Кирилл Геннадиевич Станишевский
Квадролиум – Космическая роза
Так гласит очередная волна, не отличаясь от прежней, но другой такой никогда не было и не будет, наверное.
Ночь, прекраснее которой ночи нет, случается единожды, случается единожды,
День, прекраснее которого дня нет, случается единожды, случается единожды,
Но, чтоб увидеть красоту их, нужно прожить все.
Вселенская перемотка кружащей планеты, то окунается в тень, то окропляется светом, но никому неведомо отчего и зачем, лишь иступлённые взгляды мигают поверх, словно рябь на воде. От того и сюжета всё нет и нет, лишь изобразительное отвлечение на экранах для поникших головою в небыли, умственное оскопление с помощью иллюзий и антен до стадии мелкоты душевной. А коли нет сюжета, нет ни автора, ни внемлющего, лишь необузданное благоразумием жерло пожинающих, но не взращивающих, ибо некак и нечего сеять, колея вырождающихся потребителей, и умом, и телом.
Без автора нет ни одного начала,
Но без автора есть всё,
И то не начиналось,
Из ниоткуда, незачем, само собой,
Но смысл есть,
Взгляни, сие тобой предстало,
Их хоть ты тресни,
Как не вовремя трескается бревно в пламени,
Вынося искру на повестку,
Концентриуя внимание, что норовит полыхнуть,
Доносится так и холодное дыхание,
Оно бездну черпает,
Замкнувшись в безысходном преддверии,
Раз за разом стремя в вышину,
Где просторней и нет томящего тяготения,
Что сковало давлением стезю,
Словно рельсы, не вынырнуть из русла,
Трамвай задерживает очередь,
Расписание скупое, жизнь в него взлазит туго,
Свершения и подвиги обходит по маршруту,
Лишь бы подольше заглатывали топи,
Всё то, что без опоры умолкнет,
Или просто сдохнет в безысходном плену.
Где-то в этой вязнущей спутанности затерялись тайны молчаливых веков,
Привет, моя родная Атлантида,
Не видел ли тебя, не слышал ли песни твоих порук?
Что доносились штормом морского безпокойства над вершиной ушедшей ко дну,
Опрокинь водяную толщу, хлестни метущей волной размером с эпоху,
Не нужно отсрочек, томится сухая земля,
Ей бы упиться и уйти за тобой в тишину, Атлантида,
За раздающимся именем сквозь веские времена,
Нависла траектория распрей, словно небесный водопад,
Из берегов океан норовит выйти, снизойти к нарушению устойчивости скупой,
В загадке безпамятства сникнуть, но миг безмерный преисполнить сдвигом роковым,
Чтоб однажды любопытство познать то решилось, откуда эхо доносит глас истока незримого,
Словно идея возникнув несётся в голову из другой головы.
Знаешь? Сюжета нет, но жизнь идёт, хоть ты вей, не вей собою мысль, всё в рамках одной последовательности предстаёт.
Не шутка жизнь, тем более не скудная,
Любят глупцы возвеличивать свои личины,
Не ради нрава дурного мир вечностью преисполнен,
За каждым немым эскизом безмерное полнится,
За каждой чередой не имеющая начала череда,
Но вот закончится ли? Но вот закончится ли? Но вот закончится ли?
Тут и замолвила безконечность, прорезалась напевом цветущей травы,
Полынь настолько горькая, насколько это позволяет ей выжить,
Недостаточно горькую растительность давно сожрали травоядные и приспешники их,
Хотя и всякий корм настигает удел количества,
Масштаб позволяет выделить специфичность,
Так формируется яд в жилах, качеством дифференцирующимся из массы обширной,
Так Солнце глаза выжигает, не смотри долго, а то расползаются молекулы частями,
Все формы сдувает напором, вопрос времени или ситуативной обстановки,
А полынь горчит не самовольно, горечь её сохранила,
То случай воздействия и случай отзыва, что несколько и некоторым хватило, кому сторониться, кому преисполнить букет.
Долго ли сюжет не сыскать? Отчего же его не видывали? Время не воротится вспять, вспять воротится бремя, от того и сюжета всё нет и нет, впереди лишь неизведанность и грани мер её закона.
