Иван Федулов
Диалоги у картин
001 Муза (Олегу Козак)
Ни диадемы, ни венка,
струится нежностями блуза…
Наверно, так приходят музы
через пространства и века…
Из невесомых светотеней,
без предпочтений цветовых,
без арфы, крыльев, обнажений,
или туманов дождевых…
Их взгляд без хлада и упрёка
спокойной верою в тебя
заполонит потери дня,
а перстень жертвенного рока
не обратит твоих дорог,
как, может быть, желал бы бог
ещё у юности далёкой,
когда так просто было жить,
учиться навыкам ремёсел
и плыть в чужих брегах без вёсел,
и всем соблазнам уступить
хотя бы раз.
– Простите, дева,
печали кисти и пера!
Не переполнен мир добра,
но также жаждет рыб и хлеба,
всё меньше таинству души
и созерцанью предаваясь…
Я мало верю людям, каюсь!
Кому писать теперь, скажи!
И прозвучало на пороге
моих пределов городских:
– Творцы – всегда немного боги,
пока любовь в искусствах их.
Любовь – призвание твоё,
а… что ты… хочешь… за неё?
002 Галерея памяти
Мы тщетны в поисках спасенья
от разорения сердец
чужим, навязанным, волненьем
иль равнодушьем, наконец,
но, в акварельной галерее,
вдруг видишь средство, не скорбя,
оставить мир чуть-чуть добрее,
чем он случился до тебя.
003 Краски и слова
Всё больше неба в кронах утра,
уже окрашенных в багрец,
чтобы у времени колец
встречать поры золотокудрой
и чародейство, и венец.
Всё совершенно у природы
и, только, люди не равны
в конечном выборе свободы
своей земной величины.
У муз – Отечествам начало,
но, прежде рифмы и музык,
ложилась живопись на скалы
изображением владык,
которым небо благосклонно…
Потом нахлынула волна,
когда случайная луна
приют заполонила сонный
и чувства обрели слова.
Так и сегодня акварели
движенье воздуха вершат,
в котором дальние свирели
и тайны юной аромат,
и вздохи матери усталой,
и сигареты колдовство,
и сотворенья божество,
и шорох птицы запоздалой…
Нам кисти – неба корабли
и бездны в радуги клавире,
ведь красок много больше в мире,
чем слов у жителей земли.
004 Маленькие боги
Из павших крон и тьмы корений,
в обыкновеннейшем лесу,
всё вечно в круге возвращений,
пока мы чувствуем красу,
и, вдруг, сойдя своей дороги,
глаза и душу напоим,
как будто маленькие боги
перед явлением своим.
005 Ступени
Вот приглашение подняться
ступеням тёплого двора
в веранды крохотное царство,
где света ровная игра,
быть может, открывает храмы
из акварелей, строчек, нот
иль просто труженик живёт,
свои одолевая драмы…
Он мне, пожалуй, всех милей,
цветам пространства отдавая,
причуды милует людей
и не торопит кущи рая.
Есть дети, дерево и дом,
где лучший мыслимых орнамент –
отцовский каменный фундамент
и место другу за столом.
006 Дорога вверх
Мы все – в пути со дня Завета…
Пусть, в лето, лёгок шаг любой,
дорога вверх, как тяга к свету,
не может быть не роковой.
Все передышки – роскошь лени,
пока, незримые, стоят
элиты сотни поколений
в ступенях тяжких анфилад.
И, год не каждый, полон ими,
коль смуты затевал народ,
но… кисть твоё отыщет имя
среди дерзающих высот.
007 Закон лиры
Как мне знакома теплота
ствола и плетень у подножья
и необъятного шатра
междунебесие листвы,
где в горизонты налита
неистребимость бездорожья
и бесноватые ветра,
и осуждение молвы…
Кто тетивой настроил лиру
пожнёт рождённый им закон:
– Ты можешь быть
не нужным миру,
пока тебе не нужен он,
и, потому, хоть иногда
склоняй колени у истока,
чтобы у пламени востока
твоя не таяла звезда.
008 Факсимиле
Так солнце выбелило синь
и пожирать готово осень,
что кроны лишь пощады просят,
взывая жалости Афин,
а, в тени, жизнь ещё слепа
и нежит прелести прохлады,
когда бежать пределов надо,
где раболепствует толпа
и вьётся кольцами аркан!
Но… кисти… брошены «в стакан»
009 Каникулы
Мои поля кончались лесом
с блаженным шелестом ветров,
где потайно̀й мечтался кров
каникулярному повесе…
Мальчишка мастерил шалашик
и, вкруг, до снега белизны,
порхали бабочки ромашек
на гребнях ветренной волны…
У невесомой акварели
благословение минут
в поры счастливого безделья,
из невозможнейших маршрут,
как будто всем разрешено
вернуться в детства полотно!
