После того, как капиталу потребовались целые столетия, чтобы удлинить рабочий день до его нормальных максимальных пределов, а затем и за эти пределы, до границы естественного двенадцатичасового дня,[474] со времени возникновения крупной промышленности в последней трети XVIII века начинается стремительное, напоминающее лавину, опрокидывающее все преграды движение в этой области. Всякие рамки, которые ставятся обычаями и природой, возрастом и полом, сменой дня и ночи, были разрушены. Даже понятия о дне и ночи, по-крестьянски простые для старых статутов, сделались настолько расплывчатыми, что один английский судья ещё в 1860 г. должен был проявить поистине талмудистскую мудрость для того, чтобы разъяснить «в порядке судебного решения», что́ такое день и что́ такое ночь.[475] Капитал справлял свои оргии.
Как только рабочий класс, оглушённый грохотом производства, до некоторой степени пришёл в себя, он начал оказывать сопротивление, и прежде всего на родине крупной промышленности, в Англии. Однако в продолжение трёх десятилетий уступки, которых он добивался, были чисто номинальными. За время с 1802 по 1833 г. парламент издал 5 актов о труде, но был настолько хитёр, что не вотировал ни единой копейки на их принудительное проведение, на необходимый персонал чиновников и т. д..[476] Они остались мёртвой буквой. «Факт тот, что до акта 1833 г. дети и подростки вынуждались работать („were worked“) всю ночь, весь день или же и день, и ночь ad libitum [по произволу]».[477]
Только со времени фабричного акта 1833 г., распространяющегося на хлопчатобумажные, шерстяные, льняные и шёлковые фабрики, берёт своё начало нормальный рабочий день для современной промышленности. Ничто так не характеризует дух капитала, как история английского фабричного законодательства с 1833 до 1864 года!
Закон 1833 г. объявляет, что обычный рабочий день на фабрике должен начинаться в 5½ часов утра и оканчиваться в 8½ часов вечера. В пределах этого 15-часового периода закон разрешает пользоваться трудом подростков (т. е. лиц в возрасте от 13 до 18 лет) в какое бы то ни было время, однако при том условии, что одно и то же лицо этого возраста не должно работать более 12 часов в день, за исключением некоторых особо предусмотренных случаев. Пункт 6-й акта определяет, «что в течение каждого дня каждому лицу с ограниченным рабочим временем должно предоставляться по крайней мере 1½ часа на еду». Воспрещалось применять труд детей до 9-летнего возраста, за единственным исключением, о котором будет упомянуто ниже; труд детей 9–13-летнего возраста ограничен 8 часами в день. Ночной труд, т. е. по этому закону труд между 8½ часами вечера и 5½ часами утра, был воспрещён для всех лиц от 9 до 18 лет.
Законодатели были так далеки от желания посягнуть на свободное высасывание капиталом рабочей силы взрослых или, как они это называли, на «свободу труда», что измыслили особую систему в целях предотвращения столь ужасающего последствия фабричного акта.
«Великое зло фабричной системы, как она организована в настоящее время», – говорится в первом отчёте центрального совета комиссии, помеченном 25 июня 1833 г., – «заключается в том, что она создаёт необходимость удлинять детский труд до крайних пределов рабочего дня взрослых. Единственным средством против этого зла, не предполагающим ограничения труда взрослых, которое привело бы к ещё большему злу, чем то, которое имеется в виду устранить, – этим единственным средством представляется план ввести двойные смены детей».[478]
«План» этот и был осуществлён под названием Relaissystem («System of Relays»; Relay по-английски, как и по-французски, означает смену почтовых лошадей на различных станциях); при этом одна смена детей от 9 до 13 лет запрягается в работу, например, от 5½ часов утра до 1½ часов пополудни, другая смена – от 1½ часов пополудни до 8½ часов вечера и т. д.
