Кирилл Геннадиевич Станишевский
Квадролиум – Космическая роза
Мы завертим жаркий вихрь вверх,
Пусть уносит в синь небесную,
И в мерцании ночных камней,
На дне ручьёв вселенских,
Да встретятся алмазы наших дней,
Их сохраним, в память уложа на веки.
Ласточки играют с песней, вьются в волнах омываясь золотом Солнца, издалека прилетели помыслы о них, озорные летуньи морские, посвистывают, почирикивают о своём птичьем, должно быть о гнёздах, о перелётах, об оттепели, что однажды была и была неоднократно забыта, ведь жара плавит образы, неутомимый ветер и какой-то вымысел поэтов, и какой-то замысел заветов.
– О, богиня, вы всюду и вас нет, я с вами навеки,
Вас не мог ли видеть? Вас не мог ли позабыть? Исконно робкую милость, незримую нить событий,
О, насколько же вы прекрасны, милая! О, как же вы, в сим изяществе лилий зарева дивного, чарующей поспелью смогли в свет нещадный выйти, сам свет изумив?
Мой взгляд словно цепи, словно плетни прикованы, привязаны,
Не смею лишь выйти из берегов ваших, не смею из почвы взойти, я в ожидании сигнала, весточки, писем сотканных грацией нежной руки,
Мне ничего не важно, я сам себе неважен, я здесь и отдан порывам неведомым,
Может быть не буду вашим, может быть и вы моей, но в мире ведь всё наше, там, где миром этим мы явились счесть,
Мой взор плывёт вдоль берега журчащего, выхватывает в нём дивный цвет, подобно незримому порогу,
Переступая который в каждом впервые исходящем стихе.
Общайтесь, люди, общайтесь стихами!
Это есть крайний эвфемизм,
Самые большие секреты остаются неслыханными,
Я утонул, я утонул в любви, моей исщербленностью вымерено, эта роскошная порука скитальчески ускользая по небыли, всё забывая, будто ничего и нету, этот мир безпросветный словно катится по мне.
Зачем же, зачем? А может будет вершение правды?
И вы не слышали главного, этой песни, которую услышать ещё негде,
Музыка, пожалуй, возникни, я призываю вопия сего бытия,
Возрыдает симфония настырная созвучием резонирующих мембран,
Возможно вы угадали случай,
Ведь вы же есть, ведь вы же необъятна,
Небесной далью изгнаний стремились и видали рыдания пред виселицей,
Спадали жизни доколе судьбы прониклись насколько пронизывались обстоятельствами,
Вы здесь и звенья ссыпающихся оков звучащих,
Вы слышите? А может слышали?
И пусть уносит собой безграничное в каждый миг фатальный!
Ну как, и вы возникли сим?
Почувствуйте свободу, вездесущую явь!
И непробудный сон, и неведомая мысль, вновь рассекает бремя быта смыслом, посмертно и пожизненно, и скучно, и не заскучаешь, стон неслыханной мольбы и чаяния,
Где я, где вы, никому сие неведомо, мой бог не раздаёт секреты, моя богиня никому не принадлежит, их ведь словно нет, все святыни тщательно сокрыты от безалаберных укоров и безучастных бредней, и в данной последовательности событий меня словно ещё не было, так никого не ждёт паромная пристань, но однажды судно приходит.
Не тщетность ль? Да нет, безподобно и немыслимо!
Люди оглянувшись всей толпой, повыкатывали очи, и вздымая руки под неодолимой высотой между прочим, дирижировали каждый своим хором, каждый своей симфонией.
Что за площадь, что за базар? Откуда столько дивных всплесков из шлепков ладоней? Да каково вам иллюстрирующим быт и непокорность наделять сей шум и гам довольством?
Мне интересны ваши мысли,
Иного не коснуться,
Пускай ветра о морду мою рвутся,
Я добреду куда ни будь,
В объятиях любви, ей себя я посвящаю,
И ей всю сущность мига отдаю,
Моя стихия, моя слабость, моё могущество,
Ведь сим нагая жизнь, её потоком страсть бурлит,
И ревнивые затоки, тонкостей рассвета знатоки,
Звонкая ахинея с пьяной руганью звучит,
Ничего неуместного в уже возникшем,
Бесстыдно ускользая растворяет ветер мысли,
И раздаваясь лаем произвольничают псы.
