bannerbannerbanner
Полное собрание сочинений. Том 15. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть третья

Лев Толстой
Полное собрание сочинений. Том 15. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть третья

Полная версия

*№ 265 (рук. № 97. T. IV, ч. 2, гл. XI, XIII).380

6 октября весь день двигались войска, ездили посланные и фуры и ломались балаганы французов и кухни; но о пленных всё еще не было никакого распоряжения. На другой день, 7 октября, все пленные солдаты381 были на работе – таская и укладывая кули муки для французов; в балагане оставались только два больных солдата, офицеры и четыре человека, шившие рубашки для французов. В том числе был и Каратаев, распевавший песню своим тонким голосом. Пьер стоял у двери балагана.

Погода стояла ясная, тихая, теплая, так называемое бабье лето. Лист уже обвалился с деревьев, летняя трава засохла, всё, казалось, приготовилось к зиме, но382 новая трава легла отовсюду и почки надувались на кустах и деревьях.

Тот хрустальный, ясно неподвижный блеск, который бывает только осенью, волшебной красотой освещал и голубое небо и землю.

Было тепло на солнце, и тепло это с кристальной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе и имело особенную прелесть.

Из двери балагана виднелся далеко на Воробьевых горах белый дом Мамонова, далеко, но отчетливо определенно своими линиями и углами [на] лазурном небе с пухлыми белыми облачками. Вблизи виднелся дом Алсуфьева, занимаемый французами, и на дворе кусты сирени с еще темнозелеными старыми листьями. Везде были развалины, нечистоты, во время пасмурной погоды безобразно отталкивающие, но теперь, в этом прозрачном, неподвижном воздухе и ярком свете, эти самые нечистоты и развалины были величественно прекрасны и успокоительны. Стайки воробьев, весело чирикая, то взад, то вперед перелетали по ограде сиреневых кустов.

[Далее от слов: Одеяние Пьера теперь состояло кончая: и воспоминание это было ему приятно близко к печатному тексту. T. IV, ч. 2, гл. XI.]

Из балагана слышалось пение Каратаева, со всех сторон слышны были резко383 голоса переговаривающихся. Но в погоде было что-то заковывающее, неподвижное, и голоса эти не нарушали блестящее спокойствие, лежавшее на всем.384

385 – Eh bien, comment allez vous, mon cher monsieur?386 – сказал387 Пьеру, подходя к нему, коренастый, румяный офицер, – il fait bien beau, n’est ce pas?

Офицер этот был один из самых старых знакомых караульных388 офицеров, который всегда, бывая в карауле, подолгу беседовал с Пьером. В первый раз, как, разговорившись с Пьером, этот офицер узнал, каким образом Пьер попал сюда, он389обещался непременно довести о том до сведения высшего начальства.390 Но, прийдя в другой раз,391 не возобновлял об этом разговор.392 Офицер этот был неглуп, имел некоторое образование и,393 строго исполняя долг службы, любил отдыхать от забот службы в разговорах,394 не касающихся службы, которые он и заводил всегда с Пьером. Он был одним из самых рядовых офицеров французской армии. Он не имел знакомств в высших сферах армии и ничего не знал и не хотел знать об общих целях и соображениях.395

 

Из его суждений о французской армии Пьер в первый раз очевидно ясно понял всю громадность этого целого, о котором он привык делать такие быстрые соображения.396 Пьер спросил его однажды о том, где может находиться теперь полк Рамбаля, и397 офицер не только не знал полка Рамбаля, но не знал даже, где находился корпус Мюрата, к которому принадлежал Рамбаль. Их разговоры с Пьером бывали самые интимные и состояли преимущественно из рассказов398 о своих домашних интересах, о влиянии революции, о духовенстве, о домашнем житье-бытье в399 Гренаде, где была его родина. Он расстегнулся и сел на лавочку подле Пьера.400 Пьер спросил об том, что слышно о выступлении.401 Офицер, не скрываясь, рассказал всё, что он знал.

Он сказал, что часть войск выступила куда-то ночью, но что выступают ли все и поведут ли пленных, он не знал. В их дивизии, которая держала караулы, только велено быть готовым, к выступлению.402

403 Офицер достал и набил трубку и предложил ее Пьеру.

– Какая погода, точно юг…

– Но как же сделают с больными?404 – перебил его Пьер, отказываясь от трубки, – ежели нам придется выступать, у нас в балагане один солдат не может идти.

