Кэтрин Терстон
Член парламента
XVI.
Поговорив с бывшим секретарем Чилькота, Лодер вздохнул свободнее. Если его кольца возбудили подозрение лэди Аструп, то рано или поздно придется давать объяснения, – какие, об этом он и думать боялся. С другой стороны, может быть, она почему-либо переменила свое обращение с ним – как угадать капризы женщин? А в таком случае он вполне защитил интересы Чилькота и свои собственные, заручившись словом Блесингтона, на которого можно было вполне положиться. Он успокоился и направился к Еве. Ему казалось, что лицо её выделяется своей сверкающей красотой среди всех других, и он почувствовал странную гордость.
У него был оживленный и уверенный вид, когда он подходил в ней.
– Удели мне несколько времени, – сказал он торопливым голосом. – Мы ведь так мало видимся.
Она подняла, как бы против воли, ресницы, и взглянула на него странным, удивленным и слегка смущенным взглядом. Лодер видел, как вспыхнули её щеки, и понял, что она покраснела от неожиданности его слов. Он выказал свое превосходство над Чилькотом, облеченный в его же образ. Это было первым молчаливым признанием его силы. Он инстинктивно приблизился в ней.
– Уйдем из этой давки! – сказал он, и она только наклонила голову, не говоря ни слова. Он увидел, что при всей её гордости ей приятно подчиняться его власти, и, обрадованный этим, направился с нею в двери.
Но пройти было почти невозможно. В столовой набралось еще больше народа, и все толпились в дверях.
– Интересно наблюдать такую толпу для развития в себе демократических чувств, – сказал он, и Ева посмотрела на него, видимо вполне соглашаясь с ним. Лодер подумал о том, какая бы она была, если бы в ней пробудить действительное чувство симпатии. В это время произошло движение в ворридоре, и в столовой уже все задвигались; при некоторой настойчивости, Лодеру удалось тогда пройти с Евой в двери. Потом пришлось опять остановиться; но, стоя на одном месте под-руку с Евой, Лодер все-таки мог видеть блестящую толпу в корридоре через плечо какого-то господина, который стоял перед ним и был значительно ниже его.
– Чего мы здесь ждем? – шутливо спросил он, глядя в затылок незнакомого господина.
Тот обернулся, поздоровался и улыбнулся Лодеру. Они обменялись шутками; незнакомый господин, видимо, был приятно изумлен добродушно-веселым тоном Чилькота. Чтобы отвлечь его внимание от себя, Лодер выглянул в корридор.
– Все, по-видимому, чего-то ждут, – сказал он. – Чего же собственно? – Потом он вдруг замолчал.
– Там что-нибудь интересное? – спросила Ева, касаясь его руки.
Он ничего не сказал, но оглянулся. Все в нем застыло: мысли и слова. Господин, стоявший перед ним, опустил монокль и потом снова вставил его.
– Боже! – воскликнул он:– вот идет наша волшебница. Совершенно как сказочная принцесса. Так вот почему все здесь сбились в кучу и ждут!
Лодер ничего не ответил и только глядел, не отрывая глаз, поверх головы нисенького господина. По корридору, чувствуя общее восхищение собой, шла Лилиан Аструп, окруженная целой свитой. её нежное лицо было слегка возбужденное, глаза блестели, платье из золотистой вышитой ткани грациозно облегало её фигуру. У неё был торжествующий вид, но она была, видимо, чем-то очень взволнована; это чувствовалось в её смехе, в движениях, в её быстром взгляде, которым она оглядывала всю комнату, точно выискивая кого-то.
Лодер, глядя с изумлением на нее, вдруг все понял. В голове его мелькнуло воспоминание о тревожной ночи в далекой итальянской долине, – и на фоне этой ночи, при лунном свете, чье-то бледное прекрасное лицо… Теперь объяснились ему все его впечатления за последние полчаса; он понял, о чем ему напомнил голос леди Брамфель и что прозвучало в голосе её сестры. Как это он сразу не догадался!
Лилиан приближалась со своей свитой. Лодер чувствовал, что они направляются в столовую, но, повинуясь какой-то роковой силе, не двигался с места. Он видел, как она приближается, и изменился в лице; но пока она шла по корридору, он вполне понял, что старые чувства исчезли, что он весь во власти своей новой жизни. Когда Лилиан приблизилась, он стал понимать, чем она озабочена. Она все время говорила, смеялась, но глаза её тревожно блуждали по комнате.
