– Ладно. Через час баркас подойдет… Мы встретим его как следует!
С этими словами Блэк вместе с Гауком и Чайкиным пошли в капитанскую каюту и вынесли оттуда штуцера и заряды.
Вслед за тем матросы стали укладывать на бортах брига койки, круги запасных тросов, парусов и мешки с водой, чтобы иметь прикрытие от пуль.
Гаук распоряжался всеми этими приготовлениями и назначал места матросам.
Блэк в это время писал что-то у себя в каюте. Окончив писание, он спрятал на груди банковые билеты, наполнил карманы золотом, лежавшим в железном шкапе, и, взяв с собою свой штуцер и нащупав в кармане своего короткого пиджака два револьвера, поднялся наверх.
– Послушайте, Чайк! – сказал капитан, подозвавши к себе русского матроса. – Если меня убьют, достаньте с груди конверт с банковыми билетами и письмом и доставьте конверт в Сан-Франциско по адресу. Я вам верю. Вы его доставите.
– Доставлю, капитан.
– И скажите на словах этой леди все, что было. Писать теперь некогда.
– Слушаю, капитан.
– А золото в карманах – после раздачи по сто долларов каждому – завещаю, в случае смерти, вам… В карманах есть насчет этого две записки: одна вам, другая Гауку… А теперь по местам. Становитесь около меня, Чайк!
С этими словами Блэк стал у борта на шканцах, за двумя большими кругами очень толстого белого манильского троса, служившего отличным прикрытием против выстрелов.
По обеим сторонам капитана стали Гаук и Чайкин.
Баркас под парусами, шедший среди волн, был уже виден простыми глазами.
Блэк не спеша зарядил свое ружье. То же сделал и Гаук. Медленно заряжал и Чайкин.
Он был, видимо, взволнован.
«Неужели придется стрелять в людей? И за что?» – думал Чайкин, и лицо его омрачилось выражением недоумения и тоски.
– Готовы ли, джентльмены? – крикнул Блэк.
– Готовы, капитан! – отвечали матросы.
– Стрелять не раньше, как я прикажу. И целиться хорошенько!
И капитан обошел вдоль борта и вернулся на свое место, осмотревши, хорошо ли прикрыты стрелки.
– А вы, Чайк, что нос повесили? Трусите?
– Да, капитан! – ответил Чайкин.
– Боитесь, что вас убьют?
– Людей убивать страшно, капитан!
– Но тут игра в открытую. Если вы не убьете, вас убьют!
– То-то я и думаю, что лучше не быть убитым и не убивать!
– Так идите вниз, Чайк.
– Нет, капитан, я не пойду. И то нас немного. И я не оставлю вас в беде. Я добро ваше ко мне помню и не забуду! – горячо проговорил молодой матрос.
Блэк взглянул на это простодушное лицо, на эти добрые проникновенные глаза Чайкина и в каком-то раздумье произнес:
– Вы редкий экземпляр человеческой породы, Чайк!..
И, проговорив эти слова, примолк и задумался.
– Капитан! баркас поворачивает назад! – воскликнул вдруг Гаук.
Блэк взглянул перед собой. Действительно, баркас поворачивал назад.
Капитан поднялся на ют и направил подзорную трубу на «Вашингтон». На фор-брам-стеньге крейсера подняты были позывные, призывавшие шлюпку к борту.
Блэк недоумевал.
Но скоро недоумение его рассеялось, и радостная улыбка озарила его лицо, когда он обвел трубой горизонт и увидел дымок со стороны Нью-Орлеана.
Через несколько минут обнаружился силуэт монитора, державшего курс на американский крейсер.
– Спасены! – прошептал Блэк, не отрывая глаз от трубы, и облегченно вздохнул.
Прошло несколько минут. В подзорную трубу видно было, что на «Вашингтоне» разводили пары и ставили паруса.
– Гаук! Отберите ружья и снесите в каюту. Теперь мы спокойно пойдем в Нью-Орлеан. И скажите нашим джентльменам, что по сто долларов они все-таки получат!
Громкое «ура» раздалось на «Диноре», когда Гаук сообщил эту новость матросам.
– Ну, Чайк, радуйтесь! Никого убивать не придется!
Баркас пристал к борту «Вашингтона» и тотчас же был поднят. Вслед за тем «Вашингтон» пошел в море.
Монитор, весь купаясь в воде, с одной небольшой мачтой погнался за ним.
