Лев Овчинников
Руны и серебро
Из посоха с треском вылетели змеящиеся, отливающие золотом, лучи. Они впились в чернокнижника, стоящего позади Алеены. Треск и гром заглушили его крики. Он горел заживо.
«Она бы не успела…» – с ужасом понял Альгерд.
Алеена ударила ливнем ревущего пламени, словно плетью, по фигуре Трёхглазого. Но защитные чары тёмного исказили пространство вокруг. Ливень пламени рассыпался, всполохи полетели в рыцарей Ордена.
Альгерд ощущал жар посоха, даже сквозь перчатки. Его обережные заклинания отразили часть всполохов. Один оруженосец горел. Его вой заглушил прочие звуки.
Трёхглазый воздел руки, раздался оглушительный свист, будто бы неподалёку бушевал ураган, и Алеена вместе с воинами отлетели от него прочь. Даже Альгерду, находившемуся в паре дюжин шагов от него, пришлось отвести удар. После оглушительного свиста послышался лязг железа да глухой гул ударов, отскакивающих от щитов. Альгерд оглянулся и увидел, что двор усадьбы заполонили хельны. Высокие плечистые существа, сильные и выносливые обитатели умбрийских миров.
«Откуда они взялись здесь? Неужели всё время были рядом? Почему колдуны не призвали их сразу? Надеялись на лёгкую добычу? Или тёмные открыли портал для них?» – Альгерд опасался, что последнее предположение окажется верным, ибо призвать столько умбрийских отродий способны были только весьма сильные тёмные волюнтарии.
А хельнов оказалось здесь не меньше полутора дюжин.
«Пусть рыцари рубят их, нам нужно сосредоточиться на колдунах! – подумал Альгерд и увидел, как Алеена, высекая искры из жезла, крушит хельнов. – Сурт дери эту девчонку!»
Он хотел подойти к ней ближе, но путь ему перерезал выскочивший хельн. На полторы головы выше Альгерда, он был крупным даже по меркам своего проклятого племени. Бездушные глаза цвета мрака, словно вырезанные на сером будто бы обгорелом подобии лица, смотрели на Альгерда. Одетый в шкуру хельн замахнулся на него грубо сделанным топором. Альгерд отвёл удар посохом, примысливая волюнтарийскую силу, а затем обрушил удар на врага. Посох едва коснулся хельна, но тот отлетел, будто незримый великан огрел его палицей.
Слева, ближе к середине двора смыкали строй ратники Ордена. Командор Виклад орал приказы. Глухо отскакивали дубины хельнов от красных щитов, стоял гомон, прерываемый лязгом железа. Хельнов во дворе становилось всё меньше, мракоборцы рубили и кололи из строя одного за другим.
Трёхглазый вернулся в горящую усадьбу. Алеена хотела идти за ним, но трое чернокнижников перегородили ей путь.
Алеена взмахнула жезлом, и незримая сила впечатала одного из них в горящую стену усадьбы. Направив жезл на другого чернокнижника, Алеена Волей разорвала его на части. Верхняя половина туловища улетела в сторону строя красных рыцарей, кровавая требуха разметалась по двору. Ноги отлетели в горящий дом.
Альгерд хотел было крикнуть ей похвалу, но не успел. Алеена ударила жезлом в направлении третьего мрачноокого, но удара Воли не вышло, силу поглотило защитное заклинание чернокнижника. Воздух вокруг него дрогнул, энергия Алеены развеялась по сторонам.
Черноокий занёс короткий кривой клинок, свой медиатор, в сторону Алеены. Альгерд направил посох на него, обращаясь мысленно к огню, желая спалить, выжечь его изнутри. Черноокий вспыхнул, словно промасленная тряпичная кукла. Бросив клинок, он с воем побежал по двору. Алеена проскользнула внутрь, за Трёхглазым. Альгерд, сокрушаясь про себя, бежал вслед за ней.
Внутри оказалось холодно и сыро. Пахло гнилью.
Огонь лизал стены, но не проникал за незримый барьер, окружающий убранство усадьбы. По углам чернели камни для зачарования, испещрённые умбрийскими знаками. Посередине зала стоял стол, на котором лежал серый мертвец с длинной гривой чёрных волос. Шкура неведомого существа скрывала наготу. Мертвец не был похож ни на человека, ни на великана – слишком огромен для первого, слишком мал для второго.