– Принесите мне что-нибудь сладкое, Джефери! – сказала она стоявшему около неё господину. – Вы знаете, что я люблю, – какое-нибудь легкое пирожное.
Взор её блуждал, когда она произносила эти слова. Лодер видел, как она посмотрела сначала на мальчика, стоявшего перед ней, потом на человека, через голову которого он глядел, затем обратила быстрый прямой взгляд прямо на него. Он увидел, что она узнала его, и быстро направилась вперед; толпа в корридоре раздвинулась, чтобы дать ей пройти. Тогда он увидел нечто, показавшееся ему чудом. Выражение её лица изменилось, губы раскрылись, и она покраснела от досады, как балованный ребенок, который открыл коробку от конфект и увидел, что, она – пустая.
Когда у дверей стало несколько свободнее, то рыжий человек, стоявший перед Лодером, первый воспользовался свободным местом и прошел вперед.
– Что это, Лилиан, – сказал он, проходя вперед:– у вас такой вид, точно вы думали, что тут не Чилькот, а кто-нибудь другой, и теперь разочарованы. – Он засмеялся своей собственной шутке.
Его слова заставили Лилиан овладеть собой. Она улыбнулась своей обычной приветливой улыбкой, взглянув на него.
– Вы надели монокль, Леонард, – сказала она, – и потому неответственны за то, что видите.
Она была теперь совершенно спокойна. Лодер инстинктивно подошел к Еве и взял ее под-руку. Он почувствовал еще сильнее желание бороться, чтобы защитить положение, которое ему стало так дорого. С внезапной решимостью он снова обернулся к Лилиан.
– У меня получилось такое же впечатление, хотя я и не ношу монокля, – сказал он. – Почему вы, действительно, так странно посмотрели на меня?
Он спросил это твердо и с кажущимся равнодушием; но его смелость была только кажущеюся. Он затаил дыхание и ждал ответа Лилиан. Он видел только золотистое сияние её платья и блеск её золотых волос, и чувствовал прикосновение руки Евы, чувствовал теплоту её кожи через тонкую перчатку. Потом вдруг туман рассеялся. Он увидел глаза Лилиан – взгляд её был равнодушный, веселый, слегка насмешливый.
– Что за глупости, Джэк! – сказала она громко. – Меня просто поразил блеск ваших глаз, выглянувших из-за волос Леонардо. Точно пышный закат – и над ним черное облако. – Она засмеялась. – Это очень живописно. Не правда ли, Ева?
Ева спокойно обернулась, посмотрела и улыбнулась. Лодер не чувствовал дрожи в её руке, но сразу понял, что эти две женщины – враги. Для него это было так же ясно, как то, что Лилиан действительно узнала его; он видел, что его гладко выбритое лицо, выдававшее его за Чилькота, не убедило ее.
У него было такое чувство, как у человека, который заглянул в пропасть и отступил от её края, внешним образом спокойный, но потрясенный до глубины души. Он не слышал ответа Евы, не обратил внимания на следующие слова Лилиан, и увидел только, как она улыбнулась, повернулась к рыжему человеку и ушла вместе со своей маленькой свитой в столовую. Потом он крепко сжал руку Евы – он чувствовал настоятельную потребность дружеской близости после пережитого волнения.
– Хочешь, уйдем? – спросил он Еву.
Она взглянула за него.
– Из этой комнаты? – спросила она.
Он взглянул на нее, приковывая в себе её взгляд.
– Из этой комнаты… и из этого дома, – ответил он. – Едем домой.
XVII.
Только когда Лодер очутился в карете рядом с Евой, и лошади быстро помчали их, он наконец пришел в себя и подумал о том, действительно ли все, что он пережил в этот вечер, происходило наяву. А теперь вдруг старая картина возникла в его памяти с полной ясностью. Он увидел залитые солнцем дома Санта-Саларе, припомнил все подробности: все осталось тем же самым вплоть до центральной фигуры. Изменилось только его отношение…
В эту минуту Ева прервала ход его мыслей, причем первые слова странно совпали с его мыслями.
– Как тебе понравилась Лилиан Аструп? – спросила она. – Как она была красиво одета, – как художественно! Правда, золотистая ткань удивительно идет к цвету её волос?
Лодер отвечал уклончиво, и не понимал восторгов Евы, так как чувствовал, что она не любит Лилиан: он слишком мало знал женщин, чтобы понять её похвалы.
– Я не обратил внимания на её платье, – сказал он.
Ева выглянула в окно.