Послышался звук выстрела с монитора. «Вашингтон» не отвечал.
– С якоря сниматься! – весело крикнул Блэк.
Через десять минут «Динора» уже держала курс на Нью-Орлеан. Ни монитора, ни «Вашингтона» не было видно на горизонте.
Ветер заметно стихал, и на «Диноре» были поставлены все паруса, какие было можно поставить.
Чайкин стоял на руле, действительно радостный, что не придется стрелять в людей и что близок час, когда он оставит «Динору» с изрядным запасом денег.
Теперь у него бродили мечты о том, чтобы вызвать мать из России. Деньги на это есть.
Но приедет ли она? Не побоится ли она, никуда не выезжавшая из деревни, одна ехать за океан?
И где он поселится?
Во всяком случае, Чайкин решил воспользоваться покровительством капитана и взять у него рекомендательные письма, которые тот предлагал.
Его тянуло к земле. Там он спокойно заживет.
Такие мысли бродили в голове Чайкина, когда он стоял на руле в этот день, полный для него тревог и неожиданностей.
Ветер стихал. Солнце поднялось уже высоко на голубом высоком небе, подернутом белоснежными перистыми облачками, и порядочно подпекало. Но ветер умерял зной, и не чувствовалось томительной жары.
На «Диноре» прибирались по случаю близости порта. С борта были убраны разные вещи, положенные для прикрытия, подметали палубу и чистили медь. И на всех лицах этой разноплеменной команды светилась радость при мысли, что скоро берег и можно будет после долгого плавания загулять на те сто долларов, которые обещал капитан.
И его теперь не так уже ненавидели. Его даже хвалили, но все-таки никто почти не хотел больше оставаться на «Диноре». Слишком опасно плавать с таким дьяволом. Ему все нипочем!
При этом вспомнили и о том, как поплатился Чезаре.
А Чайкин вспомнил про Сама и сказал Гауку:
– А что Сам?.. О нем и забыли сегодня, мистер Гаук.
– Вы правы, Чайк… Эй, боцман!
Боцман подошел, и Гаук попросил его дать Саму поесть и велел сказать ему, что скоро Гаук сделает ему перевязку.
Боцман скоро вернулся и доложил, что Сам просится наверх.
– Пусть выйдет!
Великан негр вышел испуганный и подставил свою спину под лучи горячего солнца. Скоро, впрочем, он уже радостно ворочал белками, устремленными на берег. О, как жадно он его ждал и как он хотел поскорее уйти с «Диноры»!
– Из-за чего вышло это дело, Сам? – спросил его один из матросов.
– Сам был дурак.
– Отчего дурак?
– Послушался Чезаре. Капитан Блэк – настоящий дьявол. И с ним нельзя шутить! – с каким-то суеверным ужасом проговорил негр.
– А как же ты хотел пошутить?
Сам рассказал то, что произошло в каюте, умолчав, конечно, какую предательскую роль играл он, бывши доносчиком.
– Его никто не убьет! – прибавил шепотом негр. – Он заколдованный. И он все видит в человеке. Он знал, что Чезаре подговаривал нас к бунту и что мы согласились.
– Знал?.. Но как же он мог знать?
– Не знаю. Но он знал. И Чезаре ему перед смертью признался… И как он меня велел кинуть за борт… Я слово сказал… Оно меня спасло.
– Какое слово?
– Миссис Динора… Леди в Сан-Франциско. Она одна может околдовать капитана… Я слышал… Она была его невеста…
Вдруг Сам смолк, и его блестевшее глянцем чернокожее лицо исказилось ужасом. Из каюты вышел капитан Блэк и увидал негра.
Чайкин взглянул на капитана и обратил внимание на грустное выражение его лица.
«Казалось бы, ему радоваться… „Динора“ уже приближается к рейду, а он вдруг заскучал!» – подумал Чайкин.
А Блэк поднялся на мостик и, обращаясь к Гауку, сказал:
– Как станем на якорь, объявите команде, что она мне более не нужна. Раздадите им деньги, и они могут убираться к черту. До выгрузки пусть останутся только боцман, плотник и вы, Гаук…
– Разве «Динора» больше не пойдет в плавание?
– Я больше не пойду… Я сегодня же переберусь на берег и завтра же вечером уеду во Фриски!
– А «Динору» поручите продать?
