bannerbannerbanner
Капитал. Том первый

Карл Генрих Маркс
Капитал. Том первый

Полная версия

Этот прибыльный метод, как и всё хорошее в этом мире, имеет свои недостатки. Параллельно с накоплением земельной ренты в Ирландии идёт накопление ирландцев в Америке. Ирландец, вытесненный овцами и быками, воскресает по ту сторону океана как фений.[1250] И против старой владычицы морей всё более и более грозно поднимается исполинская юная республика.

Acerba fata Romanes agunt

Scelusque fraternae necis.[1251]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ТАК НАЗЫВАЕМОЕ ПЕРВОНАЧАЛЬНОЕ НАКОПЛЕНИЕ

1. ТАЙНА ПЕРВОНАЧАЛЬНОГО НАКОПЛЕНИЯ

Мы видели, как деньги превращаются в капитал, как капитал производит прибавочную стоимость и как за счёт прибавочной стоимости увеличивается капитал. Между тем накопление капитала предполагает прибавочную стоимость, прибавочная стоимость – капиталистическое производство, а это последнее – наличие значительных масс капитала и рабочей силы в руках товаропроизводителей. Таким образом, всё это движение вращается, по-видимому, в порочном кругу, из которого мы не можем выбраться иначе, как предположив, что капиталистическому накоплению предшествовало накопление «первоначальное» («previous accumulation» по А. Смиту), – накопление, являющееся не результатом капиталистического способа производства, а его исходным пунктом.

Это первоначальное накопление играет в политической экономии приблизительно такую же роль, как грехопадение в теологии: Адам вкусил от яблока, и вместе с тем в род человеческий вошёл грех. Его объясняют, рассказывая о нём как об историческом анекдоте, случившемся в древности. В незапамятные времена существовали, с одной стороны, трудолюбивые и, прежде всего, бережливые разумные избранники и, с другой стороны, ленивые оборванцы, прокучивающие всё, что у них было, и даже больше того. Правда, теологическая легенда о грехопадении рассказывает нам, как человек был осуждён есть свой хлеб в поте лица своего; история же экономического грехопадения раскрывает, как могли появиться люди, совершенно не нуждающиеся в этом. Но это всё равно. Так случилось, что первые накопили богатство, а у последних, в конце концов, ничего не осталось для продажи, кроме их собственной шкуры. Со времени этого грехопадения ведёт своё происхождение бедность широкой массы, у которой, несмотря на весь её труд, всё ещё нечего продать, кроме себя самой, и богатство немногих, которое постоянно растёт, хотя они давным-давно перестали работать. Подобные пошлые сказки пережёвывает, например, в целях оправдания propriété [собственности], г-н Тьер некогда столь остроумным французам, да ещё с торжественно-серьёзной миной государственного мужа. Но раз дело касается вопроса о собственности, священный долг повелевает поддерживать точку зрения детского букваря как единственно правильную для всех возрастов и всех ступеней развития. Как известно, в действительной истории большую роль играют завоевание, порабощение, разбой, – одним словом, насилие. Но в кроткой политической экономии искони царствовала идиллия. Право и «труд» были искони единственными средствами обогащения – всегдашнее исключение составлял, разумеется, «этот год». В действительности методы первоначального накопления – это всё, что угодно, но только не идиллия.

Деньги и товары, точно так же как жизненные средства и средства производства, отнюдь не являются капиталом сами по себе. Они должны быть превращены в капитал. Но превращение это возможно лишь при определённых обстоятельствах, которые сводятся к следующему: два очень различных вида товаровладельцев должны встретиться друг с другом и вступить в контакт – с одной стороны, собственник денег, средств производства и жизненных средств, которому требуется закупить чужую рабочую силу для дальнейшего увеличения присвоенной им суммы стоимости; с другой стороны, свободные рабочие, продавцы собственной рабочей силы и, следовательно, продавцы труда. Свободные рабочие в двояком смысле: они сами не принадлежат непосредственно к числу средств производства, как рабы, крепостные и т. д., но и средства производства не принадлежат им, как это имеет место у крестьян, ведущих самостоятельное хозяйство, и т. д.; напротив, они свободны от средств производства, освобождены от них, лишены их. Этой поляризацией товарного рынка создаются основные условия капиталистического производства. Капиталистическое отношение предполагает, что собственность на условия осуществления труда отделена от рабочих. И как только капиталистическое производство становится на собственные ноги, оно не только поддерживает это разделение, но и воспроизводит его в постоянно возрастающем масштабе. Таким образом, процесс, создающий капиталистическое отношение, не может быть ничем иным, как процессом отделения рабочего от собственности на условия его труда, – процессом, который превращает, с одной стороны, общественные средства производства жизненные средства в капитал, с другой стороны, – непосредственных производителей в наёмных рабочих. Следовательно, так называемое первоначальное накопление есть не что иное, как исторический процесс отделения производителя от средств производства. Он представляется «первоначальным», так как образует предысторию капитала и соответствующего ему способа производства.

Экономическая структура капиталистического общества выросла из экономической структуры феодального общества. Разложение последнего освободило элементы первого.

Непосредственный производитель, рабочий, лишь тогда получает возможность «распоряжаться своей личностью, когда прекращаются его прикрепление к земле и его крепостная или феодальная зависимость от другого лица. Далее, чтобы стать свободным продавцом рабочей силы, который несёт свой товар туда, где имеется на него спрос, рабочий должен был избавиться от господства цехов, от цеховых уставов об учениках и подмастерьях и от прочих стеснительных предписаний относительно труда. Итак, исторический процесс, который превращает производителей в наёмных рабочих, выступает, с одной стороны, как их освобождение от феодальных повинностей и цехового принуждения; и только эта одна сторона существует для наших буржуазных историков. Но, с другой стороны, освобождаемые лишь тогда становятся продавцами самих себя, когда у них отняты все их средства производства и все гарантии существования, обеспеченные старинными феодальными учреждениями. И история этой их экспроприации вписана в летописи человечества пламенеющим языком крови и огня.