Путники моей тревоги, путники моей мольбы, я вас сопровождать готовый до устья Стикса, до дна бездонной глубины, да не подведут меня мои ноги, да ваши крылья вознесут к местам где нерушимые горы во вздохах вытягиваются ввысь и небеса пронзают, с них осыпается порох крови засохшей на остриях вершин, ещё никем не зажжённый, не вышедший облаком, не вспыхнувшей души, и я обезумев крадусь понемногу, к нему потаённому, в себе огонь сохранив.
Ангелы с воронами кружа спускались в золоте небес струящем, изливаясь чистым светом, разгоняясь сквозь облачные петли, воспевали порождая куплет за куплетом, припев за припевом.
И солнца свет, и тень ночей, и пар пустынных миражей, мелькают в ожидании завета, плавится горячим потом лето, это тело мыслит, так уверенно себя узнавая во всём, и смазывает линии границ кем-то когда-то напетых, словно никого здесь нет, словно никогда и не было, но одиночество несметное всегда находит грани стороны иной, и с поры той становится заметно, вот он я, вот и все, вот и всё,
Никакой приметы, лишь всевозможные обличия сует ростка вселенной, где из него поток любви изливает свою песнь.
Знойная жара, она мною повержена и меня повергает, но я знаю, как её оседлать.
Серая хмурь с синевою и морщинистое море, мельтешащие зады и лица, мимо проплывают, летят,
Ветви дикой маслины лезут в глаза,
Ну где же ты, где, лунная дива, свет твоего золота может снова во мне утонет, снова утонет может,
Но вечер уходит, жизнь вся уходит, и ты уходи,
Мошкара в холоде ноет, покушаются на кровопролитие комары,
Заслуженные уроки незаслуженной перед уродами жизни, дарования дарованной плоти и мысли.
Кто-то крикнул из толпы: "Жизнь по определению, это нужда, потребность возжелавшая вольности и ставшая ею, она терпит крушение загинаясь от собственной корысти.
Движение, движение вверх и никакой безысходности!"
– Кто ты, дивный друг, чей голос извергся из толпы?
– Страшные люди, что не знают справедливости,
Должно быть они не знают любви,
Должно быть не знают взаимности,
Немыслимое дарование, немыслимое. Сложнейшее сочетание в виде жизни.
Ни об этом ли?
– Именно, но с той тонкостью, что нитью намотана на мою шею,
Низшие из повадок человеческих, это те, что ниже уже некуда, мнящие поверженность, но сохраняющие завышенную требовательность, чтоб без причины кривить лицевые жерла, под ногами путаться перманентно, истекая ротовою пеною, мерзостная дерзостность или просто выблядочность, страх попутавшая с вдохновением, искрит изъянами, а ни жемчугом, перил обвеиватели изрыгавшие своё назначение коллективным месивом под видом фактора количественного, мол, нас много, а качество не обязало ничем, но есть в этом проблема, в стадной инерции количество так или иначе находит определяющий вектор, ни сегодня, ни завтра, но обязательно находит, иного социальная природа ещё не ведает,
Не поэзия это, не поэзия, а какая-то масса увесистая.
– Ведь ты поэт, ещё из тех дремучих своей сущностью непроглядной, зыбучей, подобно скопище атомов. Поэтов нельзя провоцировать, они не то чтобы не вникают в суть или не понимают таковых жестов, они в один прекрасный момент откликаются втройне на ущербность, но когда соизволят счесть.
И толпа в себе разуверилась.
– Ну что за сонный день меня настиг и морит? Ну что за листьев свежих тень играет томно на глазах и тропы кроет?
– Можно заметить разную стилистику жизни в общих очертаниях свойств её проявлений относительно персоны. Стоит развивать эту тему согласно имеющимся промыслам общества, государства и быта.
– Вы правы, ведь вы тот, с кем не о чем спорить, ваши мысли поют и возвышаются, а ни норы роют под заборами тех, кто предпочли мелочность величавости.
