Иван Федулов
Диалоги у картин
137 Розовое утро
Цвета розового утра
или сумерек в сирень
эти блики перламутра,
эти кроны в полутень,
и воды недвижны глади
до желания кистей
в нарисованной прохладе
грезить кончики лучей.
138 Розы на золотом
Как случай чувствами играет!
Заговорён, заворожён!
Эскизы в золото бросают,
когда оно – контрастный фон…
Здесь – вызов всё и раны крик,
я, верно, завтра постарею,
в какие тайны он проник,
которых открывать не смею?!
Когда за искрой обнаженья
сомкнутся две границы ночи
я перестану быть мишенью,
но… жизнь становится короче…
на этот взгляд, из полотна,
где… кровь… течёт в полутона.
139 Скрипка отца
Печать горбатого барака,
бессменность серая одежд…
Одной свечи на мили мрака
хватало искорке надежд
на сбережение алмазов
чередованья струнных нот,
что над планетою течёт,
не огибая метастазы,
но, обжигая красотой,
век изуродованный мой,
где ровно все – косноязыки,
а, Бог… оставлен берегам
для возвращения музыки
моим бестрепетным рукам.
140 Следы
В пути к высокой аритмии
несовместимое смешать –
преодоление стихии
с желаньем твердь не покидать!
Волна, будившая Поэта,
здесь тиха линии листа,
и вечны влажной грани Света
следы прошедшего Христа.
141 Спасение
Так было пропасть лет назад,
но краски, верные, хранят
студента первые альбомы.
Им так уютно в тёплом доме,
где века прошлого цветы
листают внучки вечерами
а, мастер, новой светлой раме
торопит чистые листы.
И красота спасёт планеты,
которым россыпи кистей
не обнажат природу цвета,
но… сердце сделают добрей.
142 Студенческое
Неуловимость непогоды,
в движенье чувственном руки,
кипят подсвеченные воды
холодной кисти вопреки,
но что мне таинства на дне,
когда ветрам стенают кроны
и тщетны шумные салоны
явить судьбу на полотне.
143 Студийное
Люблю неспешное теченье
горизонтали синих вод,
где тайна зреет вдохновенья
и души юные влечёт
от берегов из обладаний
на льды пленительных разлук,
для цвета влажных сочетаний
в изображения недуг.
Пусть им душа переболеет
и по судьбе пройдёт строка,
что Человек светить умеет,
как в бури лучик маяка.
144 Супрематическое
Он приходит чародеем,
заговаривает лес
прибалтийским берендеям
на истории чудес,
чтобы нам, под Валдлаучи,
вестью тонкою весны
к небесам промчался лучик
от светящейся сосны.
145 Сухостой
Увы, нам братья – дерева!
Не вечен неба рокот синий,
есть в абсолюте мастерства
и драматизм похожих линий…
Так, впрочем,
каждый день мы чуть
одолеваем этот путь.
146 Таллиннское
Мне редки признаки различий
на берегах Балтийских вод…
Один несуетный народ
из устоявшихся приличий
соседей торопить не хочет
и, сам, века, из года в год
своих дорог булыжник точит
и основательно кладёт…
Не потому ли, в нас всегда
живут прибалтов города,
где говор сдержан и душа
блаженна тишью шалаша.
147 Уголок Таллина
Там небо в синем и зелёном,
и тени, с щедростью огня,
и крышам милостивы кроны,
и стульчик венский… для меня,
как будто русский мой клубок,
усталый шуму городскому,
для сказок таллиннского дома
нашёл душевный уголок.
148 Чувство розы
Так странно, здесь – ни звука прозы,
лишь красок щедрые врата
и нету роз, есть Чувство Розы
до осязания листа
над гранью тонкого обвода…
Превзойдена, превзойдена!
Превзойдена сама Природа!
149 Чужая тетрадь
На излёте прохлады апреля
мне приснилась чужая тетрадь
с голубой тишиной акварели
и способностью кисти дышать,
с обретеньем пространства, где не был,
и лучом одинокой звезды,
погружённым в усталое небо
нереально склонённой воды.
150 Лекала
А, вот, и верные лекала
соизмерения сует
с бесчеловечным идеалом,
где только гладь, трава и свет…
И нам уж мѝла вероятность
опустошения веков,
чтоб коронованная ясность
пленила выживших Богов
и мир попробовал опять
добра не ближнему желать.
151 Этюд
Простор и разум на этюде,
неслышно кисть врачует век…
Зачем, такому небу, люди?
Но, кто бы, пел его разбег,
как этот, нас минувший, Гений –
исповедальности беглец,
чья жизнь
– лишь круги возвращений
на берега других сердец.