Промышленные капиталисты, эти новые властители, должны были, со своей стороны, вытеснить не только цеховых мастеров, но и феодалов, владевших источниками богатства. С этой стороны их возвышение представляется как плод победоносной борьбы против феодальной власти с её возмутительными привилегиями, а также и против цехов и тех оков, которые налагают цехи на свободное развитие производства и свободную эксплуатацию человека человеком. Однако рыцарям промышленности удалось вытеснить рыцарей меча лишь благодаря тому, что они использовали события, к которым они сами были совершенно непричастны. Они возвысились, пользуясь теми же грязными средствами, которые некогда давали возможность римским вольноотпущенникам становиться господами своих патронов.

Исходным пунктом развития, создавшего как наёмного рабочего, так и капиталиста, было рабство рабочего. Развитие это состояло в изменении формы его порабощения, в превращении феодальной эксплуатации в капиталистическую. Для того чтобы понять ход этого процесса, нам нет надобности забираться слишком далеко в прошлое. Хотя первые зачатки капиталистического производства спорадически встречаются в отдельных городах по Средиземному морю уже в XIV и XV столетиях, тем не менее начало капиталистической эры относится лишь к XVI столетию. Там, где она наступает, уже давно уничтожено крепостное право и поблекла блестящая страница средневековья – вольные города.

В истории первоначального накопления эпоху составляют перевороты, которые служат рычагом для возникающего класса капиталистов, и прежде всего те моменты, когда значительные массы людей внезапно и насильственно отрываются от средств своего существования и выбрасываются на рынок труда в виде поставленных вне закона пролетариев. Экспроприация земли у сельскохозяйственного производителя, крестьянина, составляет основу всего процесса. Её история в различных странах имеет различную окраску, проходит различные фазы в различном порядке и в различные исторические эпохи. В классической форме совершается она только в Англии, которую мы поэтому и берём в качестве примера.[1252]

 
2. ЭКСПРОПРИАЦИЯ ЗЕМЛИ У СЕЛЬСКОГО НАСЕЛЕНИЯ

В Англии крепостная зависимость исчезла фактически в конце XIV столетия. Огромное большинство населения[1253] состояло тогда – и ещё больше в XV веке – из свободных крестьян, ведущих самостоятельное хозяйство, за какими бы феодальными вывесками ни скрывалась их собственность. В более крупных господских имениях bailiff (управляющий), некогда сам крепостной, был вытеснен свободным фермером. Наёмные рабочие в земледелии состояли частью из крестьян, употреблявших свободное время на работу у крупных земельных собственников, частью из особого, относительно и абсолютно немногочисленного, класса собственно наёмных рабочих. К тому же даже эти последние фактически были крестьянами, ведущими самостоятельное хозяйство, так как наряду с заработной платой получали коттедж, а также 4 и больше акров пахотной земли. Кроме того, совместно с крестьянами в собственном смысле они пользовались общинными землями, пасли на них свой скот и добывали топливо: дрова, торф и т. п..[1254] Во всех странах Европы феодальное производство характеризуется разделением земли между возможно бо́льшим количеством вассально зависимых людей. Могущество феодальных господ, как и всяких вообще суверенов, определялось не размерами их ренты, а числом их подданных, а это последнее зависит от числа крестьян, ведущих самостоятельное хозяйство.[1255] Поэтому, хотя земля в Англии была разделена после норманского завоевания на гигантские баронства, которые нередко включали в себя до 900 старых англосаксонских лордств каждое, тем не менее она была усеяна мелкими крестьянскими хозяйствами и лишь в отдельных местах между этими последними находились крупные господские поместья. Такие отношения при одновременном расцвете городской жизни, характерном для XV столетия, создали возможность того народного богатства, которое с таким красноречием описывает канцлер Фортескью в своих «Laudibus Legum Angliae», но эти отношения исключали возможность капиталистического богатства.

Пролог переворота, создавшего основу капиталистического способа производства, разыгрался в последнюю треть XV и первые десятилетия XVI столетия. Масса поставленных вне закона пролетариев была выброшена на рынок труда в результате роспуска феодальных дружин, которые, по справедливому замечанию сэра Джемса Стюарта, «везде бесполезно заполняли дома и дворы».[1256] Хотя королевская власть, будучи сама продуктом буржуазного развития, в своём стремлении к абсолютизму насильственно ускоряла роспуск этих дружин, она отнюдь не была его единственной причиной. Крупные феодалы, стоявшие в самом резком антагонизме к королевской власти и парламенту, создали несравненно более многочисленный пролетариат, узурпировав общинные земли и согнав крестьян с земли, на которую последние имели такое же феодальное право собственности, как и сами феодалы. Непосредственный толчок к этому в Англии дал расцвет фландрской шерстяной мануфактуры и связанное с ним повышение цен на шерсть. Старую феодальную знать поглотили великие феодальные войны, а новая была детищем своего времени, для которого деньги являлись силой всех сил. Превращение пашни в пастбище для овец стало лозунгом феодалов. Харрисон в своей работе «Description of England. Prefixed to Holinshed's Chronicles» описывает, какое разрушительное влияние на страну оказывала эта экспроприация мелких крестьян. Но, пишет он, «what care our great incroachers!» («какое дело до этого нашим великим узурпаторам!»). Жилища крестьян и коттеджи рабочих насильственно снесены или заброшены.

