Кэтрин Терстон
Член парламента
– Да, мне действительно не по себе, – сказал он, – и я бы попросил у вас виски и соды.
Лодер принес воду, стакан, и пошел за виски. Чилькот тем временем вынул несколько лепешек и незаметно опустил их в стакан с водой. Он приготовил себе питье, не влив в него ни капли из принесенного Лодером графина виски. Лодер приготовил для себя стакан виски с минеральной водой, и чокнулся со своим гостем.
– Выпьем за успех Джона Чилькота! – сказал он.
Чилькот на минуту замедлил, потом поднял стакан.
– За здоровье Джона Чилькота! – сказал он.
VII.
Прошло около трех недель после первой встречи Чидькота и Лодера. Лодер опять сидел у своего письменного стола. Он подпер голову рукой, а другая рука придерживала бумагу, на которой он писал строчку за строчкой. Когда страница была исписана до конца, он поднялся, подошел к столу и сравнил свое писание с открытым письмом, лежавшим на столе. Сравнение его, видимо, удовлетворило. Он выпрямился и посмотрел на лист довольным взглядом.
Он был так погружен в свои мысли, что не заметил, когда на лестнице раздались шаги; он поднял глаза, когда открылась дверь, и тогда только бегло оглянулся.
– Вы? – спросил он.
Чилькот закрыл дверь и быстрыми шагами прошел через комнату. У него был больной и разбитый вид. Подойдя к Лодеру, он нервно протянул руку и коснулся его руки. Лодер поднял глаза.
– Случилось что-нибудь? – спросил он.
Чилькот пытался улыбнуться.
– Да, случилось нечто, – сказал он. – Началось!
Лодер освободил свою руку.
– Что началось: конец света?
– Мой конец! – Он задыхался, произнося эти слова.
Лодер все еще смотрел на него, ничего но понимая, или, может быть, не желая понять.
Чилькот кашлянул и схватил его за рукав.
– Разве вы не видите? – спросил он. – Разве не заметно?
– Нет.
Чилькот провел платком по лбу.
– Пришел конец, – сказал он. – Вы меня не понимаете? Вы мне нужны. – Он отошел в сторону и опять подошел к нему с выражением надежды. – Вы удивлены, – сказал он. – Но это не моя вина. Честное слово – не моя. На меня вдруг находит…
Он остановился и опустился, обессилев, в кресло. Лодер стоял с минуту выпрямившись и совершенно неподвижно; потом он почти с отвращением посмотрел на жалкую фигуру Чилькота.
– Вы желаете, чтобы я занял ваше место сегодня же вечером, без всякого подготовления? – Голос его звучал решительно и твердо.
– Да, я этого желаю.
– Для того, чтобы вы могли проводить ночь в опьянении морфием… эту ночь и много других?
Чилькот взглянул на него; лицо у него было расстроенное.
– Вы не имеете никакого права читать мне нотации. Вы согласились на сделку.
Лодер вскипел.
– Позвольте… – начал он, но лицо его и голос сейчас же изменились. – Вы совершенно правы, – сказал он холодно. – У вас не будет больше основания жаловаться.
Чилькот беспокойно задвигался на стуле.
– Я ничуть не хотел вас обидеть, – сказал он. – Это только следствие…
– Ваших расстроенных нервов? Я знаю. Перейдемте к делу. Что ж я должен делать?
Чилькот взволнованно выпрямился.
– Да, перейдемте к делу. Вам, конечно, неприятно, что я так неожиданно обращаюсь к вам. Но вы имеете дело с человеком, который не может положиться на самого себя. – Я провел ужасный день, истинно ужасный. – Лицо его еще сильнее побледнело. При свете зеленого абажура оно казалось серым. Лодер невольно отвел глаза.
Чилькот глядел на него в то время, как он перешел к письменному столу и стал машинально собирать бумаги.
– Ужасный день! – повторял он. – Такой, что я не решаюсь ждать еще одну ночь. Читали вы де-Квинси? – спросил он изменившимся голосом.
– Читал.
