Лев Толстой
Полное собрание сочинений. Том 15. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть третья

Полная версия

* № 340 (рук. № 102. Эпилог, ч. 2, гл. IV).¹⁶⁷⁹

Власть эта не может быть той непосредственной властью физической, сильного существа над слабым, основанной на приложении или угрозе приложения физической силы, как власть Геркулеса, ибо Наполеон был¹⁶⁸⁰ гораздо слабее каждого из своих солдат. Власть эта, следовательно, должна быть основана на другой силе.¹⁶⁸¹ Одна часть историков объясняют власть Наполеонов преобладанием силы¹⁶⁸² нравственной, ума, силы воли.¹⁶⁸³

Исторические деятели, говорят эти историки, суть герои, то есть люди, одаренные особенной силой души и ума, называемой гениальностью, а воля таковых людей имеет силу влиять на воли миллионов.¹⁶⁸⁴ Но та же история показывает нам, что те же люди-герои, как Наполеоны и Метернихи, управлявши миллионами,¹⁶⁸⁵ не имеют никаких особенных свойств силы душевной, а, напротив, большей частью слабее каждого из миллионов, которыми они управляют.

Но, не говоря уже о тех исторических лицах, как Наполеоны и Метернихи, о которых все-таки могут быть разноречивые суждения, не говоря о свойствах расслабляющей среды, в которой неизбежно должны действовать исторические лица,¹⁶⁸⁶ история показывает нам бесчисленное количество примеров – от Неронов до Лудовиков XI и Пугачевых – людей, имевших наибольшую власть и наименьшее нравственное преобладание, и поэтому власть не может заключаться в нравственном преобладании¹⁶⁸⁷ воли одного над волями миллионов.

Если источник власти лежит ни в физических, ни в нравственных свойствах лица, обладающего властью, то источник этой власти должен находиться вне лица, в тех условиях, в которых оно поставлено. Так и объясняет источник власти исторических лиц наука – государственное право.¹⁶⁸⁸

Наука говорит, что источник власти исторических лиц лежит в том отношении, в которое ставят себя массы к историческому лицу: в отрешении масс от своих личных произволов и перенесении их на избранные словесным или молчаливым согласием исторические лица.¹⁶⁸⁹

Теория эта объясняет жизнь народа в мирные периоды времени, во время которых для народов нет истории. Но¹⁶⁹⁰ как только являются завоевания, покорения, революции, так теория эта¹⁶⁹¹ не может объяснить, почему вдруг совокупность воль переносится с одного лица на другое. Почему совокупность воль французов переносится с Лудовика XVI на Конвент, на директорию, на Наполеона. Почему совокупность воль Рейнского союза и даже России в 1809 году переносится на Наполеона, а потом на Александра, и тому подобные примеры. В подобных случаях теория говорит, что жизнь отступает от теории и Лудовик XIV и XV виноваты, и Наполеон виноват в том, что совокупность воль перенеслась с него на другого. Теория эта в приложении к истории подобна той теории ботаники, которая, сделав наблюдение о том, что некоторые растения выходят из семени в двух листиках, настаивала бы на том, что всё, что растет, имеет два листика, и дуб, и яблоня, которые распускают свои ветви, цветут и оплодотворяются, только случайно отступили от теории.

Теория эта тем более удобна, что акт перенесения совокупности воль никогда не может быть поверен, так как он никогда не существовал, и потому, какое бы ни совершилось событие, кто бы ни стал во главе события, теория всегда может сказать, что причина того, что такое-то лицо стало во главе власти, было то, что совокупность воль была перенесена на него. С такою же последовательностью можно было бы сказать, что источником власти исторических лиц есть совокупность воль мух или зайцев, переносимых с одного лица на другое. Ежели это совершилось, значит все мухи желали этого. Для того, чтобы теория эта могла объяснять¹⁶⁹² события жизни, а не подводить только события жизни под теорию, необходимо, чтобы теория эта¹⁶⁹³ нашла законы, по которым¹⁶⁹⁴ переносятся совокупности воль людей с одних лиц на другие. Теория эта для приложения к истории прежде всего должна разрешить вопрос о том, <бессрочно и> безусловно переносится ли совокупность воль на исторические лица или условно.

