К. Ю. Ерусалимский
Император Святой Руси

Полная версия

Визуальные репрезентации народа

По меньшей мере с первых лет правления Ивана Грозного народ обретает очертания особой группы, которая может заявиться к царю в Воробьево, вместе с царем покаяться и простить бояр, вместе с царем казнить и миловать. Народ становится зримой, образно воспроизводимой силой, и это вызывает в середине XVI в. догматические разногласия.

При подготовке Стоглавого собора царь, согласно книге постановлений собора («Стоглаву»), спрашивал у духовенства, нет ли ереси в том, что на клеймах иконы «Богоматерь Тихвинская со сказанием об образе» «цари, и князи, и народи предстоят молящеся, котории живы суть» (илл. 1)¹⁶¹. Как показал А. Эббингхаус, данная икона получила особый статус в составе Степенной книги, где чудесное явление иконы в 1383 г. описано как событие, предвещающее рождение новой общности и спасение Русской земли от нового Батыя – от Тамерлана. В клеймах иконы, ставшей символом возрождения царства для книжников середины XVI в., изображены царь, князья и народ, спасающие Русскую землю от нашествия иноверцев-татар (илл. 2)¹⁶².

Изображение не только «народа» на иконе, но и царей с князьями вызывало вопросы еще в середине XVI в. При этом центральным событием для обдумывания на соборе оказался момент крушения Москвы и ее возрождения в новом качестве при поддержке Богородицы. Народ представлен на иконе как молитвенно предстоящая толпа людей. Они обладают субъектностью наряду с царями и князьями. Молитва обращена напрямую к Господу, но сама церемония – это именно молебен, на котором народное единство представлено как община верующих, возглавляемая светскими властями.

Смена оптики с письменных источников на визуальные лишь подтверждает эти предварительные наблюдения на тех условностях фигуративного опыта, в которых «народ» выступает с середины XVI в. как структурированная на «чины» группа людей, обозначающих церемониальное множество. Это молитвенные заступники, челобитчики, скорбящие просители. В нижних клеймах иконы Тихвинская Богоматерь представлен народ, покровительствуемый Богородицей. Народ состоит из трех групп. Слева духовные лица во главе с епископами в саккосах и омофорах. За ними еще одна группа в черных куколях – это монахи, то есть все то же черное духовенство. Справа с обнаженными головами стоят светские власти и простые люди. Возглавляет группу святой муж с обнаженной головой. За ним в шапке – безбородый князь и еще один безбородый юноша. По всей видимости, все изображенные здесь – это великий князь Василий III и его сыновья будущий великий князь Иван IV и его брат князь Юрий Васильевич. Следом мирские люди разного возраста с обнаженными головами, а затем – жены изображены отдельной «колонной» в процессии и ниже ростом, чем мужчины. Таким образом, «народ» на иконе отчетливо делится на три группы – на духовных лиц, предводителей с их «народом» и женщин.

Одна из новаций 1550‑х – начала 1560‑х – визуальные образы встречи царя и митрополита со своим народом. Книжники в то же время перерабатывают давно известные исторические сюжеты, подчиняя «народ» светской власти. Согласно Степенной книге (ст. 1, гл. 38), церемонию крещения «всея Русии» проводят Владимир Святославич, митрополит Михаил, епископы, пресвитеры, бояре и все верующие. Когда собрался «мног народ», то сначала к нему обратились с воззванием митрополит, епископы и пресвитеры. Однако после этой информации почти вся рубрика «поучение к народом» посвящена восприятию «множеством народа» речи князя Владимира о необходимости соблюдать «истинную Христову веру», и уже затем происходит «крещение всенародное в Киеве»¹⁶³. Князь – «великомудреныи самодръжец», он наделен харизмой, возвышающей его над предстоятелями церкви и даже над легендарным митрополитом Михаилом.

Богатейший источник наших знаний об образном мире московских книжников второй половины XVI в. – Лицевой летописный свод Ивана Грозного. Здесь репрезентации «народа» встречаются в библейском, всемирно-историческом, древнерусском, древнем московском и современном для иллюстраторов контекстах, к которым мы далее обратимся, чтобы сравнить их между собой, в сочетании с теми нарративными отрывками, которые проиллюстрированы в этом масштабном своде миниатюр, а также в рамках самой изобразительной программы его составителей.