010 Потерянное
Мечтаем всех путей Европы,
но, здесь, незримый ангел мой,
соединяет наши тропы
для возвращения домой,
под янтари или дубравы,
и на малины благодать,
или некошеные травы,
что норовят со мною спать.
Там звезды опускали шторы,
там, утром, жаворонка звон
на сумасшедшие просторы
уже потерянных времён,
где лето мирно прилегло
на акварельное тепло.
011 Рябина
Где солнца снежные банкеты
среди расплавленных аллей,
он положил на гребни веток
букеты алые кистей
и, как заботливый мужчина,
чьи годы мудрые седы,
на одиночество рябины
добавил щедрости воды.
Кому такое не знакомо!?
Но суеты замкнулся круг,
и я у собственного дома
её сестру заметил вдруг,
что годы пестовали люди,
которых мимо я спешил,
и пусто тлел в своём уюте,
и ничего не посадил,
и ни одну не тронул душу,
не удивил, не отогрел,
приобретений смыслы рушил
и тихо зеркалу старел…
Простите, мастер, мне слова!
Палитрам стоит ли учиться,
пока могу остановиться,
где вашей жизни острова.
012 Обрыв
Тянулись ветви с круч родных
корней покинуть противленье
и в неге заводей лесных
у чистоты и вдохновенья
искать поэзии предел…
Но, берег быстро оскудел
и, осыпаясь всем ручьям,
оврагов бездны ширил нам.
А кроны, некогда, дерев,
вплетались в косы водных дев
уже без солнечных лучей,
ветров за ласкою дождей,
и назидательной мечты
вернуться прежней высоты.
013 Луч
В тени – умеренность похвальна,
уже затем, что тьма и свет
нам достаются изначально
за поворотами планет,
и жаждем утра мы, как ночи,
без обозначенной межи…
Садов и леса тихих вотчин
всегда подножия свежи,
но, храмом дальнего Луксора,
лишь раз лучу даётся путь
через века случайным взором
по чьей-то нежности скользнуть…
014 Три дуба
Где толпы «Смилуйся!» кричали
и, «Хлебы слабым преломи!»
три дуба свод небес держали,
как Моисеевы скрижали
до обретения людьми…
Тот вопль убогий нескончаем
на всепланетном шапито.
Дубы стоят, а мы – мельчаем,
и, право слово, есть за что.
015 Пятна света
Есть Канты в мире размышлений
и есть Художники в веках
для многотрудных озарений
на одиноких берегах,
и только мы, как песнь Завета,
их повторять обречены,
что мир вокруг – лишь пятна света
на грани слов и тишины…
016 Дубрава
Здесь, призрак – всё,
и всё – свеченье,
здесь нимфой кружит ворожба
молитвы беглого раба
от городского заточенья.
Пусть росы канули в пылѝ,
звучат восторженные горны
и крон недвижимость покорна
вращенью космоса земли,
где паутинкой бытия
молю спасения и я –
пловец меж истин берегами,
склоняюсь кронам и корням,
пока кистей искусство нам
ещё позволено богами.
017 Костёл
В финале редкого маршрута
недальний звон колоколов
доносят призраки ветров,
как обещание приюта –
на старом дереве скамьи
отринуть маски и забрала
перед сокровищем хорала –
еретика епитимьѝ.
Пускай и там, лишь шаг к Иуде,
и паперть алчущей толпы,
необъяснимо ищут люди
своей, но храмовой тропы.
018 Рабица
Кому немереною далью
пространства скучные окрест,
а, здесь, и рабица – вуалью
букету тихому невест.
Где солнца, в летние погоды,
равно живительны лучи
любому замыслу природы,
мы – утомлённые врачи
калорий тусклых вычислений…
и, может, только акварель
нам сохранить для вдохновений
гармоний чистую модель.
019 «Зверева»
– Ну, вот, дошло и до поэтов,
что мы ни в чём не равны им
и много больше любим лето,
но мудро этому молчим.
Прикосновение одно
нам сотен ваших слов дороже!
Там, где вы лезете из кожи
то ипподром, то казино!
То рвётесь в Бонды и модели,
то вкусно давитесь поесть,
чтобы потом упасть в отели
и умереть часов на шесть!
А мы, галантны каждым жестом
в причёсках, взглядах и хвостах,
от нас уже в музеях тесно
и нас ваяют на мостах!
Да, что мосты – в рекламном блоке!
На всех экранах ваших – муть,
но, вот… вчера,
буквально… в шоке:
Я, может, «Зверева…» чуть-чуть?