Трёхглазый воздел руки и мертвец, хрипя, начал вставать со стола. Из жезла Алеены вырвался поток пламени и поглотил Трёхглазого. Пара мгновений и огонь развеялся, а тёмный стоял как ни в чём не бывало. Трёхглазый щёлкнул чёрными когтями и жезл Алеены с громоподобным грохотом треснул.
«Она осталась беззащитной!» – прожгла нутро Альгерда мысль. А перед ним медленно вставало со стола огромное умертвие.
– Оцепеней! – повелел Альгерд, голосом помогая Воле, и коснулся умертвия навершием посоха.
Умертвие замерло, одеревенело на время. Посох налился изнутри жаром.
Альгерд побежал к Алеене, а Трёхглазый пророкатал что-то на умбрийском наречии и в углах, где лежали зачаровальные камни, сгустились тени.
Послышался далёкий чуждый шёпот. Тени уплотнялись, обретая вещество этого мира.
Алеена воздела руки, чтобы нанести удар.
– Нет! – вскрикнул Альгерд, подбежав к ней. – Держись за мной!
– Но…
– За мной!
Могучей фигурой закрыл её Альгерд от Трёхглазого. Он направил посох на чернокнижника. Бешеный поток золотых искр вырвался из навершия, он мог бы испепелить и тролля, и кикимору, но Трёхглазый отводил его от себя прочь. Он сдерживал поток, подняв бледные руки с чёрными когтями. Часть волюнтарийской энергии отлетала от него, попадая на формирующиеся в углах силуэты тёмных существ.
Альгерд понимал, что нужно не допустить их окончательного воплощения, но силы его таяли. Выиграет тот, кто сможет дольше выстоять. Пока чернокнижник сдерживал натиск. Без медиатора. Без песнопений или обрядов. Чистым умбрийским аспектом Воли удерживал заклятье Альгерда Трёхглазый.
Неподалёку застонало умертвие. Тени обретали плоть. А посох Альгерда раскалился до того, что стал трещать и дымиться. Наконец он треснул, оглушая и отбрасывая Альгерда прочь. Вставая, он увидел, как Алеена вышла вперёд, увидел, как сияли небесным светом её глаза. Он вскочил на ноги, вытащил из ножен кинжал и подался вперёд. Намерение защитить её пылало в его душе.
Он собирался бросить заклятье, спалить Трёхглазого, но тот повёл слегка когтистым подобием руки и кинжал вылетел из рук Альгерда. Для сомнений не оставалось ни времени, ни сил, потому Альгерд направил длани на Трёхглазого и помыслил образы молний, силы и смерти.
Молнии вырвались из его пальцев. Отбрасывая синие и лиловые отсветы, они заплясали вокруг Трёхглазого. Молнии быстро сужали свой смертоносный пляс и силы изменили тёмному колдуну.
Альгерд успевал краем глаза замечать шевеление в углах. Тени почти вступили в мир, а Алеена снова хотела нанести удар.
Тут Альгерд ощутил сопротивление Трёхглазого, умбрийский аспект коснулся огненного. Защитные чары Трёхглазого взорвались силой, Альгердовы молнии расползлись повсюду, ударяя Алеену и его самого. Сквозь нестерпимую сковывающую боль, он продолжал направлять Волю против Трёхглазого, пока тот не стал дымиться.
Альгерд перестал заклинать. Трёхглазый прижал к себе чёрные когти, стал таять и сворачиваться, будто умирающий паук.
Обессиленный Альгерд подошёл к лежащей Алеене. Она хрипела. Её отбросило волной, когда взорвались защитные чары Трёхглазого. И молнии…
Его молнии опалили второй оберег, что он сам сотворил для неё. Его молнии сняли защитное заклинание, обожгли её, как и его самого.
«Моя вина…» – подумал он, а вслух молвил:
– Леена, держись! Леена…
Он схватил её за плечи. Только сейчас Альгерд увидел сотканный из волюнтарийского мрака шип. Кончик шипа, размером с его ладонь, торчал из груди Алеены. Альегерд и не заметил, как Трёхглазый метнул его.
Тёмные существа исчезли. Огонь стал пожирать усадьбу.