– Удивительно, как мужчины не умеют ценить красоту, – сказала она, но в голосе её в эту минуту не звучало упрека.
После этого они молчали до самого дома. Выйдя из коляски и войдя в дом, Ева остановилась у лестницы, делая кое-какие распоряжения, и Лодер опять залюбовался ею. Он невольно стал сравнивать ее с Лилиан Аструп, и Ева казалась ему более привлекательной своей особой красотой. Лилиан была нежна, как белая роза, выросшая в оранжерее и вянущая от первого прикосновения резвого воздуха. А Ева была прекрасна красотой дикой розы за приморских скалах, которая сохраняет прозрачность лепестков при ветре и холодном тумане. Лодер чувствовал, что эта женщина может стать опорой в жизни. С минуту он стоял в нерешительности, потом вдруг новое решение осенило его. Этот вечер приносил ему удачи, и он решился еще раз попытать счастья.
Он быстро пошел по лестнице, догнал Еву и, остановив ее, сказал:
– Зайди во мне сегодня в кабинет, как в прошлый раз. Мне хочется с тобой поговорить.
Она нерешительно взглянула на него и отвернулась.
– Пожалуйста зайди! – настаивал он. – Я не часто обращаюсь в тебе с просьбами.
Она все еще колебалась, но теперь он решил за нее. Он смело взял её руку и мягко, но решительно направил ее в комнаты Чилькота.
В кабинете был зажжен свет и весело горел огонь в камине, стол был завален бумагами, все стояло на обычных местах, – и Лодер опять почувствовал себя как дома в обстановке, где недоставало только его. Чтобы скрыть свое приятное возбуждение, он быстро прошел по комнате и выдвинул кресло. Менее чем в шесть часов он пережил бесконечно разнообразные чувства. Он уже был близок к отчаянию, когда появление Чилькота подняло его к небесам. С тех пор он пережил минуты безграничного изумления и большой опасности. Из всего этого он вышел победителем, и это воодушевляло его.
– Присядь, – мягко сказал он Еве, пододвигая ей кресло, и, взглянув в её лицо, на котором отражались недоверие и любопытство, Лодер почувствовал снова уверенность в своей силе. Он подошел к ней и оперся на спинку её кресла. – Я начал говорить тебе что-то, когда мы ехали сегодня в Брамфелям, – сказал он. – Могу я продолжать?
– Конечно. – Ева обернулась, взглянула на него с изумлением, потом опять отвернулась и сжала руки. А он задумчиво смотрел на тонкую линию её плеч, на сверкание бриллиантов на её шее.
– Помнишь, три недели тому назад, мы говорили в этой комнате? Тогда многое казалось возможным.
Он говорил это спокойно, настойчивым голосом, который еще в школьные годы подчинял ему всех. Ева впервые услышала этот голос и подчинилась ему.
– Да, я помню, – сказала она.
– Тогда ты верила в меня – ты увидела меня в новом свете и признала меня, – продолжал он, делая ударение на последнем слове. – Но с тех пор твое отношение изменилось. Твоя вера в меня пошатнулась.
Он посмотрел на нее, но она не двинулась, и только еще ниже нагнулась к огню. Он скрестил руки на спинке её стула.
– Ты, конечно, имела на это основание, – сказал он. – Я все это время не был сам собой. – При этих словах спокойствие оставило его. Он ненавидел ложь, даже когда она необходима, но теперь ему нужно было прежде всего оправдаться. – У всякого человека есть свое несчастье, – продолжал он. – Бывают дни и недели, когда я… когда мои… – Слово «нервы» было у него на языке, но он его не произнес.
Очень спокойно, не произнося ни звука, Ева поднялась и взглянула на него. Она стояла выпрямившись, с бледным лицом, и рука её, опиравшаяся на спинку кресла, слегка дрожала.
– Джон, – быстро сказала она, – не произноси отвратительного слова «нервы». Я сегодня его не вынесу. Неужели ты не понимаешь?
Лодер отступил, почувствовав странное смущение. Что-то в её лице поразило его. Ему показалось, что он вступил без подготовки на опасную почву. И он ждал её дальнейших слов, глядя на нее со смутным страхом.
– Я не могу объяснить, – нервно продолжала она, – почему так случилось, но эта комедия стала невыносимой для меня. Прежде я старалась не думать, а теперь я как-то изменилась. Почему люди меняются? – спросила она беспомощным тоном, и Лодер почувствовал какое-то внутреннее торжество.
– Почему, почему? – спросила она опять.