405 Офицер поморщился. Он не любил говорить про дела службы. Однако он ответил. Он сказал, что об этом позаботятся, что в Москве остаются гошпитали и с собой, вероятно, как и всегда, возьмут подвижной гошпиталь.

– У нас и повозки будут, – прибавил он. – И во всяком, случае, если мы пойдем вместе, я вас прошу рассчитывать на меня, у меня два экипажа, и они к вашим услугам.

Пьер поблагодарил.

– Много сделано зла, это правда, – сказал406 офицер, – но вы согласитесь, что мы не были жестоки и делали всё, что от нас зависело, чтоб облегчить ваше положение, – сказал он.

407Правда, – сказал Пьер.408

– Ca me rappele les vendanger chez nous. Oh c’est beau. Mon, grand père qui est fermier a deux vignes,409 – и офицер, покуривая трубку, рассказывал Пьеру о своих дорогих домашних, деревенских воспоминаниях. Через полчаса, около полдня, офицер ушел обедать. Солдаты, бывшие на работе, вернулись и пленным, велено сейчас же готовиться к выступлению.410

В балагане гудело веселыми голосами собиравшихся.

Платон своими спорыми движениями обматывал свои онучи, бечевочками и давал советы Пьеру, как обвернуть портянками, приобретенными Платоном,411 свои ноги.

– Что ж, Соколова-то куда денут? – сказал Платон, глядя на одного, не шевелившегося и свернувшегося под шинелью солдата.

Пьер подошел к солдату и спросил, может ли он идти. Лицо солдата было бледно, и глаза налиты кровью. Он не понял, что у него спрашивали, и ничего не ответил.412

Пьер поспешно вышел из балагана с тем, чтобы переговорить с офицером о больных. Два французских солдата стояли, у дверей, торопя пленных.

– Voyons, vite dépêchez-vous.413

Пьер обратился к одному из них, спрашивая, где офицер. Солдат этот, прежде ласковый (Пьер его знал), сердито крикнул на Пьера, чтобы он не смел выходить.

– Я приду, вы меня знаете.

–… rrr, – обругался солдат, выставляя ружье.

– Le lieutenant me demande,414 – сказал Пьер и пошел с такою решительностью на солдата, что солдат принял ружье.

– Eh bien, faite vite, sacré… rrr…415 – крикнул с ругательством солдат.

Грубо строгое это, так противуположное прежнему, обращение солдата удивило Пьера.

Выбежав к воротам дома, у которого его знакомый румяный офицер с другими возился у повозки, укладывая что-то, Пьер подошел к нему и начал говорить.

– Eh bien qu’est ce qu’il y a?416 – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер.

Пьер сказал про больных.

– Ils pourront marcher, que diable,417 – сказал он, отворачиваясь.

– Mais non, il est à l’agonie,418 – сказал Пьер.

 

– Eh bien, on le laissera là où il est,419 – сказал офицер.

– Il faudrait au moins…420 – начал было говорить [Пьер], как вдруг офицер, грубо обругавшись, крикнул на него и велел солдату отвести его на место.

– Allez à ce qui vous regarde, faites vos paquets et marchez, voilà tout.421

<Пьер вошел в балаган. Каратаев, собравшись, прощался с больным солдатом. Все уже были готовы и прощались с остававшимися солдатами>

* № 266 (рук. № 96. T. IV, ч. 2, гл. XII—XIV).422

Одно последовательное занятие Пьера за это время, кроме внутренней работы мысли, состояло в наблюдении признаков общего положения французов – той таинственной силы423 порядка, которая его водила из места в место, привела на казнь, спасла от смерти и бросила в балаган пленных.424 Не отдавая себе в том отчета, Пьер непрестанно внимательно следил за этим порядком – за этой силой, управлявшей его судьбой, и в последние дни сентября заметил, что425 эта сила стала ослабевать, в ней проявилось колебание, нерешительность, и Пьер стал верить в то, что время разрушения этой силы порядка – и вследствие того его освобождения – близко.426

В конце сентября слышно было про передвижения французских войск – в одно утро слышались выстрелы недалеко, в это же время стали пленных кормить хуже, и французы караульные обирали сапоги с пленных. И с Пьера сняли его тонкие, прорванные сапоги. Заболевшего пленного солдата не взяли в гошпиталь, а он умер тут же. Прежде охотно рассказывавшие Пьеру караульные об общем ходе дел – о завоевании Петербурга, о богатствах, найденных в Москве, о зимовке в России, теперь или молчали, или сердились, когда Пьер спрашивал их о том, что слышно было. – 1-го октября все караульные пришли с сапожным товаром и427 холстом, который они получили накануне, и пленные солдаты,428 умевшие шить и тачать, были засажены за работу. Везде на поле видны были выдвигаемые повозки и передвижения войск, и никто ничего не429 говорил им, но все пленные были убеждены, что французы выходят на днях из Москвы430 и что их погонят431 тоже.

