Кэтрин Терстон
Член парламента
XI.
После слов Лодера наступило тяжелое молчание. Поданная телеграмма, вопрос Евы и его ответ навались чем-то совершенно обыденным, а между тем оба они знали, что во время наступившей минуты молчания что-то порвалось между ними. Почему – это знал только Лодер, но не могла понять Ева. У Лодера было такое чувство, точно явился призрак, стал между ними, начал рости, сделался прозрачным и потом рассеялся. Когда видение исчезло, он обернулся к Еве. – Я чуть-чуть не пообещал слишком много, – сказал он. Голос его звучал неприятно именно потому, что он хотел скрыть свои чувства. Он даже не посмотрел на Еву. Его осилило тупое чувство катастрофы, бесконечная горечь, заглушавшая все остальное. Самое прекрасное в его жизни, быть может, самое высокое блого жизни, исчезало у него промеж пальцев в тот момент, когда он мог бы проявить себя. Почва ускользала из-под его ног. Вопреки своему обычному чувству логичности и справедливости, он дал волю инстинктивному бешенству против Чилькота. Ева заметила, как омрачились его черты, и спокойно поднялась с места.
– Я обедаю сегодня у лэди Сары и потом у неё спектакль. Обед будет ранний, и мне пора заняться туалетом. Пожалуйста, не думай, что я хотела вынудить у тебя обещание. Если тебе это кажется, то, значить, я не хорошо выразилась. – Она улыбнулась, чтобы скрыть легкую неловкость, которую выдавали её слова, и медленно направилась в двери.
Лодер еще был оглушен ударом, разрушившим все его планы. Внезапность призыва Чилькота его взволновала, – но еще больше его тревожило то, что он не ждал этого призыва. Он поэтому не обратил внимания ни на слова Евы, ни на её движения. Потом вдруг все это дошло до его сознания, пробив его эгоизм, и он почувствовал резкую боль, как от удара ножом. Он обернулся, взглянул в полутьму комнаты, но Ева уже в эту минуту затворила дверь за собой. Он почувствовал острое чувство тяжкой утраты.
– Подожди! – крикнул он, устремляясь ей вслед, но тотчас же остановился: пустота комнаты ужаснула его.
Удар обрушился. Неминуемое наступило, и ему оставалось только с достоинством отнестись в факту. Телеграмма Чилькота вызывала его к семи часам в Клифордс-Инн, а теперь было уже около шести. Он вынул часы – часы Чилькота, отмечая про себя этот факт с злобным смехом. Потом его напускная веселость уступила место другим чувствам. Он сделал усилие над собой и повернул кнопку от электричества; комната сразу вся озарилась. Изящно сервированный чайный столик казался неуместным рядом с книжными шкапами и столом, загроможденным бумагами, – таким же неуместным, как он, Лодер, среди всех этих предметов. Эта мысль была ему неприятна, и он отвернулся от столика. При этом движении он увидел портсигар Чилькота с его золотой монограммой, и у него явилось странное чувство, что предметы чувствуют в нем самозванца, в то время, как человеческий глаз считает его законным собственником всей этой обстановки. Он невольно улыбнулся при этой мысли, потом вторично прошел через всю комнату и вошел в спальню Чилькота.
Тяжелое убранство и несколько мрачная атмосфера спальни более подходили в его настроению, чем вид кабинета, будивший в нем жажду активного дела. Он подошел к кровати, сел на нее и несколько минут глядел в пространство, ничего не видя; потом апатия оставила его, и его гнев против Чилькота улегся. Он медленно поднялся, выпрямился, снова прошел через обе комнаты, затем через корридор в переднюю, и через пять минут был уже на улице. Он застегнул пальто до верху и, наклонив голову, пошел своей дорогой. Он шел быстро, не оставляя себе времени для раздумья. Только на Трафальгар-Сквэре, выжидая, пока можно будет перейти дорогу, он вспоминал свою встречу с Чилькотом в тумане.