– Прочтите его еще раз, и вы поймете. Я переживаю все ужасы, которые он описывает, все до одного. – Он дико и уродливо засмеялся.
Лодер повернулся к нему.
– Да что же, черт возьми!.. – Он остановился. Что-то в расстроенных чертах Чилькота заставило его замолчать. Странное сознание какой-то предопределенности удержало его от дальнейших возражений.
– Что же я должен делать? – спросил он сдержанно.
При этих словах Чилькот успокоился и улыбнулся.
– Вы правы, напоминая мне об этом, – сказал он. – Нам нечего терять времени. Теперь уж около часа. Он вынул часы, подошел к окну и заглянул на тенистый сквэр внизу.
– Как вы тут тихо и покойно живете! – сказал он.
Потом у него вдруг мелькнула новая мысль, и он поспешил обратно на средину комнаты.
– Лодер, – торопливо сказал он, – Лодер, у меня новая мысль. В то время, как вы будете мною, почему бы мне не быть Джоном Лодером, вместо безличного существа, как мы раньше предполагали. Это будет великолепно. Я прямо удивлен, что эта мысль не пришла нам раньше в голову.
Лодер все еще стоял у своего письменного стола.
– Я уже об этом думал, – ответил он, не поднимая глаз.
– Почему же вы мне не предложили этого?
Наступила минута молчания. Чилькот покраснел.
– Вы, очевидно, очень дорожите своей репутацией? – сказал он.
– Меня никто не знает, и мне нечем дорожить.
Чилькот засмеялся неприятным смехом.
– Значит, вы не так далеко зашли в моей философии, как я думал. Вы, очевидно, дорожите своим собственным мнением о себе.
Лодер опять несколько помолчал.
– Вы иногда очень проницательны, – сказал он. – Я, кажется, действительно обладал какой-то ложной гордостью, которая заставляла меня дорожить чистотой моего имени. Но такие чувства вышли из моды, и нужно плыть по течению. – Он засмеялся коротким смехом, потом прошел через комнату и стал подле своего гостя. – Как бы то ни было, – сказал он, – гордость мне не в лицу – ни настоящая, ни ложная. Возьмите мой образ, используйте его как хотите. Когда сожжены все укрепления, тогда одна единственная баррикада не может спасти город. – При этих словах он положил руку на плечо Чилькота. – А теперь – пойдем. Я жду ваших приказаний. Я сдаюсь.
* * *
Через час оба они вышли из спальни Лодера, где были сделаны последние окончательные приготовления. Лодер появился в безупречном фраке; волосы его были тщательно причесаны и платье отлично сидело на нем. На взгляд даже самого зоркого наблюдателя это был тот же человек, который незадолго перед тем поднялся по лестнице и вошел в кабинет. Вместе с платьем Чилькота Лодер перенял его манеру ходить и держать голову. Он быстро вошел и подошел к письменному столу.
– У меня нет никаких бумаг, касающихся лично меня, – сказал оз, – и мне нечего запирать. Все может остаться попрежнему. По утрам приходит женщина, по имени Робинс, убирать комнату и зажигать огонь в камине. О всем остальном вы должны заботиться сами. Никто не нарушит ваш покой. Тишина и спокойствие – спокойствие, подобное смерти – единственное, на что вы можете рассчитывать вполне.
Чилькот все еще стоял нерешительно у порога и пробовал улыбаться. Из них двоих он, по-видимому, был наиболее смущенный. В дешевом, потертом платье Лодера он почувствовал себя вне всякого соотношения с обществом, со всем, что до сих пор прикрывало его слабость и давало ему возможность жить в приятных условиях. Он теперь мучительно сознавал себя, свое «я», но не был в состоянии выразить словами свои чувства или мысли. Он поглядел на камин, на стол и, наконец, на стул, на который он, при входе, небрежно положил свое пальто. При виде пальто глаза его сверкнули.
– Боже! – воскликнул он:– я ведь чуть совсем не забыл…
– Что? – спросил Лодер, оглядываясь.
