Иван Федулов
Диалоги у картин
189 Забавное
Сюжет нам кажется простым,
с премилым поводом ироний
трёх восхитительных гармоний
над человеком молодым,
что, не лишён чинов известных,
рубашку выпустив из брюк,
прилежно пялится на крюк,
где червь, прикупленный у местных,
живуч, как чёрт, и, потому,
клёв гарантирован ему.
Но, Лето! Царственное Лето
на сотни сотен русских вёрст,
как неоткрытая планета
озёр, покосов и берёз,
рассветов в росовых безмолвьях
и перекличек по лесам
венцов, затеянных любовью,
по чудно-русым волосам…
Зачем, у северных широт,
терзаем жизни теоремы,
когда на мирные Эдемы
нам только лето бог даёт
на берегах своей Отчизны,
где ты и счастлив, без гроша,
и, кисти – чужды морализмы,
где ждёт забавного душа.
190 Сиреневое
Сирень – туманами морфина,
которых мне не избежать…
Ей только вечер и дышать
водою тёмного графина.
Ей только ночь для наказанья,
собравших царственный букет,
не удивляя белый свет
мигрени утренней терзаньем…
Но, здесь, где абрис синих вод
она восторгов тонких ждёт
и.., тем похожи мы грешно:
любой ценой – на полотно.
191 «Спаси и сохрани!»
Здесь даже солнце кисти уступает
и замирают сполохи ветров,
всю беззаботность юности вбирают
ромашковые капельки цветов,
готовых мчаться катанным просёлком
счастливой банке белого окна
и потакать наивностям девчонки,
которым вечна каждая весна…
А этот монстр колёсный, грубоватый,
мечтает, верно, ей – на выпускной,
вообразить венец с аристократом,
что звёздами мерцающих каратов
осыплет руки леди молодой …
Её минутой – полнится планета,
где лишь тревожны, юным, наши дни
и… просится в молитвенное лето
неслышное – «Спаси и сохрани!»
192 Начало
Шифер крыш, сарай, сугробы,
небо, синее для всех,
старикам – тепло до гроба,
молодым – этап в успех…
Уезжаем, забываем
и ушедших, и живых,
но нежданно свечкой таем
в этих красках водяных,
там, где в страсти богомаза
заповеднейшая глушь
осторожного рассказа
про начало наших душ.
193 Малые судьбы
И, снова, в сердце попаданье,
что мне из малых городов
любви навешало оков
взамен неловкого признанья,
как я, вдали столичных сует,
заметил неба широту
и бесконечность малых судеб
из полусотни на версту,
где мудрость – без томов изданий,
ни просьб, ни страха, ни вражды
из-за отсутствия воды
в скорлупах уникальных зданий,
что сами, кое-как стоят,
но, храмов свет боготворят.
194 Грани
Зачем ему своя планета!
Он предан царственным лучам,
где кисть гранит пространство света
до длани, поднятой к очам…
и, ослепительные, мы,
вдруг, отделяемся от тьмы.
195 Ищите свет
В лучах желанного обмана,
как Вифлеемская звезда,
пространство без второго плана,
как жизнь, что набело всегда,
и вечный грешникам Завет
– Ищите… Свет…
196 Милосердие
Кто придумал нам
осени множить печаль
кабалой невозвратности старого века,
где слагали высокие гимны поэты
о руке, что едва поднимала вуаль…
для касания губ и улыбки награды
одолевшему прихоти первого чувства
или… пеплах,
назначенной миру баллады
от её понимания меры искусства…
Что нам призраки тех
и княжон, и смолянок
среди нынешних драм котировок валют,
но вдоль парковых троп
и скамей деревянных
они, к нам, как всегда, милосердно идут.
197 Парковое
Лишь здесь излом тысячелетий
сует и мрамора богов
смиренно ожидать готов
приливы новых междометий
для первой чувственности слов,
где долог поиск совершенства
небесной благости семьи
иль одиночества блаженства…
Свободен ты или влюблён,
под сводом этих мудрых крон,
всё замыкается участно
прикосновением добра:
к бумаге – вечного пера
иль кисти к линии пространства,
где весел ты или угрюм
в перипетиях прошлых дум.
198 Вера
В холстах его прозрачных аллегорий
мне слышатся влюблённою тоской
мелодии исчезнувших подворий
и краски, напоённые лозой.
Рождение, как орден приората,
но Верой награждают не вожди,
а кровь сардарапатского солдата
и сердце, защемившее в груди.
199 Вино и хлеб
В краю ликующего лета
без исторических затей
он пишет вечный диптих цвета
и мира жаждущих людей,
где бесконечна щедрость неба
всем лирам праведным, пока,
для наших душ, вина и хлеба
не прерывается строка.