152 Веер
Остановись! Полуминута,
но, приговором – не твоя…
Ни льда, ни пламени, как будто,
и, перед нею, не князья.
В такой театр контрамарок
не раздобыть, хоть век живи,
но, здесь, она – земной подарок
твоей истории любви!
153 Пассия
Искусства близок горизонт…
Вдали от гула городского
здесь чудны день, цветы и зонт,
а, в остальном, ничто не ново,
кроме желания мужей
портретов пассии своей.
154 Искусству портрета
Он не явит себя в легенды
чреды натурщиков своих,
но этот гениальный штрих
себе позволил, как аренды
их уникальности крупиц,
и мудрость вычерченных лиц
он с каждым откровеньем множит,
но не свою судьбу итожит,
а нам без устали твердит,
что, в каждом, звёзды отразит.
155 Бестия
Из сини рыжего этюда
он грубым натиском кистей
нам извлекает это чудо
горячей бестии своей,
что примиряет божество
уже вторичностью его
с полунамёками бретель,
и ровной прелестью коленей,
где есть царица вдохновений -
Её Величество – Модель!
156 Обратный билет
То ли плед на диван,
то ли час предрассвета,
то ли встреч узелки,
мимолётного дня
или вид из окна,
в вертикали поэта
через цепи строки,
как души западня.
Деревянная рама
у стены бесполезной
перетянута нитями
тысячи лет,
как, оставшийся призраком,
город железный
и надрывный, бумажный,
обратный билет.
157 Стравинский
Его портреты – образа
всепониманию простому:
не тщитесь эти же глаза
вообразить лицу другому…
Громады изгнанных войною
клавиров, танцев и холстов
горели в факелах жрецов
его «языческой весною»
из новой классики времён.
На полотне и Русский он,
и Музыкант, на грани мира
с венецианскою могилой
Россией выжженных икон.
158 Загадка
Мы женщин вымышленных падки,
вот нам и фея, и гюрза!
Так мало нужно для загадки –
чуть-чуть, но разные глаза.
Лишь лист бумаги рассечёт
что ранит нас, и что влечёт.
159 Пепел
Где грань её водораздела!
Нагой усталости синдром,
надлом лица и юность тела
не лёгким пишутся пером,
как будто, подле белизны,
её одежды сожжены
и пепел этого костра
остыл вчера.
160 Профиль на синем
Там отступает вдохновенье,
где, сотворением оков,
всё обаяние терпенья
у линий белых берегов
и синих граней темноты,
что одолеть не в силах ты,
пока у бездны на краю
она вершит судьбу твою,
усталый жизни созерцатель,
в которой не было беды…
Пусть твои волосы седы,
пусть ты, четырежды, писатель –
её сюжетные орды
не твоего романа строки…
Не тщись протиснуться
в пророки,
где мёртвы «Черные дрозды».
161 Ультрамарин
В его набросках горсть сюжетов,
где бесноват ультрамарин
для романтических картин
и целомудренных поэтов,
где поиск счастья, для неё,
в преодолении гордыни
запретом боговым, отныне,
являть величие своё
и… ожиданий не бранить,
там, где пристало нежной быть.
162 Стиву Хенксу
Чисты, приветливы, воздушны
и кисть с молитвою волхва,
когда мольберту равнодушны
подмостки, камни и слова,
но пели арфы и свирели,
где завершалось волшебство
Творенья… Богом… Акварели
для Женщин утренних его!
163 Анадиомена
Друг мой, ничто – твои заботы!
Я лишь одно признать готов:
– Здесь ничего не лучше фото,
кроме… отсутствия следов
у этой… Прелести полёта
и белой нежности одежд,
где ветер ласков ей и свеж,
как мысль седого киприота,
девятый видевшего вал,
что Боттичелли опоздал!
164 Абрис на золотом
Здесь даже белый лист без слов
взывал бы лиры наважденье!
Как можно в несколько штрихов
запечатлеть судеб движенье
и нас оковами пленить,
что лишь влюблённым стоит жить
и полнить светами аллеи
печальных наших городов,
где норовят догнать Бродвеи,
а не вернуть сердцам любовь.
Нам зажигается звезда!
Снимите шляпы, господа!
165 Качели вечные времён
Качели, стрелки… всё равно…
она повсюду ровно дышит
звездою старого кино,
что снято мастером давно
и только ты о нём не слышал…
Из тёплых линий колдовства
она сплетёт душе печали,
как небесам её венчали
твои несмелые слова.
Не разгадать любви напевы
и убежать их не дано,
пока, не матерью, но – девой
всё на земле сотворено.