Все стали собираться к выходу – т. е. прилаживали себе, как могли, платье и обувь. Пьер, служивший переводчиком перед французскими офицерами за всех своих товарищей, 2-го октября от имени товарищей объявил французскому офицеру, что пленные просят, чтобы им возвратили их отобранное платье и обувь, что они слышали, что их ведут с армией, а что в таком положении они идти не могут. При этом Пьер указал на свои босые ноги.

Караульный офицер, немец (последнее время караул держали вестфальцы), полагая, что пленным объявлено выступление,432принял участие в пленных и обещал донести об этом начальству. Заинтерес[ованный] знанием немецкого языка Пьером, он расспросил его, кто он и как попался, и обещал донести и о нем особенно. Но тут Пьер заметил, что прежнего порядка не существовало. Добросовестный немец, взявшись за дело, исполнил обещание. Вечером, прийдя к Пьеру в балаган, он сообщил ему о нем лично, что нельзя было по спискам добиться того, кто он и где, как взят и что о всех пленных ничего не известно. При этом немец433 дал Пьеру три рубля ассигнациями, которые Пьер с благодарностью принял.

Несмотря на то, пленные готовились к выступлению, и Каратаев, умевший шить сапоги и платье, работал по ночам со свечой, которую давали ему. Из цибикового ящика, который ему принес француз для подшивки подметок к своим сапогам, Каратаев сшил обувь вроде башмаков Пьеру.

Погода стояла ясная, теплая, тихая – так называемое бабье лето. Весь лист уже обвалился с деревьев, трава засохла, всё приготовилось к зиме, а небо434 было теплое, голубое и солнце грело, как летом435. Трава и почки деревьев и вся природа как будто не знали, что им делать, ждать или распускаться. То чувство ожидания и страха, которое было в душе Пьера, усиливалось этой погодой, которая выражала то же чувство нерешительности и ожидания.

«Хоть что-нибудь поскорее», думал он в полдень 2-го октября, стоя у двери балагана и ожидая обеда, глядя на кухни и на двигавшиеся войска по полю.

Долгое время Пьер ничего не видел вокруг себя, кроме тех новых лиц русских пленных, которые шли впереди, сзади, подле него. Это все были такие же лица, как те, которые были с ним в балагане, такие же одеяния, те же выражения лиц.

Видимо, про пленных было забыто при выступлении армии и потом послано за ними и назначено им место.

Поэтому первое время пленные с конвоем шли одни и очень быстро, очевидно догоняя колонну, чтобы попасть в свое место.

При выходе из заставы пленные попали в самую середину движущихся бесконечных обозов. Издалека, подходя к заставе, послышались звуки движения экипажей, топота лошадей и криков бесчисленных голосов. Подойдя со стороны к заставе, мимо которой, теснясь, тянулись бесконечные ряды повозок, фур, телег, карет, дрожек, нагруженных до верху вещами, некоторые с женщинами и детьми, пленных остановили. Все пленные затеснились вперед, чтобы увидать это красивое, оживленное436зрелище поезда.

Пьер протеснился вперед. В ярких лучах вечернего солнца блестели мундиры, наряды женщин, лак экипажей, сбруи лошадей. Это напомнило ему разъезд с майского гулянья в Сокольниках. Только что теперешнее движение было оживленнее и веселее. Веселые крики французских голосов погонщиков, веселые лица, бойкие речи, улыбки, смех проезжавших – всё это сливалось в воздухе в один веселый звук. В числе ехавших карет между повозками Пьер узнал свою карету и своих серых лошадей. В карете в красной шали сидела красивая женщина, нарумяненная и насурмленная. На козлах сидел французский гусар и другой, арап.

– Франсуа, Франсуа, – кричала девка, высовываясь из окна кареты. – Экий чорт, не слышит, – прибавила она в то самое время, как проезжала мимо пленных.437 Карета проехала, за ней толпилось стадо волов,438 зеленых фур, на одной из которых сидела женщина с ребенком, и взади в дрожках в русской упряжи с бубенцами ехало два французских офицера, шапки набекрень, с красными лицами.