Изображение народа в сценах Лицевого летописного свода не опирается на какую-либо единую систему. В библейском разделе «народ» выступает в истории сокрушения Содома и Гоморры:

Мужи града Содомска обыдошя град от юнот и до старець вес народ вкупе, и зваху Лота, и глаголаша к нему…¹⁶⁴

На миниатюре – толпа мужчин без головных уборов и в шапках перед хоромами праведника (над ним нимб), на первом плане старец, занесший над головой палку, трое детей и еще несколько фигур, размахивающих руками и грозящих палками.

На миниатюрах, изображающих римскую историю периода ранней империи, «народ» обозначается фигурами, соответствующими скорее понятию «боярин», то есть наделен качеством, свойственным в других случаях изображению советников (шапка), в отличие от воинов (шишак), императоров (венец), святых (нимб) и т. д. Слова о воцарении императора Максимиана (222 г.) уточняются в тексте в духе идеологии народного царства: «От народа совета поставлен бысть царем». Умерший царь изображен в гробнице, новый – в царском венце, «народ» – несколькими фигурами в шапках в советнических позах¹⁶⁵.

Народные массы без четких признаков социального и религиозного статуса в Лицевом своде изображаются без головных уборов, однако чаще всего речь идет о неопределенной группе участников исторических событий, о которых в тексте говорится как о «них», «прочих». Без головных уборов изображаются также варвары – например, скифы («скифяне»)¹⁶⁶, однако уже в сценах, где скифы захватывают города и берут в плен горожан, жертвы варваров изображены без головных уборов, а сами варвары – в шишаках¹⁶⁷, а в описании восстания солунян против войска императора Феодосия (378–395 гг.) восставшие названы «народом»¹⁶⁸.

В истории переустройства языческого капища на церковь в Александрии при императоре Феодосии и архиепископе Феофиле сначала «народ» противостоит эллинам, затем говорится о том, что император удивился, что «народ еллиньскый много убийство сътвориша». Причем языческий «народ» и вообще «народ» изображен одинаково – без головных уборов¹⁶⁹. Подготовка войны Феодосия на «противных» также описывается изображениями «народа», но на этот раз перед нами церемониальное сообщество верных, возглавляемое царем, тогда как «народ» на миниатюре изображен сразу за епископами (они без митр, но в саккосах и омофорах) – это воины (в шлемах и доспехах, но без оружия) и простые люди (безбородые и бородатые, без головных уборов):

Шествовашет же с и епископы и с народом вся молитвеная места и поверг себе пред дверми святых мученик на престол на власяницы простирая себе и молитвами святых верну ему от Бога помощи просяше¹⁷⁰.

При Феодосии и патриархе Прокле церемония во главе с императором и патриархом «и весь народ» совершают обход города «с честными кресты», «молбы творяще за многи дни», с целью защитить город от землетрясения. Участники церемонии точно изображены на миниатюре: царь и патриарх возглавляют процессию, духовные лица (без головных уборов) несут икону Спаса, крест и хоругвь, народ (без головных уборов) идет позади процессии, за спинами народа «враг» «верных» изображен в обличье беса – в его сторону смотрят несколько фигур из «народа» (на третьей миниатюре, изображающей процессию, хоругвеносцы впереди из числа «народа» и духовенства). На следующей миниатюре изображена та же процессия, и сцена «восхищения» на небо и возвращения отрока («отрочя»), показывающая связь земного шествия и небесных сфер, где на троне восседает Христос. Последний образ показывает, как отрок рассказывает всем об услышанном на небесах ангельском песнопении, после чего он «предаст дух» (и падает на изображении), а «трусу колебание преста» (илл. 3)¹⁷¹.

Землетрясение в Константинополе в правление Феодосия также прекращается после молитвенного шествия – оно изображено как многонародная процессия, хотя в тексте говорится только о «литии» царя «с боляры и с клиросом». Все участники процессии, кроме императора (он в царском венце), здесь с обнаженными головами. Впереди всех (и царя) трое несут Крест и иконы Богородицы-Оранты и Воздвижения Креста. За ними следом за Феодосием «клирос» представлен одним епископом (он в саккосе и омофоре), а уже за ним идут «боляре» бородатые и безбородые, и над ними, уже в качестве участника и небесного покровителя процессии, – Спас Нерукотворный¹⁷².