– Кольца. – Он взял пальто и засунул руку в один из карманов. – Дубликаты я получил только сегодня днем, в последнюю минуту. – Он говорил быстро и поспешно шарил в кармане. Лодер приблизился к нему и с любопытством наклонился, когда он вынул футляр.
– Так вот, как я уже вам говорил, – одно кольцо – воспроизведение старинного кольца, с печатью, а другое гладкое золотое, вроде венчального кольца.
Чилькот засмеялся, разложив четыре кольца на ладони.
– Ничего другого я не нашел достаточно широкого и при этом не слишком бросающегося в глаза. Я ненавижу всякие украшения.
Лодер коснулся колец.
– У вас очень мало вкуса, – сказал он. – Ну, теперь посмотрим, соответствуют ли они своей цели. Он взял кольца и подошел к лампе.
Чилькот глядел на него.
– Рана, однако, была глубокая, – сказал он; его любопытство снова загорелось при виде расправленных пальцев Лодера. – Каким образом вас ранили?
– Это знак, оставленный мне на память, – сказал Лодер, улыбаясь.
– На память о храбрости?
– Нет, совершенно наоборот. – Он взглянул на свою руку, а потом на Чилькота. – Нет, – повторил он с необычайной для него потребностью делиться своими чувствами. – Это знак, напоминающий мне, что я не составляю исключения, что и меня можно дурачить, как и других мужчин.
– Ага, дело в женщине!
– Да, – ответил Лодер, взглянув еще раз на рубец. – Я теперь редко вспоминаю эту историю. Она отошла в прошлое. Но сегодня мне хочется исповедаться. Вам следует знать, что я прошел через огонь. Это своего рода гарантия.
Чилькот сделал отстраняющий жест, но Лодер не дал ему ничего сказать.
– Я знаю, что вы мне достаточно доверяете, – сказал он. – Но вы поручаете мне такой опасный пост, и я хотел бы вам доказать, что с вопросом о женщинах я покончил окончательно.
– Что вы, Лодер, прошу вас…
Но Лодер продолжал, не останавливаясь:
– История произошла восемь лет тому назад в Сантасаларе. Это – маленькое местечко между Луной и Писторией, – горсточка домов между холмами. Обломок настоящей старой Италии, который разрушается среди цветов и солнечного света. Ничто там не напоминает о нашем времени, кроме поезда, изредка извивающегося вдоль линии холмов. Во время длинного путешествия из Швейцарии на юг, я попал в это маленькое местечко и остановился на несколько времени в маленькой гостинице. На второй день после моего приезда случилось нечто необычайное. На том месте, где проходит железная дорога, у холмов, поезд сошел с рельсов. Вся деревня заволновалась, все побежали оказывать помощь, и я в том числе. Большего несчастья не приключилось, путешественники отделались перепугом, несколько человек были слегка ранены. Но никто не поплатился жизнью.
Он остановился и пытливо посмотрел на своего гостя. Видя, что он интересуется рассказом, он стал продолжать:
– Среди путешественников находилась одна английская дама. Она растерялась менее всех и была почти единственной, которая отделалась без малейших повреждений. Я наткнулся на нее в тот момент, когда она сидела у разбитой двери вагона, и с полным спокойствием поправляла шляпу. Заметив меня, она взглянула мне в лицо с ласковой улыбкой. «Вот вы кстати пришли, – сказала она. – Моя глупая горничная расшиблась где-то там в вагоне второго класса, и у меня нет никого, кто помог бы мне отыскать мою собачку». Уже эти первые слова могли бы надоумить меня, с кем я имею дело. Но я почему-то не вник в них. Я только видел её улыбку и слышал её голос, а до того, добра ли она, или бессердечна, мне тогда но было дела. Я принялся искать и нашел камеристку и собаку. Первая все-таки выказала некоторую признательность, вторая же – никакой. Я с невероятными усилиями вытащил ее из-под обломков багажного вагона – и вот знаки её признательности. – Он протянул руку и показал шрам.
Чилькот посмотрел на него.
– В этом и заключается вся история раны?