– «Динора» ваша, Гаук! Я зарабатывал на контрабанде, а вы по чести заслужили долю барыша. И бриг – ваш барыш. Ни слова больше. Сегодня же вступайте во владение и, когда груз будет сдан, набирайте экипаж и идите куда хотите. Только я отдаю вам бриг с одним условием…
– С каким?
– Перемените его название… Надеюсь, вы согласитесь?
– Разумеется…
Гаук, как настоящий янки, не рассыпался в благодарностях и только сказал:
– Вы мне предложили очень выгодное дело, капитан.
И, стараясь скрыть радостное волнение, протянул Блэку руку и крепко ее пожал.
– Судовые бумаги сегодня же получите от меня! – сказал Блэк и прибавил: – Я пойду укладываться… А вы становитесь на якорь поближе к пристани!
Между тем «Динора» входила на рейд, полный судов, и ровно в четыре часа дня бросила якорь.
Через полчаса началась выгрузка. Блэк тотчас же съехал на берег и немедленно отправился на телеграф.
Очутившись на берегу, Чайкин испытывал радостное чувство человека, вырвавшегося на свободу после долгого плена. Вид садов с роскошною зеленью, эти диковинные фрукты, продававшиеся на улицах, – все говорило ему о земле и в первые минуты заставляло забывать, что он один как перст в незнакомом городе. И все его интересовало: и американцы-южане, совсем непохожие на тех янки, которых он видел в Сан-Франциско, и множество военных на улицах, и еще большее количество негров.
На первых же порах его удивило обращение с ними белых людей. Он видел, как надсмотрщик рабочих, рывших какую-то канаву, подхлестывал бичом по их голым спинам и осыпал ругательствами, и Чайкин только на другой день узнал о том, что негры находятся в рабстве и что война между северными и южными штатами идет именно из-за отмены рабства.
Нащупывая по временам на груди спрятанные в мешочке банковые билеты, наш молодой матрос дошел до одной из больших улиц, имея маленький узелок в руке со всем своим имуществом, и, увидав магазин с готовым платьем, зашел туда.
Через полчаса из магазина вышел совсем другой Чайкин, непохожий на прежнего. В новой пиджачной серой паре, с широкополой сомбреро на голове, в накрахмаленной рубашке с отложным воротником, повязанным цветным галстуком, в крепких, на двойной подошве, башмаках, Чайкин имел вполне джентльменский вид, и когда взглянул в магазине на себя в зеркало, то в первую минуту сам себя не узнал – до того изменил его костюм.
В том же магазине, в котором можно было купить решительно все, Чайкин купил дешевые часы в пять долларов, две смены белья, чемодан и револьвер. Засунув револьвер в карман, он в лавке уложил все свои вещи в чемодан и, расплатившись, вышел на улицу, чувствуя себя словно бы независимее и свободнее, снявши свое матросское отрепье, полученное им от господина Абрамсона.
«То-то удивились бы наши ребята с „Проворного“, если б меня увидали!» – подумал молодой матрос, заглядывая в витрины магазинов, отражавшие щеголевато одетого господина.
И он чувствовал себя господином.
Вспоминая ребят, Чайкин словно бы жалел их, что и они не такие же вольные птицы, как он сам, и даже не знают, как приятно быть вольной птицей и не знать над собой гнета. Он понял это всем своим существом и не раз благодарил господа бога в горячей молитве, что он сподобил его сделаться человеком. И вся его жизнь на клипере, где он вечно чего-то боялся, где боцман мог бить его и где сам он казался себе таким ничтожным и в чем-то виноватым, – эта жизнь представилась ему теперь далекой и чужой, хотя тоска по родине временами и заставляла его тосковать и, стоя на «Диноре» у руля, напевать вполголоса свои родные песни.
Чайкин направился в ресторан. Ему очень хотелось есть. Он увидал скромный ресторан, на дверях которого крупными буквами было написано: «Обед за 50 центов», и вошел в двери.
Из дверей коридор вел в небольшой сад, где за столиками сидели обедавшие, и Чайкин уселся за один из свободных столиков.
Тотчас же бой-негр подошел к нему.
– Какое вино будете пить, сэр?
– Дайте пиво.
Обед очень понравился Чайкину, и он после солонины и свинины, которые давали на «Диноре», с удовольствием съел тарелку супа, какой-то рыбы, зелени и мяса. И когда ему подали вазу, полную груш, яблок и персиков, он жадно набросился на них.
