Лев Толстой
Полное собрание сочинений. Том 15. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть третья

Полная версия

* № 285 (рук. № 96. T. IV, ч. 4, гл. I—III?)⁹⁷⁴.

<Рамбаль, знакомый Пьера, между тем уже давно находился в⁹⁷⁵ Ярославле. Он ничего не награбил в Москве⁹⁷⁶ и на одном из первых переходов весьма охотно сдался напавшим на него с его эскадроном казакам. Половина эскадрона его была пешая, другая половина на лошадях, кормленных соломой с крыш, которые не могли двигаться, и la chair de cheval,⁹⁷⁷ к[оторую] ему предоставили для пищи, не нравилась ему. В самой глубине души своей он был очень доволен d’avoir tiré son épingle du jeu,⁹⁷⁸ но в разговорах с русскими в то время, как его с другими пленными офицерами препровождали в Кострому, он рассказывал чудеса про подвиги de la grrrande armée⁹⁷⁹ и удивлял тех охотников до французского языка – русских, которые разговаривали с ним, своим мужеством, и храбростью, и рыцарством, и bonne mine.⁹⁸⁰ С казаками первое время⁹⁸¹ Рамбаль⁹⁸² мало разговаривал и, когда его вели, сняв с него сапоги и оружие, всё оглядывался, как бы сзади не ударил бы кто пикой, но чем дальше он шел в глубь России, тем положение его улучшалось и он становился веселее и развязнее. В самой Костроме его опять одели, хорошо поместили и, кроме кормовых денег, давали много от благотворителей и приглашали в дворянские дома на вечера и обеды.

«Cette fois cicelies ne m’échapperont pas, les comtesses russes», думал он. «Je me rattraperais sur ce que j’ai manqué à Moscou. Elles sont b..... gentilles»,⁹⁸³ говорил он сам с собою, подмигивая глазом и любуясь перед зеркалом своим припомаженным освежевшим лицом и усами. Рамбаль в этот вечер 5 декабря получил через костромского молодого помещика, сдружившегося с Рамбалем, приглашение к⁹⁸⁴ Princesse и Comtesse⁹⁸⁵ вместе. Он уж и прежде бывал на балах и вечерах в костромском обществе, пленяя дам своей турнюрой в короткой куртке и обтянутых панталонах, но он чувствовал, что то общество, в котором он бывал, было не самое хорошее общество, но теперь Princesse и Comtesse, Princesse Boug.... Comment diable ces noms russes… et Comtesse Rossitordoff, – выговаривал он. – Balekine [?] <prétend> que la Rossitordoff est gentille. Tant mieux.⁹⁸⁶

Он, прищурив глаз, сделал ту неприличную выходку, которая называется танцем у французов, и собрался ехать.

Princesse Boigou и Comtesse Rositordoff были Наташа и княжна Марья. Они приглашали к себе Рамбаля.>