020 Серебро
Зимы чистейшие сезоны,
мне лентой старого кино…
Смотреть мечтательно в окно
или, сует покинув домы,
в дремучих валенках, тулупе,
сугроба проломив скамью,
пересидеть хоть чёрта в ступе
и, теша волюшку свою,
гадать изменчивость погоды
и розы снежные ветров,
и жалось испытать народам
несчастных южных берегов,
которым пусто солнцем жить,
где на судьбу одно и тоже –
загары вечные на коже
и даже «бабы» не слепить!
Как славно с этаких потех,
от наших хладов и румянцев,
к печи натопленной прорваться
«Иже еси на небесех!!!»
без, даже щучьего веленья,
опять предаться размышленью,
как акварельное перо
нам окон пишет серебро.
021 Крепостное
Ограды ль, стены крепостей
так близки шуму городскому,
что я завидую такому
соединению страстей
за неразрывностью любви
веков и юношей народа,
когда оценена свобода
живою мерою кровѝ.
Здесь кроны, небо заслоня,
одновременною заботой
одолевают нас дремотой
и восторгают чудом дня,
где кисти тонкое шитьё
блаженство балует моё.
022 Прощальное
Так просто: стульчик у окна
и место старенькой треноге…
Уходит в новые чертоги
его последняя весна…
Ещё так явственно в экранах
вчерашней кисти остриё,
ещё врачует наши раны
её зелёное шитьё,
но, мир, разверзнутый меж нами,
не в силах разорвать союз,
обожествляемый свечами
тепла его нешумных муз.
023 Примирение
Есть на каждом полотне
паузы целебность…
Для рождённых в феврале
солнце – не потребность,
вот и пишутся ему
то дожди, то снеги,
и туманы на пруду,
и озёр ковчеги.
За распутицей дорог –
малахитов кроны,
то ли вечера порог,
то ли утра склоны,
на которых так легко
замереть в покое,
признавая кисть его,
как своё, родное,
неотъемлемое в нас
для души спасенья –
примиряющий рассказ
на одно мгновенье.
024 Архангельское
Мы обожаем краски лета
и кисти свежей баловство!
В том, что забор – источник света
не винен замысел его…
Мне, пары бюстов обветшалых –
несчастной роскоши приют,
когда не люди там живут
и, даже мифов ареалы
бегут безжизненные залы
и, лишь уныние влекут…
Там, ничего-то, от России,
чужой искусственнейший путь
в разочарованность усилий
престолам Запады тянуть…
Вот, потому, и двести лет
влачим на тронах вожделенья,
но… краскам требуем свеченья,
поскольку жизни нужен свет.
025 Блюз
Его миров близки черты
в печальных блюзах настроений,
где акварели, как зонты,
спасают мир от наводнений,
что нам пророчит божество
по нашим тяжким и… не очень…
Мы понимаем – мир непрочен,
но, тем дороже, свет его.
026 Buongiorno
Не золотятся купола,
функциональность силуэта
и то ли осень, то ли лета
полусиреневая мгла…
И лист, тепло ещё хранит,
но всё конечно в русском мире
и он… в московские сибири
печальным пленником летит.
Так краток средиземный рай
между buongiorno и прощай.
027 Влажные листы
За вереницами дождей
всегда пречистые натуры
из ностальгий архитектуры
по виадукам москвичей,
идущим новых впечатлений
необозримости реки,
небесной хляби вопреки
для встреч или уединений.
Полуминутой светофор
остановил непосвящённых
и, будто, слышен разговор
листвы и капель золочёных,
и шёпот дальнего зонта,
и ароматы от шатра,
и дрожь калёного стекла -
полуминута истекла.
Сойдёт волна машин гремучих,
синоптики разгонят тучи
и затеплеется, как встарь,
ампирной прелести фонарь…
Но, это, сказка, уж, другая…
Художник сам её не знает,
но, в общем, замыслы просты:
он любит влажные листы.
028 Гент
Он старше дюжины веков,
но всех святых молил в соборе
порушить каменность брегов
и алтарю стреножить море…
Где лишь флоралий ждут народы
от королевского двора,
акварелисты пишут воды,
не покидая «номера».
И наш герой, не адюльтерен,
желанья укротив в борьбе,
рисует алиби себе,
как был Москве
прилежно верен
и, чтобы Гент не замышлял,
он теме вод не изменял.
029 Заветное
Мы ищем дивные края,
где без прикрас,
и лодка, каждому своя,
у всех у нас,
где долго нежится рассвет,
пульс слышится,
где не читается Завет,
а дышится…
030 Зелёный театр
Театра ложи и партеры,
где в бельэтаже – камыши
и лилий жёлтые фужеры,
как дамы света хороши,
где увертюры лёгкий гений,
едва ли видит, уходя,
круги небесных возвращений
озёрам капелек дождя.