«Если мы», – говорит Харрисон, – «возьмём старые описи любого рыцарского имения, то увидим, что исчезли бесчисленные дома и мелкие крестьянские хозяйства; что земля кормит теперь гораздо меньшее количество людей; что многие города пришли в упадок, хотя наряду с этим расцветают новые… Я мог бы рассказать кое-что о городах и деревнях, которые были снесены и превращены в пастбища для овец и от которых остались только помещичьи дома».

Жалобы таких старых хроник всегда преувеличены, но они точно рисуют то впечатление, какое совершавшаяся в то время революция в производственных отношениях произвела на современников. Сравнивая сочинения канцлера Фортескью и Томаса Мора, мы ясно видим ту пропасть, которая отделяет XV век от XVI. По справедливому замечанию Торнтона, английский рабочий класс из своего золотого века без всяких переходных ступеней попал в железный век.

Законодательство было испугано этим переворотом. Оно ещё не стояло на той высоте цивилизации, на которой «Wealt of the Nation» [ «национальное богатство»], т. е. созидание капитала и беспощадная эксплуатация и пауперизация народной массы, считается ultima Thule[1257] всякой государственной мудрости. Бэкон в своей истории царствования Генриха VII говорит:

«В это время» (1489 г.) «умножились жалобы на превращение пахотных земель в пастбища» (для овец и т. д.), «требующие лишь присмотра немногих пастухов; земли, сдаваемые в аренду, пожизненную или погодовую» (погодовой арендой жила значительная часть йоменов), «были превращены в крупные имения. Это привело к упадку народа, а следовательно, к упадку городов, церквей, десятин… Король и парламент с мудростью, достойной изумления, старались излечить это зло… Они приняли меры против истребляющей население узурпации общинных земель (depopulating inclosures) и против истребляющего население пастбищного хозяйства (depopulating pasturage), по пятам следующего за этой узурпацией».

Акт Генриха VII, 1489 г., гл. 19, воспрещает сносить крестьянские дома, к которым принадлежит не менее 20 акров земли. Акт, изданный в 25-й год царствования Генриха VIII, возобновляет этот закон. Там говорится, между прочим, что «значительное число арендных земель и большие стада скота, в особенности овец, скопляются в немногих руках, вследствие чего земельные ренты очень возросли, а обработка пашни (tillage) пришла в большой упадок, церкви и дома снесены и поразительно громадные массы людей лишились возможности содержать себя и свои семьи».

Закон предписывает поэтому восстановить запущенные дворы, устанавливает соотношение между пашней и пастбищем и т. д. Один акт 1533 г. скорбит о том, что многие собственники имеют до 24 000 овец, и ограничивает допустимое число двумя тысячами.[1258] Одинаково бесплодны были и народные жалобы и законы против экспроприации мелких фермеров и крестьян, издававшиеся в течение 150 лет, начиная с эпохи Генриха VII. Тайну их бесплодности непреднамеренно выдал нам сам Бэкон.

«В акте Генриха VII», – пишет он в своих «Essays, civil and moral», глава 29, – «глубоким и достойным удивления было то, что он создавал земледельческие хозяйства и дворы определённой нормальной величины, т. е. удерживал за ними такое количество земли, при котором они могли давать подданных, достаточно обеспеченных и не находящихся в рабской зависимости, при котором, с другой стороны, плуг держали руки самого собственника, а не наёмника» («to keep the plough in the hand of the owners and not hirelings»).[1259]

 

Но капиталистическая система, наоборот, требовала именно рабского положения народных масс, превращения их самих в наёмников и превращения средств их труда в капитал. В течение этого переходного периода законодательство старалось также закрепить минимум 4 акра земли за каждым коттеджем сельского наёмного рабочего и воспрещало последнему принимать в свой коттедж жильцов. Ещё в 1627 г., при Карле I, Роджер Крокер из Фонтмилла был осуждён за то, что выстроил в своём имении Фонтмилл коттедж и не отвёл для него 4 акров земли; ещё в 1638 г., при Карле I, была назначена королевская комиссия с целью добиться соблюдения старых законов, в особенности закона о 4 акрах земли; ещё Кромвель запретил в радиусе 4 миль от Лондона строить дома, при которых не было бы 4 акров земли. Ещё в первую половину XVIII века сельскохозяйственный рабочий жаловался в суд, если к его коттеджу не отводилось от 1 до 2 акров. А теперь он счастлив, если при коттедже имеется маленький огородик или невдалеке от него можно снять несколько квадратных сажен земли.

«Земельные собственники и арендаторы действуют здесь рука об руку», – говорит д-р Хантер. – «Несколько акров при коттедже сделали бы рабочего слишком независимым».[1260]

Насильственная экспроприация народных масс получила новый страшный толчок в XVI столетии в связи с Реформацией и. сопровождавшим её колоссальным расхищением церковных имений. Ко времени Реформации католическая церковь была феодальной собственницей значительной части земли в Англии. Уничтожение монастырей и т. д. превратило в пролетариат их обитателей. Сами церковные имения были в значительной своей части подарены хищным королевским фаворитам или проданы за бесценок спекулирующим фермерам и горожанам, которые массами сгоняли с них их старых наследственных арендаторов и соединяли вместе хозяйства последних. Гарантированное законом право обедневших земледельцев на известную часть церковной десятины было у них молчаливо отнято.[1261] «Pauper ubique jacet»,[1262] – воскликнула королева Елизавета после одного путешествия по Англии. На 43 году её царствования правительство вынуждено было, наконец, официально признать пауперизм, введя налог в пользу бедных.