Опыт подобен куче барахла, он незаметно копится и через время вы обнаруживаете, что не только не помните о некоторых вещах, но и что некоторые из них утратили значение, в этом суть опыта, он совершенствует ваши знания и обесценивает предыдущие, иначе опыт не формируется, этим исчисляется и время, формальной и процессуальной необратимостью утраты и приобретения, запечатлённой градацией воспоминаний и их применением в ситуативной обстановке. Динамика деформации ценностей и траектория формирования приоритета.
Казалась скука, нет предела, сюжета не сыскать, всё в некоторой степени безмерно, от того и требуется познание, но не тут то было, нечто вздрогнуло пламенем взойдя на память эпох, то ли знаменем, то ли хлещущей новью, восходит смертоносными лучами вселенский напор, хлещет и ни с чем не считается, дьяволица, жар и любовь.
Отдай мне душу дьяволица, я буду чаруем ею до последнего всплеска нервного импульса,
Буду цербером трёхголовым хранить немыслимый дар,
И каждой из них поцелуй за поцелуем встречные порывы дыхания вкушать, гав, гав, гав,
Моя царица, и небес, и преисподней, за тобою для тебя от селе до коле видывать в пленении свободу, вселенские просторы взглядом опрокинутым за мирскую грань,
Отдаю пол жизни, а как доживу, отдам всю,
За жест восхитительный бросивший якорь в душу по самое взъевшее пропасть в мозгу,
Сингулярность схлопнулась, как раскладушка ненужная или зонт в урагане тонущий встряхнулся дождём атакующим покой,
Тихий скрежет будущего восходит мелодичным тоном, но он тужится, скоро заорёт,
И будет стелиться перламутром ковровым грядущее, по которому, по заумному распакуются дары, потекут вина Нилом вынося крокодилов в омут морской глубины,
Там на дне тот самый якорь притих, который не сдвинуть, не потому, что недостаточно сил, потому что не под силу вышвырнуть событие меняющее контур жизни накреняя плоскость мира, словно то корыто преисполненное массой консистенции малоподвижной, но то жидкость, пусть её уносит в даль, выше крыши, чтоб мало не показалось, ибо у вселенной нету дна, дно судьбой поношено и ею изваяно, хватает, чтоб не привыкать до смерти, до сих пор содрогаюсь.
Откликается палящим взором пламенная красавица из ледяной вселенской скованности:
«Засыхающие будни на плоскости стекольной,
Отражают изнанку сетчатки и внутренностей потаённых,
Океан истомлено швыряется волнами, но не дотягивается,
Влажная несоизмеримость не удел в пустыне, скрипят обездоленные пески в адском жаре,
И ни одной капли на глазах стынущих в скупой довлеющей ночи,
Какой-то алкаш взахлёб полудрёма с головою больною мычит,
Такой прелестный миг нарушен, а дни по дну ссыпаются наружу в залежи памятства эпох,
Как будто мох в тени застуженной, предстающей чередой покрывает камни конденсирующие его, словно шерсть животное, соприкасаясь смирно с окружающей средой порождающей в касании том волокнистую форму».
– О, как же вам здесь томно в былинах несметного произвола,
Паразитический цветок сердце высасывает, вампирическая тварь плотоядная, но не мыслит он и не видит куда его лепестки простираются, края о непостижимое издирая, так и корни за влагой живительной прорастают украдкой, впиваются в почву недр души, подобно хищник в жертву,
Не отпустит, пока не изкромсает шипами, никто не одержит верх в симбиозе, взаимовыгода всегда обусловлена, вроде и вред обоюдный, но не будет без взаимопожирания ничего, ни секунды не выдержит в самовольном полёте вырванная из сердца роза, ибо хлынет напором и никогда не заживёт, не зарубцуется почва, где однажды впился её корень, а триумфальная кульминация каждого цветка, это жест нараспашку влекущий пчелу пьянящим нектаром и цветом буйства,
Так и иссохнет в объятиях ковких среди ранящих ласк, что продолжили друг друга невольно терзающей болью, мир своей порослью преисполнив, пока не иссякнут соки, пока есть чем вскормить в себе рост.