– Да. Я хотел было скрыть рану, когда принес собачку её собственнице. Но я весь обливался кровью, и скрыть было невозможно. Это изменило наши отношения. Оказалось, что в помощи нуждаюсь теперь именно я, и моя новая знакомая решила ухаживать за мной. Она забыла про собачку, занявшись моим пальцем. Камеристка, которая действительно ничуть не пострадала, поехала вперед по приказу своей госпожи, чтобы занять комнаты в маленькой гостинице; мы следовали за ней.
Это путешествие в гостиницу ночью произвело на меня глубокое впечатление. Была неописуемая прелесть в мягкой ночи, – но главным образом мне было приятно то, что после моих пятилетних скитаний, женщина, и к тому же еще соотечественница и дама моего круга, оказывает мне столько внимания. – Он иронически засмеялся. – Я не буду утомлять вас подробностями всей этой истории. Вы знаете ход таких любовных историй. Представьте себе, что цветов было несколько больше, чем обыкновенно, и солнце светило несколько ярче. Представьте себе, кроме того, человека, жившего долго полным отшельником, и женщину, хорошо знающую свет и светскую жизнь, – и тогда вам будет ясно все мое приключение в Италии. Она сказала, что останется три дня в Сантасаларе, чтобы лечить мой палец. Но пробыла она три недели и надеялась за это время совершенно погубить меня.
Остановившись в гостинице, она не записала своего имени. При первом разговоре я по всему заключил, что она молодая девушка. Только через три недели она объявила мне с небесной улыбкой, что не может действовать и жить по своей воле, как я воображал, а зависит от своего супруга, которого оставила во Флоренции больного маларией.
её сообщение привело меня в крайнее замешательство, и я вовсе не старался скрыть своего настроения. Мы расстались. В её глазах я был дурак с мещанскими принципами морали; в моих… ну, да это не важно. В тот же вечер она оставила Сантасаларе с бесконечным количеством сундуков и картонок. На следующее утро и я завязал мой узелок и поехал дальше на юг.
– И с тех пор вы избегаете женщин?
– Это я и хотел вам доказать. Обжегшиеся дети боятся огня. – Он снова засмеялся и решительным жестом надел оба кольца на палец. – Ну, теперь можно начать. – Это, очевидно, ключ от вашего дома? – Он вынул ключ из кармана надетого им платья Чилькота. – Придя на Гровнор-Сквэр, я сейчас же найду ваш дом. Я войду. Поднимусь на лестницу – направо дверь в ваши, – я хотел сказать – мои комнаты. Кажется, я теперь знаю все наизусть. Сегодня я чувствую истинное вдохновение и уверен, что ничего не напорчу. – Он передал Чилькоту два других кольца и взял в руки пальто. – Я останусь в вашем доме, пока не получу телеграмму; тогда я вернусь, и мы снова поменяемся ролями. – Он надел пальто и подошел к столу. Теперь, когда наступил решительный момент, он чувствовал некоторое волнение. Он не знал, как положить конец беседе, и протянул молча руку.
Чилькот взял его руку и побледнел.
– Ничего, сойдет хорошо, – нервно сказал он. – А что касается вознаграждения, то мы уже условились: сто фунтов в неделю; все другие расходы – на мой счет.
– Да, вы о плате, – с улыбкой сказал Лодер. – Да, это все ясно как день. А теперь – спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Голос Чилькота прозвучал странно, как бы издалека; Лодер сделал вид, что не замечает этого. Он пожал руку, которую держал в руке, хотя её холодная влажность была ему неприятна.
– Спокойной ночи, – повторил он.
– Спокойной ночи.
С минуту они стояли молча и только глядели друг на друга. Потом Лодер спокойно отнял руку, прошел через комнату и переступил порог. Чилькот остался один. Он прислушался, пока не затихли шаги на лестнице. Тогда он быстрым движением взял лампу под зеленым абажуром и направился в спальню.
VIII.