– Кофе прикажете, сэр? – снова спросил бой.
– Давайте и кофе! – решительно приказал Чайкин.
Бой принес кофе и подал газету.
– Вечернее прибавление, сэр!
Чайкин взял газету и вспомнил «Долговязого», говорившего, что всякий человек должен читать газету.
И на первой же странице он прочитал напечатанное крупными буквами: «Бой „Потомака“ с „Вашингтоном“.
В заметке описывалось, что «Потомак» обратил в бегство «Вашингтон» и что только свежая погода помешала «Потомаку» пустить ко дну крейсер.
У всех посетителей были газетные листы в руках, и на всех лицах светилось радостное возбуждение. Поднялись шумные разговоры, требовали вина, говорились патриотические речи.
– А вы чего не радуетесь? – вдруг обратился к Чайкину высокий плотный американец с большой бородой, в кожаной куртке и в красном поясе, из-за которого торчал револьвер.
Красное лоснившееся лицо его, масленые глаза и заплетающийся язык свидетельствовали в достаточной степени, что этот господин пьян.
– Чего вы не радуетесь, спрашиваю я вас? – вызывающе продолжал американец, схватывая Чайкина за плечо.
Только тогда Чайкин понял, что обращаются к нему.
– Чего мне радоваться? – ответил Чайкин.
– Вы иностранец… извините… А я думал, вы янки… Тогда я вздул бы вас, а теперь могу только сожалеть, что вы не радуетесь тому, что «Вашингтон» позорно бежал от «Потомака». Вы, верно, недавно в нашей стране?
– Сегодня только.
– Немец?
– Русский… На «Диноре» пришел.
– На «Диноре»!.. Привезли нам ружья… Эй, бой! две рюмки рома!.. Пью за ваше здоровье!..
Незнакомец подсел к Чайкину, внимательно разглядывая его новый костюм и новый чемодан.
Чайкин выпил рюмку рома.
Незнакомец велел подать бутылку и налил Чайкину еще рюмку, но Чайкин решительно отказался и, уплативши по счету, вышел из ресторана.
Едва прошел он несколько шагов, как американец его нагнал.
– Вы ищете гостиницу… недорогую, конечно? Я вам охотно покажу недорогую. Я сам в ней стою. Хотите? Там очень хорошо, и, если у вас есть деньги, не бойтесь. Отдайте их хозяину, и дело в шляпе. Я отдал свои пять тысяч.
Чайкин несколько струсил.
Гаук, прощаясь с ним, предупредил его, чтобы он был осторожен и первым делом купил револьвер, иначе того и гляди ограбят.
И Чайкин, желая отделаться от навязчивого незнакомца, ответил:
– Благодарю вас. У меня уже взят номер в гостинице.
– Взят? – недоверчиво спросил высокий господин в куртке, взглядывая на чемодан.
– Взят.
– В какой же гостинице, позволю себе спросить? Здесь надо держать ухо востро, и мне не хотелось бы, чтобы иностранец составил неправильное представление о нашем городе, если его обкрадут… Я сам моряк и уважаю моряков. Я капитан Джиксон… Мой катер стоит на рейде… грузится. Вот моя карточка…
И с этими словами капитан дал Чайкину карточку.
– Меня нечего обкрадывать. У меня нет денег! – проговорил сухо Чайкин.
– А разве капитан Блэк, привезший контрабанду, не наградил вас?.. Разве новенький костюм, который так хорошо сидит, куплен в долг и вы не знаете, чем заплатить за номер? – насмешливо продолжал капитан.
И с этими словами он подхватил Чайкина под руку и хотел было свернуть с ним в глухой переулок, но Чайкин быстро повернулся и пустился бежать по улице.
Громкий хохот раздался вслед за ним, и капитан кричал вдогонку:
– Джон!.. Джон!.. остановись, дружище!
Чайкин остановился около небольшой площади, обсаженной деревьями, где было много народа. Остановился и присел на скамейке. Никто не обратил внимания на его бегство. Теперь, когда «капитана» не было близко, Чайкину самому сделалось совестно, что он так струсил. Следовало бы проучить этого мазурика и позвать на помощь вместо того, чтобы позорно бежать. Но Гаук его напугал рассказами о смелых грабителях.
И теперь, когда на скамейку присел какой-то господин с бронзовым лицом, Чайкин как-то подозрительно взглянул на него и отодвинулся подальше.