Раздался свист.
Осколок мрака, величной с корд, холодный и ядовитый, впился в живот Алеены. Теперь два шипа, сотканных из иномирного мрака, торчали из тела девушки.
Холод пробрал Альгерда до самых костей. Он обернулся и ударил молниями по Трёхглазому, который всё ещё стоял на ногах. Без сосредоточения, без медиатора, без образов, без рун. Альгерд ударил одной чистой мыслью, желанием. Волей. Лишь примесь гнева, отнюдь не полезная для чародеев, примешалась к этому движению Альгердова духа.
Убранство горящей усадьбы потеряло очертания. Голова Альгерда налилась горячей тяжестью. Он упал. Перед взором оказалось навершие треснувшего Алеениного жезла. Позолоченный крылатый лев был последним, что он увидел внутри усадьбы. Тьма поглотила его.
***
Альгерд отвёл взгляд от фигурки в виде позолоченного крылатого льва. Созданная чарами копия навершия жезла, её жезла, отравляла его душу воспоминаниями о минувших днях. Он развеял их как дурное наваждение и принялся одеваться.
Сегодня его путь лежал, как ни странно, снова в Хенвальдский университет. Отчего-то его старому соратнику вздумалось устроить встречу там, где всего пару недель назад по вине Альгерда обезумевший учёный муж чуть не прикончил своих коллег.
«Добрин повторился. Почти», – решил про себя Альгерд, но тут же отбросил эту мысль.
Он спустился вниз, поздоровался с соседями и домовладелицей. Соседями его были состоятельные лавочники да ремесленники. Все они почитали за честь то обстоятельство, редкое и необычное, что чародей коллегии жил с ними под одной крышей. Но правда заключалась не в непритязательном характере Альгерда, а в том, что дела после того, как Максимиллиан отозвал его из веденского Добрина, не шли в гору.
– Куда это вы спозаранку, мастер Альгерд? – протянул дородный лавочник по имени Бирм, покручивая ус.
Бирм, его сосед и глава семейства, что занимало четверть дома, сидел за общим столом.
– В Хенвальд, – коротко ответил Альгерд.
– В университет? Ой, что-то страшно мне за тамошних наставников делается! Смотрите не перебейте всех! Ведь не все ж они, энти учёные, поклоняются бесам! – Бирм рассмеялся, лёгким смешком его поддержала жена, зато дети не сдерживали звонкого смеха.
Альгерда охватил гнев. Хотя, в сущности, гневаться причин не было. То, что Бирм дурак, Альгерд знал с самой первой их встречи. То, что большинство людей всех сословий дураки, Альгерд знал также, хотя и признавал, что в разных сословиях дураки и разумные люди встречаются в разных соотношениях.
Бирм не стоил его гнева.
Однако посох в руке едва ощутимо задрожал. Альгерд медленно развернулся и посмотрел недобро на Бирма. Затем чуть опустил посох. Так что навершие смотрело теперь на мещанина.
– Вы настоящий мудрец, в отличие от зазнаек в колпаках! – сказал Бирм.
Смеяться он перестал, от былой радости не осталось ни следа. Альгерд опьянел от гнева, но слова Бирма отрезвили.
– В самом деле так думаете? – спросил он у мещанина.
– Говорю как на духу!
Альгерд вышел из дома и побрёл в сторону университета. Он корил себя за подобные приступы гнева. Ведь репутация всякий раз может пострадать из-за этого, а мещанина всё равно не проучить. Таких Бирмов мириады, он знал это.
Ветер кружил жёлтые и красные листья, небо затянулось серой пеленой. Укутываясь в плащ от промозглого ветра, Альгерд думал о том, что раздражают его вовсе не болваны, с которыми приходится иметь дело. Раздражает собственная слабость. Он переносит на мещан, стражников и мелких чиновников свой гнев, хотя лучше бы переносил его на змей из коллегии. Вот кто истинное зло!
Площадь перед Хенвальдом пустовала. Альгерду открыли двери, и он оказался вновь в высоких сводчатых залах. Слуга Фелана ожидал его. Шаги гулко отдавались эхом в коридорах университета, вскоре они достигли дверей аудиториума.