Если¹⁶⁹⁵ безусловно,¹⁶⁹⁶ то почему происходит то беспрестанно повторяющееся¹⁶⁹⁷ явление, что попиратели всех так называемых людских прав: Иоанн IV, Лудовик ХІV благополучно царствуют, а Лудовик XVI и Карл II¹⁶⁹⁸ свергаются с престолов, почему исторические лица, как нам доказывает обильная матерьялами новая история, не только не исполняют своих предначертаний, но исполняют их совершенно в обратном смысле. Александр I желает освободить крестьян и дать конституцию, Наполеон I желает сделать экспедицию в Англию и т. д. и не делают того, чего желают, а делают совершенно обратное.

Если же совокупность воль переносится на исторические лица¹⁶⁹⁹ условно,¹⁷⁰⁰ то необходимо¹⁷⁰¹ объяснить, какие те требования масс, под условиями которых они переносят свои воли на исторические лица, необходимо найти законы, а не после того, как событие совершилось, более или менее остроумно придумывать, почему оно совершилось.

VIII

¹⁷⁰² Единственное объяснение, которое можно найти в туманном и неопределенном воззрении новой истории на отношение исторических лиц к массам, состоит в¹⁷⁰³ следующем:

Одни историки, преимущественно частные историки, в простоте душевной не понимая вопроса о значении власти, признают как будто то, что совокупность воль масс переносится на исторические лица безусловно и потому исторические лица составляют весь интерес истории и суть причины событий. Но сама новая история обилием своих матерьялов разрушает этот первобытный взгляд на историю. В древней истории взгляд этот еще возможен, так как из существующих источников не видны те влияния, которые руководили волями исторических лиц, и не видны те бесчисленные противоречия и неисполнения предначертаний, которые видны в деятельности лиц новой истории. В новой истории очевидно, что воля Наполеона не могла быть исключительной причиной событий; ибо если воля его была причиной похода 12 года, то та же причина должна была производить и те же следствия. А мы видим, как в этом случае, так и во всех событиях новой истории

* № 341 (рук. № 102. Эпилог, ч. 2, гл. IV—VI?).¹⁷⁰⁴

Взгляд историков, отступающих от первоначального воззрения, что исторические деятели могут непосредственным своим влиянием руководить волями масс, и признающих то, что исторические лица, хотя и свободно действуют, суть, однако, выражения своего времени – взгляд этот в его точном определении будет состоять в следующем:

Воля исторических лиц не всегда производит события; но тогда только, когда другие условия (число которых бесконечно) делают исполнение воли исторического лица возможным. Исторические условия вырабатывают одну определенную форму, в которую по воле исторического лица выливается событие.

Если форма события, путь, по которому двигается человечество, определяется не волей исторического героя, то и вся деятельность его представляется только силой, не имеющей в самой себе ни формы, ни направления.¹⁷⁰⁵ Сила же одного лица, ограниченного условиями исторической жизни, двигающая массами без признания божества источником этой силы – еще более противна разуму, чем сила, совершенно свободная, и сила эта, как нам показывает история, лежит в массах. Сила лежит в массах, форма определяется не волей исторического лица. В чем же значение этого лица?

Итак, рассматривая утвердившееся предание о том, что воля единичных людей производит движения масс без участия воли божества, мы пришли к заключению, что влияние единичной воли на многие противно законам разума, не подтверждается опытом и что деятельность исторических лиц не может служить ни безусловным, ни условным выражением деятельности масс. Но связь между деятельностью исторических лиц и деятельностью масс несомненно существует.

* № 342 (рук. № 102. Эпилог, ч. 2, гл. IV).