– Нравится мне Солнце, люблю я его, целая жизнь, дармовое озарение безудержным потоком, да и я кусок сего хлещущего напряжения тоже, что в себе тонет словно, но отличий между нами всё же множество, целый список симптомов, целая симфония, заплелись промедлениями и всплесками накопительства сгустки жизни поскольку, глядят на отсутствие смысла упором в себя.
Эй, невзрачные мыслью! Откуда парад и куда, если не видно просторов в ваших темницах бездумья адского?
Схлопнулась потная задница с мокрыми трусами, перебирает жизни толк с взвеси на взвесь, на пляжу греется её вес, румянец, подобно плод поспевший, форма лепнины идеальной, еле виднеющийся пушок волосяного покрова от обезьяньего прошлого, чтоб не остыла в холодную пору, а может поможет ещё чего хлёсткое, дабы покраснение, как у того восхода море налившего светом и теплом,
Глядишь и утонут в непомерной заботе о доблести узоры новых трусов, западут в горизонты, как за мира край, по заслугам шлёпая, словно мух прихлопывая, как, как, как, прилипла сукна ткань и отпечаталась текстура в эпидермальных слоях насиженной мудрости.
– Кто ты, дивный странник? Откуда метишь волевой наплыв? Раз уж встреча состоялась, к жару моему прикоснись.
– Какая-то труха, если не сказать полнейшая, превратилась из меня под гнётом чуждого имиджа и его предков, поколения эволюционирующей бездны обусловившей застой в каждой плоскости, каждым свойством.
Кончится ли он? Недра пропасти сами не кончаются, им нужен перерыв извне: метеорит, гамма всплеск, планетарный чих.
Досталось мне скупой несправедливости, достанется всем, космические просторы не дремлют, они неустанно балансируют всё, что выпендривается неподелу,
Сей стабильный комфортный век не нами обусловлен, а ровной орбитой во вселенской тишине, что небольшой зазор без сдвига, покуда не накроет если чем-то жгучим и увесистым сметая все убогие капризы и представления сценические имитирующего владычество зверя.
– Но коли так, возьми и выскользни выше, где нечему сдерживать спех, где некак томиться, ибо застынув в пустоте, остаётся лишь невзрачную участь постигнуть, кою накрыть собою и сникнуть в ней.
– Вон стих соскакивает с мысли, по букве, по сдвигу некоего смысла,
Вроде найден, но всё равно ищет непостижимое, словно утрачено исконное нечто,
Нарисованный гранью потёртой века о век, их жернова мелят уже оформленное ради результата опытом взвешенным, память скобля до эпохальным дыр,
Задача выпечь хлеб водрузила на умы задумки непомерные, несметно к цели стремя,
Вон за холмом скомканных временем мер восходит то, чего никто не видывал,
Никто не знает и никого ещё не было там, где спустя один миг окажетесь вы,
Так откуда же ведомо, не своею волей возникшим, что своею волей продолжатся они?
Или вовсе таковой нет в наличии? Слишком мелочно терзать небылины, дабы зверские нутра насытить, что заключены в темнице безпросветной во имя собственной гибели, лишь бы ничего и не сейчас за рамками привычек и наживы.
– Так и вы упёрлись в небыль? Озадачены смыслом, сюжетом, кой не сыскать, не истолочь, не вышвырнуть из мысли? Знаю я, ибо ведомо, с тёмных недр вечной тишины всё видно, каждую мелочь, покуда и как, что и зачем. Повинуйся и внемли озадаченный градиент сознания.
Всё и сразу слишком велико для бренной плоти, если ни сказать «неограниченно» ничем, кроме непосредственных возможностей, и способностей следовательно. Отбор приоритетов – основа жизни, даже мельчайшие неосмысленные манёвры химической инерции молекул органических, предтеча решений, смысла, творчества. То, что инертно на базовом уровне, есть осмысление и созидание на уровне масштабов великих, где запутаны базовые сдвиги в навыки комбинации симбиотической вплоть до тотальных значений произвольности, что в теории на определённом уровне должно упираться в бога. Но пока того не видели.