В жизни каждого человека бывают моменты тяжких предчувствий, полного отчаяния, а также моменты победного чувства. Лодеру были знакомы все эти настроения. Но ничто не могло сравниться с хаосом чувств в ту минуту, когда он, одетый в платье другого человека, впервые открыл карманным ключом дверь в дом другого человека.
Он проделал это с величайшим спокойствием. Ключ бесшумно вошел в замок; Лодер уверенным движением повернул его, хотя сердце его сильнее забилось на минуту. Передняя с её тяжеловесной, строгой мебелью произвела на него несколько жуткое впечатление, несмотря на яркий электрический свет. Вся отделка была выдержана в черных и коричневых тонах. Стены были украшены бронзовыми павлинами с распущенными хвостами. Перила лестницы были чугунные, также как огромный чугунный камин.
Лодер быстро оглянулся вокруг себя и пошел вперед. Он опять стал волноваться, поднимаясь по лестнице и касаясь рукой холодных перил; но с каждым шагом его уверенность возрастала. Наверху лестницы сердце у него забилось опять сильнее, точно уличая его решимость во лжи. Издали, в конце ярко освещенного корридора он заметил горничную, которая направлялась как раз ему навстречу. У него закружилась голова. Он перестал соображать, уверенный, что теперь сейчас все раскроется. Он так твердо сознавал, что он именно Джон Лодер, а не кто другой – несмотря на свою одежду и несмотря на свою смелость, – что все другие соображения теряли силу. Достаточно было одного слова, одной подробности, которая бы его выдала, – и все гибкое здание сразу разрушится. Но ожидание катастрофы было так мучительно, что он почти желал скорейшей развязки.
Девушка, однако, молча подходила к нему; молчание её казалось ему таким невероятным, что он невольно тоже пошел вперед. Он уже был на расстоянии не более аршина от неё, а она все еще ничего не говорила. Когда же он прошел мимо неё, она почтительно отошла к стене. Все это произошло в несколько секунд, но это время показалось ему нескончаемо длинным. Страх перед раскрытием тайны перешел у него вдруг в вызывающее отношение в судьбе. Он остановился, обернулся и позвал девушку. Там, где он стоял, было очень светло; лампа висела как раз над его головой. Когда девушка подошла, он решительно поднял лицо и подождал с секунду. Она смотрела на него без удивления и без любопытства. – Что прикажете, сэр? – спросила она.
– Миссис дома? – спросил он. Другой вопрос ему не пришел в голову, но и этот годился для первого опыта.
Девушка все еще не выказывала ни малейшего удивления. – Нет, – ответила она. – Но она вернется через полчаса.
– Через полчаса? Хорошо.
Он твердо пошел назад, по направлению к лестнице, потом повернул направо и открыл дверь в комнаты Чилькота. Дверь открывалась в короткий широкий корридор. С одной стороны был рабочий кабинет, с другой – ванная и уборная. Все это устройство он хорошо знал по частым и подробным описаниям Чилькота, но все-таки чувствовал полную неосвоенность; с этим смешанным чувством он подошел в двери кабинета и открыл ее.
В кабинете был зажжен свет и топился камин. Чувствовалась мирная рабочая атмосфера. Это впечатление было первым, и Лодер на секунду подумал о том, действительно ли Чилькот совершенно добровольно отказался от всего этого. Потом его внимание отвлечено было другими, более важными делами. В ту минуту, как он входил, новый секретарь как раз ставил какую-то книгу на полку. Увидав Лодера, он обернулся к нему.
– Я собираю кое-какие сведения о политическом положении Хорасана, – сказал секретарь, взглянув на Лодера несколько тревожным взглядом.
Это был маленький, робкий человек без всякого положения в обществе, но необыкновенно ученый – полная противоположность ловкого Блесингтона, место которого он занял. Лодер выдержал его испытующий взор, не моргнув. Ему стало ясно, что каждая встреча с взглядом нового человека будет для него источником напряженного интереса и даже волнения. С этой мыслью он подошел к письменному столу.
– Благодарю вас, Грининг, – сказал он. – Ваша работа очень пригодится нам.
Секретарь взглянул на него несколько удивленно. За две недели службы терпение его часто подвергалось тяжелым испытаниям.