Как-то быстро настали сумерки, и площадь осветилась огнями. Заиграл военный оркестр, и публика наполнила площадь и окаймлявшую ее аллею.
«Однако не пора ли и к капитану Блэку?» – подумал Чайкин и хотел взглянуть на часы, но в жилетном кармане их не оказалось.
«Ах мазурик!» – вырвалось по-русски у Чайкина, и он со страхом нащупал грудь. Билеты там, на месте. Затем он ощупал карман штанов. Слава богу! И кошелек с несколькими золотыми и серебряные доллары целы.
И Чайкин облегченно вздохнул и решил быть еще осторожнее и избегать по возможности разговоров с незнакомыми людьми наедине.
Прелестный вечер опустился над городом, и месяц томно глядел с высокого звездного неба. Толпы народа высыпали на улицу и сидели у кофеен, у домов. С разных сторон долетали звуки музыки. В воздухе стоял душистый аромат от цветов.
«Славно как!» – шепнул Чайкин, вздыхая полною грудью, и встал, чтобы идти в гостиницу «Юг», к капитану Блэку.
Полисмен, к которому обратился Чайкин, указал на высокое, ярко освещенное здание, бывшее в нескольких шагах.
Чайкин вошел в подъезд пятиэтажного отеля.
В большом, ярко освещенном вестибюле, сквозь стеклянные двери которого, против входа, темнела листва большого сада, на большом кресле, за барьером, важно восседал старый негр швейцар в красной ливрее и в обшитой галунами красной высокой шляпе-цилиндре.
Чайкин решил обратиться к негру и спросил:
– Позвольте узнать, капитан Блэк дома?
Негр посмотрел на Чайкина, потом на доску, висевшую на стене, покрытой объявлениями, и ответил:
– Ключа третьего номера нет. Верно, третий номер дома. Если вы войдете в первый этаж и повернете в левый коридор, то, постучавшись в дверь, узнаете, дома ли третий номер и захочет ли он вас видеть.
– Благодарю вас.
– Вы, конечно, иностранец?
– Я русский.
– И с «Диноры»?
– С «Диноры».
– Нехороший груз привезла «Динора», нехороший! – тихо проговорил старик негр.
Чайкин поднялся в первый этаж и постучал в двери третьего номера.
– Войдите!
Капитан Блэк полулежал на диване в большой, роскошно убранной комнате, покрытой ковром. На столе перед диваном стояло несколько графинов, бутылка и стаканы. Чайкин заметил, что Блэк был мрачен. Тигр воркнул, но тотчас же смолк.
– Здравствуйте, Чайк. Очень рад вас видеть! Вы – молодцом! – сказал капитан, крепко пожимая матросу руку и оглядывая его костюм. – Совсем джентльмен. Садитесь! Чего хотите? Содовой воды с коньяком? Бренди? Шерри-коблера? Наливайте себе!
– Благодарю, капитан. Я ничего не хочу.
– Как знаете. Ну, куда решили ехать?
– В Сан-Франциско, капитан! – ответил Чайкин, осторожно присаживаясь на кресло, обитое бархатом.
– Значит, остались при прежнем намерении поступить на ферму?
– Да, капитан.
– А Гаук хотел предложить вам быть боцманом на бриге. Пятьдесят долларов в месяц. Он только что был у меня и хотел завтра утром переговорить с вами. Вы где остановились?
– В «Матросе».
– Напрасно. Это скверная гостиница. Там вас могут обчистить. Перебирайтесь сюда и будьте моим гостем. Не отказывайтесь и не благодарите. Мне хочется быть полезным вам, Чайк!
С этими словами капитан Блэк позвонил и, когда вошел слуга, приказал ему приготовить номер в этом же коридоре для Чайкина и немедленно послать в «Матроса» за вещами джентльмена.
– Напишите на моей карточке свою фамилию. И приложите доллар за уплату за номер. Вот так. Ну, теперь все в порядке. Садитесь, Чайк, и выпейте шерри-коблера… Он не крепок.
И Блэк налил из графина в стакан питье, полное мелкого льда, и, подавая соломинку, проговорил:
– Опустите ее в стакан и тяните. Очень вкусно.
Чайкин покорно исполнил приказание капитана и нашел, что это питье действительно вкусно. А за что с ним так ласков этот странный человек, он этого решительно не понимал.