Тотальная созидательность подразумевает полное владение материей, неподвластность ей, не глядя на то, что ничего кроме неё нет. Это грань, за которой находится уровень меры, когда ни материя определяет форму природы, а форма определяет материю, но мы далеки от грани таковой, так далеки от бога. От того и неведом господствующий над вселенной толк, от того и не видывалось, но изо дня в день доносятся возгласы о непомерности величия плоти бренной в лице свершений непогрешимых, ибо не постигли истинного верховенства прихотливые, ведь им хочется большего без достижений, а порою меньшего, но без осмысленности, ибо мелочным мелкота сдаётся величеством, моралью и единственной основой, что как срам прикрывшая глупость и ничтожную склонность посягать на чужое, не построив своего. Кульминация сего не имеет затеи и не может обрамиться ею, посягание на жизнь стороннюю, свою освоить не сумев.
Подарю вам лишь напев гласящий о сюжете, какого не сыскать, но выткать из жизни, подобно сукно сплетая, кое примерить по себе и по эстафете передать в даль вселенских расстояний от начала к началу за началом начал.
Накатился вечер, так накатывается свирепый зверь на жертву и раздирает ту, раздирает,
Голод не беспечен, он продолжения требует, будь то банкет или вдох несдержанный от страсти пламенной зовущей вслед за тяжелеющею ношей из дня в день, словно то мешок с картошкой, доставляет неудобство хребтине сгорбившейся, но жрать охота, только охота без патронов, и не лихие скорости вожделения за пищей, лишь жажды уголёк краснеет в темноте в преддверии порыва, что пламенем изыдет из плоти, словно то предначертано, словно больше ничего не может сбыться, последний возглас, жест, мысль, а может ещё будет, а может ещё хлестнёт потребствующей живностью,
Да есть же, есть, пока не иссякнет градиент химический, пока творческая мера жизни не выдохнется или не вытряхнется под воздействием внешних укоров атмосферная скованность.
Томная ночь, тоска разъедающая недра вселенной проносится мимо, а раз ей сопутствует сон, возможно и жизнь вся приснилась.
Вот и утро настаёт, свежий свет звезды топит мою жизнь, золотая пыль выплёскивается из массы плазменной, словно то цветок разносит своё семя, оплодотворяет бездыханную материю, и я в этом возник, сижу и греюсь на берегу космическом шарообразной глыбы, что скомкалась в пустотах небыли, сим нас слепив.
Задумка ли? Просчёт на перспективу, конструктора, что лепит глину и не даёт ей застыть? Не слишком ли обширно, что краёв не видно? Но задумка есть, и предстала она жизнью.
Не напишу я стих, хрена с два,
Раздаётся пчих, значит это правда,
Воссиявший миг, явилась ты в который, как апокалиптический сдвиг вселенского размаха,
Что зачерпнул меня и внёс в неведомый сюжет настырными волнами, за край объятий, которые мы с тобою от мира отодрали с собою вместе,
От мира, что словно ноша на горбу титана, от мира, что изношен и изваян всплесками рождений и скитаний оных, доколе агоническое пламя душу не развеет в вышине,
За тобою, милая моя, за тобою, от рибонуклеиновых кислот до охвата талии и бёдер, жизнь полосою несметною несётся, словно то парад, словно то триумф несущий знамя роковое,
Но не видно в нём тупикового упора, что зваться мог концом бы, лишь изволнованные края, мельтешат, мельтешат,
Капризная луна еле восходит, стонет, налитая пульсом кровавым из глаз, свою орбиту гонит по начертанной положенной, а чем выше, тем ярче её злато,
Вонзающим образом сердце рвёт в клочья, на куски разметает, подобно то ноты прерывистой мелодии или мазки эскиза выводят танец на полотне,
На, возьми, упейся моей кровью, дьяволица, вижу, чешутся копыта, разметают искрами, я отдан всею жизнью, словно палитра, сколь угодно макай кисти и рисуй жестами касаний извилистых, покуда не отпустит стук из под грудины и пульсация мысли в такт тому стуку.