– Ваша мудрость, – обратился к нему мерным холодным, почти искусственным голосом слуга, которого коллегия отрядила Фелану из Диварда, – его мудрость Фелан просил передать вам, что он будет очень рад, если вы посетите его лекцию, коль придёте ко времени. Как видно, вы пришли ко времени.
Альгерду стало не по себе от этого слуги. Он не помнил его имени, но знал, что перед ним бывший волюнтарий. Утишённый.
Бедняге ввинтили в череп небольшую пластинку из про́клятого металла, авилмерилла. Альгерда пробрал холод при мысли о том, что глушащий проявления волюнтарийской силы металл, мерзкий вытягивающий жилы чародея металл, находится прямо в голове несчастного. Утишённые не могли взывать к Воле, чувства и мысли их притуплялись и жили они недолго. Они были живым примером для волюнтариев, идущих против коллегии и Империи. Своими бездвижными лицами, похожими на посмертные маски, своими холодными бесчувственными речами и потухшими взглядами, они напоминали Альгерду закоренелых преступников, которые всю жизнь проводят на каторге. Клеймо, выжженое на лбах, лицах и шеях таких безнадёжных служило знаком для опознания, знаком, устрашающим других потенциальных преступников. Авилмерилловая пластинка в черепе, пустой взгляд и размеренная речь бывшего чародея, теряющего последние проявления духа, должны были играть ту же роль.
Альгерд старался не смотреть на утишённого.
Утишённый слуга открыл массивную дверь, Альгерд вошёл, понимая, что выбора у него нет.
«Не стоять же в полупустых коридорах в самом деле…»
За пюпитрами аудиториума сидели студенты в тёмных мантиях. Пепельновосый мужчина с короткой бородой выступал с кафедры. Фелана, пожалуй, можно было принять за альва, если бы не морщины под глазами и суровое, даже грубое лицо. Нет, это было лицо человека. Одет Фелан был как всегда роскошно: пурпурный вамс, золотая цепь на шее, пурпурная оттороченная мехом куртка и плащ. Жезл-медиатор, больше похожий на булаву маршалла, свисал на поясе.
Фелан улыбнулся, когда увидел Альгерда, но лекцию не прервал. Альгерд сел на свободное место за одним из пюпитров.
– … поэтому вы правильно заметили, Рогарий, что здесь смыкаются как бы две природы. Но я бы всё же отметил, что Воля сама по себе есть интеллигибильная природа, в то время как её воплощение в виде конкретных чар, заклятий, оберегов, обрядов есть чувственное воплощение того, что интеллигибельно. Поэтому многие удивляются, дескать, чародеи владеют чем-то духовным, каким-то знанием, а сами ходят и кривляются, машут посохами и жезлами, клинками и копьями. Но это вовсе не кривляния, говорю вам я. Заклинателю нужен посредник между чистой Волей и нашим миром. И поверьте, пусть лучше посредником будет вещь-медиатор, чем живое существо. Хотя известны случаи, когда колдуны-тенепоклонники мучали хельнов, зверей, даже пленных людей, превращая их в живые медиаторы. Да, о чём вы желаете спросить, юноша?
Один из тёмных мантий встал и начал речь. Он сидел ниже Альгерда, потому лица было не разглядеть.
– Правильно ли я понимаю, ваша мудрость, что необходимость в посредствующем предмете заключается в том, что духовная воля проникает в вещественный мир?
– Вижу, вы усвоили в общих чертах, что я пытаюсь донести, юноша, но нужно заострить мысль, – важно отвечал с кафедры Фелан. – Духовная природа, приобщающаяся к веществу, встречается не только в чародейских делах, как вы, учёные мужи, должны понимать. Само наше мироздание есть приобщение сих начал друг к другу. Воля – одна из духовных сил, что проникает в вещественный, чувственный мир. Её уникальность лишь в её могуществе, моментальности и неумолимости. Воля позволяет преобразовать вещество, событие вокруг нас резко, даже почти мгновенно. Из чистейшей мысли развить действие: страшное разрушение или невиданное преображение. Вот что даёт Воля. Она часть Игния, мирового Первородного Огня, который объемлет всё духовное творение. Но поток Воли самый бурный. Внутри неё два аспекта: игнийский и умбрийский. Воля – само противоречие, живущее внутри себя. Именно поэтому она так действенна, так преобразовательна. Поэтому когда волюнтарий творит заклинание, он пропускает через себя Волю, проводит её в мир. Медиатор для волюнтария есть то спасительное нечто, что предохраняет его от опасностей переизбытка Воли. Надеюсь, сейчас всем стало чуточку понятнее. Так ведь? Нет? Вижу, что не все понимают, о чём идёт речь. Говоря проще, когда я творю чары, то не хочу, чтобы расплавился мой мозг или весь я сгорел заживо. Поэтому я беру жезл, – с этими словами Фелан и впрямь достал жезл. – Зачарованный жезл. Чтобы в случае, чего взорвался или расплавился он, а не я!