«Много множество» описано в сцене избавления от землетрясения на праздник Спаса в правление императора Зинона (Зенона Исавра, 474–491 гг.). Здесь рассказ о катаклизме занял два разворота. На первом из них миниатюра представляет массы людей сначала живыми, затем частично стоящими наискось и лежащими (это погибшие в результате землетрясения), и в правом нижнем углу – выжившие, все при этом – бородатые и безбородые – без головных уборов¹⁷³.

В истории императора Константина Бородатого (Брадатого) (Константа II, 630–668 гг.) именно «людие народнии» нарекают царя «Поганатом» (Бородатым) за то, что он ушел на войну юным, а вернулся бородатым. Эти факты изображены следующим образом: на одной миниатюре люди (без головных уборов) провожают безбородого царя из города, на второй – встречают бородатого царя, толпясь в воротах (илл. 4)¹⁷⁴.

Славяне-венеды («народ венетский») поддерживают Леонтия Патрикия (имп. Леонтия, 695–698 гг.) в восстании против Устияна (имп. Юстиниана II, 685–695, 705–711 гг.), и именно «народный» человек на миниатюре отрезает царю нос (илл. 5)¹⁷⁵.

«Народ корабнический» в сцене борьбы флота византийского императора (царя) Леонтия (695–698 гг.) против разбойников – на миниатюре это исключительно воины¹⁷⁶.

Еще одно шествие происходит после видения, в котором царица Феодора (831–842 гг., регентша 842–856 гг.) получает откровение о прощении покойного мужа Феофила (829–842 гг.). В нем участвуют царица с царевичем, патриарх, епископы, священники «и все множество людей». Миниатюра показывает участие царских особ, тогда как в тексте это участие лишь подразумевается, но прямо не упоминается. Народ, как и в других случаях, обозначен фигурами людей без головных уборов (почти все люди на миниатюре – бородатые). При этом патриарх, все епископы и священники изображены не только в церковных одеяниях, но и с нимбами над головами. Как и в более ранних сценах византийской истории, процессия сопровождается выносом Креста Животворящего и двух икон – Богородицы (здесь ее тип – Умиление) и Воздвижения Креста¹⁷⁷.

Зримо присутствие «народа благочестивого» в рассказе и изобразительном ряде Лицевого свода о событиях правления царя Анастасия I (имп. в 491–518 гг.). После отпадения царя в ересь Евтихия и начала гонений на духовенство «народ благочестивый», «множество благочестивых» выгоняют его «епарха и логофета» из церквей и побивают их камнями, поджигают дома бояр и убивают тех из них, кто оставался дома, приходят «ругахуся и крамоляху царя», лишают головы игумена монастыря святого Филиппа и голову игумена поднимают на копье с криками «се есть враг святыя церкви!», сжигают тело игумена вместе с затворницей, которая убедила царя в правоте еретиков (илл. 6)¹⁷⁸.

Вновь «народ» не выдерживает насилия власти в правление Фоки – диалог императора с народом заканчивается картинными казнями, которые учиняет «богокрамолник» царь над своим «народом» (илл. 7)¹⁷⁹.

Прежде чем мы обратимся к восприятию в Лицевом своде «народа» русской истории, подведем некоторые итоги, касающиеся репрезентации людей, народных множеств и народа в томах, содержащих сюжеты из всемирной истории. Самая общая конвенция – «народ» предстает на миниатюрах как множество людей, почти всегда мужчин разного возраста, в бородах и без них. Необходимо уже сейчас отметить, что «народ» или «народы» в библейской истории и Византийской империи вполне могут быть вооружены, в одном случае изображен даже корабельный народ, состоящий целиком из вооруженных воинов. Впрочем, восставший против праведника народ, вооруженный палками в сцене избиения Лота, вызывает негативные коннотации. Чаще всего народ предстает в процессии, возглавляемой императором, императрицей или царствующими особами и освященным собором. Отличительная особенность процессий – их, как правило, мирный характер, вооруженные люди в них не участвуют. На такие коллективные действа выносят Крест и две иконы, причем одна Богородичная и одна Христова. Миниатюристы середины XVI в. не чувствительны к этническим и социальным градациям внутри изображаемых «народов». Бояре, эллинский народ, еретики, скифы или венеты изображены таким же образом, как и любые, в том числе не-бояре или христиане. Страдающий народ в сценах природных катаклизмов может во множестве гибнуть – массовые смерти иллюстрируются при помощи наклона фигур и изображения беспорядочно лежащих тел. Народ может поддерживать императора и, например, дать ему прозвище, но может и поддерживать мятежников и в этом смысле участвовать в возведении на престол новых императоров, что и случилось в конфликте Леонтия с Юстинианом II.