Потом он опять ускорил шаги, пока не дошел до площади Клифордс-Инна, и остановился на минуту. Тишина площади успокаивала ее. Неизменность предметов представляла такой глубокий контраст с человеческой душой, меняющейся под влиянием всякого нового впечатления, и это действовало умиротворяющим образом. Постояв с минуту на месте, Лодер твердо прошел через площадь и поднялся по знакомой лестнице в свою квартиру. Остановившись у двери, он услышал шум в комнате. Не ожидая ответа на свой стук, он прямо вошел, и сравнительно с темнотой корридора комната показалась ему ярко освещенной; кроме лампы под зеленым абажуром, в камине трещал еще весело огонь.
При его появлении Чилькот поднялся и пошел ему навстречу. Черты его лица вырисовывались очень резко при двойном освещении. На нем был надет потертый костюм. Лицо было бледное и серьезное. Кроме усилившегося беспокойства в глазах, не заметно было, однако, никакой перемены. Подойдя к Лодеру, он протянул ему руку.
– Ну, что? – спросил он. – Все шло благополучно?
– Вполне, – сухо ответил Лодер. Избегая встречи с тревожно-любопытным взглядом Чилькота, он вышел на середину комнаты и стал снимать пальто. Потом он подумал о неучтивости своего поведения, и обернулся снова к Чилькоту. – Все сошло, как нельзя лучше, – сказал он. – Даже до смешного. Бывают прямо-таки непостижимые вещи на свете, Чилькот, и это – одна из таковых.
Чилькот облегченно вздохнул.
– Ну, слава Богу, – сказал он. – Как я рад! расскажите же мне все подробно.
Но Лодер был очень сдержан. Ему кавадось, что теперь не подходящий момент для излияний. Он был в положении голодного человека, который увидел во сне роскошный пир и проснулся с прежним голодом. Он поэтому предпочитал не говорить о своем голоде, о своих безумных мечтах.
– Мне нечего рассказывать, – сказал он. – Все, что вам нужно знать, записано вот здесь. Это полный деловой отчет – вы навряд-ли найдете малейшее упущение. – Он вынул толстую записную книжку из кармана и положил ее открытой на стол. В ней сделан был точный подсчет всему, что он выполнил от имени Чилькота.
– Все дела налажены, все текущие обязательства выполнены, – сказал он, перелистывая страницы. – Я все время думал о вас и о вашем положении. – Он остановился и поднял глаза. – Вы занимаете положение, которое требует очень сосредоточенной и обдуманной работы.
При этих словах Чилькот взглянул на него с некоторым удивлением.
– Пожалуйста, без морали, – сказал он с нервным смехом. – Я хотел знать, тянули ли вы мою лямку, и вы меня теперь успокоили. Сегодня на меня напал смертельный страх. Мне захотелось непременно узнать, как обстоят дела, – это был какой-то припадок бессмысленного страха. Но теперь, когда я вижу вас здесь перед собой… – Он прервал себя и снова засмеялся. – Теперь – при виде вас – мне чертовски хочется, чтобы… чтобы вы продлили ангажемент.
Лодер взглянул на него, и сейчас же отвернулся. Он устыдился жадной радости, которая охватила его при этих словах, и он почувствовал глубокое презрение к себе самому за свою быструю готовность извлечь личную пользу из слабости другого человека. Так же быстро, как он отвернулся, он снова взглянул на него.
– Да вы с ума сошли! – крикнул он прежним своим развязным тоном. – Ишь, чего захотели! У вас были каникулы, а теперь пожалуйте снова в школу. Не забудьте, что вы сегодня обедаете у Чарингтонов. Там празднуют совершеннолетие молодого Чарингтона – будет очень парадный обед. Пойдемте скорее переодеться. – Он засмеялся, подошел к Чилькоту и хлопнул его по плечу.
Чилькот вздрогнул.
– Да, да, вы правы! – воскликнул он. – Нужно иногда стоять на собственных ногах. – Он начал снимать галстук.
Лодер остановил его движением руки.
– Ваша чековая книжка лежит на обычном месте в ящике стола, – сказал он. – Я взял сто фунтов – жалованье за первую неделю. Остальное пусть уже, когда… – Он не кончил фразы.
Чилькот сделал нетерпеливое движение.
– Не говорите об этом, – быстро сказал он. – В будущем я это буду своевременно устраивать. Я ведь могу завтра же выставить чек – на имя Джона Лодера.