– Так подумайте, Чайк, о предложении Гаука. А рекомендательные письма вам готовы. Вот они!
Блэк вынул из бумажника два письма и подал их Чайкину.
– Вас охотно возьмут на ферму. Вы – добросовестный работник, Чайк. Я это видел. И боцман были бы недурной, если только экипаж на бриге будет не такой, какой был при мне. Гауку таких и не нужно. Он не будет возить рискованного груза…
– Я в боцмана не пойду, капитан! – решительно заявил Чайкин.
– Почему?
– Не по мне. Надо быть строгим с людьми. А я не умею. Жалко людей…
Блэк удивленно посмотрел на Чайкина.
– Вы говорите: жалко… А вас самих разве жалели?
– Может быть, от этого и жалко! – промолвил Чайкин.
– Чудак вы, Чайк, большой. Редкий экземпляр человеческой породы. Еще стакан шерри-коблера?
– Благодарю. Довольно.
– И, пожалуй, вы правы, что в боцмана не идете… Поезжайте лучше во Фриски и поступайте на ферму. Осмотритесь и, конечно, свою ферму заведете. Хотели бы?
– Чего лучше?
И лицо Чайкина просияло. Недавний мужик, еще чувствовавший над собою власть земли, сказался в нем и на чужбине.
Блэк видел это радостное сияние. Оно, казалось, производило на него успокаивающее впечатление.
– Ну, хорошо. Положим, Чайк, вы купили земли и построили дом. А потом что?
– Чего ж еще мне, капитан?
– И у вас нет других, больших желаний, Чайк? – удивленно и с видимым любопытством ожидая ответа, допрашивал Блэк, потягивая через соломинку шерри-коблер.
– Мало ли чего человек хочет, капитан.
– Например? Чего бы вы еще хотели, Чайк?
– Мать выписать бы из России, если уж самому нельзя на родину. Только едва ли мать поедет.
– Отчего?
– Побоится. Далеко очень.
– А больше у вас нет желаний?..
– Прожить хорошо.
– Что вы называете: хорошо?
– По совести. Людей не обижать, злого не делать.
– И только?.. А разбогатеть разве не хотите?
– Я и так богат, – добродушно промолвил матрос. – И никогда не забуду как вы наградили меня, капитан! – с чувством прибавил Чайкин.
– Я говорю: разбогатеть по-настоящему, иметь много-много денег.
– Бог с ними, с деньгами. Что с ними делать? Я в бедности вырос и никогда не думал о богатстве.
– Я первого встречаю, как вы, Чайк. Счастливый и хороший вы человек! – с необыкновенною задушевностью проговорил капитан Блэк и примолк.
А Чайкин смотрел на бледное, мрачное лицо капитана и про себя пожалел его и подумал:
«Верно, совесть оказала себя!»
И в голове Чайкина невольно пронеслись воспоминания и о жестокости капитана в плавании, и об убийстве Чезаре, и о приказании выбросить за борт живого негра Сама, и о ненависти экипажа «Диноры», и вообще о дурной жизни Блэка, про которую, бывало, на вахтах рассказывал приятель Чайкина – Долговязый.
Наш простодушный матрос чувствовал скорее, чем понимал, что этот человек страшен именно потому, что ничего не боится, не зная удержа своей воле, но что в нем вместе с дурным и злым есть хорошее и доброе, которое теперь заговорило в нем и доводит его до «отчаянности», как про себя определил Чайкин мрачное настроение капитана Блэка.
И Чайкин весь как-то притих, смущенный, что мешает капитану своим присутствием, злоупотребляя его добрым отношением.
Как раз в эту минуту вошел слуга и доложил, что вещи мистера Чайка привезены и что шестой номер для него готов.
И Чайкин поднялся с кресла.
– Вы куда, Чайк? Спать разве хотите?
– Нет, капитан. Но я боюсь помешать вам…
– Напротив, я рад, Чайк, что вы здесь. Я по крайней мере не один… Тоска, Чайк… Вот я и выгодное дело сделал… нажил сегодня хорошие деньги на ружьях, которые мы привезли и из-за которых я рисковал быть повешенным, если бы не размозжил себе голову раньше, чем попасться в руки капитана крейсера, который вчера заставил нас стать на мель… Тут у меня чек на пятьдесят тысяч долларов, Чайк, – говорил Блэк, хлопая рукой по боковому карману. – С этими деньгами можно начать какое-нибудь дело, чистое дело, – и все-таки… тоска… И знаете ли отчего, Чайк?