– Моя любовь в моей груди, но не клетка это, она вырывается сквозь нервные сплетения души, в бытие источаясь изумлением и веянием,
Изыди моя песнь, к музе моей возносись, к её прелести, её безудержности, её капризам,
Лишь ей одной дарую сей взгляд, сию жизнь, всё, что ею пронизано, моё блаженство, моё страдание, мои мысли,
Пусть она от наслаждения взвизгивает, пусть страстный рвущийся вопль посвистывает,
А я буду пожизненно очарован ею и влюблён в неё, и никто не узнает, будто всё то безсмысленно,
Не слышно, не видно, словно покой поставлен на кон,
Но тот, кто поведал, возглавил пик божественными лозами обвитый, пик незримого рока вышины.
И бредил без устали поэт, и глас его исчезая отдалялся во внемлющем слухе, и ночь обнажаясь выкатывала скрежет сверчков, словно то блеска звёзд звуки.
– Кто здесь? Опять никого? Откуда возникла подобная сцена? Кто её автор, кто изыскал рифмы пьес?
Его нет! Но кто же слышится здесь? Забвение, смерть, ядовитый жизни удел или узел страстей окунувшийся в бездну и вынырнув вместе с ней одновременно в обороте каждой стороной повёрнутой, вот тебе, вот он, я вспомнил, я тот самый, кто пролил вино на лицо, опьянил суетой роскошной и слышал в ответ таковой сценический куплет:
"Одурманенный печалью вылетает напролёт вчерашний день; ну зачем?"
Он изрёкший вечной далью поневоленный пробег, искупает светлым знаменем в свет ушедших в летний век.
Дух капитализма бродит спрашивает всех: "Куда вы все идёте, за горизонты всё заглядывая по воле неутомимой, ищите свою добычу скромную не черпая небес, не в облаках побережных, о коих поневоле мечтать расторопно, безутешно?"
Быт современности не столько удручает, сколько убивает истинные творческие порывы, это измельчание менталитета согласно которому человек не видит, не являет, не обладает плодами своих деяний, он, как и каждый из них, всего лишь замыкающая деталь органической круговерти, локального назначения в определении их габаритов, что в общих чертах выступает как всеобъемлющая безрезультатность, поскольку общий механизм устроен в уподоблении деталям. Но самое забавное в этом, диссоциативность, согласно которой человек не только не участвует в становлении того, элементом чего он является, он психически изолирован от причинно-следственных связей становления большинства вещей наполняющих его жизнь, но при этом являясь их неотъемлемостью и даже зависимым от этих вещей, начиная с технологий, заканчивая устройством общества на всех функциональных уровнях. Это убийство цивилизации, убийство творчества и достижений, исключение открытий и истинных свершений.
– Думаю, в качестве экономии энергии можно сделать экран флуоресцентным, возможно электронно-чернильным, словно смотришь в бумажную книгу глядя видео, либо излучающим фотоны из схем фотоники имеющей вычислительное значение, но напрямую подавая световые лучи на фотопиксели, генерируя свет без аккумуляторов.
Парниковый эффект настиг мою душу и душит, планетарная вселенская баня, воспаряет и студится осыпаясь прохладой конденсированной влаги,
Но ведь когда жарко, потоки горячего пара не в состоянии сразу слиться дождём, они протирая друг друга в объятиях начинают искриться и лишь после остывают вырабатывая свою индуктивность в виде импульсивности молний.
Слои атмосферных высот с соответственной плотностью и термальностью определяют погоду и сезоны дождей.
– Как вам небесная электростанция? Облака сами делают своё дело, но вот ктоб окутал их проводами и подключил к электросети? Доброе утро, готовим сами, электричества немерено, хоть под землёй, хоть над головами и крышами. Радио луч летит просекает планету, немыслимое орудие, конвертация молниеносного в рентгеново, здравствуйте, до свидания, послание со спутника по комете, вот и растопленница растёкшаяся по небыли.