Прошло две недели со времени смерти князя Андрея.⁹⁸⁷ Княжна Марья продолжала жить у Ростовых. Она ожидала ответа от посланного в Москву управляющего для приготовления для нее несгоревшего их дома. Она приглашала Ростовых ехать вместе с собой в Москву, и⁹⁸⁸ Ростовы,⁹⁸⁹ дом которых сгорел дотла, находились в нерешительности, принять или не принять предложение княжны. Наташа опять была больна и в том положении, в котором она была, нельзя было думать о зимнем переезде в Москву.⁹⁹⁰ Но без Ростовых княжна Марья⁹⁹¹ не хотела ехать в Москву. Она теперь не могла себе представить жизни без Наташи. Насколько прежде ей не нравилась Наташа, настолько сильнее теперь, после того⁹⁹² времени, которое они одни пережили с ней вместе у умирающего Андрея, княжна Марья испытывала к Наташе робкое, осторожное и подобострастное обожание, которое ее спасало от ее горя. Она до сих пор ни о чем другом не могла думать спокойно, как о брате и его кончине, и⁹⁹³ только с Наташей⁹⁹⁴ княжна Марья чувствовала, что она продолжала жить в мысли о брате. Со времени кончины князя Андрея и до сих пор они ни разу не говорили о нем, но бесчисленные воздержания от речи о том-то и о том-то, их взгляды, их присутствие говорило им, что, о чем бы они ни говорили, они говорили о нем. По совету докторов и по желанию графини они переехали на другую квартиру для того, чтобы избавиться от воспоминаний; но княжна Марья и Наташа так же не могли избавиться от этих воспоминаний, как они не могли избавиться от жизни. Воспоминание этих последних дней его овладело ими всеми. Одно только в жизни было – эти воспоминания, остальное были скучные подробности, отвлекавшие от главного. А между тем они никогда не говорили про него. Им казалось, что то, [что] они видели, перечувствовали и пережили, не могло быть выражено словами. Что всякое упоминание о том, о чем-нибудь из его жизни (они чувствовали, когда Соня, графиня говорили об этом) нарушало величие прошедшего и было недостойно его.

Княжна Марья имела занятие, свойственное ее любовной натуре, ухода за больной Наташей, но Наташа не имела никакого занятия. Она сидела, лежала, ходила, ела, спала, говорила и всё думала одно: смерть там – как. Но ни для Наташи, ни для княжны Марьи не было ничего страшного и жалкого, горестного в этом воспоминании, напротив, что-то могущественное и подавляюще прекрасное. Наташа была больна, все говорили, но болезнь ее ничем другим не выражалась, кроме усталости. В ней был⁹⁹⁵ надорван нерв жизни. Она не чувствовала вызывающего действия впечатлений, воспоминаний, потому что одно воспоминание и впечатление, поглотившее всё и ни к чему не вызывающее, продолжало действовать на нее. Она созерцала величие смерти и бесконечного.

⁹⁹⁶ Наташа была слаба, бледна и худа, но ничто так не сердило ее, когда ей говорили, что она больна,⁹⁹⁷ старалась делать то, что делают все здоровые, но силы ее заметно слабели.

Две причины были, которые⁹⁹⁸ ухудшали ее положение: то, что она не высказывала того, что было на ее душе, что они никогда не говорили с княжной Марьей,⁹⁹⁹ и то, что физические силы ее слабели.

И все три причины упадка ее духа носили в себе причины возрождения. То, что они не говорили между собой, как им казалось,¹⁰⁰⁰ потому, что слова были низки и недостаточны для выражения того, что они чувствовали, делало¹⁰⁰¹ то, что они понемногу, сами не отдавая себе в том отчета и не веря этому, – забывали. То, что физические силы слабели,¹⁰⁰² казалось, еще больше должно было усилить ее упадок, а вместе с тем, тут только, когда она заметила упадок сил, она неожиданно почувствовала, как испугалась, встрепенулась жизнь, сидевшая в ней, стала пробовать свои силы и как неожиданно, подобно молодой траве, пробивающей[ся] по заилевшему лугу, стали выбивать самые неожиданные жизненные впечатления, как бы пробуя свои силы. Она,¹⁰⁰³ думавшая, что она хочет смерти, не боится ее, любит ее – вдруг почувствов[ала] близость ее, испугалась и стала спрашивать себя, жива ли она.

Но Наташа сама не замечала этих невольных проблесков жизни – ей казалось, что горе еще всё так же сильно, ничто живое ее не интересовало, и она думала только о своей смерти, когда неожиданный случай показал ей самой присутствие этих, пробивающихся сквозь ил горя, игл травы жизни.