– Une bonne farce, Roussel!439 – прокричал один из них, и они, цепляя за повозки, проехали и опять остановились за быками. За ними двигались с огромными, как горбатые, мешками за плечами440 высокие люди в ботфортах и синих доломанах и касках и говорили на каком-то непонятном Пьеру языке. Это были спешенные кавалеристы. Потом опять повозки, опять кареты, опять команды. Пьер думал, что пленные должны примкнуть к самому хвосту колонны, и боялся, что конца не будет этому движенью, но немец офицер, ведший их,441 выехал вперед в толпу и, спросив что-то у денщиков, ведших в попонах лошадей, скомандовал своим, и пленных вывели на дорогу впереди этих лошадей в попонах и длинного в несколько рядов обоза, ведомого людьми в одинаких442 мундирах и имевшего одни и те же буквы на крышках фур и вензеля с герцогской короной на покрывалах и каретах. Это был обоз Жюно, состоявший из 107 повозок, наполненных ризами, крестами, утварью, картинами. Пленным велено было идти впереди обоза маршала с тем, чтобы обоз был безопаснее.

Вступив в ряды, Пьер опять не мог видеть ничего, кроме окружающих его лиц пленных, и потом весьма скоро всё внимание его обратилось на землю и на свои ноги. Как ни хороша была обувь, сшитая Каратаевым, она была широка и жестка, и непривычные ноги без чулок скоро потерлись. Сзади, с боков, спереди Пьер слышал ропот этого текущего моря443 слышал чаще и чаще повторяемые с разных сторон ругательства и крики. Но Пьер не наблюдал этого: всё внимание его было поглощено его ногами и неровностями земли, на которую он ступал.444

Шли очень скоро, не отдыхая, до вечера. И только когда стало темно, оказалось, что передние остановились и задние надвинулись так, что кареты Жюно въехали в пленных и дышлом пробили повозку, которую вез с собой немецкий офицер, ведший пленных. Долго в темноте слышались ругательства, отчаянно злобные крики и драки. Но как бы сами собой между тем, несмотря на путаницу, крики и драки, – с разных сторон разгорались огни, становились козлы для котлов и варилось и жарилось мясо. На этом переходе в первый раз Пьер узнал, что он ел лошадиное мясо тогда, когда уже он поужинал.

Его теперь занимали три вещи – лихорадка Каратаева, который ничего не ел и, дрожа, лежал у костра, его собственные ноги, – особенно левая, сильно потершаяся, и несомненные признаки разрушения того французского порядка, который владел им. Этот порядок мог погубить его и чуть не погубил его. Но он же его и спас, и от него теперь, от этого порядка, зависело всё существование Пьера. А порядок этот, видимо, разрушался. Последний признак этого разрушения Пьер увидал в двух немцах, подошедших к их костру и громко говоривших между собой.

Они видимо только что подрались (Пьер слышал эту драку издалека) с людьми Жюно, и подрались не одними руками, а оружием. У одного немца был разрублен лоб в кровь. И он хвастался тем, что его врагу еще хуже досталось. Он ругал и начальника обоза, и Наполеона, и, главное, Жюно, который награбил себе целый город и теперь мучает народ, заставляя караулить и давя других.

* № 267 (рук. № 96. T. IV, ч. 2, гл. XIV).445

Как всегда бывает при смотрении на большое количество однообразно двигающихся людей, впечатление личностей, людей уничтожалось и заменялось общим впечатлением характера движения. Это испытывал теперь Пьер, глядя на двигавшихся французов. Он не видал людей отдельно, а видел движение их. И характер446 этого движения был такой однообразно-стремительный и поспешный,447 что Пьер так же, как и все те, которые дожидались, испытывал одно непреодолимое448 желание поскорее принять участие в этом движении. Все эти449 люди, лошади как будто гнались какой-то невидимой силой туда вперед по Калужской дороге, помимо их воли. Все они в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали в горло воронки из разных улиц с одним и тем [же] стремлением скорее пройти, все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться и не успокаивались до тех пор, пока не450вступали в широкую Калужскую улицу.

* № 268 (рук. № 96. T. IV, ч. 2, гл. XIV).451

Казалось, все эти люди испытывали теперь ввечеру, когда452 они остановились посереди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе радостной поспешности стремительного куда-то движения. Остановившись, все как будто поняли, что не всегда будет так весело идти и идти куда-то, что453 неизвестно еще, куда идут, и что на этом движеньи много будет тяжелого и трудного. Пьер454 несколько устал, был голоден455 и неприятное зрелище мертвеца, женщин456 и всего разорения, которое он видел, было у него перед глазами.457

Воспоминание об оставленном солдате и слова капитана тоже неприятно подействовали на него. Но невольно вследствие того, что становилось трудно, он чувствовал себя особенно458готовым и мужественным.