«Авторам этого закона было стыдно открыто высказать его мотивы, и потому вопреки всем обычаям он вышел в свет без всякой преамбулы» (пояснительного предисловия).[1263]

Акт, изданный в 16-й год царствования Карла I, 4, объявил этот закон постоянным, и лишь в 1834 г. ему была придана новая, более строгая форма.[1264] Эти непосредственные последствия

Реформации не были, однако, самым важным её результатом. Церковная собственность составляла религиозную твердыню традиционных отношений земельной собственности. С падением этой твердыни не могли устоять и эти отношения.[1265]

Ещё в последние десятилетия XVII века йомены, независимые крестьяне, были многочисленнее, чем класс арендаторов. Они были главной силой Кромвеля и, даже по признанию Маколея, представляли выгодный контраст по сравнению с кутилами-дворянчиками и их слугами, сельскими попами, на обязанности которых лежало покрывать брачным венцом грехи отставных барских любовниц. Даже и наёмные сельские рабочие были всё ещё совладельцами общинной собственности. Приблизительно к 1750 г. исчезают йомены,[1266] а в последние десятилетия XVIII столетия исчезают всякие следы общинной собственности земледельцев. Мы оставляем здесь в стороне чисто экономические пружины аграрной революции. Нас интересуют её насильственные рычаги.

Во время реставрации Стюартов земельные собственники провели в законодательном порядке ту узурпацию, которая на континенте совершилась везде без всяких законодательных околичностей. Они уничтожили феодальный строй поземельных отношений, т. е. сбросили с себя всякие повинности по отношению к государству, «компенсировали» государство при помощи налогов на крестьянство и остальную народную массу, присвоили себе современное право частной собственности на поместья, на которые они имели лишь феодальное право, и, наконец, октроировали сельским рабочим Англии законы о поселении («laws of settlement»), которые, mutatis mutandis [с соответствующими изменениями], оказали на английских земледельцев такое же влияние, как указ татарина Бориса Годунова на русское крестьянство.[1267]

«Glorious Revolution» (славная революция)[1268] вместе с Вильгельмом III Оранским[1269] поставила у власти наживал из землевладельцев и капиталистов. Они освятили новую эру, доведя до колоссальных размеров то расхищение государственных имуществ, которое до сих пор практиковалось лишь в умеренной степени. Государственные земли отдавались в дар, продавались за бесценок или же присоединялись к частным поместьям путём прямой узурпации.[1270] Всё это совершалось без малейшего соблюдения норм законности. Присвоенное таким мошенническим способом государственное имущество наряду с землями, награбленными у церкви, поскольку они не были снова утеряны во время республиканской революции, и составляют основу современных княжеских владений английской олигархии.[1271] Капиталисты-буржуа покровительствовали этой операции между прочим для того, чтобы превратить землю в предмет свободной торговли, расширить область крупного земледельческого производства, увеличить прилив из деревни поставленных вне закона пролетариев и т. д. К тому же новая земельная аристократия была естественной союзницей новой банкократии, этой только что вылупившейся из яйца финансовой знати, и владельцев крупных мануфактур, опиравшихся в то время на покровительственные пошлины. Английская буржуазия защищала здесь лишь свои собственные интересы и с этой точки зрения поступала столь же правильно, как и шведские горожане, которые, наоборот, соединившись со своим экономическим оплотом – крестьянством, поддерживали королей, насильственно отбиравших у олигархии награбленные ею коронные земли (начиная с 1604 г. и затем позднее, при Карле X и Карле XI).

Общинная собственность – совершенно отличная от государственной собственности, о которой только что шла речь, – была старогерманским институтом, сохранившимся под покровом феодализма. Мы уже видели, что насильственная узурпация её, сопровождаемая обыкновенно превращением пашни в пастбище, началась в конце XV и продолжалась в XVI веке. Однако в те времена процесс этот совершался в форме отдельных индивидуальных насилий, с которыми законодательство тщетно боролось в течение 150 лет. В XVIII столетии обнаруживается прогресс в том отношении, что сам закон становится орудием грабежа народной земли, хотя попутно крупные фермеры применяют и свои собственные маленькие методы.[1272] Парламентской формой этого грабежа являются «Bills for Inclosures of Commons» (законы об огораживании общинной земли), т. е. декреты, при помощи которых лендлорды сами себе подарили народную землю на правах частной собственности, – декреты, экспроприирующие народ. Сэр Ф. М. Идеи, пытающийся изобразить общинную собственность как частную собственность крупных земельных собственников, заступивших место феодалов, сам опровергает свою хитроумную адвокатскую речь, требуя «общего парламентского акта об огораживании общинных земель», признавая, следовательно, что для их превращения в частную собственность необходим парламентский государственный переворот и, с другой стороны, настаивая на законодательном «возмещении убытков» экспроприированных бедняков.[1273]

Когда место независимых йоменов заняли tenants-at-will – мелкие фермеры, арендовавшие землю погодно, сброд людей, рабски приниженных и зависящих от произвола лендлорда, то систематическое расхищение общинных земель наряду с грабежом государственных имуществ особенно помогло образованию тех крупных ферм, которые в XVIII веке назывались капитальными фермами[1274] или купеческими фермами;[1275] эти же причины способствовали превращению сельского населения в пролетариат, его «высвобождению» для промышленности.

Для XVIII века не было ещё в такой степени ясно, как для XIX, что национальное богатство тождественно с народной бедностью. Отсюда энергичнейшая полемика в экономической литературе того времени относительно «огораживания общинных земель». Из огромного материала, лежащего передо мной, я приведу только немногие места, особенно ярко иллюстрирующие положение того времени.