– Нет. Я могу подождать. Лучше, чтобы в чековой книжке не было имени Лодера. Нужна крайняя осторожность. – Он говорил очень взволнованно. В нем уже закипала ни на чем не основанная зависть. Мысль, что Чилькот будет сейчас рыться своими нервными руками в ящиках, рассматривать и сортировать бумаги, которые в течение двух волшебных недель были несомненной собственностью его, Лодера, невыносимо мучила его. Он отвернулся и оборвал разговор. – Идемте в спальню, – сказал он. – Уже около половины восьмого, а у Чарингтонов нужно быть в девять. – Не ожидая ответа, он подошел к двери спальни и открыл ее. Пока оба они переодевались, Лодер продолжал неустанно говорить, то отрывистыми фразами, то очень пространно, с приливом едкого юмора. Он говорил так много и так красноречиво, что Чилькот совершенно поддался его влиянию; воображение его стало усиленно работать. Когда он, наконец, надел свое платье и вышел в кабинет, Лодер последовал за ним, подошел к письменному столу и взял еще лежавшую на нем записную книжку.
– Я не собираюсь читать вам проповеди, – начал он, – и потому нечего останавливать меня. Я только должен сказать вам одно: подумайте о своей ответственности и возьмите себя в руки.
Он сказал это очень энергично, глядя Чилькоту прямо в глаза. Сам того не сознавая, он отстаивал свои собственные интересы. Чилькот несколько побледнел, пугаясь, как всегда, надвигающейся на него действительности; потом он протянул руку Лодеру.
– Милый мой, – сказал он с оттенком надменности, – в общем, ведь можно человеку поверить, что он будет соблюдать свои интересы.
Лодер быстро пожал протянутую ему руку. Чилькот направился к двери, вышел, не сказав ни слова на прощанье, на лестницу, и Лодер остался один в своей комнате.
XII.
В тот вечер, когда Чилькот снова вернулся в свою обычную среду, Лодер впервые испытал всю горечь осадка жизни. До того, как он заключил странную сделку с Чилькотом, он хотя и не был счастлив, но во всяком случае был спокоен. Теперь, когда у него явилась призрачная возможность проявить себя, его покою наступил конец. Он с мучительной ясностью понял, что прежнее состояние духа исчезло навсегда. Входя впервые в дом Чилькота, он не чувствовал себя там чужим. Напротив того, ему казалось, что он точно возвращается домой после долгого изгнания. Здесь же, в атмосфере, в которой он жил столько лет, ему было теперь не по себе. Оставшись один после ухода Чилькота, он почувствовал прежде всего физическую отчужденность от своей прежней обстановки. Старое, удобное платье было ему скорее неприятно. Перспектива полного отдыха не привлекала его, и платье, располагавшее к лени, было ему ненавистно. Дух его бодрила только одежда, которая была как бы символом деятельности и ответственности. И такое же чувство возбуждала в нем обстановка его комнат. В доме Чилькота он попал точно к себе – до того все соответствовало его настроениям и внутреннему миру, а вернувшись домой, он почувствовал как раз обратное. Эти впечатления взволновали его, и он стал размышлять, закурив трубку для восстановления внутреннего равновесия. Так он провел первую ночь после того как вернулся к нормальной действительности. На следующий день он уже успокоился, и ему не пришлось прибегать к внешним успокоительным средствам. Но все-таки действительность утратила для него прежнюю свою определенность. Ему уже не нужно было искать заработка для пропитания. Денег, полученных от Чилькота, ему было достаточно на долгое время, так как ему не на что было тратить их. Он с удивлением заметил, когда у него в кармане очутилось сто фунтов, что он разучился расходовать деньги. Расточительность, как и другие искусственно привитые страсти, требует навыка.
Это становилось с каждым днем все более ясным Лодеру, и, кроме того, он страдал от полного отсутствия близких людей, от невозможности разделить с кем-нибудь свой случайный достаток. Он впал в уныние, усугубляемое бездействием. Так прошло три недели, в течение которых он не имел никаких вестей от Чилькота. Душевное состояние его было очень странное. Настоящее не представляло для него никакого интереса, а с другой стороны он не решался строить надежды на будущее. Он разбил цепи, делавшие его жизнь невыносимой, но теперь, когда они были разбиты, он не находил никакой замены для них.