166 Рождение чувств
От Вергилия с Данте
к человеку идёт
нелинейность таланта
в каллиграфии нот
и дана беспорочность
обереговых рун,
как швейцарская точность
натяжения струн.
В эти музыки линий
и гармоний дымы,
будто в пух тополиный
погружаемся мы
пониманьем искусств
в околотках квартир,
как рождение чувств,
согревающих мир!
167 Скрипка и ветер
Нам всё рождено на свете
печальное повторить…
Она не любила ветер,
но ветру хотелось жить
в её роковых обводах
её пониманьем струн,
пусть даже ценой свободы,
как Лейлы желал Меджнун!
И, пусть, наши чувства – ветер
её окрылённых нот,
горящие листья эти
с любых упадут высот.
168 Смятение
– Нигде, пожалуй, невозможно
на миг остаться одному!
Всё странно противоположно,
в чём ошибался – не пойму…
Она, конечно, хороша,
но, что же, мечется душа
меж этих сумасшедших строк,
как будто ей грозит острог!
169 Космическое
Как в свете ночи хороши
дурного качества заборы
и бесполезность косогора,
и неустроенность машин,
и крыш проржавленные скаты
и бочек скудный пьедестал…
Как щедро снег, всех виноватых,
единой прелестью сравнял,
где лишь подчёркивает лес
овал космический небес.
170 Просторное
Казалось, замысла немного,
ветров ли, ливней ли вуаль…
Какая странная тревога,
какая лёгкая печаль –
лучами влажными дышать,
простор нетронутый обнять
или… нести усталый вздор,
где мудр тот, кто одинок,
пока… кипит его мотор
для продолжения дорог.
171 Рыжее на белом
Он, будто, просто
пишет, в целом,
но, чем-то, манит, не пойму…
Как будто, рыжее на белом
и не встречалось никому,
и, словно, тихая река
не увлажняла берега
в поры полуденного зноя,
и эти крыши, от дождей,
не громыхали для людей
воспоминанием прибоя
вдали солёных берегов…
Пожалуй, что сюжет – не нов,
когда бы, пара тысяч лье
не разделяла на земле
Огайо северный ручей
с российской речкою моей.
172 Труженик
Угрюмый труженик солёных
и, мерных праведностью, волн,
далёкий праздности влюблённых
и целомудренности полн…
Всё реже кисти мастеров
его касаются бортов
уже и ржавых, и зелёных,
но, в этой скупости – залог,
хотя бы на ещё виток,
коснуться грани небосклона…
Не ждать коленопреклонений,
а тралить неводы морей
для этих крошечных людей,
едва ль, не третьих поколений
и, в порты приходить, пока,
надёжно сердце рыбака.
173 Звуки месс
Где в черепицах – звуки месс
и печей белые каменья,
стремится лестница c небес
под крылья многомудрых крыш
куда, чем более спешишь,
тем и милей уединенье…
Все неизбывной верой веет,
где окон малых витражи
и тысяч судеб этажи
твоей душе благоговеют,
лишь потому, что высоты
необъяснимо жаждешь ты.
174 Зонты
Так в каждой кисти есть, наверно,
мечта увидеть золотым
свой первый чистый свет вечерний,
что льётся влажным мостовым
и души физиков смущает
антропоморфией тепла,
где, в преломлениях стекла,
нас небеса соединяют
весёлым шорохом щелчков
вспорхнувших радостно зонтов,
ведь, по признаниям людей,
зонты – в восторге от дождей.
175 Мосты
Мосты – в основе государства,
их рубиконов – «Да» и «Нет»,
соединители планет
и скрепы нового пространства
в извечной распре меж быков
кто, подчинить себе готов
уделы мирного крестьянства
или начала городов,
освобождая русло водам,
влекомым тяжестью своей
к иным пределам и народам
на лона низкие морей…
Так, звенья тяжкие подков
две половинки берегов
в одну державу обращали
и, будто, берега вращали
вкруг середины анфилад,
где мастер новый ищет взгляд
на потемневшие каменья,
как вековое продолженье
и не исчисленный итог
однажды выбранных дорог.
Вот, потому, мостам всегда
покорна мудрая вода.
176 Пражское утро
Как славно в выси тёплых стен
увидеть света ликованье,
как будто неба предсказанья
для этой улочки родились
и заблудились, и забылись
среди фронтонов и антенн,
балконов, окон или гула
трамвайной мягкости колёс,
чьи рельсы гнутся вперекос,
подобно линии аула,
среди недвижных валунов…
Как этот город свеж и нов,
едва лишь утро распахнуло
ему чуть влажные ветра,
что кисти вымыли вчера.
177 Внучка
Из бездны бантиков и кос,
из веры в добрые начала
принцесса королевских поз
нам снисходительно внимала.