– Я не волшебник, – мягко ответил он, – и даже не знаю, о чем ты говоришь.
Она с минуту молчала, но во взоре её ясно отражалось отчаяние. Наконец она заговорила.
– Ты серьезно не знаешь? – спросила она, и Лодер коротко ответил:
– Серьезно.
– В таком случае, я тоже буду говорить серьезно, – сказала она. – Голос её слегка задрожал, и она опять покраснела, но рука, лежавшая на спинке кресла, не дрожала.
– Я уже более четырех лет знаю, что ты принимаешь морфий; более четырех лет я мирюсь с твоей ложью и твоим падением.
Наступило молчание.
– Ты знала это четыре года? – медленно спросил Лодер, в первый раз за этот вечер вспомнив о Чилькоте.
– Да, я знала, – сказала Ева, подняв голову. – Может быть, следовало сейчас же сказать, когда я открыла твою тайну… Но что об этом говорить теперь! Очевидно, так решила судьба. Я была очень молода, ты был очень замкнут, и любви между нами не было. – Она опять отвернулась на минуту. – Разочарование молодой девушки – тяжелая драма. Я видела весь обман, всю ложь твоей жизни, и, наконец, стала относиться равнодушном твоим «нервам», так же равнодушно, как другие, не знавшие правды. – Она опять нервно засмеялась. – Я думала, что сохраню равнодушие навсегда. Я внутренно застыла, и была страшно поражена, когда м-р Фрэд потребовал, чтобы я употребила свое влияние. Но в тот вечер…
– Что в тот вечер? – переспросил Лодер нервным голосом.
Ева замолчала, быть может поддавшись гипнозу его властного взгляда, или же обессилев после минутного возбуждения, и, постояв в нерешительности, отвернулась и подошла в камину.
– В тот вечер я был другой? – настойчиво спросил Лодер.
– Да, другой, и все-таки тот же самый, – ответила она нехотя, не поворачивая к нему головы. – Мне казалось… – начала она снова, помолчав. – Не знаю, почему я это говорю тебе теперь. Какое-то странное, непонятное чувство владеет мной. То же чувство, которое проснулось во мне, когда мы здесь пили чай. Мне точно верится, что случилось чудо, что ты освободился…
– От морфия?
– От морфия.
В последовавшем затем молчании Лодер пережил сильную душевную борьбу. Первая его мысль была о себе, но потом он вспомнил о Чилькоте, о своем договоре с ним, и решил спасти и Чилькота, и себя. Он быстро подошел к камину и стал рядом с Евой.
– Ты была права, – сказал он:– с того вечера, как ты говорила мне о Фрэде, и до того дня, как мы пили здесь чай, я не касался морфия.
Она взглянула на него нерешительно. – Ты так часто лгал мне относительно многого другого!..
Он быстро повернул голову, взволнованный недоверием и грустью в её голосе. Он опять забыл о Чилькоте. Но, опомнившись, он повернулся к ней. – Взгляни на меня! – сказал он. – Теперь ты веришь, что я говорю правду?
Она пристально глядела ему в глаза. – А последние три недели, – сказала она все еще сомневающимся тоном. – Как я могу тебе верить?
Лодеру тяжело было обманывать эту женщину даже с целые самооправдания.
– Забудь последние три недели! – быстро сказал он. – Нельзя сразу освободиться от порочной страсти. – Ты так долго терпела, – потерпи же еще немного… Я тоже, как и ты, не могу объяснить всего. Говорю тебе только, что в тот день, когда мы разговаривали в этой комнате, я был сам собой, вполне владел всеми своими способностями. А тот, кого ты знала за последние три недели, – тот, кого ты рисовала себе в уме в течение четырех лет – призрак, воплощение человеческих слабостей. Есть другой, новый Чилькот, – пожелай только увидеть его!
Ева вся дрожала, когда он кончил. Глаза её сверкали.
– Ну, а старое? – спросила она.
– Имей терпение. – Он смотрел на огонь. – Такие периоды, как последние три недели, будут еще возвращаться, – они неминуемы. Когда они наступят, закрой глаза. Не обращай на них внимания, – не обращай тогда внимания на меня. Согласна? – Он все еще избегал её взгляда.
Она обернулась к нему.
– Да, если желаешь, – сказала она тихо.
– Способна ли ты на то, на что способны лишь немногие мужчины, а тем более женщины? – спросил он. – Можешь ли ты жить настоящим? – Он медленно поднял голову и встретился с её глазами. – Это опыт, и как во всяком опыте, – будут и хорошие моменты, и тяжелые. Знай только, что в тяжелые минуты ты не одна страдаешь. Я тоже страдаю – но иначе.