Сцены из русской истории в Лицевом своде донесли многочисленные образы народа в восприятии московских книжников второй половины XVI в. Крещение Руси и ее «народа», изображенное в Степенной книге, не сохранилось в составе Лицевого свода: первые сюжеты Голицынского тома относятся к 1114 г. Здесь с первых же миниатюр герои – «кияне», «людие» и т. д. Они обособлены от окружения великого князя Владимира Мономаха. На встрече князя они вытягивают в сторону князя ладони, видимо приглашая его в город. А уже на второй миниатюре и горожане, и люди князя одинаково протягивают в его направлении руки, и великий князь в ответ вытягивает руку в направлении горожан. На всех миниатюрах горожане отделены от бояр и дружинников, на горожанах нет головных уборов – а люди из окружения князя изображены в шапках без оторочки¹⁸⁰.

Позднее в русской истории «народа» долгое время нет, как и в летописных источниках Лицевого свода. Однако появляются толпы с непокрытыми головами, которые выступают под различными определениями: «благочестивое стадо православных»¹⁸¹, «люди»¹⁸². Статусно неопределенные православные, как и армяне, еретики, неверные, изображены с непокрытыми головами и толпами – то есть за одним или двумя рядами лиц намечаются шевелюры и полукружия голов задних рядов, так что возникает эффект массовости. Однако есть исключения – утонувшие «люди» на миниатюре 6636 г. изображены как в шапках, так и без. На многих миниатюрах люди в царском венце и княжеской шапке, в простой шапке и без, в воинских шишаках, в высоких иностранных шапках, в клобуках и митре образуют такие «сходбища», однако текст не санкционирует изображение, содержа в лучшем случае лишь намеки на то, кто принимал участие в том или ином мероприятии.

В домонгольской истории не говорится о процессиях, состоящих из различных слоев населения – простых людей, духовенства, дружинников, бояр и князей. И тем не менее такие процессии практически с первых листов Голицынского тома появляются на изображениях – при переносе мощей, при хиротонии епископа, на пирах, на строительстве храма, на похоронных церемониях и т. д. Московский книжник XVI в. наполнял прошлое образами народа, не стесняясь отступать от текста. История зримая отличалась от истории письменной обилием людей, толпами, многолюдностью. Восприятие прошлого подчинялось новым правилам, которым летописные источники не отвечали. И как результат – миниатюристы создают свой образ прошлого, отличный от традиции самих текстов, послуживших формальной основой для иллюстраторов.

Насколько велики были эти отличия и конвенционален выбор изобразительной техники, видно по тому, как миниатюристы определяют статус действующих лиц. Речь не идет о статусе, когда головы обнажены у собравшихся на сакральной церемонии. Скажем, на миниатюре, изображающей смерть князя Всеволода Мстиславича, перед смертным одром все в шапках и впереди всех один человек, возможно, в монашеском куколе, а уже на погребении останков князя все стоят с непокрытой головой¹⁸³. Когда речь заходит о голоде и массовых побегах «по чюжим странам», миниатюрист всех (под 6637 г. полоцких князей «с женами и с детми», в другом случае «отцы и матери… а инии») изображает в шапках (в сцене избавления от своих детей все в шапках, кроме ребенка, которого родители продают или отдают даром купцам)¹⁸⁴. Возможно, независимо от местности, повествование о неопределенной общности может быть понято миниатюристом как свидетельство о состоятельных и представительных людях. Но возможно, что в этом случае как раз драматизм сцены усилен за счет изображения зажиточных людей, принужденных бежать за границу и продавать своих детей.