¹⁷⁰⁶ Другие историки признают, что воля исторических лиц основана на условной передаче им совокупности воль масс, что воля этих людей не есть исключительная причина событий, но совершается только тогда, когда совпадает с волями масс.

Но если так, и причина событий лежит не в воле исторического лица, а в воле масс, то в чем же заключается интерес исторического лица?

Исторические лица, говорят эти историки, выражают собой волю масс, деятельность исторического лица служит представительницею деятельности масс.

Но в таком случае является вопрос, вся ли деятельность исторических лиц служит выражением воли масс или только известная сторона ее? Если вся деятельность исторических лиц служит выражением воли масс, как то и думает большая часть историков, то биографии Наполеонов, Екатерин со всеми подробностями придворной сплетни служат выражением воли народов, что есть очевидная бессмыслица; если же только одна сторона деятельности исторических лиц служит выражением жизни народов, как то и думают другие [1 неразобр.¹⁷⁰⁷] философы, историки, как Гервинус, то¹⁷⁰⁸ для того, чтобы определить, какая сторона деятельности исторического лица выражает волю народа, нужно знать прежде волю народа. Это самое и делают историки. Когда событие совершилось, историки эти совершенно произвольно придумывают какое-нибудь отвлечение (не имеющее определенного значения и главное неосязаемое), как то:¹⁷⁰⁹ величие российского, римского, французского государства, конституционализм и т. п., ставят это отвлечение за цели истории. И тогда по мере содействия исторического деятеля этому известному отвлечению, историки предполагают, что в¹⁷¹⁰ достижении этой неопределенной цели состоит деятельность масс.

* № 343 (рук. № 102. Эпилог, ч. 2, гл. IV, VI?).¹⁷¹¹

Третьи историки признают, что воля масс переносится на исторические лица условно и неопределенно, что условия эти¹⁷¹² заключаются в общем движении человечества к¹⁷¹³ достижению известной цели и что условия эти известны, так что как скоро историческое лицо отступает от этой программы, которую молчаливым согласием предписала ему воля народа, так оно лишается власти.¹⁷¹⁴ Но в чем состоят эти условия, историки эти не говорят нам, и если говорят, то постоянно противуречат один другому.

Каждому историку, смотря по его взгляду на то, что составляет цель движения¹⁷¹⁵ народа, представляются эти условия то в¹⁷¹⁶ величии Франции, то в богатстве, то в просвещении и т. д. Но, не говоря уже о противуречии историков о том, какие эти условия, не говоря о том, что все эти программы придумываются после совершения события, допустив даже, что существует одна общая всем программа этих условий,¹⁷¹⁷ исторические факты почти всегда противуречат этой теории. Если условия, под которыми передается власть, состоят в¹⁷¹⁸ благе народа, то почему Лудовики XIV, и Иоанны IV спокойно доживают свои царствования, а Лудовики XVI и Карлы II казнятся народами?¹⁷¹⁹

Историки этого разряда, встречаясь с такого рода противуречиями своей теории,¹⁷²⁰ или говорят, что деятельность Лудовика XIV, противная программе, отразилась на Лудовике XVI, не определяя срока, в который должны отражаться отступления от программы, или еще проще¹⁷²¹ говорят, что революция, междоусобие, завоевание было произведением ложно направленной воли одного или нескольких людей, так что историческое событие представляется ими отступлением от теории.

Теория эта в приложении к истории подобна той теории ботаники, которая, сделав наблюдение о том, что некоторые растения выходят из семени в двух долях-листиках, настаивала бы на том, что всё, что растет, растет только раздвояясь на два листика; и что и пальма, и гриб, и даже дуб в своем полном росте, разветвляясь и не представляя более подобия двух листиков, отступают от теории.¹⁷²²

* № 344 (рук. № 102. Эпилог, ч. 2, гл. V, VIII—XI).