Возможно и воздушными шарами поддерживать трепетанье в куплете, так изысканейший камень преодолевший пепелище и прогорания, высветил, высеял свои приветы, воссиявший в ночи изречением по выкатанной скатерти, ушёл и прибыл в назначение своевольным соисканием.
– Долго ли мучение моих терзаний и врагов? Не зря ли на вышедшем из жести облаке колесили в пути по дороге?
Пронизали, проняли, и выпили без остатка. Каковы они Панамовые изгнания, где искатели троп пускаются вдогонку, рыщут ищут должных мест, должных чертог, изыскали жизни блеск, но не унялись панорамным ликом цен.
Поэт.
Болен жизнью, смертельно,
Это одиночество простирается слишком далеко,
Что обретено, что потеряно, не знаю и знать не хочется,
У меня нет ничего кроме плоти, законы которой за пределами принадлежностей,
Пусть будет всё, будет так, когда ничего не случается, ибо всё есть,
Обрывками недогоревших писем прощальных судьбы пропахли,
Останки воплотившейся мысли, принявшая когнитивную форму пыль,
Ожидание, признак отсутствия над пропастью повисшего,
Несоответствие впечатлений и суетности разность рисует,
Я не в стороне,
В центре вселенной,
Но мира иного,
Где летают демоны и музы, цветут очерками поэзии,
В танце жизни и смерти среди пылающей любви,
Очередная коллизия двух сущностей неразлучных,
Вылились росписями неровных рисунков, художеств роковых,
Контуры болезни проявившейся чувствами,
Прожигающей до пепла, души разъедая до дыр,
Всепоглощающий случай вселенского сгустка,
Жгущие руки, глаз огни,
Впервые вас встретил, о, богиня,
Сияют блики лика в ночи,
Образ ваш безконечностью вытканный,
Отбивает ритм плещущей участью в моей груди,
Рвётся горящим напором, но о главном молчит,
Разносится по склонам потусторонних порогов,
Танцуя покидает пределы граней мирских,
Бытие здесь тронулось,
Сдвинулся с места мироздания гранит,
Остаётся лишь послевкусие острое поцелуя,
Некоторые превозвышено зовут подобное чувство всевышним,
Но тихо, для проплывающих мимо неслышно прошепчут уста,
Лихие жесты существ невиданных прорежутся блаженством сквозь собственный прах,
Распыляются меры, впервые таковыми представ.
Плывёт через море к горам за звездой путеводной, слегка расторопный, но не упрямый, словно туман гонимый ветром по небесам, подобно изгой, что в собственных скитаниях вслед за неведомой новью отрывается от всех привычных основ.
Она ведёт меня, ведёт за руку, в танце растворяется взгляд,
Сознание распыляется в истоме блаженной прострации,
Слияние незримым моментом обоюдно ускользает,
Стоит лес нерушимый, безмятежно молчит,
Нет ни шороха, ни искры,
Лишь зелени пышной глубины поглощают и топят тайком,
До свидания, Атлантида, покорён твоими просторами,
Рек игривых извилины изласкали мой взор,
Столько берёз никогда не видел,
Среди них замирает вся жизнь во вдохе,
А далее на прощание, словно с милой, прикосновение локонов никогда не забытое,
Стоит лишь коснутся любви, так вся жизнь погружается в милость,
Безпрерывных скитаний души в такт стучащего по рельсам поезда,
Неподалёку слышатся всплески волн, шелест южных равнин,
Объятиями спокойствия меня встречает дом, хребты холмистые, изрезанная морем береговая линия,
Ну привет, бездна опасной пучины, моя песнь раздаётся о том,
Твоя природа и в блеске далёких святил над тобою,
Где нет ни людей, ни их помыслов, замирает мятежность в ночи,
Аромат цветов распустившихся впадает в безбрежную пору,
Не бывает много от души, бывает душевная паскудность или малость мелкоты,
Жизнь прогорает искрением хвороста, дров, источает безвозмездно тепло безхозное,
Времена красивые, только всегда кто-то всё портит, острая нехватка благосклонности,
А свет и строки стихов уходят обратно к звёздным вершинам,
Словно скитальцы пожизненные хоть раз возвращаются к истокам,
Так вырываются ввысь все песни, молитвы и светлые мысли,
Ничего не случается поздно, если жизнь случилась,
Пусть рассыпаются драгоценные камни, пусть разливаются вина.