В ответ ни возгласа, ни стона, только скрежет эпохи и шелест шара в космосе несущего зачаток творчества, куда неведомо, да и не важно, покуда его движение ничего ни у кого не требует, побуждение рождено деянием, но каждое деяние став побуждением нуждается в сюжете.
Где же ты, где, моя слабость и сила в одной величине?
Нуждаюсь в твоих симметричных взвесях и асимметричном стимуле, что дарует роду людскому возможность наизнанку вывернуться, достигнуть собственного смысла, что всегда был, но не был постигнут, вон он, вон он, катится с горы сорвавшимся булыжником. Сторонись! Сейчас будут брызги, а может ещё некое немыслимое, что озарит лица вспышками, сосуды умов впечатлениями, поэзию рифмой, музыку изысканным ритмом, а нервы паническим импульсом.
Море ветром изогнуто, нету в нём воли, но бездыханное не вольствует, из него произрастает то, что жизнью именовано, вместе с пеной шуршащей меж иссыханием и затопленностью доносит возгласы распрей обрётших импровизированную форму, коей неведомо покуда песнь её несётся, чьи наливает паруса.
Сопутствует курсу буйство необузданной сущности, кидает и рвётся о края палубы, из трюма раздаётся скрежет бочек с пойлом тростниковым, гребцы все пьяные довольствуются качкой судна, их головы дурман свободы качает в такт, словно совпадают амплитуды в резонансе, так волна о волну сглаживает возмущение и исчезает, друг о друга выравниваясь,
Никто не заподозрит, никто не подскажет где находится гавань, небо затянуто, молнии блещут, компас всегда обращён к северу, а самый ближайший берег на дне.
Ей ей, пираты! Может пристанью метится чей-то торговый корвет? Рома на долго хватит, только ни золота, ни жемчуга, ни шёлка в нём нету.
Гляди! Вон Солнце проглядывается, мочи вёсла и налегай посильнее, штиль не за горами, нас ждёт долгий путь приключений и много приветствий из бездны, что преисполнят страдания тягот, в поисках долгих сокровищ заветных и бедствий.
Так то был сон на палубе?! Гром и треск небесный развеял покой, море, словно голодный зверь атакует судно, а то несметно метит вдаль покуда не настигнет кульминационный удел участи. У меня есть карта, на ней обозначено знамя печатью неведомой, что было оставлено жестом потусторонних сил ради некоего немыслимого пиршества предначертанного волей всевышней сбыться неизвестно когда, где и зачем.
Пляшет кинетический градиент, обмен потенциалов меж их разностью,
Сплетения предстающие узорами веера, что машет и разносит траектории судеб,
Из непрерывного «откуда?» в необъятное «зачем?», словно то придумал автор непробудный,
Словно сон его неведом, но есть несметное мгновение, и видно малость в нём, всего-то вечность, всего-то отсутствие пределов, но не всем заметно,
Глядят некоторые упором в стены, в возведённые мнимые меры, что выше порой чем горы и небо, так кажется им,
Но хрен там, перепутали сюжеты писари и сэры, мнящие величие исподней,
Зовут вас на прощание ваши кормчие и закаты алые глаз утомлённых в покрове тикаюших век,
Импульс раздающий моргание конвульсией, мельтешащая глазная бель,
Вы там осторожнее, не шутите с силами запредельными,
Один раз не угадаете и вся жизнь послана в небыль.
Могла ли присниться дьяволица? Откуда нехватка сюжета? Возможно то была жажда сон пронзившая или зуд от соли иссохшего моря на кожной поверхности.
Теряете меня, мои безпросветные будни,
Так мерклость тоски теряет разом течение пронизанное игрой света, что дарует созерцательное наслаждение, растворяет скованность льда, словно сокровищница монеты,
Можно подумать, то закалка, но нет, это сдуру вознесённое отчаяние, что побуждает забег,
Холодно, да не настолько долго, чтоб заледенеть, чтоб пророс лёд сквозь тело,
Твёрдый, подобно каменный век, что у всех на слуху, но никто не вспомнит, каково то было, чьими предками и покуда метили свершения,
Он также растаял в жару течением жизни сквозь тысячелетия, напором сметённый, безудержным месивом веса о вес,
Покайся, заблудший в знамёнах времён и в рое иллюзий, поникший в себе человек,
Никто не подскажет о том, чего ещё нет, а может и не будет, вон Луна затмевается тенью вечной бездны и мы закрываем ей свет в том числе,
Всё здесь, всё давно и исконно находится на месте, осталось взять и воплотить присущие творению меры, дабы было откуда, дабы было что счесть.