На сценах заговора новгородцев и псковичей против князя Святослава Ольговича в 1138 (6646) г., изгнания из Новгорода и преследования Якуна в 1140 (6648) г. все новгородцы и псковичи изображены в шапках. Якун раздет и «точию при смерти» брошен в воду – на миниатюре обнаженный человек летит в воду в шапке, затем выходит из озера, чтобы откупиться от преследователей, уже без шапки¹⁸⁵. Во всех этих случаях мастера XVI в. переосмысливали текст по правилам, которые были далеки от текстовых реалий и существенно их ресемантизировали. Почему все новгородцы изображены в шапках? Вспомним, встречающие Владимира Мономаха киевляне – с обнаженными головами. Возможно, миниатюрист возлагает ответственность за изгнание князя на знатных горожан. Когда летопись повествует о переговорах князя Юрия Долгорукого с новгородцами и о возведении его сына Ростислава на княжение в Новгород в 1141 (6649) г., знатные новгородцы, окружающие архиепископа, изображены в шапках, тогда как у правого края за престолом, у которого приносит клятву Ростислав, часть людей – без шапок. Это изображение слов о том, что «собрашася вси новогородцы» (илл. 8)¹⁸⁶. Вновь с одной стороны люди в шапках, с другой – без головных уборов. В данном случае даже коллективное «вси» не позволяет миниатюристу соединить всех в одну группу. В другом случае, в рассказе о приеме митрополита Михаила в Новгороде перед битвой на Жданой горе (26 января 1135 г.) «весь Новгород» и «вси новогородцы» изображены только толпой людей в головных уборах во главе с князем, а затем в сцене с гневными словами в адрес митрополита, суздальцев и ростовцев – без князя¹⁸⁷. В отношении миниатюриста к новгородцам чувствуется визуальная реакция на выступления против князей и митрополита. Ответственность за мятежи визуальный ряд накладывает на привилегированных новгородцев.

Как отмечал А. В. Арциховский, сцены городских восстаний XV в. миниатюрист нередко изображал так, как если бы внутренний раскол был настоящей войной. На иллюстрациях либо горожане замахиваются на супостатов палками (в сцене изгнания посадника Федора и его братьев), либо воины с обеих противоборствующих сторон сражаются между собой в кольчугах и шлемах, а жертвы падают под ноги обезглавленные и лишенные конечностей (восстания против посадника Осифа Захарыча и против посадника Андрея Ивановича). Убийство посадника Василия Никифорова в Великом Новгороде представлено как побитие палками с санкции верховного совета людьми в кафтанах без шапок¹⁸⁸. Как следует из этих наблюдений, у изображаемых в Лицевом своде новгородских горожан в сценах их восстания все чаще выступает атрибут – палка. Этот вид оружия, нередко в соединении с его владельцами – безбородыми, а следовательно, молодыми и невысокого ранга мужчинами, как убедительно доказывает А. В. Арциховский, отражает взгляд на вооружение горожан на всем протяжении русской истории с начала XII в. и вплоть до событий периода правления Ивана Грозного¹⁸⁹.

Прежде чем мы зададимся вопросом об отношении Ивана Грозного к народу и об особенностях обращения к этой лексеме в его сочинениях, рассмотрим, как миниатюристы визуально решили задачу представить «народ» в тех фрагментах летописи за XIV – середину XVI в., которые были в их распоряжении. Миниатюра к словам о «множестве народа», запершегося в Москве с литовским князем Остеем, передана в «Повести о Московском взятии от царя Тахтамыша и о пленении земли Рязанския» Лицевого свода при помощи нескольких взаимосвязанных изображений. Миниатюрист отличает народ в момент, когда Москва была заперта, чтобы держать осаду, от предшествующих событий, в которых мятежники («злыа человецы») восстали в Москве друг на друга, не выпускали тех, кто хотел бежать из города, и грабили их. У повстанцев (они молоды-безбороды, их шапки с отворотами) в руках сабли, которыми они замахиваются на бородатых и безбородых людей и захватывают их серебро. Правее вверху и внизу той же миниатюры видны мирские горожане бородатые и безбородые, женщины (в окошке сверху великая княгиня, еще группа женщин на изображении ниже от нее справа) и монахи во главе с митрополитом Киприаном. Иллюстратор понял разделение москвичей на мятежников и всех остальных именно так: молодые повстанцы угрожают всем остальным, о ком прямо не сказано в повести (илл. 9)¹⁹⁰. На следующей миниатюре эти же молодые люди сверху справа и слева размахивают круглыми предметами разного цвета – это, видимо, иллюстрация не к словам о грабежах «богатства и имения», а репрезентация следующего отрывка о повстанцах с камнями в руках. Все остальные, включая великую княгиню и митрополита, присутствуют и в этой сцене, а уже на следующей миниатюре повстанцы стоят с поднятыми саблями над головами (мятежники с камнями – на предыдущей миниатюре), тогда как митрополит и великая княгиня выезжают из города (илл. 10)¹⁹¹. Часть женщин, как ясно из дальнейших миниатюр, остались в городе.