200 Кавказское
Неэвклидовые пространства,
самоцветнейшая земля
и божественное убранство,
и возделанные поля
из палитровой смеси сказок
о негаснущей доброте
благодатнейших солнц Кавказа
у художника на холсте.
201 «Солнечный день»
Калейдоскопные вращенья
осколков лета зеркалам
и чудо кисти во спасенье
мятежной прелести сердцам,
что вечно требуют отваги,
как жажды поводов людских
не возвращаться в передряги
каменоломен городских.
202 Капельки Востока
Таланты стынут без истока,
где он, стремительной рукой,
в глаза по капельке Востока
добавил Женщине земной
и… мы… стоим заворожённо,
отринув залы галерей,
пока виньетки Салиджона
в полёты брошены с ветвей.
203 Коронация
В краю печалей минаретных
проста прозрачнейшая суть
искусства линией сверкнуть
чреде молителей портретных.
Пусть удаляется Она,
не удостоив кисти взглядом,
икона ценится окладом,
но, бриллиант – на времена,
которым нету исчислений
и, на пороге у небес, скажу,
что Маматкулов – Гений
в короновании принцесс.
204 Древо плача
У солнц в небесном абажуре,
у ночи каменных времён,
на грани молний и лазури,
наш век терзаться обречён…
И редко выпадет удача
бежать напраслины сует,
чтоб, прикоснувшись
Древу Плача,
молить о паузе брегет.
205 Равновесие
Где далью – чистая река,
по заболоченному следу
взошла туманность Андромеды
и прилегла на облака.
Там, в островах секретной топи,
спокойно крыши шалашей
внимают шорохам зверей,
чуть сохранившихся Европе…
Там ястреб гордые крыла
стремит до выси золочёной,
чтобы над жертвой обречённой
сверкнула молнией стрела.
Всё дышит жизнью роковою
и кисти тихим мастерством,
что равновесит каждый дом
лишь пробудившимся покоем,
где, как живое, полотно
мироточить обречено.
206 Мастер
Светила – нет, где кисть и лира
волшебный не плетут покров,
где не смолкают гимны мира
пред торжеством его миров,
где мы – лишь света отраженье,
где мы – лишь тьмы бездонных душ
и безнадежное движенье,
и безотрадной веры глушь…
А, мы, наивные познаньем
времён начала и конца,
порочим самолюбованьем
дыханье чистое Творца
и, в жажде пены обретенья,
в иезуитнейшей мольбе,
рабы, плодим стихотворенья
на… эпитафии себе
о волновой природе света
и прочих вывертов хламьё,
а, Мастер, щедро дарит Лето
и Солнце… каждому… своё.
207 К Элине
Всепониманье красоты
ничтожит тысячи пророчеств –
лишь одиночество мечты
нас оградит от одиночеств
и темноты вселенских стуж,
где мир – лишь путь
заблудших душ.
208 «Экклезиаст»
Здесь – не пейзаж воображённый,
а долгий взгляд на пик пути,
которым предстоит пройти
остаток лет, определённый
строкой, которою успел,
за грудами насущных дел,
судьбу оставить благосклонной.
Причалы, тропы, адреса,
как жизни скудной, полоса
за полосою, обнажаясь,
хребтам всё реже открываясь,
глушили лиры голоса
привычкой щедро и прилежно
всем музам свечи запалить
и, наблюдая шторм прибрежно,
волнам – акафист сочинить.
Пусть, с Эверестова суда
таланту кажутся смешными
преодолённые пустыни
и люто-тёмные снега!
Но, верной, следует признать
конечность всякого подъёма
ценой любви, детей и дома,
где оды стоит ли слагать
дороге вверх для… беглецов
сует прилежнейших отцов.
Уединения поэта,
что слезы в притчевой пыли,
где все живут на грани света…
Экклезиаст – верней Завета,
как Слово первое Земли.
209 Еретик
Не так ли нам приходит старость,
где обнажение – томит,
как бессердечная усталость,
где нет ни персей, ни ланит,
ни слов, ни лёгкого движенья,
ни Веры свеч – в еретике,
едва её прикосновенье
его почудится руке.
210 Модель
На что им дальние пределы
меж синевою и травой,
когда подвластно кисти тело
под равнодушной головой
равноскучающей модели,
которых тьмы, без света лир,
как будто, Богом, для постели
необозримый создан мир.
211 Оставшиеся
Так мило в праздности бесед
не помышлять о груде бед
и упражняться в словесах
на исторических весах,
где роковую судеб нить
возможно шляпой заслонить.