Вон снова Солнца отражение в полном, благодатью налитом лике на орбите, щедроты его незатейливости тянут за собою всё человечество,
Знает каждой нервной клеткой, знает каждой мыслью, не может закончиться то, у чего начала не было, и не так положено, так всецело есть.
Злобные, добрячие, безразличные, всем лишь бы поживиться собственной мнимостью,
Вон справедливость корячится попутно и мимо, иначе не возникла бы, ибо то лишь прихоть перед наживой или жажда отмщения.
Пронёсся дымной чередой некий остракизм.
Кто его поджог, что он завесою тучной глаза прикрыл?
Но огня того не видно, словно сказочная птица,
Летит мимо, не найти, не увидеть, не вообразить,
Всё выкинул ради тепла её, чтоб касанием исток бытия вкусить,
Пепел коего на сердце прилёг, кошка словно на коврике спит,
Следы ожогов прикрыв.
Чёрно белые клавиши нажимать бы, да некак разграничить пробелы меж тьмою и светом, всё смылось в одну воронку, только брызги ляпают по силуэтам шествующим мимо, но те себя не выдают, словно панически скрывшиеся от сути капризы, возымели себя, но ничего остального.
Всё крики раздаются: "Отдай, отдай! Мы хотим, но не менее, а более чем!",
От того требуются наработки по скупым амплитудам судеб, что отпущены эволюционно, но не органически в пределах биомолекул, а физически в рамках безконечности,
Как и каждой твари божьей, выжатой с потом бренной струи,
Из покровов несущих пёструю суетность житейских изгибов.
Эй вы, перекатившиеся! Кто б вам помог докатиться до трезвых сторон вашей мизантропии?
Чтоб без излишеств роковых, без коих с места не сдвинуть осевших в зоне комфорта прокормившей их вне почестей, лишь чтобы не грешно было выкинуть или позабыть.
Причал, пристань, что впервые обнажилась перед взором, торговцы щупают кошельки, прикидывают стоимости, норовят утолить взволнованный голод ценностью неведомой, но трюма для них пустые, лишь тростниковое пойло хлюпает, оно контрактом уготовано иным, то горючее, без коего в море не выжить, лишь просторы морские коркой на коже, хруст сапожный и оружие на поясе молвит не роняя из уст ни вести.
Снова бесы стонут под бортом,
Снова черти кривят рыла от собственной скупости,
Хоть не прикидывайся скотом,
Челядь сатанинская везде на след наступит,
Ни сути, ни истины нет в льющемся блуде галопом,
Разговаривать со стеной иль жопой, как с ними,
Лучше рога им поспиливать и пасти заткнуть,
Что не по делу раскинулись, как раскидываются не по делу паскуды.
Остаётся запастись провизией и дальше в путь, эта пристань не манит ни чуть, дрянной берег без причуд.
Вокруг блудливые взоры, все жаждут оторвать свой кусок, поживиться без должной отдачи бытию, словно не особы, а посягательства в оболочках, мерила безумства и безалаберности оковы.
Вы считаете себя привилегированными просто или потому, что вас много? Раздаётся выстрел в воздух. Сторонись от судна! Не вы ли незатейливые оформители голода? Ваши поведенческие повадки даже не нуждаются в пристальном разборе, они целиком соответствуют самым архаичным формам. Было бы неплохо, если это было экспериментом, но это жизнь целых поколений и угробленное цивилизационное будущее.
Как с этим считаться, возникает вопрос должно быть? По меньшей мере никак, некак и нечем. Среди вас, так уж точно.