¹⁷²³ Одно из самых обыкновенных заблуждений человеческого ума заключается в признании предшествующего¹⁷²⁴ признака за причину явления.

Когда идет туча и дует ветер по направлению движения тучи, мы говорим: ветер нагнал тучу. Но,¹⁷²⁵ спросив себя, всегда ли, когда дует ветер, он нагоняет тучу, или всегда, когда идет туча, то дует ветер, мы замечаем, что¹⁷²⁶ ветер не всегда нагоняет тучу, но что всегда, когда идет туча, в ее направлении дует ветер, и говорим, что ветер есть только один из¹⁷²⁷ предшествующих признаков движения тучи.

Таких примеров исправления ошибки в умозаключениях можно представить тысячи. В настоящем случае в вопросе о том, что от чего зависит, событие ли от предшествовавших и совпавших с ним слов или слова от последовавшего события, мы,¹⁷²⁸ убедившись в том, что слова бывают без события, а событие не бывает без слов, пришли к заключению, что приказание о исполнении события есть только¹⁷²⁹ один из предшествующих признаков. Ход рассуждени[й] наш был точно такой же, как и во всех других подобных случаях, но заключение наше все-таки не имеет той убедительности, которую имеет заключение о ветре и туче.

Причина неубедительности нашего заключения лежит в том, что то, что мы назвали¹⁷³⁰ одним из предшествующих признаков, есть не внешнее явление, а есть сам человек.

Пускай вы называете это¹⁷³¹ предшествующим признаком, ответят мне, а я все-таки несомненно знаю, что я велел, и дерево было срублено, и потому я чувствую, что Наполеон велел, и дано было Бородинское сражение. Я знаю, несомненно знаю, что я мог сделать или не сделать, то или другое и потому предполагаю, что Наполеон, подобный мне человек, был также свободен.¹⁷³²

Вопрос о понимании истории, следовательно, сводится на вопрос о воле.¹⁷³³

Свободен или несвободен человек, вот страшный вопрос, который задает себе человечество с самых различных сторон: физиология, психология, статистика, зоология даже принимает участие в борьбе. «Свободы нет», говорят одни, «человек подлежит законам материи».

«Свобода есть; душа, составляющая сущность человека – свободна», говорят другие.

Посмотрим с точки зрения истории на вопрос свободы или несвободы человека.¹⁷³⁴

Вопрос этот, который косвенно пытаются разрешить естественные науки, не призванные к разрешению его, вопрос этот для истории представляется вопросом жизни и смерти.

Все противуречия, неясности истории,¹⁷³⁵ тот ложный путь, по которому она идет, описывая единичные лица как представителей масс, основаны не столько на трудности уловить движение масс, не столько на предании взгляда древних на историю, не только на ложном стыде признания в своем незнании, сколько на страхе разрешения этого вопроса.

А между тем без разрешения вопроса о свободе воли человека,¹⁷³⁶ составляющего сущность исторических изысканий, история не может сделать ни одного шага. Если Карл IX, обладая свободной волей, мог приказать Варфоломеевскую ночь, Наполеон – убийство пленных, то не жертвы, а убийцы были лишены свободы, так как они отступали от сущности свободы.

Если же Карл IX и Наполеон вместе с другими подчинялись общему закону необходимости, то они не имели свободы и причины убийства лежали не в их воле. Казалось бы, необходимо признать последнее, но страх перед признанием закона необходимости останавливает историю, и она останавливается на половине дороги, признавая свободную волю для исторических лиц и закон необходимости для масс.¹⁷³⁷

Единственный выход из этого положения есть разрешение вопроса о свободе воли человека для истории.

_________

Рассматривая отношение деятельности исторических лиц к массам, мы нашли: 1) что влияние воли исторических лиц на массы без признания божественного вмешательства¹⁷³⁸ невозможно и в действительности не оправдывается, 2) что деятельность масс не выражается деятельностью исторических лиц, 3) что очевидная связь, существующая между деятельностью исторических лиц и деятельностью масс, состоит в ряде отношений, выражений воли некоторых лиц с рядом событий и 4) что выражения воли исторических лиц находятся в зависимости от событий и относятся к ним, как необходимые предшествующие признаки.