И причиною этому был Рамбаль.¹⁰⁰⁴

Рамбаль был приглашен княжной Марьей, потому что приятель его рассказал графине Ростовой, как этот Рамбаль в Москве знал графа Безухова, про которого ничего не слышно было и которого знакомые его, находя это особенно поразительным, считали умершим в один месяц с его женою.¹⁰⁰⁵ Княжна Марья уговорила Наташу выдти¹⁰⁰⁶ в гостиную. Она хотела ее развлечь интересом о Пьере. Рамбаль поговорил сначала с графом и графиней о grrrande armée,¹⁰⁰⁷ потом на вопрос княжны Марьи стал рассказывать о своем знакомстве с Пьером.

– Si, je l’ai connu. Mais, madame, c’est plus, qu’un ami: c’est un homme qui m’a sauvé la vie.¹⁰⁰⁸

Рассказав, как ему была спасена жизнь и как он простил преступника, Рамбаль, приняв ту поэтическую позу, которую он считал нужным принимать, говоря чувствительно, он начал рассказывать про вечер, проведенный с Пьером.

– Oh! C’était une de ces soirées qu’on n’oublie pas. Seuls sur les décombres de Moscou, nous nous sommes laissé aller aux confidences intimes, aux doux pensées de l’amour. Oui, mesdames. Il m’a parlé de son amour, le pauvre cher ami qui devait périr; il m’a parlé d’une femme qu’il avait aimé sans lui avouer son amour. Une jeune fille charmante qui avait fait un faux pas, mais qu’il aimait encore plus tendrement pour la juissance de pardonner. Nathalie disait il…¹⁰⁰⁹

^{_____________}

В этот вечер в первый раз Наташа заговорила с княжной Марьей о князе Андрее.

– Я боюсь, мы забывали это, Мари. Ты помнишь? И она заплакала…

* № 286 (рук. № 96. T. IV, ч. 4, гл. VI).¹⁰¹⁰

¹⁰¹¹ На другой день после так называемого Красненского сражения Кутузов выехал верхом к войскам, чтобы благодарить их.

Он проехал мимо оборванной толпы пленных (их всех было взято 26 тысяч) и рядов французских орудий и подъехал к Преображенскому полку, у которого стояли взятые знамена. С того памятного дня 26-го августа, когда под конец Бородинского сражения на представление немцев о том, что сражение проиграно, он сказал: неприятель разбит, и завтра мы погоним из Священной земли русской, с этого дня, как¹⁰¹² в ночь военного совета в Филях на Рязанской дороге, когда он получил известие о пожаре Москвы, в Тарутине при известии о выступлении Наполеона из Москвы и теперь – он не мог спокойно говорить о том, что было единственным, всепоглощающим его желанием: видеть¹⁰¹³ осуществление погибели французов, к[оторую] он знал уже давно. Тем более это волновало его, что он один из всего войска понимал это.