Как не крути обстоятельства, творец есть сотворённое. И речь не о постулатах или догмах, речь о том, что не имеет опровержения. Творец будучи творцом является тварью, его бытийная сущность возможна только тогда, когда она пребывает, но она пребывает где-то и в чём-то, имеет исток, и так безконечно, всё имеет исток, и каждый исток исходит из другого истока, попробуйте разгадать свою природу и вы найдёте его, и творца, и исток. Это скорей физика, либо метаморалес неотлучной динамики, создание объективного знания из мысли, из логоса, присущий жизни и любой сущности материализм. Исходя из того, невозможно опровергнуть таковое изречение: "Если есть "что-то", то абсолютное "ничто" невозможно, ведь что-то не может произойти из ничего". И не важно про что идёт речь, про материю или про бога, поскольку любое наличие исходит из чего-то, являясь чем-то, оно не может исходить из "ничто", это невозможно, поскольку ничто ничего не определяет, это безконечная пустота не имеющая ограничений. Следственно, всегда и везде есть "что-то", если есть хоть что-нибудь, и это делает полностью невозможным абсолютное "ничто". Всегда что-то исходит из чего-то являясь тем, это делает их полное отсутствие физически невозможным.
Материя есть всегда, вечно и безконечно, иначе её не было бы или её нет формально и закономерно. Следуя этому принципу высшая форма жизни или божество достигает самой сути безконечного "что-то", продуцируя себя по нарастающей, по опережающей всеобъемлющую инерциальность материи, чем собственно и является жизнь, но ещё в простой догоняющей и отстающей форме, в большей степени производной, чем производящей. Получается, что понятие бог или бог как таковой возможен только в форме абсолютного патетического творчества, перманентное оргазмическое созидание большего чем он есть, опережающая достигаемость большего, рождение и произрастание, безпредельное плодотворное экстатическое пребывание в том, чего ещё не было, он всецело превосходит творчеством то, что он есть, опережая события, он творит себя прежде, чем бытие сможет взять инициативу, бытие исходит из него, а ни он из бытия, но божественное никак не подобно человеку, бог не может иметь людского облика или уподобления ему, а следственно космизм и физика вполне божественны, ибо целиком отражают действительность, творческий материал. Так и мы в подобии его отголосков являемся тем, чего не было нигде и никогда.
Людям конечно же далеко до абсолютного созидания бытия из чего-то сырого и однородного, как окружающий космос, но мы либо исходим из того, либо зародыши этого. Не имеет значения, где бог, впереди событий или позади в прошлом, развитие должно основываться на эффективности и идти к ней, поэтому за константу берутся и исходные праметры, и динамика их следования к форме результата.
История цивилизации прорывается сквозь жизнь нанесением себе фатальных и необратимых увечий, болью, растерзывая души уподобляющих её себе и тех, кто сдерживает её своей глупостью или прихотью.
Для детей, для невинности, жестокость – это забава. В естественных условиях, где нету социальных внушений или зачатков зрелой культуры в осознанном возрасте перебивающих естественный аппетит к жизни, жестокость проявляется по умолчанию, как в дикой среде. Но наигранная уравновешенность безплодна, безынициативна, травоядные имеют свойство внушать наивным социальные формы поведения искажающие естественную природу, привилегировать посредством эмоций одно и занижать приоритет другого, даже если это не меняет жестокость и разрушительность многих аспектов жизни, лишь поверхностные личины, но тем из века в век искореняя социальным синхронизмом гибкость мыслительного аппарата из всего рода людского, ведь ограничиться лицемерием могут только глупцы. Все манипуляции и формы поведения образуются через полученные эмоции (боль/удовольствие) по врождённым колеям метаболизма, в ходе чего формируется опыт и воспоминания, рефлексы и навыки, рост нервных ветвей, из которых самые основные являются исходно обусловленными, неизбежными в нормальной физической среде.
Диетический культ, звучит абсурдно, ахинеитически.
Диета может быть только оздоровительной или профилактической.