В таком настроении он был в последний вечер этих трех недель, с такими и подобными мыслями он переходил, одетый в плотное пальто, по Флит-Стриту, направляясь из Клифордс-Инна в Мидль-Тэмпль-Лэн. Было около семи часов, и уже спускались сумерки; езда стихла, и свет уличных фонарей отражался на сухой, гладкой мостовой, отполированной как зеркало колесами и копытами. По троттуарам еще сновали торопливо люди, уходя из Сити, но уже наступала ночная тишина. Лодер остановился на минуту, перейдя через улицу, и стал рассеянно смотреть на проходящую толпу, на высокие здания, казавшиеся тяжелыми вереницами облаков на темном небе. В это время пробило семь часов на башенных часах, и бой повторился целым хором других часов. Лодер обыкновенно не обращал внимания на перезвон колоколов, но в этот вечер звуки, выходившие из темноты, казались ему человеческими голосами и возбудили в нем какое-то странное возмущение против жизни, против самого себя. Он медленно пошел дальше, по направлению в берегу Тэмзы, и как-то бессознательно пошел по набережной до Вестминстер-Бриджа. На мосту он остановился, оперся руками на перила и устремил глаза на здание парламента.
В темноте, среди полной тишина, здание парламента производило величественное впечатление. Терраса, лежавшая в глубокой тени, спокойное течение реки, освещенные ряды окон – все это получало какое-то особое значение. Он медленно переводил взор от одного окна к другому. Лодер не был мечтателем, но его инстинктивно влекло ко всему, что было связано с отнятым у него любимым делом. Его пытливый взор был почти бесстрастен. Он долго и задумчиво смотрел, потом тихо повернул назад.
Погруженный в мысли, он медленно прошел обратно по Флит-Мтриту и направился домой. У самых дверей дома он невольно остановился: кто-то стоял у стены. В первую минуту он подумал, что это – галлюцинация, но сейчас же убедился, что перед ним живой человек, и отступил в ужасе.
– Это вы, Чилькот? – спросил он тихо. Его голос звучал спокойно, но у него кружилась голова.
Чилькот обернулся к нему.
– Здравствуйте, – сказал он быстро. – А я думал, что вы – дух кого-нибудь из здешних жильцов. Я, кажется, явился несколько неожиданно?
Лодер взял протянутую руку и бессознательно пожал ее. Появление Чилькота произвело на него такое впечатление, точно среди песчаной степи он вдруг попал в оазис.
– Да, вы пришли… несколько неожиданно, – сказал он.
Чилькот посмотрел на него и затем устремил глаза в пространство.
– Кончено! – сказал он. – Пружина лопнула.
Он рассмеялся при этих словах. При слабом освещении в сенях, лицо его показалось Лодеру болезненным и вялым, хотя он и быль слегка возбужден их свиданием. Лодер взял его под-руку и повлек за собой к лестнице.
– Да неужели же лопнула? – спросил он, подражая тону Чилькота.
Под внешним спокойствием его нервы были страшно возбуждены. Его охватило сознание власти над жизнью; он точно стоял на пьедестале, с высоты которого глядел на мир. Ему казалось, что судьба намеренно подала ему знак в минуту мрачного уныния.
Оли стали молча подниматься по лестнице, прячем Чилькот торопливо шел впереди, а Лодер медленно следовал за ним. Он ясно чувствовал теперь, что для его спутника та комната, куда они направлялись – единственное верное убежище в жизни. Остановившись на первом повороте, Чилькот стал рассказывать о своих переживаниях:
– Вначале все шло хорошо – очень хорошо; я около недели следовал вашему примеру. Я был до некоторой степени на высоте положения и очень энергично держался. Но в последние десять дней – силы изменили мне.
– Почему? – Лодер избегал глядеть ему в лицо.
– Почему? – повторил Чилькот. – Вы знаете ведь старую песню: потому что слабость сильнее силы… Простите, что я опять так внезапно обрушиваюсь на вас. Но, знаете ли, – светские обязанности сваливают меня с ног. Я не могу справиться с ними.