На последних словах Фелан стал так яростно махать жезлом, что часть школяров пригнулась, а часть повскакивала с мест.
– Да не бойтесь вы! Что вы как бабы? Учёные мужи не должны питать страха ни перед чем! – расхохотался Фелан, вешая жезл на пояс.
Школяры в аудиториуме поуспокоились. Снова заскрипели скамьи. Кто-то нервно рассмеялся. Альгерд улыбался. Он как никогда понимал, почему из всех серьёзных фигур имперской коллегии волюнтариев один только Фелан из Диварда не вызывает у него отвращения.
Заметив улыбку на его лице, Фелан подмигнул и продолжил:
– Есть ли ещё какие-то вопросы в завершение сегодняшней лекции? Вставайте, кто желает задать вопрос.
– Ваша мудрость, а рунические знаки и произнесённые вслух слова заклинания – это тоже медиаторы?
– Хороший вопрос, юноша. Руны и вербальные заклинания суть малые медиаторы. Они помогают чародею сосредоточиться, и в самом деле забирают на себя часть волюнтарийских энергий. Такими же малыми медиаторами мы считаем и образы, что вызываем в своей душе, когда творим чары. Но, как вы понимаете, руны, слова или образы, хоть и более чувственны, чем Воля, всё же они больше принадлежат духовному миру, чем вещественному. И в отличие от посоха или дубины, они не треснут вместо вас, если вы заклинатель. Поэтому малые медиаторы всё же больше нужны для помощи в сосредоточении как некая мыслительная трость, – Фелан отчеканил последние слова особенно иронично.
Альгерду стало неловко, даже болезненно слышать это.
– Поэтому в последнее время в наших кругах говорить о том, что ты взываешь к помощи малых медиаторов стало дурным тоном, – заключил Фелан из Диварда.
Он крепко обнял Альгерда прямо в зале аудиториума, когда закончил лекцию.
– Ты хотел видеть меня, – начал Альгерд.
– И всегда хочу, друг мой! И рад тебя видеть всегда. Надеюсь, это взаимно. Пойдём в мои комнаты.
– У тебя свои комнаты в Хенвальде? – удивился Альгерд.
– Скромнее чем во дворце коллегии, но всё же хорошо, что появились и тут.
Комнаты Фелана скромными не выглядели. Витражные окна, обшитые дубовыми панелями стены, книжные полки, сундуки.
– Всеблагие, да ты тут жить, что ли, собрался? – вопрошал Альгерд.
– Трудиться. Потихоньку перенесу свой лабораториум из коллегии сюда. Здесь меньше наушников и наперсников нашего благоверного Максимуса, – улыбаясь, отвечал Фелан. – Прошу, присаживайся у огня.
Чародеев нередко сравнивали с пауками, запертыми в банке. Ходили самые разные слухи и толки о безнравственности волюнтариев. Жажда власти волшебников и разврат творимый ведьмами стали притчей во языцех во всём Мид-Арде. Причём косые взгляды падали только в сторону людей, обладающих Даром к Воле. Хоть альвы, и правда, не были замечены в людских пороках, Альгерд был в корне не согласен с подобными мнениями. Он обладал мнением собственным. Альгерд считал, что суть дела заключается вовсе не в Даре к Воле, а в том, что люди остаются людьми. Чародеям и ведьмам, волюнтариям коллегии или отступникам оставались присущи все те страсти, что одолевают сердце барона, крестьянина, рыцаря-мракоборца, университетского наставника или школяра. Разве не свойственно людям биться за титулы, земли, деньги, любовь, влияние, кафедру наконец?