В награду за то, что господа фабриканты самым наглым образом игнорировали все изданные за последние 22 года законы о детском труде, пилюля, которую им предстояло проглотить, и на этот раз была подслащена. Парламент постановил, что с 1 марта 1834 г. ни один ребёнок моложе 11 лет, с 1 марта 1835 г. ни один ребёнок моложе 12 лет и с 1 марта 1836 г. ни один ребёнок моложе 13 лет не должен работать на фабрике более 8 часов! Этот «либерализм», столь снисходительный по отношению к «капиталу», заслуживал тем большей признательности, что д-р Фарре, сэр А. Карлайл, сэр Б. Броди, сэр Ч, Белл, г-н Гатри и т. д., – т. е. самые выдающиеся терапевты и хирурги Лондона, – в своих свидетельских показаниях палате общин заявили, что «periculum in mora».[479] Д-р Фарре высказался ещё резче:
«Законодательство одинаково необходимо в целях предотвращения преждевременной смерти, в каких бы формах она ни причинялась, а этот способ» (фабричный способ) «следует, конечно, признать одним из самых жестоких способов её причинения».[480]
Тот самый «реформированный» парламент, который из нежного чувства к господам фабрикантам ещё на целые годы обрекал детей моложе 13 лет на ад 72-часового фабричного труда в неделю, воспретил плантаторам эмансипационным указом, дававшим свободу тоже по каплям, принуждать впредь негров-рабов к работе более 45 часов в неделю!
Но нисколько не удовлетворённый, капитал повёл теперь шумную агитацию, продолжавшуюся несколько лет. Она вращалась, главным образом, вокруг возраста категорий, которые под именем детей должны были работать не более 8 часов и подлежали, в известной мере, обязательному обучению. Согласно капиталистической антропологии, детский возраст оканчивался в 10 лет или, по крайней мере, в 11 лет. Чем ближе подходил срок полного осуществления фабричного акта, роковой 1836 г., тем яростнее неистовствовала фабрикантская сволочь. Ей действительно удалось до такой степени запугать правительство, что оно в 1835 г. предложило понизить предел детского возраста с 13 до 12 лет. Между тем грозно росло pressure from without [давление извне]. Мужество изменило палате общин. Она отказалась бросать 13-летних детей под Джаггернаутову колесницу[481] капитала более чем на 8 часов в день, и акт 1833 г. вступил в полную силу. Он оставался без изменения до июня 1844 года.
В течение того десятилетия, когда он регулировал фабричный труд сначала частично, а затем полностью, официальные отчёты фабричных инспекторов изобилуют жалобами на невозможность его проведения. Так как закон 1833 г. предоставлял усмотрению господ капиталистов назначать в пределах пятнадцатичасового периода от 5½ утра до 8½ вечера тот час, когда каждый «подросток» и каждый «ребёнок» должен начинать свой двенадцатичасовой или восьмичасовой труд, прерывать и оканчивать его, а также предоставлял их усмотрению назначать для разных лиц различные часы на еду, то эти господа скоро изобрели новую «Relaissystem», при которой рабочие лошади не сменяются на определённых почтовых станциях, а снова и снова запрягаются на переменных станциях. Мы не останавливаемся подробнее на прелестях этой системы, так как должны возвратиться к ней позже. Но и с первого взгляда ясно, что эта система уничтожала не только дух, но и самую букву всего фабричного акта. Как могли фабричные инспектора при такой сложной бухгалтерии на каждого отдельного ребёнка и каждого подростка принудить фабрикантов к соблюдению установленного законом рабочего времени и законных перерывов на еду? Прежнее жестокое безобразие вскоре опять безнаказанно стало процветать на многих фабриках. При встрече с министром внутренних дел (1844 г.) фабричные инспектора доказали всю невозможность какого-либо контроля в условиях новоизмышленной Relaissystem.[482] Между тем обстоятельства сильно изменились. Фабричные рабочие, особенно с 1838 г., сделали десятичасовой билль своим экономическим лозунгом, подобно тому, как Хартия[483] сделалась их политическим лозунгом. Даже часть фабрикантов, урегулировавшая фабричное производство согласно акту 1833 г., забросала парламент записками относительно безнравственной «конкуренции» «фальшивых братьев», которым их бо́льшая наглость или более счастливые местные условия позволяют нарушать закон. К тому же, как бы ни хотелось отдельным фабрикантам дать полную волю своей исконной жадности, идеологи и политические вожди класса фабрикантов рекомендовали иное поведение и иной язык по отношению к рабочим. Они открыли кампанию за отмену хлебных законов и для победы нуждались в помощи рабочих! Поэтому они обещали не только вдвое больший каравай хлеба,[484] но и принятие десятичасового билля под сенью тысячелетнего царства свободной торговли.[485] Следовательно, тем меньше они могли бороться против меры, которая должна была лишь провести в жизнь акт 1833 года. Наконец, тори, священнейшему интересу которых, земельной ренте, угрожала опасность, филантропически разразились негодованием по поводу «бесчестного поведения»[486] своих врагов.