«Во многих приходах Хартфордшира», – пишет одно возмущённое перо, – «24 фермы по 50–150 акров в каждой соединены в 3 фермы».[1276] «В Нортгемптоншире и Лестершире очень распространилось огораживание общинных земель, и большинство новых лордств, образовавшихся благодаря огораживанию, превращено в пастбища; вследствие этого во многих лордствах не распахивается и 50 акров, хотя раньше распахивалось до 1 500 акров… Развалины стоявших здесь некогда жилых домов, сараев, конюшен и т. д.» – вот единственные следы, оставшиеся от прежних жителей. «В некоторых местах от ста домов и семей осталось всего… 8 или 10… В большинстве приходов, где огораживание началось всего 15 или 20 лет тому назад, сохранились лишь очень немногие из тех земельных собственников, которые обрабатывали землю раньше, когда поля ещё не были огорожены. Далеко не редки случаи, когда 4 или 5 богатых скотоводов узурпируют большие недавно огороженные лордства, которые раньше находились в руках 20–30 фермеров и такого же количества мелких собственников и других жителей. Все они с их семьями изгнаны из своих владений, вместе с ними изгнано и много других семей, которые находили у них работу и пропитание».[1277]

Под предлогом огораживания лендлорды захватывали не только пустующие соседние земли, но зачастую также и земли, обрабатываемые сообща или отдельными лицами, арендующими их у общины за определённую плату.

«Я говорю здесь об огораживании открытых до того времени полей и земель, которые уже были обработаны. Даже авторы, защищающие огораживания, признают, что вследствие огораживаний усиливается монопольное положение крупных ферм, повышаются цены на жизненные средства и сокращается население… Даже огораживание пустошей, в том виде, как оно практикуется в настоящее время, лишает бедняков части их средств существования и увеличивает фермы и без того уже слишком крупные».[1278] «Если земля», – пишет доктор Прайс, – «попадает в руки немногих крупных фермеров, то мелкие фермеры» (которых он раньше характеризовал как «массу мелких собственников и фермеров, обеспечивающих себя и свои семьи продуктами обрабатываемой ими земли, овцами, которые содержатся на общинной земле, птицей, свиньями и т. д., так что им почти не приходится покупать средства существования на рынке») «превращаются в людей, вынужденных добывать себе средства к существованию трудом на других и покупать всё, что им нужно, на рынке… Выполняется, быть может, больше труда, так как больше принуждают к труду…

Города и мануфактуры будут расти, потому что туда сгоняется всё большее количество людей, вынужденных искать себе занятий. Вот те результаты, к которым неизбежно должна приводить концентрация ферм и к которым она действительно приводит в нашем королевстве в течение уже столь многих лет».[1279]

Общие последствия огораживаний он резюмирует следующим образом:

«В общем, положение низших классов народа ухудшилось почти во всех отношениях, мелкие землевладельцы и фермеры низведены до уровня подёнщиков и наёмников; в то же время добывать средства к жизни в этом положении им стало труднее».[1280]

Действительно, захват общинной земли и сопровождавшая его революция в земледелии отразились так резко на положении сельскохозяйственных рабочих, что, по словам самого Идена, заработная плата их в 1765–1780 гг. стала падать ниже минимума, вследствие чего её приходилось дополнять из средств официальной благотворительности. Их заработной платы, говорит он, «хватало лишь для удовлетворения абсолютно необходимых жизненных потребностей».

Послушаем теперь одного защитника огораживаний и противника д-ра Прайса.

«Неправилен вывод, будто страна обезлюдела, поскольку население не расточает более свой труд на открытых полях… Если после превращения мелких крестьян в людей, вынужденных работать на других, приведено в движение большее количество труда, то это только выгодно и желательно для нации» (к которой претерпевшие превращение крестьяне, разумеется, не относятся) «…Продукта получается больше, если их комбинированный труд применяется на одной ферме: таким путём создаётся излишек для мануфактур и, следовательно, число мануфактур – этих золотых россыпей нашей страны – возрастает соответственно количеству производимого хлеба».[1281]

Сэр Ф. М. Иден, человек торийской окраски и «филантроп», даёт нам, между прочим, образчик того стоического спокойствия духа, с которым экономисты рассматривают самые наглые нарушения «священного права собственности» и самые грубые насилия над личностью, если они требуются для того, чтобы заложить основы капиталистического способа производства. Бесконечный ряд грабежей, жестокостей и измывательств, сопровождавший насильственную экспроприацию народа начиная с последней трети XV и до конца XVIII столетия, приводит его лишь к следующему «весьма удобному» заключительному размышлению:

«Необходимо было установить надлежащую (due) пропорцию между пашней и пастбищем. Ещё в течение всего XIV и большей части XV столетия один акр пастбищ приходился на 2, 3 и даже 4 акра пашни. В середине XVI столетия пропорция эта изменилась так, что 2 акра пастбищ стали приходиться на 2, позднее на 1 акр пашни, пока, наконец, не была достигнута правильная пропорция: 3 акра пастбища на один акр пашни».

В XIX веке исчезло, конечно, и самое воспоминание о связи между земледельцем и общинной собственностью. Не говоря уже о позднейшем времени, сельское население не получило ни копейки вознаграждения за те 3 511 770 акров общинной земли, которые были у него отняты между 1801 и 1831 гг. и подарены лендлордам парламентом, состоящим из лендлордов.