Что ожидают обездоленные? Что они воцаряют собой?
Ни небо, ни море, ни солнца пылающий огонь!
Чего здесь ещё нет? Всё готово!
Лишь не хватает истинной воли, её воплощений, в деяниях всеобъемлющих, непокорных,
Нужны не сторонники, а пророки,
Нужны не управленцы, а господствующие,
Не люди, а вершители,
Своей сущности хозяева, мира предстающего провидцы.
Через порог перешагнут не многие,
Но врата распахнутся,
Царство грядёт, его зарево на изумлённых лицах,
Никому не под силу оглянуться, никому не под силу взор отвернуть от грядущего,
Всё к нему стремится!
Но кто укажет путь?
По поверхности морской с волн переборов, утомленными отблесками сползают очертания строк, природы немой, но услышанных возгласов, увиденных намёков, вечерние росписи не знают, не помнят, без ведома собственного участвуют в разговоре, стрижи вместе с воронами подминают розовое небо зари криками безпокойства в преддверии тьмы ночи.
Вот и на зеркалах перламутровых моря в вечернем томлении, ярким огнивом отражается уходящий день,
Птица жаркая перья облачных крыльев распахнула замерев образом полёта на просторах небес,
Стынет облако за облаком растворяясь тёплыми оттенками во тьме,
Веет лёгкий вечерний холод,
В вышине ночи предстающей искрящее виднеется тепло,
Прорезается мерцанием звёздным, далеко, далеко,
Безполезно тянуться,
Не коснуться рукой,
Солнцу не раз взойти предрешено,
Иначе откуда сей мир?
Отчего и что подсказывает опыт?
Хронологическая цикличность даёт время всё обдумать,
Но немая природа надежд не даёт,
Слова не проронит,
Зато не врёт, и правда её бывает жестока,
Значит, ничего лишнего не возникло,
Значит, так быть должно,
Познавательные диалоги с естеством,
Безответные вопросы,
Между живым и не мёртвым,
Составляющим нечто одно,
Взаимосвязь единая,
Но именно в том разнородность,
Вариабельность безподобная порождена мельчайшим сдвигом,
Из некоего шороха нарушившего вечности покой.
Я это сказал на всякий случай, так всякий случай жизнью предстаёт, на перепутье дорог, с которых сойти невозможно, да и не нужно, да и не хочется.
Танец ублажающих речей,
Шёлк вьющихся волос,
Бархат таящих прикосновений,
Грация вытачивается страданием и болью,
Через сито ущерба и пустот душевных дыр просеяна,
Всё либо слишком просто, либо тяжелее некуда,
Золотой середины, похоже, мир давно лишён,
Сопутствуй вдохновение немереное,
Провоцируй на дерзновение строф,
Пусть текут соки муз одиноких,
Влагой ссыпающихся рос,
Словно с розы лепестков, ароматом ветру навеявших,
Словно с ладони кровь, куда макнулись шипы её,
На губах солоноватым привкусом,
Шероховатостью пальцев о нежность алой щеки,
Высохли и впитаны лишений мимолётных следы,
Мы похитили то, что возжелали и видели,
Восхитительный миг,
Стук рвущегося сердцебиения, за края вышедшего,
Извергнувшись из груди.
Луга тропами сглаживаясь предстали мельтешащим трепетом, касаясь лоскутом поверженным взгляда, и шепчет струнными струями ветер, ласковый привет от богини шлёт.
Скобля небесную даль травы ввысь вьются, стопы безчувственно приминают стремление скованной жизни,
Избавленные от тягот творческой мысли, суть свою исполнияют, высшей участи ждут, соучастия немыслимого, всевышнего чуда,
Их форма зыблема, но она всюду,
Количество – источник качественного отличия, масса порождает дифференцировку, но исток гораздо уже устья, он фактически ничто, всему сопутствует разгон, даже измотанное чувство из всплеска однажды родилось,
Значение имеет лишь вектор продуктивного нарастания, творческий рост по сути, остальное же не против в бездне утопнуть, без следа кануть, словно степь сгорая рассеивается в ветру.