Но, придя к этому заключению, мы нашли, что то, что к событию относится как предшествующий признак, есть сущность самого человека, его я – сознание свободы. Выводу нашему противуречило не рассуждение, а непосредственное сознание. Я знаю, что я могу сказать и сделать то и то-то и потому знаю, что я, сказав или сделав то-то и то-то, был свободен.

Сознание того, что я есмь свободен, есть сознание, которое не может быть ни доказано, ни опровергнуто разумом; но сознание того, что я был свободен, есть понятие и потому подлежит разуму. Если человек говорит: я знаю, что был свободен, он делает умозаключение. Я свободен в момент настоящего, прошедшее было настоящим в то время, как я совершил поступок, следовательно я был свободен, следовательно мог поступить так, как поступил, и иначе. Не рассматривая сознание свободы и даже самую сущность рассуждения, принимая eго справедливость, рассмотрим свойства убедительности этого рассуждения. Всегда ли бывает одинаковая степень убедительности в свободе моего прошедшего поступка? Поступок, совершенный мной минуту тому назад при приблизительно тех самых условиях, при которых я нахожусь тогда, когда обсуживаю¹⁷³⁹ мой поступок, представляется мне несомненно свободным, но если¹⁷⁴⁰ я обсуживаю поступок, совершенный месяц тому назад, я, находясь в других условиях, невольно признаю, что были известные влияния, руководившие моей волей, и уже свобода моя представляется мне не столь полною. Ежели я перенесусь воспоминанием к поступку, еще более отдаленному за 10 лет, то тогда влияния, руководившие моим поступком, еще очевиднее представятся мне, и полная свобода моя уже не будет так несомненна. Чем дальше назад буду переноситься я воспоминанием, неизбежно дойдя таким путем до детства, я убежусь, что чем дальше я вспоминаю свой поступок, тем рассуждение мое о моей свободе становится сомнительнее. Точно ту же прогрессию убедительности об [?] участии свободной воли людей в общих делах человечества мы найдем и в истории. Совершившееся современное событие представляется нам несомненно произведением воли известных людей, но¹⁷⁴¹ в событии более отдаленном мы, кроме воли людей, видим уже другие условия, влиявшие на волю этих людей. И чем дальше мы переносимся назад в рассматривании событий, тем менее произвольными представляются исторические события. Наполеоновские войны¹⁷⁴² еще представляются нам произведениями воли героев, но в Крестовых походах мы уже замечаем общий закон, руководивший массами. В переселении народов никому уже не приходит в голову, чтобы Аттила был причиной того движения. И чем дальше, тем меньше видна свобода людей. И как в жизни человека, отдаляя и отдаляя период наблюдения, где мы приходим к детству, к зародышу, очевидно лишенному произвола, так точно в истории человечества мы приходим к изысканиям сравнительной филологии и геологии, в которых уже не может быть никакого места¹⁷⁴³ свободной воле.

Чем дальше развивается перед нами полотно прошедшего, тем яснее обозначаются те правильные линии, один конец которых скрывается в неведомом, а на другом конце которых находится наша свободная воля.

Итак, сознание свободы, как сознание, не подлежит ни доказательствам, ни опровержениям разума; но рассуждение о свободе нашей в прошедшем находится в зависимости от времени, так что [чем] меньше период, отделяющий настоящее от предмета обсуждения, тем полнее нам представляется наша свобода.

В чем состоит эта зависимость свободы от времени? Я свободен, сознание говорит мне это. Свобода есть сущность моего существования. Без свободы не может быть¹⁷⁴⁴ жизни. Я свободен в каждый момент настоящего. Но свободен ли я в прошедшем? Мог ли я или не мог сделать тот или другой поступок? Могу ли я или не могу в настоящий момент поднять или не поднять руку? Я хочу поднять. Я поднимаю ее. Но я спрашиваю себя, мог ли я не поднять руку в тот прошедший уже момент времени.