Так появился дополнительный фабричный акт от 7 июня 1844 года. Он вступил в силу с 10 сентября 1844 года. Он ставит под охрану закона новую категорию рабочих, а именно: женщин старше 18 лет. Они были во всех отношениях приравнены к подросткам: их рабочее время ограничено 12 часами, ночной труд воспрещён и т. д. Следовательно, законодательство впервые оказалось вынужденным подвергнуть непосредственному и официальному контролю также и труд совершеннолетних. В фабричном отчёте 1844–1845 г. говорится с иронией:
«До нашего сведения не дошло ни одного случая, когда взрослые женщины жаловались бы на это вторжение в их права».[487]
Рабочий день детей моложе 13 лет был сокращён до 6½, а при известных условиях до 7 часов в день.[488]
Чтобы устранить злоупотребления ложной Relaissystem, закон устанавливал, между прочим, следующие важные уточнения:
«Рабочий день детей и подростков следует исчислять с того времени, когда хоть один ребёнок или подросток начинает утром работу на фабрике».
Таким образом, если, например, A начинает работу в 8 часов утра, а B – в 10 часов, то рабочий день должен оканчиваться для B в тот же час, как и для A. Начало рабочего дня должно определяться по каким-нибудь общественным часам, например по ближайшим железнодорожным часам, с которыми сообразуется и фабричный колокол. Фабрикант обязан повесить на фабрике расписание, напечатанное крупным шрифтом, с обозначением времени начала, окончания и перерывов рабочего дня. Детей, начинающих свою работу до 12 часов дня, нельзя вновь заставлять работать после часа пополудни. Таким образом, послеобеденная смена должна состоять не из тех детей, из которых состоит утренняя. Те 1½ часа, которые даются на обед, должны предоставляться всем рабочим, находящимся под охраной закона, в одно и то же время дня, причём по крайней мере 1 час должен предоставляться до трёх часов пополудни. Дети или подростки не должны работать до часу дня более 5 часов без перерыва для еды, по крайней мере, на полчаса. Дети, подростки или женщины не должны оставаться во время перерыва для еды в фабричном помещении, в котором происходит какой-нибудь процесс труда, и т. д.
Мы видели, что эти мелочные постановления, которые регулируют время, пределы и перерывы работы по-военному, звоном колокола, отнюдь не были продуктом парламентских измышлений. Они постепенно развивались из данных отношений как естественные законы современного способа производства. Формулировка их, официальное признание и провозглашение государством явились результатом длительной классовой борьбы. Одним из ближайших последствий их было то, что практика подчинила и рабочий день взрослых фабричных рабочих тем же самым ограничениям, потому что в большинстве процессов производства необходимо сотрудничество детей, подростков и женщин. Поэтому в общем и целом в период 1844–1847 гг. двенадцатичасовой рабочий день имел общее и единообразное распространение во всех отраслях промышленности, подчинённых фабричному законодательству.
Однако фабриканты допустили такого рода «прогресс» не без компенсации в виде «регресса». По их настояниям палата общин сократила минимальный возраст подлежащих эксплуатации детей с 9 до 8 лет с целью обеспечить для капитала требуемое по всем законам божеским и человеческим «добавочное предложение фабричных детей».[489]
1846–1847 гг. составляют эпоху в экономической истории Англии. Отмена хлебных законов, отмена ввозных пошлин на хлопок и другие сырые материалы, провозглашение свободы торговли путеводной звездой законодательства! Словом, наступало тысячелетнее царство. С другой стороны, чартистское движение и агитация за десятичасовой рабочий день достигли в эти же годы своего высшего пункта. Они нашли союзников в дышавших местью тори. Несмотря на фанатическое сопротивление вероломной армии свободной торговли с Брайтом и Кобденом во главе, билль о десятичасовом рабочем дне, которого добивались так долго, был принят парламентом.