Поужинав похлебкой из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорив с новыми товарищами-офицерами – предметом разговора было то же самое, что поразило и Пьера: виденное разорение Москвы и перемена обращения конвойных – Пьер459встал и пошел ходить между кострами пленных. Было уж совсем темно. Начинало свежеть, обещая к утру мороз. Яркие звезды высыпали на небе. Справа от дороги поднималось зарево полного месяца. Вблизи, вдалеке,460 сколько мог видеть глаз и слышать ухо, виднелись костры и слышался461 гул огромного лагеря.

Полный месяц462 поднялся выше,463 и464 красные огни костров стали бледнеть и как будто тухнуть. Как ни465 шумно было это огромное сборище людей, тишина ночи, несмотря на их шум,466стояла над ними и поглощала их. Как ни странно было это сборище людей, как ни странно467 враждебны были эти люди между собой, тихая468 красота этой ночи поглощала их странность и злобу и любовно469 соединяла их.

Месяц взошел выше, серебром обливая далекие поля и леса, выступившие в его свете470 За далекими полями и лесами открывалась всё дальше и дальше светлая мгла.

– Благодарю тебя, господи, помилуй меня,471 – сказал себе Пьер, вернувшись к костру, лег и заснул.472

* № 269 (рук. 96. T. IV, ч. 2, гл. XIV).473

<Лиловая шавка,474 привыкшая к Пьеру во время его соседства с Каратаевым,475 радостно визжа, подбежала к Пьеру.476 Пьер приласкал ее477 и пошел за нею.478 У крайнего костра сидело и лежало человек 20 пленных, и между ними Пьер узнал Каратаева по его круглой фигуре и по звуку его добродушно веселого, спорого голоса. Каратаев, видимо, и не думал о своем прежнем товарище, ему было так же хорошо с новыми.

Между солдатами шел оживленный говор.479

– А что ж <ты> говоришь, конина поганая. Она поганая, да она сладкая.

– Вишь, кобылятина полюбилась. Чистый француз, ребята… Хранцузам она гожается, потому – нехристи.

– Ведь что сделали, идолы – мишень из икон поставили. Стало черти. А как они, братец ты мой, на это скверны, что чистоты никакой. Ему всё одно… – слышались голоса.

480Стадо большая, соколик, и дурные и хорошие есть, – сказал голос Каратаева. —481А вот говорили, что он соборы пожег. Все целы. Глянул я с мосту. Вся краса божья целехонька стоит, потому нельзя ему божьего дома разорить, так-то.482 А, Петр Кирилыч, что, как бахилочки мои служат? – спросил он, увидав Пьера.

– Ничего, хорошо. Вы как шли?

– Да тоже ничего.483 Петров-то ведь обманул их… (Это был убежавший солдат.)

– Да, да, – сказал Пьер. Сесть со всеми вместе ему не хотелось; а одинокие беседы его с Платоном теперь кончились. Он сказал еще несколько слов и,484 отойдя от костра, сел на траве>

* № 270 (рук. № 97. T. IV, ч. 2, гл. XIII, XIV).485

Новая глава

Про пленных, видимо, было забыто при общих распоряжениях о выступлении и теперь, когда вспомнили о них в половине дня, им велено было как можно скорее догонять выступившие уж колонны и поступить в назначенное место. Конвойные торопили пленных, пленные сами радостно торопились:486 им предстояла большая радость движения и перемены места, которой они были лишены столько времени. Когда отворили двери всех балаганов, то пленные, как стадо баранов, давя друг друга, бросились к выходу с громким говором, заглушавшим крики конвойных солдат.

Когда все пленные вышли на поле, конвойные отделили пленных офицеров от солдат (Пьер, разлученный с Каратаевым, попал в число офицеров) и, строго подгоняя отстающих, быстро повели их вверх через поле....... к Калужской заставе.

Окруженный новыми лицами русских офицеров пленных, Пьер рассматривал их, прислушивался к их говору, сам разговаривал с ними и, проходя по незнакомым ему пожарищам, ни разу не подумал о том, что эти пожарища были Москва. Человек 50 офицеров пленных быстро и весело двигались с громким говором. Спереди шли французы солдаты, тоже весело болтавшие, сзади на расстоянии ста шагов шла большая толпа человек 300 солдат пленных, в числе которых был Каратаев. Пьер знал это, но в огромной толпе не видел своего друга. И без Каратаева Пьер чувствовал себя одиноким.

