь Олю Синицыну? Я тебе вообще про нее мало говорила. Она угрожала мне тем, что обвинит меня в причинении телесного вреда, если я не отправлю ее на районный конкурс. Она была готова бить себя, ломать пальцы, резать руки… и в тот день я подумала о том, что как бы радовалась, если б ее чем-нибудь пришибло… и потом… наверное, ты видел, что случилось. Ее раздавило. Ее прихлопнуло и расплющило, как таракана тапком… господи прости! А ее мать… я видела, как она стояла над тем, что осталось от ее дочери… и она умерла из-за Тона. И каждый раз, прокручивая в голове потенциальное будущее, я представляя, как мы вместе отправляемся в поселение, пересекаем отмель, как на нас нападают… как они могут умереть… я вспоминаю ее, маму Оли. Я вспоминаю, как она кричала… громко так, больно кричала… и я представляю себя на ее месте. Мне сразу хочется умереть. Понимаешь? Прямо вот сразу! Наверное, она сама в тот момент думала о смерти, и Тон… подарил ей эту быструю смерть. Она недолго мучалась, оплакивая ребенка. Понимаю, ужасно так говорить… ужасно так размышлять, но это все, чем я занимаюсь. Я просто брожу по этим мыслям и утопаю в них, как в болоте, как в трясине. Проваливаюсь. Я варюсь в этом безумном котле с того самого момента, как мы приехали сюда. И уже не понимаю, какие мысли правильные, а какие нет. Они просто лезут друг на друга, карабкаются, пробиваются вперед, чтобы добраться до меня. Это терзает. Порой это просто невыносимо. Но от этого не убежать. Хочется просто свернуть себе шею, чтобы не думать. Сойти с ума… чтобы перестать обо всем переживать. Но это не выход, верно? Я знаю, что бы ты мне сказал: «Ты не такая». Да, наверное. Я не такая. Но порой против слабости так трудно бороться.