Новый фабричный акт от 8 июня 1847 г. устанавливал, что с 1 июля 1847 г. вступает в силу предварительное сокращение рабочего дня до 11 часов для «подростков» (от 13 до 18 лет) и для всех работниц, а с 1 мая 1848 г. – окончательное ограничение рабочего дня тех же категорий рабочих 10 часами. Во всём остальном этот акт был только некоторым изменением и дополнением к законам 1833 и 1844 годов.
Капитал предпринял предварительный поход с целью воспрепятствовать полному проведению в жизнь акта с 1 мая 1848 года. И притом сами рабочие, будто бы наученные опытом, должны были помочь разрушению своего собственного дела. Момент был выбран удачно.
«Необходимо напомнить, что вследствие ужасного кризиса 1846–1847 гг. среди фабричных рабочих царила большая нужда, так как многие фабрики работали только неполное время, другие совсем остановились. Значительное число рабочих находилось поэтому в самом стеснённом положении, многие были в долгах. Поэтому можно было с достаточной степенью уверенности предположить, что они предпочтут более продолжительный рабочий день, чтобы возместить убытки, понесённые в прошлом, может быть уплатить долги, или выкупить из ломбарда свою мебель, или заменить новыми проданные пожитки, или приобрести новое платье для себя и семьи».[490]
Господа фабриканты попытались усилить естественное действие этих обстоятельств общим понижением заработной платы на 10 %. Это было, так сказать, праздником освящения новой эры свободной торговли. Затем, как только рабочий день был сокращён до 11 часов, последовало дальнейшее понижение заработной платы на 81/3% и потом вдвое большее понижение, как только рабочий день был окончательно сокращён до 10 часов. Поэтому всюду, где только позволяли обстоятельства, произошло понижение заработной платы по крайней мере на 25 %.[491] При таких-то соответственно подготовленных обстоятельствах началась агитация среди рабочих за отмену акта 1847 года. Не брезгали никакими средствами обмана, соблазнов, угроз, но всё было тщетно. Если и удалось собрать полдюжины петиций, в которых рабочие жаловались на «угнетение их этим актом», то сами же петиционеры при устном опросе заявляли, что подписи их были вынуждены. «Они угнетены, это правда, но кем-то другим, а не фабричным актом».[492] Но если фабрикантам не удалось заставить рабочих говорить в желательном для них духе, тем громче они сами кричали от имени рабочих в прессе и в парламенте. Они поносили фабричных инспекторов как своего рода комиссаров Конвента,[493] которые безжалостно приносят несчастных рабочих в жертву своей химере об улучшении мира. Но и этот манёвр не удался. Фабричный инспектор Леонард Хорнер лично и через своих помощников собрал многочисленные свидетельские показания на фабриках Ланкашира. Около 70 % опрошенных рабочих высказались за 10-часовой рабочий день, гораздо менее значительное число за 11-часовой и совсем незначительное меньшинство за старый 12-часовой день.[494]
Другой «любезный» манёвр заключался в том, чтобы заставить взрослых рабочих мужчин работать 12–15 часов, а затем объявить этот факт вернейшим выражением подлинных пролетарских желаний. Но «безжалостный» фабричный инспектор Леонард Хорнер опять оказался тут как тут. Большинство «сверхурочников» заявило, что «они охотно предпочли бы работать по 10 часов за меньшую заработную плату, но у них не было выбора: среди них так много безработных, так много прядильщиков вынуждено работать в качестве простых сучильщиков, что если бы они отказались от удлинения рабочего дня, их места тотчас были бы заняты другими, так что для них вопрос сводился к следующему: или работать более долгое время – или оказаться на мостовой».[495]
Предварительный поход капитала окончился неудачей, и закон о десятичасовом рабочем дне вступил в силу 1 мая 1848 года. Между тем фиаско чартистской партии, вожди которой были заключены в тюрьмы и организация которой была разрушена, поколебало веру рабочего класса Англии в свои силы. Вскоре после этого парижское июньское восстание и его кровавое подавление объединили как в континентальной Европе, так и в Англии под одним общим лозунгом спасения собственности, религии, семьи и общества все фракции господствующих классов: земельных собственников и капиталистов, биржевых волков и лавочников, протекционистов и фритредеров, правительство и оппозицию, попов и вольнодумцев, молодых блудниц и старых монахинь! Рабочий класс был повсюду предан анафеме, подвергся гонениям, был поставлен под действие «закона о подозрительных».[496] Таким образом, господа фабриканты могли не стесняться. Они подняли открытый бунт не только против десятичасового закона, но и против всего законодательства, которое, начиная с 1833 г., стремилось несколько обуздать «свободное» высасывание рабочей силы. Это был бунт в защиту рабства[497] в миниатюре, который более двух лет проводился с циничной бесцеремонностью, с террористической энергией, причём это было тем проще, что взбунтовавшийся капиталист ничем не рисковал, кроме шкуры своего рабочего.