«Человеческое слишком человеческое», – думал Альгерд, усаживаясь в обитое карло у камина.
– Узнал кое-что по твоей просьбе, – доверительно кивнул Фелан. – И повторюсь: зря ты переживаешь, что хоть кому-то в коллегии событие, произошедшее здесь, в Хенвальде, кажется твоим провалом. Они вовсе не думают ни о тебе, ни о Фьяре из Абеларда, друг мой. Сейчас все помыслы Максимиллиана и остальных заняты Анкорской Чёрной Хворью.
Альгерд слышал об Анкорской Хвори, ведь в последние полмесяца в Вольфгарде только о ней и говорили. Какие-то чародеи-отступники, либо тенепоклонники наколдовали мощную неприродную болезнь. Заразную и смертоносную. Вспышка болезни произошла в морском портовом городе Анкора в Корданском королевстве Империи Вольфгарда. Потому и прозвали её Чёрной Хворью Анкоры.
– И не напрасно, друг мой, их внимание поглотила эта зараза, – продолжал Фелан. – Поражая тело, Чёрная Хворь поражает и дух. Человек превращается в лишённый воли кусок мяса, покрытый язвами и струпьями уже примерно через неделю после заражения. Травники и лекари, слабосильные провинциальные ведьмы – все оказались слабы против Чёрной Хвори. Максимиллиан отправляет всё больше чародеек и чародеев Искусства Исцеления туда. Боюсь, что и твоя Лана не откажет себе в проявлении своих способностей.
Фелан, улыбаясь глазами, выжидающе смотрел на Альгерда. Тот ответил после непродолжительного молчания:
– Пусть творит, проявляет свою силу. Я никого не держу подле себя.
– Похвально, Альгерд. Пусть каждый проявит себя на своём поприще. Конечно, нам, боевым волюнтариям, в предместьях Анкоры и в самом граде пока делать нечего. Но вообще-то рано или поздно инстигация Ордена дознаётся до правды. И вот когда станут известны те ублюдки, что вызвали Хворь, в дело вступим мы.
– Ты полагаешь, мне стоит проявить себя там?
Фелан из Диварда внимательно посмотрел в лицо Альгерду. Глубоко вздохнув, стал отвечать:
– Я понимаю, как тяжело тебе пришлось после гибели Алеены и потери покровительства. Понимаю, что ты винишь себя. Замечу, к слову, что напрасно. Но я бы не стал надеяться на то, что Максимиллиан впечатлится тем, как ты разделаешься с призывателями Хвори.
– Так что же, мне ничего не делать? Сидеть сложа руки? – сердце Альгерда тянула какая-то смутная тоска, горечь, приправленная потаённым гневом.
– Этого я не имел в виду, – улыбнулся Фелан. – Видишь ли, альвские чародеи защищают нас, покровительствуют Мид-Арду. Большинство из них сильнее большинства из нас. Хранитель Северин, Белый Странник, Эйвинд Туреон, они спасут нас всех, коль тучи над нами станут совсем густыми и мрачными. Но альвов немного, альвов-волюнтариев ещё меньше. Немногочисленна и наша братия, Альгерд. А угроз много.
Фелан пригубил вина, и, смотря в огонь, пляшущий в камине, продолжил:
– Мне приснился сон, Альгерд. Из столпов света вышел ко мне один из наших Белых Богов. Я узнал его сердцем. Это был Да́бож, Он нёс в длани своей пламя творения.
Альгерд немало удивился неожиданному повороту беседы.
– Рядом со мной восседал Тарий Асвейд, первый Хранитель Мид-Арда, владыка альвов, – Фелан перевёл взгляд с пламени на Альгерда. – Но бог отдал огонь мне. Человеку. Бог хотел, чтобы силы мои возросли, чтобы я созидал и наследовал землю от альвов. Такой сон, друг мой.
Фелан тяжело вздохнул и снова уставился в огонь.
Неловкое молчание окутало их, и Альгерд решил разорвать его:
– Я слышал, будто в Летних Королевствах есть общества волюнтариев-людей, старающихся отстраниться от альвских традиций.
– В самом деле? – удивился деланно Фелан. – А что ты думаешь о моём сне, друг?
«Фелан известный поборник старых порядков. Не стоит расстраивать такого могущественного союзника…» – подумал Альгерд, а вслух произнёс, ухмыльнувшись:
– Крамольное сновидение.