– Отчего, капитан?
– Во-первых, оттого, что я до сих пор не получаю телеграммы из Фриско… А во-вторых…
Блэк на секунду остановился и с горькой усмешкой прибавил:
– Оттого, что я и не получу ее, если особа, от которой я жду телеграммы, узнала из газет, какой груз привезла «Динора» и какой негодяй капитан брига. Не все, как вы, Чайк, жалеют людей, особенно таких, как я… Выпейте еще шерри. Не бойтесь, Чайк, не будете пьяны. Вам и не надо быть пьяным. Вам забывать нечего, Чайк.
Он налил Чайкину шерри-коблера, а себе содовой воды, наполовину разбавленной коньяком.
Отхлебнувши половину стакана, Блэк неожиданно проговорил:
– И знаете, что я вам скажу, Чайк?
– Что, капитан?
– Если бы я раньше встречал таких людей, как вы, Чайк, то, наверное, получил бы телеграмму, которую жду!
Чайкин решительно не мог понять, какое отношение может иметь получение телеграммы к знакомству с ним, но почувствовал, что он, скромный и простой человек, нужен капитану в эти минуты его тоски и отчаяния.
И, полный участил к нему, он с какой-то уверенностью, вызванною добротою его сердца, проговорил:
– Вы ее получите, капитан!
– Почему вы так думаете, Чайк? – с тревожным любопытством воскликнул Блэк.
– Так мне кажется… Надо получить! – ответил Чайкин и смутился.
А смущение его вызвано было тем, что он не решался сказать капитану, что думает так потому только, что жалеет капитана и всем сердцем хочет, чтобы телеграмма была.
– Вы, Чайк, верно сказали: мне надо получить! – подчеркнул капитан. – И если я ее получу, то весьма возможно, что я попробую развязаться с дьяволом и не стану больше ставить все паруса в попутный шторм, рискуя отправить и себя и других ко дну… Помните, Чайк, тогда на «Диноре», на пути в Австралию… страшно было, а?..
– Очень, капитан.
– Вот так, Чайк, я всю свою жизнь жарил под всеми парусами в попутный шторм с тех пор, как пятнадцатилетним мальчишкой ушел из дома с десятью долларами в кармане. Тогда я был не такой, Чайк… Тогда мать не плакала из-за меня, как потом, Чайк… Тогда она не думала, что ей придется краснеть за сына… И сын не думал, Чайк, что он больше не покажется на глаза матери, чтобы не причинять ей лишнего горя. Не думал, что через других известит о своей смерти. Пусть она лучше думает, что ее любимый сын умер. Это лучше для нее, чем знать, каков у нее сынок. А она похожа на вас, Чайк… Она тоже бросилась бы спасать врага, как бросились вы, Чайк, спасать Чезаре, рискуя жизнью… И тогда, когда вы это сделали, Чайк, вы заставили вспомнить старушку и заставили вспомнить, что и я когда-то был человеком… Вы меня удивили, Чайк, и заставили посмотреться в зеркало… А я давно этого не делал, Чайк… Очень давно… Понимаете ли, что я вам говорю, Чайк, и почему я, страшный капитан Блэк, с вами именно об этом говорю?.. Никому я не сказал бы того, что сказал вам, беглому русскому матросу. И я знаю, что один вы на «Диноре» старались найти и мне оправдание в вашем добром сердце. Не правда ли, Чайк?
– Правда, капитан.
– А все-таки очень боялись меня?
– Боялся.
– Больше, чем своего русского капитана? – спросил Блэк.
– Нет. Своего я по-другому боялся… На своем судне я боялся, что меня будут наказывать линьками, а на «Диноре» я вас боялся, пока вы не показали своей доброты ко мне, капитан…
Блэк налил себе еще коньяку с водой. Он начинал слегка хмелеть и, мрачный как туча, примолк.
Так прошло несколько минут.
– Слушайте, Чайк, о чем я буду просить вас, – наконец заговорил он. – Останьтесь здесь еще три дня. Можете?
– Сколько вам угодно, капитан.
– Всего три дня… Если я в течение трех дней не получу телеграммы, то попрошу вас передать собственноручно письмо одной особе во Фриско. Письмо и в нем чек на пятьдесят тысяч долларов на предъявителя. И, кроме того, попрошу вас, Чайк, рассказать обо мне то, что вы видели и что слышали теперь… Исполните, Чайк?