Для понимания последующего необходимо напомнить, что фабричные акты 1833, 1844 и 1847 гг. все три сохраняют свою законную силу, поскольку один не вносит каких-нибудь изменений в другой. что ни один из них не ограничивает рабочего дня рабочих мужчин старше 18 лет и что с 1833 г. пятнадцатичасовой период от 5½ часов утра до 8½ часов вечера оставался законным «днём», в границах которого только и должен был укладываться на предписываемых законом условиях сначала двенадцатичасовой, а позже десятичасовой труд подростков и женщин.
Фабриканты в некоторых местах начали с того, что уволили часть, в некоторых случаях половину, занятых у них подростков и работниц и восстановили взамен почти исчезнувший ночной труд взрослых рабочих мужчин. Закон о десятичасовом рабочем дне, уверяли они, не даёт им иного выхода!.[498]
Второй шаг касался узаконенных перерывов для еды. Послушаем, что говорят фабричные инспектора:
«Со времени ограничения рабочего дня десятью часами фабрикаты утверждают, хотя на практике они ещё и не проводят до конца свои взгляды, что они в достаточной мере исполняют предписание закона, если при работе, например, от 9 часов утра до 7 часов вечера, они дают на еду один час до 9 часов утра и 1/2 часа после 7 часов вечера, предоставляя, таким образом, рабочим 1½ часа на принятие пищи. В некоторых случаях они предоставляют теперь полчаса или целый час на обед, но, в то же время, настаивают на том, что они вовсе не обязаны включать какую бы то ни было часть этих 1½ часов в десятичасовой рабочий день».[499]
Таким образом, господа фабриканты утверждали, будто педантично точные постановления акта 1844 г. относительно времени, предназначенного для еды, дают рабочим только разрешение есть и пить до своего прихода на фабрику и после ухода с неё, т. е. у себя дома! А почему бы рабочим и не обедать до 9 часов утра? Однако королевские юристы решили, что предписанное законом время на еду должно даваться в перерывы действительного рабочего дня и что противозаконно заставлять работать без перерыва 10 часов подряд, с 9 часов утра до 7 часов вечера».[500]
После этих благодушных демонстраций капитал в виде подготовки к бунту сделал шаг, который соответствовал букве закона 1844 г. и, следовательно, был легален.
Конечно, закон 1844 г. воспрещал использовать на работе после 1 часа дня тех детей 8–13 лет, которые работали до 12 часов дня. Но он нисколько не регулировал 6½-часовой труд детей, рабочее время которых начиналось в 12 часов или позже! Поэтому восьмилетние дети, приступившие к работе в 12 часов дня, могли применяться от 12 до 1 часа, что составляет 1 час, от 2 часов до 4 часов пополудни, что составляет 2 часа, и от 5 до 8½ часов вечера, что составляет 3½ часа, итого законных 6½ часов! Или ещё лучше. Чтобы приурочить применение труда детей к труду взрослых рабочих-мужчин, работавших до 8½ часов вечера, фабрикантам стоило только не давать детям работы до 2 часов пополудни, а затем держать их на фабрике без всяких перерывов до 8½ часов вечера!
«А теперь уже прямо признаётся, что в последнее время, вследствие алчного стремления фабрикантов держать машины в ходу дольше 10 часов в сутки, в Англии установилась практика заставлять 8–13-летних детей обоего пола работать, по уходе всех подростков и женщин, с одними взрослыми мужчинами до 8½ часов вечера».[501]
Рабочие и фабричные инспектора протестовали по гигиеническим и моральным соображениям. Но капитал отвечал:
«На голову мою мои поступки
Пусть падают. Я требую суда
Законного, – я требую уплаты
По векселю».[502]
В самом деле, по статистическим данным, представленным в палату общин 26 июля 1850 г., на 15 июля 1850 г. 3742 ребёнка на 257 фабриках, несмотря на все протесты, подвергались этой «практике».[503] Но и этого мало! Рысий глаз капитала открыл, что акт 1844 г. не разрешает пятичасовой работы в дообеденное время без перерыва для отдыха, продолжающегося, по крайней мере, 30 минут, но не предписывает ничего подобного относительно послеобеденной работы. Поэтому он потребовал и добился удовольствия заставлять восьмилетних детей-рабочих не только надрываться над работой, но и голодать непрерывно от 2 часов пополудни до 8½ часов вечера!