Наконец, последним крупным процессом экспроприации земли у земледельцев является так называемая «Clearing of Estates» («очистка имений» – в действительности очистка их от людей). «Очистка» представляет собой кульминационный пункт всех рассмотренных выше английских методов экспроприации. Выше мы видели, что уже не оставалось независимых крестьян, которых можно было бы вымести, и дело теперь доходит до «очистки» земли от коттеджей, так что сельскохозяйственные рабочие уже не находят себе необходимого места для жилья на обрабатываемой ими земле. Что такое «Clearing of Estates» в собственном смысле, мы можем узнать, лишь обратившись к горной Шотландии, этой обетованной земле современных романов. Там процесс этот отличается своим систематическим характером, широтой масштаба, при котором он совершается разом (в Ирландии лендлорды сносят по нескольку деревень одновременно; в горной Шотландии сразу «очищаются» земельные площади по величине равныегерманским герцогствам), и, наконец, особой формой экспроприируемой земельной собственности.

1250Фении – мелкобуржуазные ирландские революционеры. Первые фенианские организации возникли в 1857 г. в Ирландии и в США, где они объединяли эмигрантов ирландского происхождения. Программа и деятельность фениев отражали протест народных масс Ирландии против английского колониального гнёта. Фении выдвигали требования национальной независимости для своей страны, установления демократической республики, превращения крестьян-арендаторов в собственников обрабатываемой ими земли и другие. Свою политическую программу они рассчитывали осуществить с помощью вооружённого восстания. Однако их заговорщическая деятельность была безуспешной. В конце 60-х годов фении подверглись массовым репрессиям. В 70-х годах движение пришло в упадок.
1251«Acerba fata Romanos agunt scelusque fraternae necis» («Суровая судьба и злодейское братоубийство преследуют римлян») – Гораций. Эпод 7.
1252В Италии, где капиталистическое производство развилось раньше всего, раньше всего разложились и крепостные отношения. Крепостной освобождается здесь прежде, чем он успел обеспечить за собой какое-либо право давности на землю. Поэтому освобождение немедленно превращает его в поставленного вне закона пролетария, который к тому же тотчас находит новых господ в городах, сохранившихся по большей части ещё от римской эпохи. После того как революция мирового рынка с конца XV столетия(Под революцией мирового рынка здесь подразумевается резкое падение с конца XV столетия роли Генуи, Венеции и других городов Северной Италии в транзитной торговле, происшедшее в результате великих географических открытий того времени: открытия Кубы, Гаити и Багамских островов, материка Северной Америки, морского пути в Индию вокруг южной оконечности Африки и, наконец, материка Южной Америки.) уничтожила торговое преобладание Северной Италии, началось движение в обратном направлении. Рабочие массами вытеснялись из городов в деревню и там положили начало неслыханному расцвету мелкой земледельческой культуры, организованной по типу садоводства.
1253«Мелкие земельные собственники, которые своими руками обрабатывали свои собственные поля и довольствовались скромным благосостоянием… составляли тогда гораздо более значительную часть нации, чем теперь… Не менее 160 000 земельных собственников, составлявших вместе с семьями, вероятно, более одной седьмой всего населения, жили обработкой своих мелких freehold-участков» (freehold – полная собственность на землю), «Средний доход этих мелких землевладельцев оценивается в 60–70 фунтов стерлингов. Высчитано, что лиц, обрабатывавших собственную землю, было больше, чем арендаторов чужой земли» (Macaulay. «History о England», 10th ed. London, 1854, v. I, p. 333, 334). Ещё в последнюю треть XVII столетия 4/5 англичан занимались земледелием (там же, стр. 413). – Я цитирую Маколея, потому что он, как систематический фальсификатор истории, по возможности «замазывает» такого рода факты.
1254Не следует забывать, что даже крепостные не только являлись собственниками, – правда, обязанными платить оброк, – небольших участков земли, примыкавших к их дворам, но и совладельцами общинной земли. «Крестьянин там» (в Силезии) – «крепостной». Тем не менее эти крепостные владеют общинными землями. «До сих пор не удалось склонить силезцев к разделу общинных земель, тогда как в Неймарке уже не осталось деревни, где бы этот раздел не был осуществлён с величайшим успехом» (Mirabeau. «De la Monarchic Prussienne». Londres, 1788, t. II, p. 125, 126).
1255Япония с её чисто феодальной организацией землевладения и с её широко развитым мелкокрестьянским хозяйством даёт гораздо более верную картину европейского средневековья, чем все наши исторические книги, проникнутые по большей части буржуазными предрассудками. Быть «либеральным» за счёт средневековья чрезвычайно удобно.
1256J. Steuart. «An Inquiry into the Principles of Political Oeconomy». Vol. I, Dublin, 1770, p. 52.
1257– буквально: крайней Фулой; здесь это выражение употребляется в смысле: крайний предел. (Фула – островная страна, находившаяся, по представлению древних, на крайнем севере Европы.) Ред
1258В своей «Утопии» Томас Мор говорит об удивительной стране, где «овцы пожирают людей» («Utopia», transl. Robinson, ed. Arber, London, 1869, p. 41).