Вновь пришёл я в людный край, где внимание не приковать, везде мелькают озадаченные лица, появляются и тут же вмиг сникают, в быту жизнь от неизбежности сокрыв.
– От кого вы прячетесь, горожане? Здесь никого нет, всё только ваши сетования на собственные обереги.
– Неисповедимы наши законы. – Раздался крик скрытый из толпы.
– Да, что же вы? Форма номоса людского проявляется нежеланием и покорностью.
Не любите вы убивать только потому, что не любите быть убитыми, страх быть убиенными в вас произрос, закрыв своей тенью испепеляющий грех неосознанности. Сие дарует спокойствие, но это и тернии, доступная лёгкая жертвенность для тех, чей аппетит неугомонен, чей каприз безутешен.
– Кто бы говорил? Молвишь словно приспешник из миров иных! Вон картофелины цветами покрылись.
– Где я был и где быть мог, даже не знаю и не видел,
Волочащейся усталостью ног наливаются в лужи мотивы,
В душе бездна, она везде и всюду, но вот и дно, и вершина,
Это то самое место, где сумрак прилёг безызвестный,
Балансировочный оптимум, инициатива не наступившей гармонии,
Болезненной иронией порождает исток,
Восход кинетикой плетённый срастается с взором,
Взаимность нерукотворная, она есть божество,
Движение за движением, порождение за порождением,
Лишь этим полнится сущность,
Иначе её нет, она разогналась в безконечном падении,
Но вдруг в полёте очнулась, волю узрев зримою участью.
В миг неожиданно рассеялась толпа, вокруг как было пусто, так и осталось,
Вот и настаёт ад, настигает всеобъемлющим послевкусием остаточности, здесь просто ничего не бывает, ничего, ни величия, ни малости, ни искусности, аморфная некомфортабельность.
– Они уходят, они бегут, они презрели мою дорогу, мой путь, всё потеряно и ничего не вернуть, в моём бреду не все утонут, но пожелал бы вам хоть глаз мокнуть, немного и тихонько, я никому не расскажу.
Огни далёкие ведь светят, великолепия им вдоволь, нужны покорения, иначе никакого сюжета, иначе нет от воя проку.
Свершение воздвигает меры и обрамляет суть, именно в свершениях рождены все жесты роковые, сего мира формы сумев изогнуть.
Я бы выжил, но не в этом мире, но не тут, мои лиры мою душу несут, посмертно и пожизненно, рождённый – уже безсмертен, но лишь пока не умер, ничего нового, всё как и прежде, красота и ужас, нет никакой спешки, даже свет никуда не торопится, другие темпы, иная хронология, мирские циклы губительно медлительны, хотя всё уже вплетено в этот круг, всевладычица безысходность, всевладычица несусветность тупиковыми петлями вершит и правит судьбы, всякую непокорность предстающую вновь и впервые, что выходками произвольными провозглашает толк.
Я видел, как голуби мира пестрят в полёте и срут на выщербленную поверхность были, видел их милость кивающих голов марширующих шествий, что годится лишь мякотью нежной в плове и в супе.
Подобно темы щекотливые порицательных россказней неотлучных, хлопают и исчезают, словно крылья в дали небесных высот.
Любой звук разглаживается исходящей волной, мимолётом прокатываясь по массе воздушной, так и мы гости вселенских пучин раскидываем кости и флюиды, словно верблюды немые растягивают слюни средь миражей по дюнам пустынным в надеждах влагу вкусить и ещё одно утро увидывать.
Омываются друг в друге чьи-то души и поют: Мы потеряны в чертогах тоски расставаний, раскиданы в ветвях вьющейся блудницы,
Испещрены в жажде покаяний, о стены разбиваясь воздвигнутой в себе темницы,
Луч струйкой тусклой пробивается сквозь залежи хранящейся наивности,
Хочется ускользнуть по его нити, просочиться из недр, потоком выплеснувшись,
Прилечь на ледники талые, сплавиться под давлением яркого светила,
Чтоб массы плотских формаций в журчащем ручье рассеялись,
Вон над горизонтом облако пара стремится к безкрайности вселенной.