Оставшиеся горожане принимают решение биться. Чтобы отличить их от мятежников на предыдущих картинах, художник показывает закрытые ворота и привратника, а под ними толпу невооруженных мужчин (почти все – бородатые), которые обращаются к князю Остею и его советникам (ниже на миниатюре он въехал в город через другие ворота) (илл. 11)¹⁹². В дальнейших картинах всенародное множество и примкнувшие к ним пришельцы «от иных городов» противостоят хорошо вооруженным воинам подоспевшего хана (он в царском венце). Очевиден контраст между воинами в шишаках и кольчугах и простыми горожанами в обычных шапках и с обнаженными головами, которые отбиваются луками, камнями, самострелами, варом, а также при помощи артиллерии («и пороки, и тюфяки»). На миниатюре изображены также ручные пращи с камнями и копья (илл. 12)¹⁹³. Но и во время осады часть горожан поддаются различным соблазнам, которые летописец осуждает, а иллюстратор Лицевого свода представляет в ряду негативных образов. «Нецыи же недобрии человецы» из числа защитников Москвы решили продемонстрировать татарам стойкость, вынося яства из погребов по дворам и устраивая пиры. На миниатюре эти недобрые люди – безбородые, какими выше в рассказе показаны мятежники-грабители, они передают с рук на руки мед и дорогую посуду, а горожане-мужчины всех возрастов принимают от них пищу и серебро и пируют за столами. Как следствие, веселые и упившиеся горожане выходят на стены Кремля и задаются перед татарами. Среди толпы на миниатюре молодой безбородый человек повернулся к осаждающим задом и наклонился, как если бы он готовился оголиться перед врагами. Вслед за летописью миниатюрист осуждает это поведение защитников и списывает на него, как на грехи перед Богом, грядущее поражение (илл. 13–14)¹⁹⁴. Когда сыновья князя Дмитрия Константиновича Суздальского пообещали защитникам Москвы милость хана, те вышли из ворот Кремля: на миниатюрах народ выходит под крестом и при иконах, без оружия и (на одной миниатюре) без головных уборов или (на другой) в шапках, а воины хана по его указанию нападают на мирных людей и крушат их самих, тогда как иконы выпадают у них из рук. Ворвавшись в Кремль, татары убивают также безоружных мужчин и женщин, затем еще и полностью раздетых людей, как если бы речь шла (чего в тексте нет) о массовых казнях (илл. 15)¹⁹⁵, а после первых грабежей – вновь сцены массовых убийств с падающими телами мирских мужчин и женщин, обнаженных мужчин и монахов (илл. 16)¹⁹⁶.

Теперь перенесемся во вторую половину XV в. Как уже сказано выше, в Повести о походе Ивана III на Великий Новгород в 1471 г. противостояние осмыслено не только в контексте отношений между властями Великого княжества Московского и Господина Великого Новгорода, но в приложении к более широким массам людей. В ранних московских версиях Повести новгородцы не определяются как «народ» или «народы». На миниатюрах, изображающих в Лицевом своде различные слои новгородского общества, разнообразно одетые и оснащенные фигуры молодых и бородатых мужчин с мечами и без, мирские и духовные, посадница Марфа Борецкая на небольшой дистанции от остальных горожан выглядывает из окошка, знак вечевого собрания – два колокола. Собравшихся горожан очень много, «мнози же тамо сущие людие» наводнили всю миниатюру¹⁹⁷. Как и в Москве, на борьбу с врагами собрались все граждане, хотя летописец их и считал изменниками:

А окаяннии измѣнницы, новоградские посадницы и тысячские, и боляре, и купцы, и всякие ремесленицы, спроста рещи плотницы и гончары, и весь народ гражан совокупишася всея их рати, и прочии, которой и родився, на лошади не бывал, и на помысл которым того не бывало, что руки подняти против великого князя, всѣх тѣх они, измѣнники, силою выгнали (илл. 17)¹⁹⁸.