Но – чудо! Сгинула орда,
а вы… остались, господа,
в музейной финской тишине,
на полотне.
212 Финский пейзаж
Всё так, где есть "покой и воля",
тропа на каменистый плёс
и янтари в высокой хвое,
и нежность облака берёз,
и воды, к Балтике свободны,
с синеозёрною тайгой
и лаконичностью народа,
за титул Княжества… пустой.
Так глыбы вещих ледников
хранят израненный покров,
в котором, вот уж за сто лет,
России сумеречной нет.
213 Кончита
В ладонях юных так похожи
пересеченья линий кожи -
что им по крови надлежит,
и, что судьба наворожит…
Всего минуты, как она,
ещё доверия полна,
моё пространство поглощает
и время жалкое стихает
всепониманию Любви,
как, просто, жертвоприношенья,
без слез, холодностей и мщенья
за ожидания свои.
214 Опыты времён
Смешно и сладко умиленье,
где тема радости детей
нам возвращает свет людей,
что мы теряем от рожденья
по мере опыта времён,
в которых он не оценён.
215 Подорожник
Эти тропы в палисады,
босоногая страна,
соразмеренность уклада
от рассвета до темна,
занавесочки в гармошку
и наличников рушник,
на фасаде в два окошка,
как в морозы воротник.
Там и денег не накопишь,
если кладов не найдёшь,
избу больше – не протопишь
в избу меньше – не войдёшь,
и рисует мне художник
это счастье в шалаше,
прилагая подорожник
поцарапанной душе.
216 Русская блажь
Ни проводов, ни клеточек балконов
над русской блажью трав и огоньков,
а, между тем, тропинок и цветов
мечтают все английские газоны!
Они б от миль бежали до версты
оберегать осенние листы
до срока восхитительнейшим дням
их возвращений ландышами нам.
217 Золотое сечение
Архитектур капризный гений,
что ты упорствуешь земле?!
Чередованье разрушений –
рулетка новых поколений
в цивилизованной стране…
Меж животом и аналоем
непопулярно у людей
искать сеченье золотое
для жизни маленькой своей.
218 Сожжённые слова
Пусть завтра ночь переиначит
всё, чем сегодня восхищён…
Здесь воздух чистым светом плачет,
и я отчаяньем сражён,
как современник дивных песен,
которым нет ещё мерил
из лазуритов и белил…
Он только синью поднебесен,
Ваш мир, печальным будням тесен,
напрасно разум окрылил –
я не вернусь… у божества
сложить сожжённые слова.
219 Афродита XXI
Красивых женщин полон мир,
но, мера – свойство эталонов
Европы девственных канонов
иль фурий нынешних квартир,
что полотну грозят, едва ли,
и, совершенны, в темноте…
Как чудно кисти угадали
тепло вечернее в холсте,
где пусты царства или войны
перед её судьбою – жить,
не выделяя, в нас, достойных
супруге голову склонить
и, слыша, как прожилка бьётся,
дерзать не прелестей в раю,
а, Веры, что Любовь даётся
творить религию свою.
220 Пишите женщину
Хоть в кружевах иные лица,
но, впечатленье тяжело…
Пишите женщину царицей
иль бросьте это ремесло!
А, кисти, в том лишь виноваты,
что, наряжая модниц в бал,
Alfred не встретил Травиаты
и, за работою, скучал.
Где уникальность туалета
предполагала жить в веках
он написал на тьму портретов
весь миллион градаций цвета
и драпировок в зеркалах!
Они стары, как Рима фрески
и, «Stevens» поиска строки
нам выдаст пошлые гротески,
что впору резать в занавески
из тюля, пыли и тоски.
221 Молния
Какое хрупкое движенье,
и, только, звук – она была…
горячей посреди тепла,
недвижной посреди сомненья,
что торопливый кавалер
вполне достоин женских мер
завоевания пространства,
хотя бы, маленького царства,
хотя бы, меньшей из надежд,
пока… неловкое жеманство,
не стоя брошенных одежд,
не примирится с полученьем
необручального кольца
и грёз соития лишеньем,
и тел союза без венца…
Лукав ли он, прослыв поэтом,
или знатоком женских тел,
который обещать умел,
но, ограничился портретом,
что, может быть, обогатит
его, не менее Лолит.
222 «Музыка» (1903)
Что бережёт блаженность чувства,
души нетленной божество,
воображения искусство,
музык и света колдовство?
Ведь не созвучны нам, едва ли,
этюды, гаммы и блокнот,
и красок чистые печали
из тёмных реквиема нот,
и пенье гибельное лука,
что торжествует тетива,
и, кисти – продолженьем звука,
где… недостаточны слова.