Чтобы убедиться в этом, я в следующий момент не поднимаю руку. Но я не поднял руки не в тот первый момент, когда я спросил себя о своей свободе. Прошло время, удержать которое было не в моей власти, и та рука, которую я тогда поднял, и тот воздух, в котором я тогда сделал то движение, уже не тот воздух, который теперь окружает меня, и не та рука, которой я теперь не делаю движения.

Тот момент, в котором совершилось первое движение, уже невозвратим, и в тот момент я мог сделать только одно движение и, какое бы я ни сделал движение, движение это не могло быть другое.¹⁷⁴⁵

То, что я в следующую минуту не поднял руку, не доказало того, что я мог не поднять ее, так же как и не доказало того, чтобы я мог поднять ее в следующий момент.

Сознание говорит мне, что в настоящий момент я могу сделать всё, что я хочу, но рассуждение, обсуживающее совершившийся поступок, говорит мне, что так как движение мое могло быть только одно в один момент времени, то оно и не могло быть другое.

Сознаваемая человеком свобода закована временем. Понятие свободы вне времени вытекает из суждения о прошедшем акте и представлении возможности совершить другой акт. Если я говорю: я дурно сделал это вчера, я говорю только, что я могу себе представить другой поступок в тот же момент времени. Следовательно то, что мы называем свободой в прошедшем, есть только наше представление.

И свободы в прошедшем не может быть.

Мы сознаем только один, бесконечно малый момент свободы в настоящем.

В прошедшем же свобода человека есть только наше ложное представление.

Вопросы о том, что есть этот бесконечно малый момент свободы в настоящем, как оно относится к божеству, может ли оно быть вне времени – суть вопросы философские. Но вопрос ограничения свободы временем есть вопрос исторический. Историк рассматривает человека во времени.

Свобода человека, как момент настоящего, не относится до истории. История имеет дело с прошедшим.¹⁷⁴⁶

В прошедшем же¹⁷⁴⁷ свобода человека есть только ложное представление.

И для истории человек подлежит закону необходимости.¹⁷⁴⁸

Итак,¹⁷⁴⁹ новая история без верования в непосредственное участие божества в исторической деятельности народов,¹⁷⁵⁰ продолжая изучать только единичных исторических лиц, допустила влияние этих лиц на массы. Влияние это не объясняется разумом и опровергается самой историей. Лица исторические не руководят массами и даже не выражают своей деятельностью деятельность масс. Связь, существующая между выражением воли исторических лиц и движением масс, заключается только в зависимости предшествующего выражения воли какого-нибудь лица от события. Свобода человека ограничена временем. Свобода человека в прошедшем есть только ложное представление. История имеет предметом прошедшую деятельность людей и потому не может рассматривать людей иначе, как несвободными.

Последнее положение о несвободе человека в истории служит объяснением всех недоразумений истории.

Если история допускала, что единичные люди могли управлять массами, то основанием этого воззрения служило только признание за этими людьми свободы, не ограниченной временем, свободы вне времени, то есть божественной свободы.

Если история, описывая деятельность людей, осуждала и оправдывала их по степени совпадения их деятельности с предвзятым идеалом, то основанием их воззрения было признание свободы человека в прошедшем, то есть возможности поступить так или иначе.

Если история допускала, что выражение воли человека – приказание – было причиной события, то основанием этого воззрения было признание того, что человек действует свободно вне условий времени.

Если предмет изучения истории ограничивался¹⁷⁵¹ одним человеком, то основанием тому было признание свободы людей вне времени, так как соединить в одно действие¹⁷⁵² несколько людей,¹⁷⁵³ действующих свободно, представлялось невозможным. Признание закона,¹⁷⁵⁴ ограничение свободы временем в истории уничтожает одинаково и понятие об управлении единичными людьми массами,¹⁷⁵⁵ и понятие о том, чтобы одно лицо могло быть причиною или даже выражением движения масс.