– Светские? А я думал…
– Не думайте. Я тоже никогда не думаю. Мысли опрокидывают всякие принципы и теории. Наш договор относился, собственно говоря, только к светской стороне моей жизни, – но очень трудно установить точные границы. Светские обязательства влекут за собой в большинстве случаев и деловые. Для того, чтобы ездить в театры и на обеды, вы мне не нужны. Совсем другое дело – большие приемы или политические вечера. На них необходимо показываться. Нет надобности говорить, с чем-либо выступать, но совершенно не появляться на них немыслимо.
Лодер посмотрел на него. – Объяснитесь точнее, – сказал он сухо. Чилькот вздрогнул от его резкого тона.
– Я, действительно, кажется, напрасно останавливаюсь на ненужных подробностях, – быстро ответил он. – Так вот в чем дело: у Брамфелей сегодня большой прием. Вы ведь знаете Бланш Брамфель, – виконтессу Брамфель, – сестру Лилиан Аструп?
Эти имена ничего не говорили Лодеру, но это ему было все равно. Он вообще не любил никаких объяснений и старался как можно скорее узнать только самую суть.
– Вы должны присутствовать на этом вечере – из партийных интересов?
Чилькот облегченно вздохнул. – Ну да, ну да. Старик Фрэд настаивает на этом, и Ева тоже.
Последние слова он сказал совершенно равнодушно, но потом выражение лица его изменилось, точно его же собствевные слова ему что-то напомнили. Саркастическая улыбка показалась на его губах, и он засмеялся.
– Представьте, Лодер, – сказал он: -девять-десять дней после моего возвращения, жена моя была очень мила со мной. Я, конечно, уверен, что вы вполне безлично играли мою роль, – я не ревнив, – сказал он со смехом, – совершенно не ревнив, но – кто раз обжегся…
При этих словах и его смехе у Лодера вскипела кровь. Он инстинктивно ухватился за перила, и когда он взглянул в лицо Чилькота, то ему показалось, что он видит свое собственное лицо – только с несколько насмешливым выражением. Странное чувство овладело им. Он медленно снял руку с перил, потом, перегнав Чилькота, поспешил вверх по лестнице. Чилькот нагнал его уже у самой двери.
– Лодер, – сказал он, – ведь это я в шутку… Прошу вас, – продолжал он с ужасом, когда Лодер ему ничего не ответил, – не покидайте меня! Я не могу вернуться сегодня, я не могу. Ради Бога, не оставляйте меня! – Он судорожно схватил его за руку. С чувством внезапного отвращения Лодер оттолкнул его. Потом он к нему обернулся.
– Оба мы глупы, – сказал он. – Разница только в степени глупости. Пойдем переодеться.
XIII.
Самые прекрасные моменты в жизни – те, когда человек чувствует, что весь мир открыт его силам. Удовлетворенное честолюбие подобно лету, ожидание же – весна. Это чувствовал Лодер, отправляясь в этот вечер с Флит-Стрита на Гровнор-Сквэр. Ему было ясно, что он опять вступил на твердую почву, что он опять очутился там, откуда один шаг может поднять его из глубины на высоту.
Теперь он не думал ни о прошлом, ни о будущем. Ему достаточно было настоящего. Может быть, его ждет много трудного, но трудное на то и существует, чтобы закалять силы человека. Впервые дав волю личным чувствам, он испытывал почти радость от слабости Чилькота. Чем больше этот человек спутывал нить его жизни, тем сильнее должны были быть пальцы, которые размотают клубок. Его охватило нетерпение. Жажда действия кипела в его крови.
Он вышел из коляски, с уверенностью подошел к двери и всунул в нее ключ. Даже это пустяшное действие доставило ему внутреннее удовлетворение. Он спокойно открыл дверь и прошел через переднюю. При его входе слуга поправлял огонь в огромном камине.
– Миссисс дома? – спросил Лодер, сознательно повторив тот же вопрос, с которым он вступил в первый раз в этот дом.
Лакей поднял глаза. – Миссисс только-что кончила обед у себя в комнате. К обеду никого посторонних не было.