Вот и добрый вечер, только доброты в нём, лишь немая взаимность безучастия бездыханной материи,
Но предстаёт и живая картина,
Кот споймал мышь, тащит в зубах добычу не торопя предвкушение,
Сова, словно тень заслоняет темень небосвода, стараясь не рассеять тишину,
Вот такое визуальное обстоятельство, незамысловатость, но преисполненная явлением неописуемым, сего нигде больше нет, никто не повторит подобные контуры всеобъемлюще, хотя и повторение не требуется, словно набор вариаций, в рамках которых достижение выходящее за их пределы исключено физически, лишь сохранность мер даёт надежду на свершение в грядущем,
Лишь преломляется без малейшей сдержанности, ни скупость, ни щедрость, необъятная размеренность предстающая воспроизведением нечто неизведанного, а неизведанность с учётом безконечности всегда имеет эквивалент абсолюта.
Вот и таверна воссияла светом ламп, место где пригреться и переночевать.
Свет, заря, стакан вина на прощание с бодростью,
Чтоб смочить гортань поточным залпом свежести,
Чтоб было что пролепетать влажными губами сну,
Покушение оставляющее памяти след, претензия воображения на завтрашние просторы необъятности, которым предстоит распахнуться к утру,
Самообман с точки зрения последовательной семантики, совокупляющей в себе масштаб, скорость и свойства, но невозможно достигнуть всего одномоментно, достижения требуют устремления, проецирования, длительности, а ни подытоженности позиций безделья и привычек,
И многое всё же предстоит выдумать,
Допиваю влаги блаженной сосуд, сейчас развею молчание и начну что-то проговаривать о вечном, о значимом, незыблемом, незабываемом,
Чтоб оно впилось паразитом в душу и всю жизнь меня вкушало проницая сетью импульсов озаряющих сознание,
Сказать, чтоб настигло и нисколько не отпускало,
До свидания, дон Кихотова мельница, что дуновением ветра жернова приводит в движение, дабы то стало съестным хлебом, ещё одной подпиткой безудержности, главное свежеиспечённым, с запахом винным играющих дрожжей.
Сладость на усах оставила след, душистый аромат сладких ягод,
Вовек будет желанным, словно к страсти ключ, хватает крепко за голову и не отпустит даже страждущего в умственной растерянности,
Чтоб перетрусило однажды конвульсивно, в патетическом экстазисе, так передёргивает от божественных накатов пробегаясь мурашками по телу прогрессивными, размером с вечность каждая,
Пусть непременно то меня настигнет и я буду в истоме ублажаться свежей поточностью мира, под Солнцем на берегах разомлевая,
Мистическая азбука так провозгласила заклинание, не по буквам, а по сдвигам мыслей за звучанием музыки, за взглядом проплывающим, за поцелуем нежно томящемся в памяти, за жестом эпохи мир опрокидывающем, не успевая счеканить равнозначное объяснение сему,
Так должно быть, так здесь мы дополняем быль, пока есть что выпивать и считывать в должной степени свершений житейских.
Моя любимая ночь, ты повсюду,
Я распростёршись в тебе иду навстречу,
Навстречу неведомости, что за собою укрыла,
Мне хватит и я не смогу отлучиться сквозь вечность,
Слишком короткий, но не закончится сюжетная линия.
Со мной или без.
Комары испили, словно вина сосуд,
Крови моей изобилие,
Незатейливое пиршество,
Взять и убавить меня незаметно,
Словно пчёлы собирают нектар,
Только улей их мне не видывался,
А я не цвету и не пахну.
Что ни сон, так поиск сюжетной линии, спектакль и ширма из иллюзий и заблуждений, произвол дьяволицы вмешивается в судьбы и рисует в воображении иную следственность.