«Да, грудь его; так сказано в расписке!»[504][505]
Эта достойная Шейлока приверженность букве закона 1844 г., поскольку он регулирует труд детей, должна была, однако, просто подготовить открытый бунт против этого же самого закона, поскольку он регулирует труд «подростков и женщин». Необходимо напомнить, что уничтожение «неправильной Relaissystem» составляет главную цель и главное содержание этого закона. Фабриканты открыли свой бунт простым заявлением, что пункты акта 1844 г., воспрещающие произвольное использование рабочей силы подростков и женщин в произвольные короткие промежутки пятнадцатичасового фабричного дня, были
«сравнительно безвредными (comparatively harmless) до тех пор, пока рабочее время было ограничено 12 часами. При законе о десятичасовом рабочем дне они являются невыносимой несправедливостью (hardship)».[506]
Поэтому они самым хладнокровным образом объявили инспекторам, что не будут считаться с буквой закона, и намерены ввести старую систему собственной властью.[507] Это будет, мол, в интересах самих же рабочих, сбитых с толку дурными советами, так как
«даст возможность платить им более высокую заработную плату». «Это – единственное средство сохранить при десятичасовом законе промышленное преобладание Великобритании».[508] «Возможно, что при системе смен несколько затруднительно обнаруживать нарушения закона, но что ж из того? (what of that?) Неужели позволительно относиться к великим промышленным интересам этой страны как к второстепенному делу ради того лишь, чтобы несколько облегчить хлопоты (some little trouble) фабричных инспекторов и их помощников?».[509]
Все эти уловки, конечно, нисколько не помогли. Фабричные инспектора начали возбуждать судебные преследования. Но вскоре на министра внутренних дел сэра Джорджа Грея обрушилась такая туча петиций фабрикантов, что в циркуляре от 5 августа 1848 г. он рекомендовал инспекторам «в общем не преследовать нарушений буквы акта, пока не будет доказано, что Relaissystem злоупотребляют таким образом, что подростки и женщины принуждаются работать более 10 часов».
После этого фабричный инспектор Дж. Стюарт разрешил так называемую систему смен в течение пятнадцатичасового фабричного дня для всей Шотландии, где она вскоре расцвела по-прежнему. Английские фабричные инспектора, напротив, заявили, что министру не принадлежит диктаторская власть приостанавливать действие законов, и продолжали судебную процедуру против proslavery rebels [бунтовщиков в защиту рабства].
Но что пользы в привлечении к суду, раз суды, county magistrates,[510] выносили оправдательные приговоры? В этих судах заседали господа фабриканты, чтобы судить самих же себя. Приведём пример. Некий Эскригге, от бумагопрядильной фирмы Кершо, Лиз и K°, представил фабричному инспектору своего округа схему Relaissystem. предназначенную для его фабрики. Получив отказ, он сначала не предпринимал никаких дальнейших шагов. Несколько месяцев спустя некий индивидуум по имени Робинзон, тоже бумагопрядильщик, которому Эскригге был если не Пятницей, то во всяком случае, родственником, предстал перед местным судом в Стокпорте, обвиняемый в том, что ввёл у себя систему смен, тождественную той, которую придумал Эскригге. Заседало четверо судей, в том числе 3 бумагопрядильщика, всё с тем же непременным Эскригге во главе. Эскригге оправдал Робинзона и заявил, что законное для Робинзона является справедливым и для Эскригге. Опираясь на своё собственное решение, получившее силу закона, он тотчас же ввёл эту систему и на своей собственной фабрике.[511]
Конечно, уже самый состав этих судов являлся открытым нарушением закона.[512]
«Такого рода судебные фарсы», – восклицает инспектор Хауэлл, – «вопиют о необходимости положить этому конец… одно из двух: или приспособьте закон к этим приговорам, или же предоставьте выносить решения менее порочному трибуналу, который свои решения сообразует с законом… во всех таких случаях. Приходится страстно желать, чтобы должность судьи была платная!».[513]
Истолкование акта 1848 г. фабрикантами королевские юристы объявляли нелепым, но спасители общества не позволили сбить себя с толку.