Он посмотрел на Лодера быстрым, неуверенным взглядом, каким вся прислуга в этом доме смотрела на хозяина. Лодер это подметил и был поражен настойчивым любопытством, которое отражалось в глазах лакея. Слабость Чилькота не была, очевидно, тайной для домашних. В нем поднялось опять бешенство против Чилькота, но он с неудовольствием подавил его в себе и, не говоря ни слова, поднялся по лестнице. Наверху он не отправился, как обыкновенно, в комнаты Чвлькота, а прошел по корридору на половину Евы. Он медленно подошел к двери, затем остановился и поднял руку. Он подождал с минуту, ухватившись за ручку, потом наступила какая-то странная минута колебания; он опустил руку и ушел. Вернувшись в спальню Чилькота, он позвонил – и тотчас же явился Ренвик. При его виде, Лодер опять почувствовал удовольствие, как и в первый раз, когда входил в строго убранную спальню Чилькота.
Ренвик не подошел к нему, как Лодер этого ожидал, а остановился у двери с странной нерешительностью. Лодер подумал, что наверное глупость этого слуги выводила из-себя Чилькота, и что тот, по всей вероятности, не постарался бы сдержать своего гнева. Он невольно улыбнулся при этой мысли,
– Подойдите поближе, Ренвик, – сказал он. – Почему вы остановились у дверей? Я желаю знать, не передавала ли мне миссисс чего-нибудь относительно сегодняшнего вечера.
Ренвик украдкой взглянул на него, подходя ближе. – Да, сэр, – сказал он: – камеристка м-сс Чилькот сказала, чта карета заказана к четверти одиннадцатого. М-сс Чилькот надеется, что это время удобно для вас, сэр.
Он говорил нерешительно, точно опасаясь, что его будут бранить. Когда он кончил, Лодер, который отвернулся, когда он начал говорить, повернул к нему лицо и посмотрел на него своими проницательными глазами.
– Послушайте, – сказал он, – мне неприятно, когда вы говорите со мной таким испуганным тоном. Возможно, что я бываю иногда слишком строг с вами, – это случается, когда у меня нервы не в порядке. Но когда я здоров, то обращаюсь с вами… во всяком случае вежливо. Вы должны отличать, в каком я когда состоянии. Вот, взгляните на меня теперь. – Лодер подошел в слуге с чувством задора. – Поглядите – такой ли я теперь, как вчера и сегодня утром? – Ну, скажите! – настаивал он.
– Да как сказать? – ответил Ренвик с некоторой сдержанностью. – Вы совсем такой же и как будто не такой. Точно свежее лицом, сэр, и глаза яснее. – Он становился доверчивее под веселым и в то же время проницательным взглядом Лодера. – А впрочем, как погляжу поближе…
Лодер засмеялся. – Вот в том-то и дело. Нужно уметь глядеть. Наблюдательность – отличное качество для слуги. Вот как будете теперь входить в комнату, так прежде всего посмотрите и с этим и сообразуйтесь. Служить господину, у которого нервы не в порядке, значит собственно служить двум господам. Ну, вот теперь можете идти и скажите камеристке, что я буду готов к четверти одиннадцатого.
– Слушаюсь, сэр. Что еще прикажете?
– Ничего. Вы мне сегодня больше не нужны.
Он повернулся и подошел в огромному пылающему камину. Комнаты Чилькота были всегда жарко натоплены. Слуга уже выходил, но Лодер еще раз окликнул его.
– Послушайте, Ренвик, – остановил он его. – Принесите мне еще несколько сэндвичей и стаканчик виски.
Он вспомнил, что ничего не ел с утра.