Повисло молчание. Тяжелые, тягучие мгновения.
– Хорошо, что никто не выбирает грёз, – улыбнулся Фелан, поднося свой кубок к Альгердову.
Чокнулись. Пригубили вина.
– Никто не скажет тебе ни слова, даже если ты поведаешь о своём сновидении во всеуслышанье, твоя мудрость, – добавил Альгерд, не желая оставлять тени сомнений у собеседника.
– О, я знаю, друг. Я знаю, что никто не посмеет ничего сказать. И всё же я предпочту открыться только разумным братьям и сёстрам. Разумным и свободным. Таким, как ты, Альгерд. Касаемо виновников Чёрной Хвори не волнуйся: желающих покарать их боевых волюнтариев будет не меньше, чем сейчас целителей, что хотят искоренить саму заразу. Выделиться будет нелегко. Но ты прав, нельзя сидеть без дела, особенно такому человеку как ты. Я узнал кое-что из далёких пределов Империи, возможно, я первый, кто узнал об этом в Вольфгарде. Муха, дёрнувшись на одном конце паутины, мигом осведомляет пауков о своём существовании, – Фелан жестоко улыбнулся, произнося излюбленную фразу. – Некое существо растерзало несколько мелких дворян на севере Ольдании. Князь, вассал ольданского короля не спешит просить о помощи, судя по всему, не желает огласки. Если тебе удастся выяснить в чём там дело и уничтожить существо явно умбрийского происхождения, то ты не только укоренишься в своих силах, но и получишь признание. Никто уже не посмеет попрекать тебя былым. И я позабочусь о том, чтобы тебя посадили покровителем целого княжества. Желаешь ознакомиться?
– Желаю.
Фелан встал и, кряхтя, побрёл к сундуку.
– А что же Максимиллиан? – спросил Альгерд. – Он как глава коллегии должен дать добро, грамоту…
– Ему сейчас не до тебя, так что, если я попрошу, он даст добро, – Фелан достал из сундука свиток и протянул его Альгерду, подойдя поближе. – Здесь все подробности. Если тебе удастся, друг, вернёшься героем. Тогда вместе мы сможем навязать Максимусу свою волю. Быть может, кто-то из нас даже займёт его место в открытую.
– Я не…
– Я знаю, друг. Я вижу твою утончённую душу и понимаю, что ты делаешь это не ради титулов, а ради утверждения собственной силы. «Познай себя» – эта надпись красуется над входом в святилище Велада, и ты взял её своим жизненным девизом. Я всё понимаю. Однако помни, что внутреннему твоему состоянию должен соответствовать статус в обществе, коль мы существа общественные. Неплохо ведь, когда благородный дух отмечен благородным положением.
– Неплохо, – согласился Альгерд.
– И не зря говорят игнинги, даже миряне, что очи суть зеркала духа. Вот у нас, когда мы творим Волю, они сияют чистым альвхеймским светом. Холодным и опасным, но всё же чистым. А у наших врагов глаза затягиваются мрачной пеленой.
– К чему ты это? – неловко улыбнулся Альгерд. – Не всегда, признаться, улавливаю ход твоих мыслей.
– Это значит, мы на правильной стороне, друг, – похлопав по жезлу-медиатору, отметил Фелан из Диварда.
В комнате горело множество свечей.
Свечи горели с единственной целью – создать романтическое настроение для тех двоих, что наслаждались друг другом в алькове. Подобная картина могла бы свести с ума любого хозяйственного тиуна1 или каморария2. Впрочем, что чародеям до растрат.
– Ты так красив, – промурлыкала молодая женщина, – грива тёмных волос, аккуратная борода, лицо, будто у потомка Хелминагора! Больше похож на дворянина, чем на чародея.
Лицо Альгерда не просветлело от этих слов. Он оставался угрюм.
– Не стоит убиваться из-за нелепицы в университете, – протянула она, вставая с постели. Рыжие волосы ниспадали почти до ягодиц. Она была совершенно нагая.
Встав, женщина пошла к столу, на котором лежали на тарелках порезанные груши, и стояла бутылка вина и бокалы. Тонкие правильные черты юного лица, равно как и изящный стан и округлости там, где они должны быть в фигуре женщины, делали её красивой в глазах Альгерда.