На миниатюре возрастные, в бородах, обычные горожане (не в доспехах) дубинами выгоняют за стены города юных безбородых горожан, которые за пределами города уже в доспехах, но часть из них смотрят назад, как будто все еще возмущаются тем, что их вообще отправили на войну. Иерархия «изменников»-новгородцев устроена примерно таким же образом, как и народ Москвы на церемониальных процессиях. Его главы – посадники, тысяцкие, бояре. Они в перечислении никак не отграничены от купцов и «всяких ремесленников» (которым следует пейоративное определение, доказывающее неспособность противостоять настоящим воинам: проще говоря – плотники и гончары). Против великого князя поднялись и те, кто отродясь на лошади не сидел и против московской власти ничего против не имел, и вообще весь народ горожан. Комизм от этой квазипроцессии, пародии на чинные московские шествия, возникает в самой формулировке. Москве противостоит народ горожан, что было бы ошибочно интерпретировать как гражданский народ или всех граждан республики, но подтекст значим для понимания различий в круге ключевых понятий. В московских процессиях горожане не выступают – это снисходительная квалификация не-воинов Великого Новгорода, отличительная черта Новгорода как городской республики, в отличие от военной мощи Москвы, с точки зрения московского или промосковского книжника. На месте всех горожан-народа Великого Новгорода в обращении Ивана III к властям Пскова накануне похода уже не народ и не люди, а земля:

…и вы бы, отчина моя псковичи, посадницы и житнии люди, и вся земля Псковская к брату вашему Новугороду цѣлование сложили бы есте да подите на них ратию с моим воеводою со князѣм Феодором Юрьевичем Шуйскым или сь его сыном со князѣм Василием¹⁹⁹.

На миниатюрах к этим словам восседающий на престоле Иван III обращается к представителям Пскова, обозначенным фигурами сначала в головных уборах, а затем уже первые двое без шапок. Причем первые фигуры послов с лицами, обращенными к великому князю, – одна с поднятой рукой и указующим перстом, другие с руками в советническом или диалогическом жесте. Они ведут переговоры от имени псковичей, и они же передают посадникам, первым гражданам и всей Псковской земле (то есть народу-псковичам) волю и наказ великого князя. Это динамичный образ приведения всей земли к покорности.

Встреча Ивана III из Новгородского похода, состоявшаяся 31 августа – 1 сентября 1471 г., в Лицевом своде проиллюстрирована четырьмя миниатюрами. На первой Иван III едет на коне во главе воинов в шишаках, рядом с ним молодой советник в шапке указывает, видимо, в направлении Москвы. На второй великого князя (он уже в окружении не только воинов, но советников разного возраста, они все в шапках) встречают его сын и брат (они оба безбородые и в шапках – Иван Молодой в красной, а Андрей Меньшой – в зеленой), за ними изображены без шапок бородатые бояре, князья, вельможи, купцы и гости, (и или то есть) лучшие люди на фоне палаток в походном стане под Москвой. Третья миниатюра специально посвящена словам летописи: «Прочии же народи овии за седмь верст сретошя его, пешии же ближе». «Народи» изображены двумя колоннами, встречающими великого князя двумя столами с яствами. Все эти люди разного возраста, бородатые и безбородые, все без шапок, их первые лица обращаются к Ивану III (он и его войско на конях) с вытянутыми в коммуникативном жесте открытыми ладонями, они в плащах и показаны на фоне городских ворот. Самосознание книжников эпохи Ивана Грозного вмещало аспект, который невозможно обособить в повести конца XV в., – в новой обстановке появляется народ, отдельно от «лучших людей» и митрополита обращающийся к великому князю. И уже только на следующей миниатюре толпу простоволосых бородатых и безбородых горожан под крестом и иконами возглавляют митрополит (он в митре во главе процессии) и освященный собор (его воплощает монашествующий рядом с митрополитом). Им навстречу в сторону Кремля идут великий князь Иван III и кто-то из его окружения, они все на этот раз пешие и все, кроме великого князя, с обнаженной головой (илл. 18–19)²⁰⁰.

Московские «народные» процессии в Лицевом своде переданы одними и теми же приемами. Это – идущие в одну сторону или друг навстречу другу толпы во главе с церковными и светскими властями, за которыми неразличимы «чины», профессии и люди простого происхождения. В каком-то смысле это ответ на вопрос о том, насколько сознание читателя середины XVI в. акцентировало социальные различия. Мы обнаружим в визуальных интерпретациях всего три основные формы различия, и все три не имеют социального подтекста. Во главе процессий бывают, во-первых, великие и другие правящие князья, во-вторых, митрополит и главы монашествующего духовенства и, наконец, великие княгини, то есть визуально – первые женщины. Это же касается знамений и видений, в которых визионеру открывается церемониальная процессия²⁰¹.