223 Ретро
Нужна ли веку кисть творца
такого ретро образца,
где каждый винтик или гвоздь
крепил натруженную злость?
Но нет полезней Мастеров,
что верны таинству трудов,
как внуки верного литья
своим порогам бытия.
224 Комод
Мне странно качество комода,
где блузка с лентой голубою
её тепла,
и, никакое, время года,
и, с недопитою водою,
рубеж стекла,
и с самовязанным беретом
соседство розы,
ещё живой,
и ничего – от полусвета,
и грубость прозы
перед… женой.
225 Цветы
Так, кисть, едва коснувшись краски
из волн и облачных небес,
нам пишет простенькую сказку
про одиночество принцесс,
где будут счастливы едва ли,
как вековые образа,
великолепные в печали,
чуть утомлённые глаза,
как свойство милое досуга
девиц и женщины любой
при ожидании супруга
или любимого домой.
Они ещё прекрасней в страсти,
но, у такой, особый счёт.
Что делать, если повод к счастью,
гораздо реже настаёт
и, разрешением дилеммы
приобретений и мечты,
людьми придуманы эдемы
с короткой надписью «Цветы».
226 Дерзкое
Сотворена одна планета,
но с вечной жаждою людей
превосходить чертоги света
и, краской пьяною кистей
грозить Всевышнему в окно:
– Нам восхитить тебя дано!!!
И, пусть, скрывая неба суть,
ты всем назначил Млечный путь
времён и радуг постиженья,
но не уйдёшь от поражения,
как нам дороги не свернуть!
227 «Солнечный интерьер»
Принадлежим иному кругу
но, вхож в миры простолюдин,
где удивляются друг другу
эпохи в пропасти картин,
и мирных окон ровный свет
торопит свой оставить след.
228 Дно небесное
С ней дьявол там летает, что ли!
Но, дивно неба полотно!
Там человек наполнен волей
и не желает пасть на дно,
где мы, от мира до войны,
всегда ползти обречены.
229 Горизонтальное
Финал вечернего спектакля,
я, при свече, принять готов:
– Всё совершенство мира в каплях
их изумительных бортов,
их вечной страсти по скольженью,
без плеска сети и следа,
туда, где ласкова к движенью
горизонтальная вода.
230 Ночь
Эта странность открытий
у гравюры ночной,
где плетение нитей
из луны голубой
в невесомость сукна,
за которым светло,
и, в проёме окна,
золотое стекло…
Ни соседних дворов,
ни ковчег, ни корвет,
непогашенный свет
для далёких миров
и туманных морей,
где сирены поют,
где, иначе, людей
понимают и ждут.
231 Возраст ангела
Мне утра луч благонамерен,
где пряди света хороши
и возраст ангела измерен
лишь детской щедростью души,
но… жизнь закружится, едва
я эти допишу слова…
Зачем нам детские портреты,
где, через вихрь усталых лет,
не наступившие рассветы
и надоевший амулет…
Прости, надежды догорают,
я не бежал очередей
переоценивать людей,
что судьбы наши выбирают
и, школы, не дадут ума
без жажды обретенья знаний
за первой бритвой заклинаний:
– Сама, голубушка, сама!
232 «Тёплый вечер»
Брегов тенистое убранство
послушно отдыху кистей,
как будто время и пространство
смирились в заводи моей,
и, очарован нежным летом,
вдали и мира, и войны,
в мои истерзанные сны
молю у русского Поэта
благословенной тишины,
где изумрудом полотно,
лишь век, как нам сотворено.
233 Профиль ночи
Здесь профиль ночи неземной
и алый вензель обнаженья…
Игра, тревога и покой
пред волшебством миротворенья
у грани тонкого чулка
и сини, брошенной в века
на купола и облака
кипенья или же смиренья…
В её неистовой прохладе
стремится жаждущим очам
дамасский блеск сапфирной глади
волос, разлитых по плечам,
и жест, согласною рукою,
как венской тонкости кресты,
вершит владение рекою,
в которой, верно, гибнешь ты.
В ней всё стремится восхищенья,
грозит любовью, как войной,
за тёмный пурпур заточенья
на бреге нежности людской!
Из нас дерзал ли кто-нибудь
её коснуться и уснуть…
234 Сети времени
А он не щедр на мастихины
и, вряд ли, дюжина кистей
касались брошенной картины
из бледных осени теней…
Цветы, в которых нет награды
преодолению дорог,
пока не преподносит рок
незавершенность без досады,
и, возвращаемся смотреть,
как время расплетает сеть,
и… никуда спешить не надо.