После Красненского сражения он видел вскипевшую эту борьбу, алчность славы между своими генералами, видел в глазах их упреки себе, видел жадность проэктов теперь, которыми замучают его, знал, что убедить их нельзя, потому что руководило ими не¹⁰¹⁴ ум, а страсти, но это замеченное им настроение не расстраивало его душевной радости при подробных известиях о результатах Красненских сражений. «20 т[ысяч] пленных и 120 орудий – вот они, трофеи Бородинского сражения», думал он. Этот промежуток времени от 26 августа до 2 ноября для него, 86-тилетнего человека, не казался велик, и причина и следствие несомненно связывались между собой. То, что он¹⁰¹⁵ ждал – свершилось. Французская армия была¹⁰¹⁶ уничтожена. Истекавший кровью зверь не сопротивлялся более. Он¹⁰¹⁷ был счастлив, как бывают одиноко счастливы люди, понимающие то, что недоступно еще толпе. Его призвание было исполнено. Он был счастлив. Все эти речи его окружающих генералов не занимали его – это было их неизбежное призвание, и оно в своей мере было полезно. Он сам был молод, сам вбегал первый на штурмы в то время, как ему выбили глаз, и думал, что всё в этом тогда. Он не имел к ним ни досады, ни озлобления. Проезжая мимо жалких рядов пленных, он заметил, как русский солдат давал французу, обвязанному платком, курить трубку и вдруг, увидав Главнокомандующего со свитой, спрятал трубку в голенище и, спрятав улыбку на лице, толкнул француза в ряды. Кутузов чуть заметно улыбнулся и, пустив лошадь в галоп, подъехал к фронту П[реображенского] полка, у которого стояли знамена. Он остановился, хотел что-то сказать, но почувствовал, что слезы, которые всегда выступали ему на глаза при разговоре о французах, заклокотали у него в горле. Чтобы скрыть свою слабость, он поднял руку, указывая на знамена, и сказал: «ура». Полки ответили перекатывающимся криком. И этот крик, эти¹⁰¹⁸ русские, обросшие теперь бородами – какая-то особенная, новая, коренная сила виднелась в этих бородатых солдатских лицах – люди, эти знамена неприятеля, которыми махали державшие их, – всё это, как старое, привычное впечатление, еще сильнее возбудило то чувство умиления, которое Кутузов хотел скрыть, сказав «ура». Он сморкался, притворялся, что кашляет, и слезы текли по его сморщенным, пухлым щекам. Он махнул к себе рукой казаков и показал, что он хочет слезть с лошади. Старое, толстое тело, как всегда, сняли с лошади. Он поправился и сел¹⁰¹⁹ на принесенный барабан, перед рядами полка. Кто-то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли, и поставил их с лесом древок и знамен вокруг старого толстого человека, который, нагнув голову в белой с красным околышем фуражке, сидя на барабане и распустив живот между расставленных прямо ног, играл плетью, дожидаясь того, чтобы замолкли солдаты, кричащие ура, и сам бы он успокоился.

– Вольно!¹⁰²⁰ – сказал он, и глаз его засветился радостным, твердым блеском.¹⁰²¹

Ему что-то нужно было сказать. Толпы офицеров окружили его. Он снял шапку с коротко обстриженной седой головы.

– Благодарю, ребята, – сказал он, обращаясь к солдатам, и в тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова.

– Благодарю всех за то, что вы сделали. Из всей Наполеоновской армии ничего не остается. Вот они! – он указал на знамена, на пленных и пушки.¹⁰²² Надо забрать и выпроводить то, что бежит. Трудно было и трудно будет. Но зато слава ваша великая.

Он помолчал, и опять особенно заблистал его глаз. Он хотел сказать то, что ему нужно было¹⁰²³ и на что навела его сцена солдата с трубкой.

– Ребята, мы их победили, и слава вам во веки. Но, ребятушки, они тоже люди, не виноваты – их жалеть надо, видите, какие они… – опять его голос дрогнул и, чтобы не отдаться своему чувству, он вдруг надел шапку, встряхнул головой и шутливо сказал: – а¹⁰²⁴и то, кто же их к нам звал? Поделом им м. и. в. г., – сказал он.¹⁰²⁵

^____________

Одна и та же веселая улыбка пробежала по всем лицам солдат, и опять 1000 голосов заревели ура.

Слова, сказанные Кутузовым и в начале и в конце своей речи, не поняты были войсками. Никто не сумел бы передать¹⁰²⁶ содержания сначала торжественной¹⁰²⁷ и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи¹⁰²⁸ не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием¹⁰²⁹ простоты и добродушия, выраженного этим, именно этим стариковским добродушным ругательством, это самое чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным криком.

* № 287 (рук. № 96. T. IV, ч. 4, гл. VII—IX).¹⁰³⁰

¹⁰³¹ <В этот день некоторым войскам (на все недостало) была роздана водка. Но и в тех, которым не было дано водки, чувствовался праздник.¹⁰³²

Полки авангарда Милорадовича стояли впереди [1неразобр.] в стороне от большой дороги у края мелколесья. Морозы до 18 градусов стояли несколько дней, по ночам было ясно и звездно, по утрам падал снег. Морозный снег визжал и скрипел под колесами и шагами.