– Я очень рад, что вы такого мнения, – сказал он решительно. – А ведь сегодня утром, если вы помните, вам это казалось пустым делом.
Лодер снимал пальто, но остановился на минуту. – Сегодня утром? – спросил он. – Вы говорите, что сегодня утром мне это казалось пустым делом? – Он хотел воспользоваться этими словами для своих целей. Он обернулся в секретарю.
– Вы еще не знаете меня, Грининг, – сказал он, – и вам следует освоиться с моим характером я моими привычками. Дело в том, что у меня часто меняются настроения. До сих пор вы меня знали безвольным и непостоянным; но я могу, если нужно, быть совсем другим. – Он засмеялся, и Грининг присоединился к его смеху несовсем уверенно. Очевидно, до сих пор Чилькот не допускал никакой фамильярности в обращении с секретарем. Лодер взглянул на Грининга, и сразу понял, что этот испуганный, подобострастный человек очень одинок и совершенно не знает жизни и людей.
– Вы устали, – сказал он ласковым тоном. – Идите спать. Мне еще хочется подумать кое о чем. Спокойной ночи! – Он протянул ему руку.
Грининг пожал ее, все еще не зная, как отнестись к этому новому проявлению столь сложного характера.
– Спокойной ночи, мистер Чилькот, – сказал он. – Есик желаете, я завтра соберу еще дальнейшие сведения. Надеюсь, что сегодняшнюю ночь вы проспите спокойно.
Лодер с удивлением взглянул на него, но тотчас не вспомнил, к кому эти слова относятся.
– Благодарю вас, Гринингь, – сказал он. – Ваше пожелание, кажется, исполнится.
Он поглядел вслед маленькому секретарю, который тихо, точно извиняясь в своем существовании, направился к двери. Потом он подошел к камину, оперся на него обоими локтями и опустил голову на руки. Так он простоял недвижимо несколько минут; потом руки его опустились и он медленно обернулся. За это короткое время он все обдумал и решил, как ему действовать. Легкая нервность, которая сказывалась в его обрывистой речи и чрезмерной ласковости, исчезла, и он твердо глядел в лицо действительности.
Успокоившись, он стал внимательно оглядывать комнату. Все ему здесь нравилось: великолепная библиотека, яркий свет ламп, стол и стулья, приспособленные как нельзя лучше для чтения, писания и размышления. Все это было когда-то и у него, и об этом он с тех пор только мечтал, а тут опять его окружил прежний комфорт – только при еще большей роскоши. А роскошь доставляет особенно большое наслаждение, когда человеку долго недоставало её. Лодер жил очень просто и воздержно, и еще три недели тому назад считал себя застрахованным от всякого искушения, – но вдруг раздался голос жизни, и что-то откликнулось на этот голос в его душе убедительно и громко, заглушая скептицизм и тем самым завоевывая себе право на существование. Это был голос затаенного честолюбия. Но теперь, когда Лодер очутился в новой сфере, еще другой, новый голос зазвучал в его душе. Проснулась любовь к предметам и заглушила последний остаток мудрости. Он увидел в новом свете все окружавшее его в кабинете Чилькота; мягкие ковры, нежный свет, бесчисленные предметы роскоши, бесполезные, но составляющие радость жизни своей красотой. Он увидел теперь во всем этом воплощение силы. Прекрасные переплеты книг, тихая гармония обстановки, льстивость и услужливость подчиненных – все это были в его глазах внешние знаки силы. А он-то думал, что давно забыл обо всем этом.
Лодер медленно прошел по комнате, потом взял лежавшие на столе бумаги и стал их рассматривать. В них было что-то внушительное; они заключали в себе нечто ценное и реальное; Лодеру казалось, что в них – ключ во многим мучительным вопросам. Рядом с бумагами лежала кучка писем, аккуратно сложенных одно на другое и еще не открытых. Он стал их разглядывать. Все они были толстые и казались интересными. Он внутренно рассмеялся, вспомнив свою собственную скудную корреспонденцию – очень тонкие конверты или толстые пакеты: возвращенные рукописи, или же чеки. рассортировав письма, он на минуту остановился. Нужно было приняться за чтение их, а он еще никогда в жизни не открывал письма, адресованного другому человеку.