Хватит, с меня снова хватит, напаслись до предела баки затей,
Двигатель творчества эндогенного, то, что эндокринолог прописывал для оздоровления,
До сих справку ношу его, там печать, надпись гласит в которой: "ещё немного, ещё чуть-чуть",
С тех пор нездоровый, ожидаю метеора, что пыль подымет, которую сил не хватает смахнуть,
Её перламутр глаза уже выел, скоро буду идти на ощупь ко дну под действием невидимой силы, что давит и даёт опору, чтоб лететь или рыть нору,
Как повезёт или чему научит лотерея статистических выходок, чтоб она возвысилась в бездну пропасти неба,
Дабы было просторней, дабы было веселей, дабы было вообще,
Иначе можно исчезнуть и никогда не вернуться, перевалиться за край горизонта в будущее, оторваться от опор всех,
А там застегнуть на себе намордник из социального редуктора пустых отмщений, укорачивающий достижения ценз, и выть сквозь него на Луну, как проклятый пёс в изумлении, что место не нагрел и давно забыл где будка, ведь там над головой есть куда высказаться, есть что счесть,
Пропащий в небылиных мерах без задней мысли об интригах грядущего, Луна виднее и гораздо выше, чем ограды вершин общественных, к ней и тяготеет вой, к ней тяготеет и мысль.
Пляшут города и страны по полотнам судеб,
Заживают и распускаются раны в страдальческом саду,
Немой полудень иссушает жарким напором света,
Безжалостный огонь вселенский держит баланс покоя и тревоги на кону,
Подобно струна издаёт волны резонерства, возвышает тонкий возглас под потолки построек,
Уймись мелодия, твой трепет шкребущий прогоняющим зовом никуда не ведёт,
Подобно дикая порода непокорствует и впивается ядовитыми струями в уши,
Играет на нервах с незапамятных времён, мать эволюции, предтеча богов,
Отдай мне свою руку и уволакивай за холмы веков, что томятся невзрачные извивая жала костров,
Из пожаров дымящих залежей зажжённых дерзновенной искрой, мелькнувшей при отключке сознания щелчком,
Коробит меня, коробит, терзает душевная мука, разгребает ментальность подобно песок, растопырив когти осторожно.
Зачем? Для чего? Не нужно ведь играть с тоскою пытаясь её расчленять, это не патанатомия, а нечто ещё дышащее и бдящее в предвкушении вольности.
Вон, убирайся, вон, каверзная преисподница! Со мной не прокатит твоя завитая плетнина,
Меня не проведёшь, даже думать не хочется до конца жизни о твоём плоском юморе, лавочка закрыта на надёжный засов,
Только форточка сквозит и стрекочет щеколда, вентиляция произвольная, творческая,
Для прихода идей требуется свежий воздух и отсутствие заслонов пред его поточностью,
Иначе потухнет прекрасный вечер увязая в глуши глубинной, что задерживает за собой рвение текущих дней, по городам и странам, где металась буйствующая лира оставляя тёплый след,
Ведь не хочется ужаса, лучше чтоб хотелось от восхищения.
Из сна доносится таков ответ: «Вы чувствуете и должно быть ведаете,
Какова ваша жизни форма,
Протяжённость от вчера через сегодня в завтрашнюю иллюзорность.
Соответствует ли опыту будущее? Насколько грядущее предопределено разумностью? Похоже именно на попытку втиснуть бытие в формы памяток о несуществующем прошлом,
Алчная ограниченность противоречий, неисчерпаемое желание большего, что замкнуто в ментальном тупике, это можно назвать безумием в здравом состоянии тела,
Не сложно протянуть руку вечности, тяжело не раствориться в ней или не замкнуться в циркулирующем повторении по месту случая, словно беспечность доверяется гибели, что приносит необратимые увечья и искажения форм жизни,
Но не видит ни образа гибели, ни её следа, и бредёт по собственной полосе чёрно-белой, где ещё не изобрели разноцветность,
Трансляции не те, слишком развеяны по небыли и распростёрты пред неуместными критериями,
Да подсказать некому, никто не просеивает приоритеты, чтоб изваять прекрасную формацию всеобщей перспективы,
Вы чувствуете и должно быть ведаете, чего не хватает в мире этом,
Как по мне, так не хватает разумности, все возможности заперты на замок превозвышенности под ключик тупости,
Как сказать, можно не говорить вообще, всё ясно и так, лишь непостижимые дали необъятных простор напомнили, ещё есть что-то большее, непременно есть где-то что-то ещё, стоит лишь выйти из мыслеобраза скупости, чтоб вселенскую сущность обогнуть живым поясом,