031 Избы
Так милы избы вековые,
когда небесной хлябью день!
Здесь рвутся улиц мостовые
сиротством наших деревень,
но, ведь, куда б не занесло,
найдёшь приютное тепло
и, мне, признаться, с юных лет
знаком окна живого свет.
032 Иконы
Река и небо с солнцем в споре
а, берег – жаждущий олень,
усталый провожает день
без волн рокочущего моря
и без шекспировских страстей,
каким он чаще нам милей.
Так странно мы спешим «на воды»
и пляжам – отлежать бока,
где, рядом, тихая река,
своя нежаркая погода
и безвозмездная природа –
свободы диковатой мать,
зовёт Россией подышать.
Когда же душат автострады
и неотложностей вагон,
хотя бы раз, купи оклады
для немолитвенных икон.
033 Камни и слова
Неяркий лик Руси юдольной
напишет мне иконоскоп,
где пусты створы колокольни
и окна, вросшие в сугроб,
ещё не брошенного дома…
Лишь у ворот мануфактур
из современного альбома
случайны линии фигур.
И только дерево упрямо
взметает небу кружева,
не полагая первой драмой
все камни наши и слова.
034 Клён
И огнь, и пена колдовская,
и, как цементы на желтках,
пирует осень золотая
на фараоновых веках,
пока художник, бросив кисти,
внимает жадности цветов
заполонить пространство жизни
от берегов до облаков…
Но, и за тьмою, вне закона,
нам, уцелевшая звезда
явится только искрой клёна,
что потеряла города.
035 Лебеди
Что зеркала без глади тихой!?
Что музыкант без пенья трав,
где равновесия обитель
вдали Харона переправ?!
Ночь берегов едва касалась
и, только домик белых птиц,
напомнил, сколько нам осталось
по эту сторону границ…
036 Лесное
Нелинейность лучей
и молочность травы,
угадаю ручей
в переулках листвы,
где замрёт человек
от погоней вдали
и раздвинется век
постиженьем Земли.
Городов этажи
и громады забот,
блиндажи-гаражи,
и маршрутов расчёт,
но, где сорван букет
с одоленью-травой,
я оставлю монет
по примете земной.
037 МАрхИсту
Ничто так не ласкает взора,
как акварельные листы,
с благословением простора
из утра первой чистоты,
где топи сини небосвода
на шпиле дальнего дворца
и строгость линий перехода…
архитектуры беглеца.
Замечу, в кущах городских,
что эта пристань камнетёсов
плодит искусства альбатросов
гораздо более других.
038 Мойка
Как хорошо, что не поэту,
хватает кисточки простой
для путешествия по свету
между Фонтанкой и Невой.
Зачем ей Кушнера построчник
имён, регалий и веков,
какой живительный источник
мечтает камня берегов!?
Лишь там река, где склоны в травах
и скрипы тихие моста,
за чистотой упрямых нравов,
с мечтою первого плота!
А, здесь, как жертвоприношенье
кандальной безнадёге вод,
лишь тьмы неслышное движенье
ни на закат, ни на восход…
Как будто стынут эти краски
тесниной воли роковой,
где пусты сорванные маски,
но вечен полночный конвой…
Простите мне, художник милый,
боюсь, я плохо угадал
печаль московского разлива,
где черный «Реквием» звучал.
039 На даче художника
Не Переделкинские домы
и запустение травы,
но, для творца, везде – хоромы,
где не гнушаются волхвы
внимать рождению вселенных,
его пера или кистей,
его порывов обреченных
непониманию людей…
Там невеликая граница
между калиткой и звездой,
пока не скрипнет половица
иль кроны шелест дождевой
напомнит жителю Земли,
что холодильник «на мели».
040 Ненастье
Когда утрачен горизонт
и солнца нету,
берите плащ, берите зонт,
идите к Свету…
Но не околицей своей,
не по майдану,
а, к пониманию людей,
по… Иордану.
041 Окна
Да сгинут все с зарёю алой
броневики и воронки,
пока теплеет свет усталый
раздорам нашим вопреки,
или… художника окно
для наших душ отворено.
042 Осеннее
«И торжество, и увяданье»
и воздух, шелестом объят…
Предвосхищение мерцанья
очаровательных Плеяд,
как обещанье через вьюги
предназначение вершить
вернуться в парковые круги
прохожим головы кружить.
043 Подснежное
Сегодня ни сини, ни солнца
и лёд уже крепок, седой,
но осень ещё не сдаётся
упрямою рыжей травой.
Недвижны надменные хвои,
рассеяны листьев дымы…
Безмолвное время покоя
цветного начала зимы
с метелями, свитыми в гряды,
как льнов домотканых холсты,
где милы неспешному взгляду
знакомые летом черты.