Наступило молчание, и на минуту ему казалось, что Ева никогда не ответит. Затем наступила для него радостная неожиданность. Ева легкой поступью подошла к нему и положила свою руку в его руку. Она подняла на него глаза, и губы её раскрылись в бессознательном призыве.
Нет ничего более обаятельного, чем гордая женщина в момент, когда она смиряется перед признанной ею властью другого. Честь, долг, нравственное чувство воздвигали тройную преграду между ними. Но честь, долг, нравственное чувство – только слова для человека с упрямой волей. Ни разу до этой минуты Лодер не чувствовал всей сложности положения, в котором он очутился. Держа её руку в своей, он наклонился к Еве. У него кружилась голова.
– Ева!.. – сказал он, но потом вдруг остановился при звуке собственного голоса. Он почувствовал, что говорит, как человек, забывший обо всем, кроме своего страстного желания. С минуту он стоял неподвижно. Потом он снова отвернулся от неё и высвободил её руку.
– Нет, – сказал он, – нет!.. Я не имею права.
XVIII.
В первый раз со вступления в свою новую роль, плохо спал ночью, думая с тяжелым чувством о новом оттенке своих отношений к Еве; но уже задолго до того, как утренний свет стал проникать через тяжелые портьеры, он принял решение, которым надеялся успокоить свою совесть и соблюсти интересы Чилькота. Решение было хотя скорее отрицательное, но оно его удовлетворяло, и он встал утром с сознанием, что все устроится к лучшему. А! затем и случай оказался его сообщником. Когда Лодер, завтракая, по обыкновению, один в столовой, прочел утреннюю почту Чилькота и бегло просмотрел газеты, он увидел, что более действенная сила, чем его собственное решение, ворвалась в его жизнь, определяя весь его дальнейший образ действий и он увидел, что ему уже не придется бороться с желанием подолгу бывать в обществе Евы, что ему не удастся располагать в ближайшее время досугом: все его время будет поглощено важными делами.
В это утро, 27-го марта, раздались первые раскаты политической грозы, которая разразилась над страной. Все газеты были полны известий, что, в виду внутреннего неустройства персидской армии и неспособности шаха справиться с поднятым мятежом пограничных племен в северо-восточных областях Мешеда, явилась на помощь Россия, послав туда с своего военного поста в Мерве через персидскую страну на место беспорядков. Для большинства английской нации эти известия были туманны, так как, при отдаленности их, столкновение английских и русских интересов не выявляло во всей его важности; сообщения о том, что двинуты туда войска, не представлялось более знаменательным, чем вести о первых пограничных беспорядках в январе. Но в политическом мире известие это вызвало сильное волнение, в рядах же оппозиции началась тревога, связанная с ожиданием крупных событий.
Из всех членов партии это чувство сильнее всего говорило в Лодере. Он всю жизнь интересовался восточным вопросом, хорошо изучил его и сразу понял важность известий. Сидя за столом Чилькота, окруженный письмами и газетами, он забыл о завтраке, забыл о своих личных интересах, об опасностях и радостях, волновавших его накануне, и стал мысленно представлять себе карту Персии, свершая путь из Мерва в Мешед, из Мешеда в Герат, из Герата в Индию. Не факт восстания интересовал его, а то, что русское войско переступило границу и утвердилось в двадцати милях от Мешеда, который был предметом русских притязаний со времени Петра Великого.
Несколько часов спустя, Лодер получил срочное телефонное извещение, приглашавшее его в редактору «St.-George's Gazette», Лэкли, и ответил, что сейчас же придет: он знал, что в редакции этой газеты он узнает самым достоверным образом об отношении партии к событиям. Еще не было двенадцати часов, как он уже входил в редакцию и, проходя по корридорам и комнатам, где кипела газетная работа, почувствовал новый прилив энергии. Он быстро прошел в кабинет редактора. Лэкли сидел за столом, делая отметки на разложенных вокруг него первых изданиях вечерних газет. Он курил большую сигару и, при входе Лодера, поднял глаза, не отрываясь от работы.
– Здравствуйте! Хорошо, что вы пришли, – коротко сказал он. – Присядьте, пока я просмотрю «St.-Stephen».
Его деловитость понравилась Лодеру. Кивнув ему головой, он подошел в топившемуся камину, и в продолжение нескольких минут Лэкли продолжал работать. Наконец он выпустил из рук газету и откинулся на стуле.