[Далее от слов: Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, кончая словами: «Да ведь знаете, что сгорело, ну о чем толковать», – говорил майор близко к печатному тексту. T. IV, ч. 2, гл, XIII.]

Подходя к Калужской заставе, внимание пленных перенеслось невольно от вида пожара Москвы к виду скрывающегося из глаз обоза и артиллерии, движущихся по Калужской дороге и по улицам предместья, подходившим к заставе. Подойдя со стороны к заставе, пленных остановили на площади,487 и вся толпа их, теснясь, бросилась к дороге,488 чтобы увидать красивое, оживленное зрелище в несколько рядов с веселым грохотом колес и говором нерусских голосов тянувшегося поезда. Пьер в числе других теснился к дороге. Конвойные строго крикнули на пленных, заграждая им дорогу штыками, и унтер-офицер, знавший Пьера, крикнул ему, чтобы он передал товарищам, чтобы они не сходили с места, ежели не хотят, чтобы их перевязали.

Пьер вернулся с другими назад и сел на дом [?] подле майора, закуривавшего трубку. Майор обратился к Пьеру, расспрашивая его, кто он и ничему знает язык. Пьер отвечал майору и вместе с тем прислушивался к неумолкаемому веселому звуку все двигающегося поезда, к говору пленных, влезших на фундамент обгорелого дома и оттуда смотревших на дорогу.

– Эка народу-то, народу-то, смотрите, ведь это самого Наполеона обоз… – говорили пленные со стены. – И на пушках-то, и на фурах сидят. Это – больные. Вишь, стервецы, награбили, ведь это церковное. Вон у того-то на телеге, сзади за каретой-то. Эка добра-то! Батюшки мои, смотрите, с ребеночком! – Чудеса. А народ красивый. Это французские лошади… дрянь… И наш мужик, ей-богу! Ах, подлецы!

Пьер встал и пошел к стене; с помощью тех, которые были наверху, он влез, и ему открылось красивое, веселое зрелище.

В ярких лучах вечернего солнца он увидал впереди, по извивающейся Калужской дороге бесконечную вереницу, в несколько рядов двигавшиеся блестящие на солнце пушки и в красивых мундирах кишевших между ними солдат. Немного впереди заставы артиллерия кончалась и виднелось стадо быков, окруженное солдатами и повозками, и за быками начинался обоз самых разнообразных экипажей, наполненных и окруженных самым разнообразным народом во всю ширину дороги. И этот обоз тянулся перед ним и позади его по длинной прямой улице, ведущей к Калужской заставе. Это было красивое, веселое, возбуждающее зрелище.489 Много было красивых экипажей и лошадей. Блестящие, красивые мундиры, даже были нарядные женщины, но то, что в особенности придавало веселое, возбуждающее впечатление в этом зрелище – это были лица. Все эти южные, энергически оживленные лица были радостны, веселы и ласковы. Улыбки, смех, ласковые, бойкие речи, как пар над рекою, стояли в воздухе, несмотря на перемену проходивших и проезжавших людей и несмотря на различие наций и положений. Были пьяные, но не грубо, а весело и добродушно пьяные люди.

– Dites donc, l’amі,490– кричал француз с козел фуры, обращаясь к Пьеру. – Adieu, l’amі, que je vous dis. Au plaisir de jamais vous revoir.491 – И тотчас же он поворачивался назад к другому французу, шедшему за повозкой и, видимо, просившего положить в фуры огромный мешок, который нес француз. Француз на повозке перегнулся и, видимо, отказывался сначала и, наконец, готов был согласиться.

Рядом с этой повозкой ехали русские дрожки на492 французских лошадях и на них привязан огромный узел, на котором сидел солдат, весело поглядывая кругом и доедая булку. Дальше какие-то с огромными – как горбатые – мешками за плечами высокие люди в ботфортах, синих доломанах и касках что-то громко, весело кричали на каком-то непонятном Пьеру языке. Потом опять повозки, опять кареты, опять пешие люди, еще небольшое стадо волов и коляска на прекрасных серых лошадях.493 В карете в красной шали сидела красивая женщина, нарумяненная и насурмленная, на козлах сидел французский гусар и другой, арап.