Деревья, кусты полыни, кучи хвороста для костров, усы, волоса, брови солдат, морды лошадей – всё было в инее. Из 3000 вышедших из Т[арутина] теперь растаяло до 900 человек. Полк стоял в чистом поле на снегу. Пробили зорю, молитву, поужинали¹⁰³³ сухарями с салом, выставили часовых и¹⁰³⁴ солдаты, окончив служебные занятия, принялись за ночные костры и разместились кучками. Душевная жизнь солдата начинается после вечерней зари у костра.

Одно из лучших мест расположения, за которое поссорились два фелдвебеля,¹⁰³⁵ у края леса, ближе к дровам, досталось 10 роте. Огромные костры, треща и шипя, пылали на краю леса, освещая изукрашенные серебряным инеем деревья опушки и темные фигуры солдат.

У офицеров уже были балаганчики из хворосту, накрытые соломой и рогожами, но офицеры тоже сидели у костров, около которых на сажень таял снег и даже обсохла земля и было так тепло, что голые солдаты выпаривали вшей.

Около фелдвебельского костра собралось много солдат.¹⁰³⁶ Солдаты¹⁰³⁷ не стеснялись его присутствия, и разговор, пересыпанный ругательствами и шутками, не замолкал, но сосредоточивался в противуположной от офицера стороне костра.>

* № 288 (рук. № 96. T. IV, ч. 4, гл. XIII).

¹⁰³⁸ Все практические вопросы жизни, прежде вызывавшие в нем тревогу и поспешность, страх не ошибиться, теперь разрешались для него самым легким способом. Какой-то внутренний, прежде неслышный голос теперь всегда указывал, что можно и нужно, чего нельзя и не нужно сделать. Близкие окружающие люди, прежде представлявшиеся помехой для жизни, теперь,¹⁰³⁹ какие бы они ни были, поглощали всё внимание и деятельность Пьера. Лица, окружавшие Пьера во время его болезни и выздоровления, были: княжна, два лакея, доктор, два пленных француза и граф Вилларский, тот самый масон, который вводил его 7 лет тому назад в петербургскую ложу. Всё это были давно знакомые лица, но все они теперь представлялись Пьеру столь же новыми и занимательными, как будто он в первый раз узнал их. Княжна, которую он знал с детства и которой он только старался избегать, поглощала всё его внимание первое время его выздоровления и, когда он в конце января уехал прежде ее в Москву, они, прощаясь, нежно обнялись и княжна сказала ему, что она прощается с ним навсегда и что то время, которое она провела с ним здесь, никогда не возвратится.

Пьер ничем не заискивал расположения княжны,¹⁰⁴⁰ но только с самого того времени, как она приехала к нему, он стал наблюдать ее. Но не так наблюдать, чтобы найти в ней смешное, странное, презрительное, как он изучал прежде, а наблюдал ее с одной определенной целью – где в ней живая душа человека.¹⁰⁴¹

И очень скоро, несмотря на всю трудность этого искания, Пьер нашел искомое, и княжна смутно почувствовала это и была благодарна ему. Княжна была одна из тех людей, которые¹⁰⁴² всегда себя считают правыми и этим сознанием своей правоты любят укорять других людей. При самом первом опыте жизни, когда княжна вступила в дом отца Пьера, она почувствовала себя оскорбленною, свою привязанность непризнанною и людей, к которым она имела привязанность, неблагодарными. Первое впечатление это было так сильно, так резко отпечаталось в ее душе, что все свои последующие чувства она невольно отливала в ту же форму. Как будто ее призвание жизни состояло в том, чтобы к ней были неблагодарны. Она старалась сделать что-нибудь для людей только для того, чтобы были неблагодарны. Все были ей неблагодарны: и старый граф, и сестры, и прислуга, и девки, которых она брала, и Пьер – все, кроме ее собачки. Любовь к ее собачке была тоже выражение неблагодарности людей. Она приехала к Пьеру с тем, чтобы больше укрепить его отношение неблагодарности к ней. Пьер понял это теперь сейчас же. Но ему мало было этого, он старался добраться до того источника, из которого взялось это настроение. Он расспрашивал княжну про первое ее время, про молодость, про то время, в которое в первый раз она почувствовала эту неблагодарность людскую, и она рассказала с неожиданными слезами свою молодость.