Он все еще колебался и держал письма в руке. Вдруг на лице его отразилось удивление и выжидание; он поднял голову: кто-то стоял перед дверью, которую Грининг не плотно прикрыл. Через секунду Лодер услышал шелест женских юбок, нетвердый стук в дверь – и в комнату вошла молодая женщина.
Она постояла несколько секунд на пороге, потом, когда Лодер встал, не говоря ни слова, – вошла в комнату. Она видимо приехала с вечера; перчатки она уже сняла, но на ней было еще длинное манто, отделанное кружевами и мехом.
В ту же секунду, как она вошла в комнату, Лодер понял, что это – жена Чилькота, и неожиданно для себя очень растерялся. Он молча продолжал стоять у письменного стола, потом наконец повернулся и взглянул ей прямо в лицо.
Она сняла манто и стояла у огня. Ей приходилось проходить через жизнь одной, без поддержки, и это отражалось в самоуверенности и твердости её движений. Но когда она стояла в своем светло-синем платье на темном фоне кабинетной обстановки, то прежде всего поражала своей моложавостью, противоречившей первому впечатлению. Лодер с удивлением вспоминал слова Чилькота о жене, о том, что она – холодная и не симпатичная. Напротив того, её появление не испугало его, как вид служанки. И все же в её чертах было нечто, еще более тревожившее его, чем боязнь быть узнанным и уличенным; он видел в её глазах ласковость, за которой наверное скрывалось другое чувство. Но он никак не мог сказать, что это за чувство: недоверие, сомнение или действительное отвращение.
Лодер с некоторым замешательством подошел снова к письменному столу и продолжал сортировать письма Чилькота. Он ждал, чтобы жена Чилькота заговорила первая.
Она обернулась к нему, как бы угадывая его мысли.
– Я, может быть, мешаю, – сказала она. – Если ты занят…
В Лодере заговорила вежливость. Он был всегда учтив с женщинами, и теперь опять вспомнил старину.
– Ничуть, – ответил он. – Я только просматриваю мои письма. А ты важнее писем.
Он чувствовал, что говорит торопливо от волнения, но Ева, в противоположность секретарю, не придала этому значения. Она достаточно знала Чилькота за шесть лет замужества.
– Я обедала у Фрэдов, – сказала она. – И Фрэд поручил мне поговорить с тобой.
Лодер невольно улыбнулся. Ему казалось невообразимо комичным, что Фрэд, знаменитый государственный деятель Фрэд, состоит в сношениях с ним. Чтобы скрыть свою улыбку, он стал пододвигать большое кресло к камину.
– Вот как! – сказал он. – Не присядешь ли ты?
Он теперь подошел к ней совсем близко, и мог ясно разглядеть её черты. Изумление его было огромное. Чилькот говорил об её успехах в обществе, об её уме, во никогда не упоминал об её красоте; а между тем красота эта была чрезвычайно оригинальная. Волосы у неё были черные – не блестящего, а матово-черного цвета; глаза были большие и поразительно чистого синего цвета, ресницы очень черные и густые. Лодер сам себя поймал на изучении всех этих подробностей.
– Не хочешь ли сесть? – повторил он с некоторым смущением, отрываясь от своих мыслей.
– Благодарю… – Она с серьезным видом направилась к креслу, но, проходя мимо Лодера, бессознательно придержала платье рукой, чтобы не коснуться его. Это движение ему почему-то было неприятно.
– Что же Фрэд поручил мне сказать? – холодно спросил он.
Верный своей привычке, он подошел в камину, оперся на него и пытливо глядел на нее. Он уже не старался закрывать лицо. её равнодушие и безучастие действовали на него вызывающим образом. Он помнил, что относился сам с полным презрением к Чилькоту, но в первый раз в нем проснулось желание проявить свою собственную индивидуальность. Несколько взволнованный этими противоречивыми чувствами, он стал искать портсигар в карманах Чилькота.