1259Бэкон разъясняет связь, существующую между свободным зажиточным крестьянством и хорошей пехотой. «Для поддержания могущества и нравов в королевстве было в высшей степени важно сохранить достаточные размеры аренды, чтобы обеспечить безбедное существование здоровым способным людям и закрепить большую часть земли королевства во владении йоменов, т. е. людей, занимающих среднее положение между благородными и коттерами (cottagers) и батраками… Ибо все наиболее компетентные знатоки военного дела согласны между собой в том… что главную силу армии составляет инфантерия, или пехота. Но чтобы создать хорошую инфантерию, необходимы люди, которые выросли не в рабстве и нищете, а на свободе и в обстановке известного благосостояния. Поэтому, если в государстве главное значение имеют дворяне и высшее общество, а сельское население и пахари состоят лишь из рабочих или батраков, а также из коттеров, т. е. нищих, владеющих хижинами, то при таких условиях возможно иметь хорошую конницу, но отнюдь не хорошую, стойкую пехоту… Мы видим это во Франции и Италии и в некоторых других иностранных землях, где действительно всё население состоит из дворянства и нищих крестьян… так что они вынуждены применять для своих пехотных батальонов наёмные банды швейцарцев и т. п., откуда и проистекает, что эти нации имеют многочисленное население, но мало солдат» («The Reign of Henry VII etc. Verbatim Reprint from Rennet's England, ed. 1719». London, 1870, p. 308).
1260Д-р Хантер в «Public Health. 7th Report 1864». London, 1865, p. 134. «Количество земли, предписываемое» (старыми законами), «рассматривается теперь как слишком значительное для рабочих и даже способное превратить их в мелких фермеров» (George Roberts. «The Social History of the People of the Southern Counties of England in Past Centuries». London, 1856, p. 184, 185).
1261«Право бедных на часть церковной десятины прямо установлено древними статутами» (J. D. Tuchett, цит. соч., т. II, стр. 804, 805).
1262«Pauper ubique facet» («Везде бедняки обездолены») – слова из сочинения Овидия «Фасты», книга первая, стих 218.
1263William Cobbett. «A History of the Protestant Reformation», § 471.
1264Как проявлялся при этом протестантский «дух», видно между прочим из следующего. Несколько земельных собственников и зажиточных фермеров на юге Англии, собравшись и совместно пораскинув мозгами, выработали десять вопросов относительно того, как всего правильнее толковать елизаветинский закон о бедных. Эти вопросы они подали на заключение знаменитому юристу того времени доктору права Снигге (впоследствии при Якове I – судья). «Девятый вопрос гласит: Некоторые богатые фермеры прихода придумали мудрый план, при помощи которого может быть устранено всякое замешательство при выполнении акта. Они предлагают построить в приходе тюрьму. Каждому бедному, который не согласится подвергнуться заключению в означенной тюрьме, должно быть отказано в помощи. Далее, соседние селения должны быть оповещены, что если там найдётся какое-либо лицо, склонное нанять бедных этого прихода, то пусть оно присылает в определённый день запечатанное прошение с указанием самой низкой цены, за которую оно согласно взять к себе и содержать наших бедных. Авторы этого плана думают, что в соседних графствах имеются лица, не желающие работать и не обладающие достаточным состоянием или кредитом, чтобы взять в аренду землю или корабль и таким образом жить не трудясь („so as to live without labour“). Такие лица могли бы сделать приходу очень выгодные предложения. Если же и будет случаться порою, что бедные, отданные на попечение нанимателя, погибнут, то грех падёт на голову последнего, так как приход исполнил свой долг по отношению к этим бедным. Мы опасаемся, однако, что настоящий акт не допускает подобного рода мудрых мероприятий (prudential measure), но вы должны знать, что все остальные фригольдеры нашего и соседних графств присоединятся к нам и побудят своих представителей в палате общин внести законопроект, разрешающий подвергать бедных тюремному заключению и принудительным работам, так чтобы ни один человек, не согласный подвергаться заключению, не имел права на вспомоществование. Это, надеемся мы, отобьёт у лиц, впавших в нищету, охоту просить вспомоществование» («will prevent persons in distress from wanting relief») (R. Blahey. «The History of Political Literature from the Earliest Times». London, 1855, v. II, p. 84, 85). – В Шотландии крепостное право было уничтожено на несколько столетий позже, чем в Англии. Ещё в 1698 г. Флетчер из Солтуна заявил в шотландском парламенте: «Нищих в Шотландии насчитывается не менее 200 000. Единственное средство против этого, которое я, республиканец в принципе, могу предложить, – это восстановление крепостного права и превращение в рабов всех тех, кто неспособен самостоятельно обеспечить своё существование». Так же говорит и Иден в книге «The State of the Poor», v. I, ch. I, p. 60, 61: «Свобода земледельцев порождает пауперизм. Мануфактуры и торговля – вот истинные родители наших бедных». Иден и цитированный выше шотландский «республиканец в принципе» ошибаются лишь в одном: земледелец сделался пролетарием или паупером не потому, что было уничтожено крепостное право, а потому, что была уничтожена его собственность на землю. – Во Франции, где экспроприация совершилась иным способом, английскому закону о бедных соответствуют Муленский ордонанс 1566 г. и эдикт 1656 года.
1265Г-н Роджерс, хотя он был в то время профессором политической экономии в Оксфордском университете, этом центре протестантской ортодоксии, подчёркивает в своём предисловии к «History of Agriculture» факт пауперизации народных масс вследствие Реформации.
1266«A Letter to Sir Т. С. Bunbury, Brt.: On the High Price of Provisions». By a Suffolk Gentleman. Ipswich, 1795, p. 4. Даже фанатичный защитник крупного фермерства, автор «Inquiry into the Connection between the Present Price of Provision and the Size of Farms etc.». London, 1773, p. 139, говорит: «Я больше всего скорблю… об исчезновении наших йоменов, этой категории людей, которые действительно поддерживали независимость нашей нации; мне грустно видеть, что земли их находите теперь в руках монополистов-лордов и сдаются в аренду мелким фермерам на условиях не намного лучших, чем для вассалов, причём эти фермеры при первом же злосчастном случае могут быть прогнаны».