– Франсуа, Франсуа, – кричала девка, высовываясь из кареты. – Экий чорт, не слышит, – прибавила она, и карета проехала. За каретой ехали повозки, нагруженные какими-то досками и картонами, и люди, шедшие подле, хохотали, что-то вырывая друг у друга. Потом ехала на двухколесной тележке женщина в черной юбке и красном шпензере и человек 10 солдат шли вокруг нее, и непрерывно и быстро трещали их голоса. Потом длинный ряд мешков ехал на телегах и за ними в дрожках с русской упряжью с бубенцами ехали два французских офицера.

– Une bonne farce, Roussel,494 – прокричал один из них.

Потом шли денщики, ведя в попонах прекрасных лошадей, и за ними шел длинный в несколько рядов обоз. Люди на повозках были все в одинаковых мундирах, на крышах фур и на чепраках лошадей были одни и те же буквы Д. К. и та же корона. Между этими обозами замешалась тележка на русской мужицкой лошадке. В тележке сидела на мешках и сундуках женщина с ребенком и старый солдат в штиблетах шел, быстро семеня ногами у колеса, и что-то, нагибаясь, ласково говорил женщине.

– Oh vous serez bien, Madame, on vous fera pas,495 – услыхал Пьер.

Пьер более часа стоял на стене, и обоз всё тянулся, всё тянулся, и чем дальше, тем гуще, казалось, вытекала эта струя поезда из Москвы. Казалось, не будет конца этому обозу. Но именно в то время, как показались обозы с вензелем и лошадьми в попонах, конвойный офицер собрал свою команду и, пропустив обоз, вступил с ними в ряды.

Вступив в общее движенье, Пьер не мог видеть ничего, кроме окружающих его лиц пленных, майора и других лиц. Сзади, спереди, с боков Пьер слышал этот ропот текущего моря, слышал изредка хохот, иногда ругательства, отрывки фраз, но так [как] он не мог понимать, не видя, значения этих отрывков, он слышал их, как привычный звук, и всё внимание его обратилось, в особенности когда их провели верст 10, на неровности земли, на которую он ступал, и на свои ноги, которые без привычки скоро потерлись без чулок в жесткой обуви, которую сделал ему Каратаев. Кроме того, Пьера занимала теперь мысль о Каратаеве. Когда их вывели, Каратаев был в самом пароксизме лихорадки. Как он идет? Не останется ли он? «Неужели так навсегда мне придется разлучиться с ним», думал Пьер.

Шли очень скоро, не отдыхая, до вечера. Остановились на дороге, когда стало уже смеркаться. Передние остановились в деревне, задние расположились на дороге. Кареты беспорядочно надвинулись одни на других. То веселое расположение духа, которое одушевляло всех при выступлении из Москвы, теперь, вечером, совершенно изменилось. Все казались сердиты и недовольны, в темноте слышались ругательства, злобные крики. Карета, ехавшая сзади конвойных, наехала и пробила дышлом повозку конвойных. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер, вместе с другими пленными подвинувшийся смотреть на драку, видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.496

Пленных разместили, как вели, – офицеров и солдат отдельно. Пьер, поужинав похлебкой из ржаной муки с мясом, которую дали пленным, обратился с просьбой к конвойному, прося позволенья сходить к пленным солдатам, стоявшим шагов за 200 на другой стороне дороги. Он объяснил офицеру свое желание тем, что у пленных солдат у него был приятель, который вышел больной из Москвы. Офицер согласился и послал солдата проводить Пьера. На вопрос Пьера о том, что сделают с пленным, который окажется болен, офицер отвечал, что гошпитальных повозок для пленных нет и что тем хуже для того, кто болен, сказал он с значительным видом.

– Vilaine affaire s’il est veritablement malade. Il faut marcher, mon cher Monsieur, il faut marcher.497

Каратаев, укрывшись шинелью, лежал у костра, у которого ужинали еще его товарищи. Лиловая кривоногая шавка лежала подле него. Пленные солдаты радостно встретили товарища, громко приветствуя его, и Каратаев поднял голову.

– Проведать пришел, соколик? – сказал он с своей обычной споростью речи, – что бахилочки (обувь) мои, как служат? – спросил [он].

– Да ничего, хорошо, ты как? – спросил Пьер.

– Да что, соколик, всё держит.

– Что же ты не ел?

– И видеть не могу. То же тело, да клубком свертело. – Каратаев пересел получше, посмотрел на огонь. – Скучно что-то, Петр Кирилыч, так скучно, что ни болит – всё к сердцу валит. Оттого и скучно.

Пьер молчал. Он думал о том значительном виде, с которым французский офицер сказал ему: il faut marcher, il faut marcher.