Пьер понял ее. Он расспрашивал ее про свою мать, и, хотя княжна и ненавидела ее, она пожалела сына и рассказала в мягких чертах историю его матери, которую в первый раз понял Пьер.

Княжна не могла измениться: она всё так же смотрела на свет, как на арену для приложения своих сил неблагодарным людям, но Пьер уже понял источник этого взгляда, и он, слегка насмешливо [?] улыбаясь про себя, любил княжну и старался не разочаровывать княжну и быть к ней достаточно для ее удовлетворения неблагодарным. Таким же он был теперь в отношении своих двух людей. Старый Терентий был постоянно недоволен недостаточной важностью своего нового барина и старался на каждом шагу дать почувствовать, что он привык к другому, и Пьер доставлял ему удовольствие презирать себя. Молодой слуга старался делать карьеру и сделаться необходимым для барина, и Пьер и ему доставлял удовольствие, показывая, что его услуги ему были приятнее.

Кроме этих домашних людей, из посторонних были доктор, Вилларский и француз Рамбаль, который был в Орле. Рамбаль первое время забавлял Пьера своими рассказами, но чему Пьер сам удивился, как неожиданной перемене в самом себе, было то, что он на¹⁰⁴³ просьбу Рамбаля второй раз дать ему денег просто и без труда отказал ему и без всякого усилия так упорно молчал, думая о другом в присутствии Рамбаля, что француз перестал посещать его.

Доктор, обрусевший немец, доставлял Пьеру особенного рода удовольствие тем, что, следя за своим мнимым лечением (в которое Пьер не верил), доктор притворялся сам верующим, в сущности же не верил и о медицине всегда говорил с горячностью и дурно, но охотно, а интересен был только тогда, когда говорил про семейные отношения своих пациентов, о чем он нечаянно заговаривал и говорил прекрасно, выказывая настоящее знание человеческого сердца, приобретенное, очевидно, любовью к человеку.

Вилларский, занимавший важное место в Орле, был интереснейший предмет наблюдения для Пьера. Глядя на него, Пьер видел себя в прошедшем. Вилларский был женатый, семейный человек, занятый и делами именья жены, и службой, и семьей. Но он считал, что все эти занятия суть помеха жизни, и постоянно смотрел с¹⁰⁴⁴ вниманием туда, куда его не спрашивали. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь ни исправить его, не осуждая его, не удивляясь, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой любовался на это странное, столь знакомое ему явление.

В практических делах Пьер, судя по своему отказу в деньгах французу (о котором он долго потом с удовольствием думал, удивляясь тому, что это совсем не так трудно, как прежде ему казалось), Пьер почувствовал, что у него теперь был какой-то центр тяжести, которого не было прежде. Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам, но теперь он знал, что можно и нужно сделать. Новым доказательством этого было его решение ехать в Петербург и Москву.¹⁰⁴⁵ В Орел приезжал к нему его главноуправляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главноуправляющего, около 2-х милионов. Доходы уменьшились на 30% – был результат учетов главноуправляющего. Но когда главноуправляющий ушел, Пьер один стал рассчитывать свое имение и к удивлению своему нашел, что 12 год не только не уменьшил его состояние, но увеличил его в пять раз. Расчет его был основан на том, что он считал доходы, получаемые им самим. Оказалось, что смерть жены, стоившей 150 тысяч, уничтожение подмосковной и московских домов, которые стоили 80 т[ысяч], увеличили его доходы впятеро. Он сообщил это соображение княжне и решил с ней, что он не будет возобновлять московского дома и подмосковной и отдаст внаймы петербургский дом.