1267Очевидно, имеется в виду указ о сыске беглых крестьян, изданный в 1597 г. в царствование Федора Ивановича, когда фактическим правителем России был Борис Годунов. В соответствии с этим указом крестьяне, бежавшие от непосильного гнёта и кабалы помещиков, подлежали в течение пяти лет розыску и принудительному возвращению их прежним хозяевам
1268Название «славной революции» в английской буржуазной историографии получил государственный переворот 1688 г., в результате которого в Англии была установлена конституционная монархия, основанная на компромиссе между землевладельческой аристократией и крупной буржуазией.
1269О моральном облике этого буржуазного героя даёт представление следующее: «Обширные земли в Ирландии, подаренные в 1695 г. леди Оркни, – вот общеизвестный образчик того, как сильна была любовь короля и как велико влияние леди… Любезные услуги леди Оркни по всей вероятности были – foeda labiorum ministeria [грязные услуги любви]». (В коллекции рукописей, собранной Слооном, в Британском музее, № 4224. Рукопись озаглавлена: «The Charakter and Behaviour of King William, Sunderland etc. as represented in Original Letters to the Duke of Shrewsbury from Somers, Halifax, Oxford, Secretary Vernon etc.». Она полна курьёзов.)
1270«Незаконное отчуждение коронных земель, частью путём продажи, частью путём дарения, составляет скандальную главу английской истории… гигантское надувательство нации (gigantic fraud on the nation)» (F. W. Newman. «Lectures on Political Economy». London, 1851, p. 129, 130). {Подробные данные относительно того, как крупные землевладельцы современной Англии приобрели свои владения, см. в [Evans, N. R.] «Our old Nobility». By Noblesse Oblige. London, 1879. Ф. Э.}
1271См., например, памфлет Э. Бёрка (Имеется в виду вышедший в 1796 г. в Лондоне памфлет: «A Letter from the Right Honourable Edmund Burke to a Noble Lord, on the Attacks made upon him and his Pension, in the House of Lords, by the Duke of Bedford, and the Earl of Lauderdale, Early in the present Sessions of Parliament» («Письмо достопочтенного Эдмунда Бёрка благородному лорду по поводу упрёков, сделанных в его адрес и в отношении его пенсии герцогом Бедфордом и графом Лодерделем в палате лордов в начале нынешней сессии парламента») о герцогском доме Бедфордов, отпрыском которого является лорд Джон Рассел, «the tomtit of liberalism» [ «птичка-невеличка либерализма»].
1272«Фермеры запрещают коттерам держать какие бы то ни было живые существа, кроме них самих, под тем предлогом, что, если бы у них были скот и птица, они стали бы воровать корм у фермеров. Они говорят также: если хочешь, чтобы коттер был трудолюбив, держи его в бедности. В действительности всё дело сводится к толу, что фермеры узурпируют таким образом все права на общинные земли» («A Political Inquiry into the Consequences of Enclosing Waste Lands». London, 1785, p. 75).
1273Eden, цит. соч., предисловие.
1274«Capital farms» («Two Letters on the Flour Trade and the Dearness of Corn». By a Person in Business. London, 1767, p. 19, 20)
1275«Merchant-farms» («An Enquiry into the Causes of the Present High Price or Provisions». London, 1767, p. Ill, примечание). Автором этой хорошей работы, выпущенной в свет анонимно, является священник Натаниел Форстер.
1276Thomas Wright. «A short address to the Public on the Monopoly of large farms», 1779, p. 2, 3.
1277Rev. Addington. «Inquiry into the Reasons for and against Inclosing Open Fields». London, 1772, p. 37–43, passim.
1278Dr. R. Price. «Observations on Reversionary Payments», 6 ed. By W. Morgan. London, 1803, v. II, p. 155. Прочтите Форстера, Аддингтона, Кента, Прайса и Джемса Андерсона и сравните с ними жалкую сикофантскую болтовню Мак-Куллоха в его каталоге: «The Literature of political Economy». London, 1845.
1279Dr. R. Price, цит. соч., стр. 147.
1280Там же, стр. 159. Это напоминает Древний Рим. «Богатые овладели большей частью неразделённых земель. Полагаясь на благоприятно сложившиеся для них условия того времени, они не боялись, что земли эти будут у них отобраны обратно, и потому покупали расположенные по соседству участки бедняков, частью с согласия последних, частью же брали их силой, так что теперь они стали распахивать сразу очень обширные площади вместо разбросанных полей. При этом для земледельческих работ и скотоводства они употребляли рабов, так как свободные люди были бы взяты на военную службу и, следовательно, не могли бы у них работать; обладание рабами приносило им крупную выгоду ещё и потому, что вследствие освобождения от военной службы рабы могли беспрепятственно размножаться и имели много детей. Таким образом сильные люди сосредоточили в своих руках все богатства, и вся страна кишела рабами. Италийцев же становилось всё меньше из-за свирепствовавшей среди них нищеты, налогов и военной службы. А когда наступали мирные времена, они были осуждены на полную бездеятельность, так как богатые владели всей земле! и вместо свободных людей использовали рабов для возделывания земли» (Appian. «Römische Bürgerkriege», I, 7). Это место относится к эпохе, предшествовавшей закону Лициния 201. Военная служба, так сильно ускорившая разорение римского плебса, для Карла Великого была главным средством быстрого превращения свободных немецких крестьян в феодально зависимых и крепостных.
1281[J. Arbuthnot.] «An Inquiry into the Connection between the Present Price of Provisions etc.», p. 124, 129. Подобные же рассуждения, но с противоположной тенденцией, мы находим у другого автора: «Рабочие изгнаны из своих коттеджей и вынуждены устремиться в города в поисках занятий, – но при этом получается больше прибавочного продукта, и таким образом капитал возрастает» ([R. B. Seeley.] «The Perils of the Nation», 2nd ed. London, 1843, p. XIV).
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53  54  55  56  57  58  59 
Рейтинг@Mail.ru