В приглушённом шёпоте тьмы искрится небосвод, мерцающие пересечения сближают жизнь с забвением в упор,
Идолы скупые тихонечко шуршат и повергаются, в изгибах кривизны гнущейся материи воображают отпущение от собственных забот и тягот,
Расписаны сюжеты всех допустимых сцен, партитура вывернута дыханием наружу, колеблется сменой между гибелью и длящейся болью,
Звук об истощении исходит попусту, ненужно, к нему привыкли,
Ни восприимчивости, ни восхищения нет среди поникших волей,
Раздаётся лунный вой томящимся гудением, тяжесть глыбы зазывает за собой,
Пронзает серебром опавший с ночи пепел,
Дым всюду кроет следы строк!
– Где же источник, где же огонь?
Вырывается пламя швыряясь плетью дерзновений, истекает кровью плоть, вот и тепловой поток скопившихся телесных имений, пение струит израненной душой.
Вдруг, словно сладкий сон рассеявшись выводит взор к журчащему ручью неподалёку, дрём навеянный ни к месту в сумеречную пору.
Прохлада чуждого вечера, ускользающим теплом лучей, последние проблески мерещатся, погружается разум в сновидение, но что-то его придерживает, талые вещи, тленное тело, растворяется в танце упоения издали звучащий голос, накрывают сверху тени, размывают облик со стороны виднеющийся, вот и облако надвигается медленно, больше нечего оставлять, сюжет последний, ничто не воротится вспять. Вспомни ворона с крыльями надломанными, он не торопится, но пристально глядит по сторонам, резкий испуг, плоть вся вздрогнула, словно укус змея бодрящий, пригрелся на тёплой грудине, убаюкался в амплитуде дыхания волн спящих.
Но вселенский ад сильнее сна, сей обитель прорезает свои контуры сквозь любые подобия отразившиеся из мира сутью в отблесках глаз изумляющегося существа.
Аромат волос ускользает, что в памяти хранился,
Образ вьющихся локонов нежно касается лица, утихшим ветром пронизывает,
Источник порывов исчез, его нет, только нервные волокна сплетаясь цепляют небыль,
Растворяется голос мысли в тиши, словно нити шёлковых струн утопают в напевах,
Остаточность мерклая воем восходит с глубин,
На самом дне израненный некто, но его не видно,
Жажда не находит пристанища, воспаряет ввысь из бездонных недр,
Но что-то осталось, в зное прохладой стелется лаская уставшую плоть,
На глазах тает безконечность, словно сахарный кристалл, алмазами святил по ним рассыпана.
Кто она? По ней сей возглас возник!
Отдаю ей жизнь, покорён блеснувшей неожиданностью мига,
Под небосводом словно нет тревоги, лишь лозы вьюнковые прорастают испивая соки плотские,
С корнями сердце выдрано, распахнулся цветок, он коснулся безпредельного тягой безпрерывной,
Корень в почве томлённый удержать его не в силах, и никто не смог,
Дай мне ещё сил, безликий, восходит твоей любовью взросший плод,
Ощущаю шевеления тихие, накатывают приливами со всех сторон,
Просьба была услышана, если раздаётся волей в неведомость проникший голос,
Нет боли лишь в бездушных истоках, жизнь из оков своих вырвалась искрами полыхнувшими колоритом чувств,
Так солнце из себя выныривает, рассеивает пыл, нарушая вселенский покой творческой силой.
Ночь в аду.
Ускользающим веянием в шёпоте дней взгляд очарован образом ночи,
Незнакомой загадкой таится в покрове теней, блик тёмных волос, блеск глаз в одиночестве,
Миг утопает в ней, но я словно прохожий, иду и думаю о новшествах,
Цепляю шорохи аллей, вдыхаю аромат растений, ведь и им присуще бережное хранение, краёв, что переступают смело с гибелью верной в игре,
Так форму обретает всё живое, так мир изношенный обламывает хрупкие стороны о пророчества и становится круглым,
Я отвлечён от всей вселенной, в забвение выпущены все контуры непостигнутые,
Не знаю, сколько нам отпущено и есть ли в бытии, то место, где страстью вопиющей омываются пленённые друг другом,