«После того как я попытался принудить к исполнению закона, возбудив 10 преследований в 7 различных судебных округах», – сообщает Леонард Хорнер, – «и только в одном случае получил поддержку судей… я нахожу бесполезными дальнейшие преследования за нарушение закона. Та часть акта, которая составлена с целью внести единообразие в рабочие часы… уже не существует для Ланкашира. Притом ни у меня, ни у моих помощников нет решительно никаких средств для того, чтобы убедиться, действительно ли на фабриках, на которых господствует так называемая Relaissystem, не заставляют подростков и женщин работать более 10 часов… В конце апреля 1849 г. уже 114 фабрик в моём округе работали по этому методу, и число их в последнее время стремительно возрастает. В общем они работают теперь 13½ часов, с 6 часов утра до 7½ часов вечера; в некоторых случаях они работают 15 часов, с 5½ часов утра до 8½ часов вечера».[514]
Уже в декабре 1848 г. у Леонарда Хорнера был список 65 фабрикантов и 29 фабричных надзирателей, которые единогласно утверждали, что при этой Relaissystem никакая система контроля не может воспрепятствовать самому широкому распространению чрезмерного труда.[515] То одни и те же дети и подростки переводятся из прядильной мастерской в ткацкую и т. д., то в течение 15 часов они переводятся (shifted) с одной фабрики на другую.[516] Как прикажете контролировать такую систему, «которая злоупотребляет словом смена, чтобы с бесконечным многообразием перетасовывать рабочих, как карты, и чтобы ежедневно так передвигать часы труда и отдыха различных лиц, что одна и та же группа рабочих в полном своём составе никогда не действует на прежнем месте в прежнее время!».[517] Однако совершенно независимо от действительного чрезмерного труда, эта так называемая Relaissystem явилась таким порождением фантазии капитала, какого никогда не превзошёл и Фурье в своих юмористических очерках «courtes séances»;[518] правда, здесь притягательная сила труда превратилась в притягательную силу капитала. Посмотрим на эти схемы, созданные фабрикантами и прославленные благонамеренной прессой как образец того, «что может быть сделано при разумной степени тщательности и методичности» («what a reasonable degree of care and method can accomplish»). Рабочий персонал разделялся иногда на 12–15 категорий, составные части которых, в свою очередь, постоянно сменялись. В продолжение пятнадцатичасового фабричного дня капитал притягивал рабочего то на 30 минут, то на час, потом отталкивал его, чтобы затем снова притянуть его на фабрику и снова оттолкнуть, гоняя его через короткие отрезки времени то туда, то сюда, но не выпуская из-под своей власти, пока десятичасовая работа не будет закончена полностью. Это как на театральной сцене, где одни и те же лица должны попеременно выступать в различных сценах различных актов. Но как актёр принадлежит сцене в течение всего спектакля, так рабочие принадлежали теперь фабрике в течение всех 15 часов, не считая времени на дорогу до фабрики и обратно. Таким образом, часы отдыха превращались в часы вынужденной праздности, которые гнали подростков в кабак, а молодых работниц в публичный дом. Всякая новая выдумка, которую каждый день преподносил капиталист, стремясь держать свои машины в ходу 12 или 15 часов без увеличения рабочего персонала, приводила к тому, что рабочий должен был проглатывать свою пищу урывками в разное время. Во время агитации за десятичасовой рабочий день фабриканты кричали, что рабочий сброд подаёт петиции в надежде получить за десятичасовой труд двенадцатичасовую заработную плату. Теперь они перевернули медаль. Они платили десятичасовую заработную плату за распоряжение рабочими силами в течение двенадцати и пятнадцати часов.[519] В этом-то и было всё дело, это было фабрикантское издание десятичасового закона! Это были всё те же елейные, источающие человеколюбие фритредеры, которые во время агитации против хлебных законов целые 10 лет с точностью до копейки высчитывали рабочим, что при свободном ввозе хлеба было бы совершенно достаточно десятичасового труда, чтобы при средствах, которыми располагает английская промышленность, обогатить капиталистов.[520]