– Вот ведь твои папиросы, – сказала Ева, заметив его движение, и протянула ему лежавший подле неё на столике маленький кожаный портсигар.
– Благодарю. – Он протянул руку за портсигаром, и заметил, что она взглянула на его кольца. Губы её полуоткрылись, точно она хотела громко удивиться или спросить его, но она не произнесла ни слова. Этот инцидент показал Лодеру лучше всяких слов, какая пропасть разделяет мужа и жену.
– Ну, так что же с Фрэдом? – спросил он.
Она выпрямилась и взглянула ему прямо в лицо, как бы собираясь с силами для трудного дела:
– Мистер Фрэд, как всегда, принимает близкое участие в тебе, – начала она.
– Или, вернее, в тебе? – Лодер сказал это совершенно тоном Чилькота, и сразу пожалел об этих словах. Ева сильно покраснела. На секунду опять промелькнуло в её глазах неописуемо-странное выражение, удивившее Лодера с самого начала, потом она снова опустилась в кресло.
– Почему ты всегда насмехаешься над моими друзьями? – спокойно спросила она. – Я не обращаю на это внимания, когда у тебя нервы не в порядке. – Она слегка запнулась на этих словах. – Но сегодня ты, кажется, не в нервном состоянии.
Лодер почувствовал, что краснеет. За исключением редких вспышек м-сс Робин, смотревшей за его хозяйством, он никогда еще не навлекал на себя неудовольствия женщин.
– Прости, это я не нарочно, – сказал он. – Я не хотел обидеть тебя моими словами.
Ева впервые оживилась. Она взглянула на него с удивлением. – Если ты искренно извиняешься, – сказала она с легким недоверием, – то я с удовольствием принимаю твое извинение. Но… – она остановилась.
Лодер не знал, как ему отнестись к её словам, и подошел опять к столу, держа в руке незажженную папиросу. Наступила минутная пауза; наконец, чувствуя неловкость молчания, Ева поднялась. Она взглянула на Лодера, опершись рукой на спинку стула.
– Мистеру Фрэду очень жалко, – она остановилась, подыскивая слова, – что ты становишься безучастным во всему, что делаешь. Он много думал о тебе за последние три недели, с того дня, как тебе сделалось дурно в парламенте; и ему кажется, – она опять прервала себя, глядя на Лодера, который отвернул голову, – ему кажется, что если ты теперь сделаешь усилие над собой, то и здоровье твое поправится. Он уверен, что теперешний политический кризис может сильно выдвинуть тебя. Тот факт, что твои торговые интересы связаны с Персией, придает двойное значение каждому твоему слову. – Она все более оживлялась, и голос её становился теплым, – Мистер Фрэд говорит, что ты подавал большие надежды в начале твоей карьеры. Он сказал, что если бы ты опять стал таким же, каким был тогда, то в успехе нельзя сомневаться. – Она говорила торопливо, точно боясь, что Лодер прервет ее насмешкой. – Он просил меня употребить мое влияние. Я знаю, что никакого влияния у меня нет, но я обещала ему поговорить с тобой, и должна сдержать обещание.
Слова и голос Евы произвели сильное впечатление на Лидера. Он чувствовал, какое огромное усилие она делает над собой, и его презрение к Чилькоту еще усилилось.
– Я решил… – начал было он, обращаясь к ней. Но ему показалось нелепым давать какие-либо неопределенные обещания. – Я подумаю о твоих словах, – сказал он помолчав. – Только это я и могу обещать.
Их глаза встретились, и она слабо улыбнулась.
– Я и этого не ожидала, – сказала она. – Теперь я пойду. Ты так терпеливо выслушал меня, – я очень поражена. – Она опять улыбнулась и протянула руку.
Движение её было приветливое, но Лидеру показалось, что в нем сказывалось облегчение, а не привязанность, и он заметил, что её пальцы только слегка коснулись его руки. Он взял её манто, понес его к дверям, открыл дверь Еве и передал ей манто.