Все люди во времени владеют только одним, бесконечно малым элементом свободы, следовательно все людские произволы равны между собою и ни один из них не может¹⁷⁵⁶ быть сильнее другого.

Всякое историческое событие есть произведение одного и того же момента¹⁷⁵⁷ времени, в котором выразились бесконечно малые элементы свободы всех людей, следовательно все люди¹⁷⁵⁸ неразрывно связаны между собой каждым моментом времени, и момент деятельности не только одного, но 99/100 всех людей не может объяснить события.

Если на наших глазах 10 человек прикованы на одну цепь, мы понимаем, что изучение движений одного человека или даже 9 не объяснит нам движения всех скованных: мы должны рассматривать движение всех скованных, чтобы найти общие свойства или законы их движения.

Если¹⁷⁵⁹ тело имеет свойства притяжения, то мы не можем иначе найти законы притяжения, как допустив, что все частицы одинаково, как бы мы ни дробили их, имеют общее телу свойство.

Люди в истории скованы между собой неразрывной цепью одного момента настоящего для всех, в котором проявляется бесконечно малый, равный друг другу элемент свободы. И потому,¹⁷⁶⁰ рассматривая движение человечества, мы должны допустить, что причины движения лежат в¹⁷⁶¹ двигающемся во времени моменте настоящего, в котором¹⁷⁶² выражаются одинаково все бесконечно малые моменты свободы всех людей. Признав таким образом причиною движения бесконечно малое, мы приходим к убеждению в недоступности для нас причины (как и во всех науках), скрывающейся в бесконечном.

Чем больше мы будем дробить элементы истории, тем недоступнее нам будет представляться причина.

По этому пути шли все науки человеческие. Но, придя к бесконечно малому, математика, точнейшая из наук, оставляет процесс дробления и приступает к новому процессу – суммования неизвестных, бесконечно малых, т. е., отступая от понятия причины, отыскивает закон, т. е. свойство, общее всем неизвестным, бесконечно малым элементам.

Хотя и в другой форме, по тому же пути мышления идут и другие науки. Когда Ньютон выразил закон тяготения, он не сказал, что солнце или земля имеет свойство притягивать, он сказал, что всякое тело, от крупнейшего до мельчайшего дробления, имеет свойство как бы притягивать одно другое. Т. е., совершенно оставив в стороне вопрос о причине движения тел, он выразил свойство, общее всем телам от бесконечно великих до¹⁷⁶³ бесконечно малых. То же делают все естественные науки. Они, оставляя вопрос о причине, отыскивают законы, т. е. свойства, общие всем¹⁷⁶⁴ телам известного разряда.¹⁷⁶⁵ На том же пути стоит и история. И если история имеет предметом изучения движение народов и человечества, а не описание¹⁷⁶⁶ эпизодов из жизни людей, она должна¹⁷⁶⁷ признать причиной движения бесконечно малое – отрешиться от понятия причины и суммовать бесконечно малые, т. е. отыскивать законы, общие всем бесконечно малым.

С той точки зрения, с которой наука смотрит теперь на свой предмет, по тому пути, по которому она идет, всё дробя и дробя причины явлений, суммование – это отыскание законов для науки – кажется невозможным и представляется самоуничтожением. Между тем¹⁷⁶⁸ суммование это, отыскание общих законов, относящихся до всех бесконечно малых, уже давно¹⁷⁶⁹ начато, и¹⁷⁷⁰ те новые основания, на кот[орые] должна стать история, вырабатываются одновременно с самоуничтожением, к которому, всё дробя и дробя причины явлений, идет старая история.

Новые науки эти суть геология, сравнительная филология, география, политическая экономия, статистика.