– Что за пошлое выражение «убиваться»? Набралась у охальной черни, которую лечишь?
Женщина усмехнулась.
– Налей лучше и мне вина, – сказал Альгерд.
– Знаешь, я понимаю, почему в коллегии тебя не все любят.
– Из-за этого я тоже «не убиваюсь». Но в университете и правда всё вышло довольно скверно, Лана.
– Почему же? – спросила Лана, подавая ему бокал. – Смутьян в темнице Ордена, ты живой, живы и все, кто был в той зале: студенты и наставники. Магистр Хенвальда обязан тебе до самого своего погребального костра. Или тебе жаль беднягу Фьяра? Полагаешь его жертвой завистников и интриганов?
– Сумасшедший философ и его дальнейшая судьба меня не волнуют, равно как и магистр Хенвальда с их университетской мышиной вознёй. Меня интересует лишь наша возня – чародейская.
Альгерд пригубил вина и улыбнулся Лане.
– Она ещё более пошлая, чем возня в университетах и гильдиях, – заявила Лана.
– Из-за Дара к Воле? Поверь, в остальном мы такие же люди, как и все прочие. Дар лишь обостряет нашу подлую сущность, желание топить ближнего и подталкивать падающего в бездну. Человеческое слишком человеческое.
– Ну неужели тебя так волнуют перешёптывания Максимилиана и его своры? Ты сам вечно твердишь, что наш глава коллегии всего лишь жалкий отравитель, а не настоящий волюнтарий. Что не будь его покровителем король Энрих Корданский, не видать ему магистерского кресла. И что даже адепт Искусства Стихий стоит десятка таких, как Максимилиан. А ещё ты любишь повторять, что тебя не очень-то интересует мнение овец.
Рот Альгерда скривился в улыбке. Максимиллиана, чародея, посвятившего себя алхимии, зельеварению, волюнтарийскому ядоисканию и нивиллированию ядов, действительно не уважали ни боевые волюнтарии, ни мастера охранительных чар, ни зачарователи. Искусство Максимиллиана Сребрадского никому не казалось благородным. Однако он стал очень полезен светским владыкам. Покровительство потомка Хелминагора, короля Кордании Энриха Эмфирогенета обеспечило Максимиллиану небывалый карьерный взлёт.
– Всё-таки интересует, – подзадоривая, бросила Лана.
– Не совсем так. Известное противоречие: нас интересует мнение тех, кого мы презираем. Как бы ни были ограничены умом приближённые Максимилиана и он сам, всё же нельзя отказывать этому кругу людей в силе. Кроме того, так уж вышло, что у меня другого общества чародеев, исключая нашу коллегию, нет. Поэтому не удивляйся, что меня волнует то, что о моём обмороке, моей слабости и немощи идут сейчас толки. Мнение овец может не интересовать хищника, либо того, кто их стрижёт. Я же пока не глава прекраснейшего из цехов Империи.
– Есть и другое общество чародеев, – развязно улыбнулась своей шутке Лана.
Нелепой, дурацкой шутке, на взгляд Альгерда. В словах Ланы ему привидились дыбы и железные девы в застенках Ордена, послышались удары плети и крики предаваемых огню тенепоклонников.
– Не произноси подобного даже ради смеха, даже наедине со мной. В этой части Мид-Арда есть лишь одно общество чародеев. Всё остальное должно быть выжжено пламенем, порублено зачарованными мечами.
– Мне так нравится, когда ты серьёзен и суров, словно наставник по мракоборческим практикам, – прильнула к его плечу Лана. – Скажи, а мы можем убрать эту пакость из моей спальни хотя бы пока мы наслаждаемся друг другом?
Лана указала на стоящее возле сундука с её одеждой безобразное существо в полтора аршина ростом. Кожа существа была жёлтой как сера, руки и ноги кривы как ветви дерева, а бесформенная голова напоминала корень мандрагоры. Большими змеиными глазами существо пристально смотрело на них.
– Это Грегуа, – отмахнулся Альгерд. – Тебя только сейчас стало смущать его присутствие?
– Старалась не обращать внимания на очередную жертву твоих странных опытов. Но если оно будет пялиться во время того, как мы… в общем, это уже перебор.