Под этим светом
глаз хрустальных,
мы, вдруг, становимся добрей
и дочку требуем скорей
от чад своих многопечальных,
которым эту акварель
молить, как божию купель,
в начале дней своих венчальных
и упражняться красоте
в кровати, слове и холсте,
чтоб нам лучисто и смешно
здесь доверяло полотно.
178 Карлов мост в снегу
Вдали бетонов громожденья,
где золотых сечений высь,
где в купола чудотворенья
снежинок звезды собрались,
есть анфилада изваяний,
и утомлённости приют
для дум, восторгов и признаний,
что берега мостом живут,
как фолианта часовые…
Из глубины народных смут,
его врата сторожевые,
вдруг, в день забытый позовут
на милых улочек сплетенье
или в пивной калейдоскоп
для теплоты из возвращенья
на биографии Европ.
179 Каталонское
Как мечтали у экрана
миллионы детских глаз,
будто сказочные страны
заждались печальных нас,
как получат на конвертах
с именами королев -
Melianta, Foncoberta,
будто песенки припев…
Мелианта, Фонкоберта,
будто песенки припев.
180 Мечети русской широты
«Мороз и солнце», север с югом,
и нежность убелённых крон,
и дальним зовом камертон
кочевий, подчинённых вьюгам…
Уж перемешаны народы
и на славянские кресты
взирают перлами природы
мечети русской широты…
181 «Сен-Санс»
Ей ничего сейчас не нужно…
Пусть громы мечет дирижёр,
но руки сложены воздушно
перед явленьем Терпсихор,
и наваждением валькирий,
и обречённостью любви…
Всем бурям, чашей перемирий,
её мольба – Благослови!
182 Возвращение с небес
Дороги свойство или взгляда,
мы дышим мерностью холмов,
как волны мчатся берегов
достичь приливной анфиладой.
Но, здесь,
где путь стремится выше,
ничто не явит интерес,
как дорогие сердцу крыши
за возвращением с небес.
183 Обидное
Так кружка, ручку подбоченив,
в сонеты новые грозя,
уж полагает, что нельзя
её банальным квасом пенить!
Цветы же плачутся: – Вы правы!
Уж, нам бы, влаги, как-нибудь…
Но, как брильянты без оправы,
они обижены чуть-чуть.
184 Свеча и розы
Казалось розам, что они -
поэтов алые огни
и уст божественных касанье,
но, этот вечер – наказанье,
ведь перед пламенем свечи
сердцам не надобны ключи,
они открыты ожиданьем
всех таинств мира, коим плоть
так щедро даровал Господь.
185 Утёс
Не благородного гранита,
и, роком, брег ему морской,
где рассыпается прибой
на синеву и малахиты
дочеловеческих времён,
когда утёсом гордым он
взирал на суеты течений
и грозных моря настроений,
как на Москву – Наполеон…
Зачем же, предан и обрушен,
омытый горькою водой,
он остаётся частью суши
и… частью света… неземной!?
Как будто лишне, в этом зное,
внимать играющей волне
за обретением покоя
на полированной спине.
186 Хризантемы
Кому они сотворены,
томится утренним изгнаньем
и, всё лучей очарованье,
минуя хладные стены
и сферы сомкнутые тени,
вдруг, зажигается звездой
безмолвной веку мизансцены…
Так, Галилео молодой,
вбирая влаги преломленья,
запечатлеть планет движенье
мечтал Флоренции родной.
Но, не букетовая власть
одолевала эту страсть
до остывания костров
на римской Площади цветов.
187 Матери
Возврата нет, и замечаем –
нам недоступно в беге дней
уединение за чаем
без электрических затей…
Но, возразить, едва ли, в силе
печали уходящих мам
жалеть минувшую Россию
из диалогов по душам
у красок солнечной веранды
с неувядаемостью роз,
что сын из города привёз,
куда подался в иммигранты.
Село… леса… нам – блажь старенья
и не на каждый День Рожденья
к ним получается спешить,
как будто вечно можно жить.
Их руки, некогда белы,
как лета яблоки теплы,
а мы целуем и кричим,
что позвоним, что – позвоним…
188 Одноклассники
Этот мир ещё жил
лишь полвека назад,
на любовь ворожил
поселковых девчат…
Но, венца-то, дождись…
и, советом подруг,
соглашались пройтись
с одноклассником, вдруг…
И случалась весна
до багряных лесов,
и хватало для сна
только пары часов,
за миры уносил
кинолентами клуб
ощущением крыл
от касания губ…
Этот свет из берёз
или алость зари,
без предательств и слёз,
подари, подари,
чтобы юных мадонн
у начала мечты
освещал камертон
и твоей чистоты.