– В точности исполню, капитан.
– Если особы этой не будет во Фриско, вы узнаете от ее матери, куда дочь уехала, и немедленно поедете туда, где она находится, чтобы лично передать письмо и сказать обо мне. Деньги на расходы по поездке получите, разумеется, от меня. Сделаете это, Чайк?
– Будьте уверены, капитан.
– А если эта особа умерла, то письмо сожгите, а из пятидесяти тысяч десять возьмите себе, а сорок отправьте матери – адрес я вам дам. Хотя мать и не нуждается, имея капитал, тем не менее кому, как не ей, принадлежат эти деньги? Она их хорошо употребит, я знаю.
Чайк поблагодарил Блэка, изумленный его распоряжением оставить себе десять тысяч, но решительно отказался от этого подарка.
– Я вам возвращу тогда деньги, капитан! – сказал он.
– Мне трудно будет возвратить, Чайк.
– Отчего?
– Оттого, что если в течение трех суток, считая с этого часа, – теперь десять часов, Чайк, – если я не получу телеграммы, то ровно в десять часов в субботу я пущу себе пулю в рот. Поняли, Чайк, почему я вас прошу остаться и быть исполнителем моих последних распоряжений…
Чайкин в страхе смотрел на Блэка.
– Что вы так смотрите, милый мой Чайк? Вы думаете, что так страшно расстаться с жизнью?.. У меня рука не дрогнет… Не бойтесь. Когда последняя надежда рухнет – жить будет скучно! – прибавил с грустной улыбкой Блэк.
Чайкин не сомневался, что капитан приведет свое намерение в исполнение, и, охваченный чувством ужаса и жалости, воскликнул:
– Нет, нет, капитан, не делайте этого!..
– Вам жаль будет меня, Чайк?
– Жаль! – с необыкновенной искренностью проговорил Чайкин. – И убивать себя грех. Бог дал жизнь, бог и возьмет ее. Надо терпеть, капитан… И теперь уже вам не так тяжело будет жить, хотя бы вы и не получили телеграммы…
– Почему вы, Чайк, думаете, что мне будет легче жить?
– А потому, что бог вам сердце смягчил… заставил мучиться за то, что вы не по правде жили…
– Да, совсем не по правде, Чайк! – усмехнулся капитан Блэк.
– А теперь вы стали другим человеком и будете по совести жить… Нет, не делайте этого греха, капитан… Я… Вы извините, что говорю так с вами… я – матрос, а вы – капитан, но я любя говорю! – застенчиво прибавил Чайкин.
И эти простые немудрые слова, согретые любовью, произвели магическое действие на Блэка. Он смотрел на Чайкина, и мало-помалу лицо его прояснилось, брови раздвинулись и что-то бесконечно нежное засветилось в его глазах.
Казалось, этот страшный капитан готов был расплакаться. И, по-видимому, чувствуя это и стыдясь такой слабости, он дрогнувшим от волнения голосом проговорил:
– Довольно, довольно об этом, Чайк… Еще у нас три дня впереди… А вы… вы, Чайк, славный человек, и вас я никогда не забуду!
И с этими словами Блэк крепко стиснул руку Чайкина.
Чайкин тотчас же повеселел и вдруг проговорил:
– А наши матросики как терпят… Ах, как терпят… А все-таки живут, надеясь, что лучше будет. И непременно будет! – решительно прибавил он.
Блэк улыбался и стал расспрашивать Чайкина о прежней его жизни.
В двенадцатом часу капитан провел своего гостя в номер, показал ему, как действовать электрическими звонками, посоветовал Чайкину утром взять ванну, которая помещалась в маленькой комнате, рядом с номером, и с вечера выставить сапоги и Платье, чтобы их вычистили, и, пожелав спокойной ночи, ушел, оставив молодого матроса несколько ошалевшим при виде роскошной обстановки и большой, застланной ослепительно белым бельем кровати, которая была в его распоряжении. Первый раз в своей жизни он, привыкший к курной избе и кубрику на судах, будет спать на такой кровати. И Чайкин чувствовал некоторое смущение, когда, раздевшись, осторожно улегся после молитвы на прямую пружинную кровать и, прикрывшись легким пикейным одеялом, задернул кисейный полог «мустикерки».