Сейчас после десяти часов Лодер вышел из комнат Чилькота, решительными шагами спустился с лестницы и стал ждать Еву внизу. Решительность, быть может, слишком сильное слово для такого незначительного действия, но все-таки во всем его существе, в том, как он держал голову и плечи, чувствовалась именно решимость. Через несколько минут к дому подъехала карета, и в ту же минуту наверху лестницы показалась Ева. Она остановилась и посмотрела вниз. Камеристка несла за ней её манто. Вид Евы в эту минуту был новым откровением для Лодера. При первой встрече с нею его поразила странная смесь моложавости и самосознания в ней, – она казалась девушкой с установившимися понятиями женщины, знающей жизнь. Потом он смотрел на нее по иному. А теперь он впервые увидел в ней воплощение власти, женской власти, перед которой должен преклониться всякий. На расстоянии, в котором она стояла от него, она казалась больше, чем была в действительности, и её гордая осанка усиливала еще это впечатление. Черное платье мягко обхватывало её фигуру, над головой блистала брильянтовая диадема, и ожерелье из тех же камней обхватывало её шею. Лодер подумал, что только очень красивые женщины могут носить такие драгоценные украшения без ущерба для своей красоты. Несколько подавленный её величием, он медленно пошел ей навстречу, когда она спускалась вниз.
– Дай, я подержу тебе манто, – сказал он, изумляясь сам робости, которая слышалась в его голосе.
Ева на минуту остановила на нем взгляд. Выражение лица оставалось совершенно равнодушным, но когда она опустила веки, в глазах её блеснуло странное выражение. Но она ответила вежливо:
– Благодарю. Мне Мери поможет одеться.
Лодер быстро взглянул на нее и потом отвел глаза. её сдержанность не произвела на него неприятного впечатления;– напротив того, она возбуждала скорее приятные мысли. Он восхищался её гордостью, которая отвергала услужливость Чилькота, и самообладание, с которым она вежливо отклонила его услуги, тоже понравилось ему.
– Коляска подана, – доложил Крапгэм.
Ева обратилась к своей камеристке:
– Благодарю, – сказала она, когда та укутала ее. – Я вернусь к часу. Приготовьте мне чашку шоколада. – Она направилась к двери, потом остановилась и обернулась к Лодеру. – Кажется, пора ехать? – спокойно спросила она.
Лодер был погружен в созерцание её лица, и опомнился только при её словах.
– Едем, едем, – сказал он с необычайной предупредительностью.
Он последовал за ней, но уж не делал дальнейших попыток помочь ей сесть в карету, а подождал, пока она сядет, и спокойно сел рядом с ней. Когда лошади тронулись, он еще раз посмотрел на широко открытую дверь, на Крапгэма в его торжественной темной ливрее и камеристку в черном платье; эти две фигуры резко выделялись на фоне ярко освещенной передней. Когда коляска мягко покатилась, он откинулся в карете и закрыл глаза. Первые минуты прошли в глубоком молчании. У Лодера было своеобразное ощущение близости и в то же время бесконечной отдаленности от Евы. Он сидел так близко к ней, что ясно чувствовал запах её духов. Это его смущало и вместе с тем было приятно. После очень долгих лет он впервые был в такой близости от женщины своего круга. Он невольно обернулся и поглядел на Еву.
Она сидела совершенно прямо; её тонкий профиль ясно вырисовывался на фоне каретного окна. Брильянты её сверкали, когда они проезжали мимо уличных фонарей. Опять его охватило ощущение нереальности всего происходящего. Потом в нем проснулось другое, более властное чувство и вытеснило первое. Он почти невольно спросил:
– Ты позволишь сказать тебе кое-что?
Ева не двинулась и даже не повернула головы, – как сделали бы на её месте большинство женщин.
– Говори все, что хочешь, – серьезно ответила она.
– Все, что хочу? – Он наклонился к ней; им овладело безумное желание проявить свою власть.
– Конечно.
В голосе её звучала нотка скуки. Он взглянул в окно на мелькающие огни, потом взгляд его медленно обратился снова к ней.
– Ты очень красива сегодня, – сказал он. Голос его звучал тихо и почти холодно. И все-таки эти слова вызвали то действие, которого он хотел. Она повернулась к нему и взглянула на него удивленно и с некоторым любопытством. Эта победа – хотя и незначительная – доставила ему наслаждение. Он вспомнил сцену с лакеем Чилькота. Он опять загорелся желанием действовать смело на свой страх. Он наклонился и слегка коснулся её руки.
– Ева, – сказал он быстро, – Ева, ты помнишь… – Он замялся и отдернул руку. Лошади пошли шагом и остановились в ряду экипажей, подъезжавших к дому лорда Брамфеля.