– Ну, что же вы скажете? – спросил он. – Занятный завязался узел, не правда ли?
Лидер обернулся к нему.
– Да, – сказал он спокойно, – дело серьезное.
Лэкли засмеялся и затянулся сигарой.
– Что-то скажут Сэвборо и его компания? Они могли бы заранее предвидеть это, если бы вообще умели рассуждать… Неужели они действительно верили, что Россия станет спокойно выжидать, пока шах будет устраивать игрушечную мобилизацию?.. Но куда вы девались вчера? Мы точно предчувствовали все это у Брамфелей. Фрэд зашел на минутку туда, и мы потом отправились вместе в клуб, и были там, когда пришло первое известие. Все были страшно возбуждены.
– Могу себе вообразить! – сказал Лодер взволнованным голосом.
Лэкли посмотрел на него, потом быстро наклонился вперед и положил локти на стол.
– Воображать мало, Чилькот, – стал он внушительным тоном. – Вы должны отнестись к этому активно. – Он сказал это быстро и решительно, а затем остановился, ожидая эффекта своих слов. В его голосе прозвучало нечто, остановившее внимание Лодера. Он чувствовал, что краснеет.
– Активно? Что вы хотите этим сказать? – спросил он. Лэкли опять поглядел на него, затем быстрым движением отодвинул свой стул назад.
– Да, – сказал он, – старика Фрэда никогда не обманывает его чутье. Он прав. Вы – самый подходящий человек.
Все еще спокойно, сдерживая внутреннее волнение, Лодер отошел от камина, взял стул и подсел к столу Лэкли.
– Скажите мне точно, что вы хотели сказать? – спросил он своей старой, отрывистой манерой.
Лэкли посмотрел еще на него с видимым удовольствием, затем решительным жестом бросил докуренную сигару.
– Вот что, милый мой, – сказал он. – Кое-где скоро образуется брешь, и Фрэд считает вас самым подходящим человеком для заполнения пустого места. Пять лет тому назад, во время бундар-абаской истории, вы очень удачно выступили и подавали большие надежды. А репутация дельного человека держится очень упорно, даже когда дальнейшее ее не оправдывает. Вы опустились с тех пор, – прямо вам говорю. Но, может быть, это было только к лучшему, и вы созрели в бездействии, – это бывает. Я сам уже было махнул на вас рукой, но за последние месяцы изменил свое мнение.
Лодер опять задвигался, взволнованный наплывом чувств. Каждое слово Лэкли поднимало в нем чувство гордости, возвышало в нем сознание личной силы.
– Ну, так что же вы хотите сказать? – спросил он.
Лэкли улыбнулся.
– Мы все знаем, что министерство Сэвборо – как бы сказать? – не крепко держится на ногах, – сказал он. – Сэвборо строит свой карточный домик слишком высоко. Опрокинется он. Может быть, конечно, падет военное министерство, а может быть очистится и портфель иностранных дел!
Они обменялись взглядом взаимного понимания.
– Вы, конечно, понимаете, что дело не в том, что Россиая вступила в Персию, а в том, уйдет ли она оттуда, когда восстание будет подавлено. Поверьте мне, Чилькот, что через неделю нам сообщат, что восстание подавлено, но что Россия не отозвала войска, а напротив того, спокойно утвердилась в Мешеде. Если эти известия прибудут до пасхальных каникул, то можно будет настоять на том, чтобы продолжить сессию. И если действовать как следует, то Сэвборо не сдобровать.
Лодер сидел, не произнося ни слова. Перед ним открылись головокружительные перспективы. Самые фантастические мечты вдруг превратились в осязательную действительность – явилась возможность оправдать себя и свой обман. Он нагнулся и, облокотившись на стол, опустил голову на руки. Лэкли не выводил его из раздумья. Занятый интересами газеты и своей политической партии, он был совершенно равнодушен к чувствам человека, сидевшего перед ним, хотя и понимал, что его волнует возможность сыграть видную политическую роль. Наконец, он прервал молчание, невыносимое дли его живого темперамента, взял карандаш и ударил им по столу.
– Послушайте, Чилькот, – сказал он, – надеюсь вы не сомневаетесь в себе?
При звуке его голоса Лодер поднял лицо; оно было очень бледно, но на нем отражались энергия и решимость.
– Нет, Лэкли, – сказал он медленно. – В такой момент человек не имеет права сомневаться в себе.