– Да что же, силы-то у тебя есть? – спросил он у Каратаева. – Идти-то можешь?

Каратаев, видимо, не понимая вопроса, смотрел на Пьера.

– Ну, я говорю в день верст 20 пройдешь ты?

Каратаев покачал головой, слегка улыбаясь странности вопроса.

– Да разве я знаю, сколько пройду. Сколько бог пронесет. Так-то, соколик.498

____________

380Переработанная копия предшествующего варианта.
381Зач.: исключая тех, которые умели шить сапоги и рубахи
382Зач.: теплое, как
383Зачеркнуто: веселые
384Зач. автограф на полях: Пьер видел, как прошел Карат[аев], за угол караул французов на смену тех, которые стояли вчера, и ждал <чтобы> <новых караульных с тем, чтобы расспросить у них про новости дня> то, что слышно о выходе и о пленных. Со всеми караульными, и солдатами и офицерами, сменявшимися и раза по три бывавшими в карауле за этот месяц, Пьер, благодаря своему знанию языков, находился в самых дружеских отношениях. Караульные, и солдаты и офицеры, со всеми пленными обращались хорошо <снисходительно и добродушно> (в особенности: французы), но к Пьеру все одинаково были не только ласковы, но уважительны <как> <почему-то признавая в нем что-то особенное от других. И всякий раз офицеры подолгу беседовали с ним>. Из всех офицеров, сменявших в карауле, один провансалец Alphonse Senequier <коренастый, румяный>, сухощавый, нахмуренный и желчный, круглолицый человек <был> особенно <приятен Пьеру своим добродушием и простотою. Он всегда приходил к Пьеру и подолгу разговаривал с ним> сблизился с Пьером. Офицер этот был чрезвычайно строг и требователен в деле службы, <но раз разговорившись с Пьером, он> Далее автограф на полях и над зачеркнутым текстом копии.
385Зач. вписанное Толстым на полях: 7-го октября Сенекие заступил в караул и Пьер с удовольствием увидал своего старого знакомого, выходящего из-за угла балагана. <Вслед за солдатом к двери подошел Сенекие и окликнул Пьера.> Окончив служебные
386[ – Ну как вы поживаете, дорогой месье?]
387Зачеркнуто: он, подходя к Пьеру и пожимая ему руку – Il fait bien beau, n’est ce pas [погода хороша, не правда ли]. И он, прислонившись к двери балагана, достал трубку и стал набивать ее.
388Далее знак переноса: на исправленную копию и зач.: и он сел рядом с Сенекие на пригороженную у двери лавку.
389Зач.: пришел в ужас от этой несправедливости, которая была оказана Пьеру, и
390Зач.: и освободить его.
391Зач.: Сенекие казался смущенным и
392Зач.: и только казался особенно ласковым с Пьером и подолгу всякий раз беседовал с ним о разных предметах, не касавшихся войны и службы.
393Зач.: свято
394Зач.: с умным и образованным человеком.
395Зач.: Наполеон <в его глазах>, которого он никогда не видел, в его глазах была отдаленная, великая сила, о которой судить нельзя было. Служил же он потому, что служить было похвально и выгодно.
396Зач.: Когда
397Зач.: Сенекие
398Зач.: Сенекие
399Зач.: Тулоне
400Далее на обороте листа зач.: 7-го октября Сенекие заступил в караул. Два солдата его роты прошли мимо Пьера в балаган <к Каратаеву>. Пьер спросил у них, что слышно про выступление, но солдаты ничего не могли сказать ему. Один из них подошел к караулу, спрашивая, готова ли его рубашка. Далее текст переходит к автографу на полях и над зачеркнутой копией со знаком: .
401Зачеркнуто: и Сенекие
402Зач.: <Закурив> Достав и набив трубку, офицер присел на лавочку, сбираясь побеседовать. Два солдата прошли в балаган, и Пьер слышал, как замолкла песня Каратаева и он ста
403Зач.: Сенекие
404Зач.: сказал
405Зач.: Сенекие
406Зач.: Сенекие
407Зач.: Да, это
408Зач.: Они помолчали, и Сенекие начал тот разговор, который ему хотелось завести. – Чудная погода.
409[– Мне это напоминает сбор винограда у нас. Ах, как это красиво! У моего деда, фермера, два виноградника,]
410Далее после зач. двух листов копии текст направленной копии. Зач.: Новая глава.
411Зач.: из остатков шитых рубах
412Зачеркнуто: Другой солдат только стонал, но
413[– Ну, скорое, поторапливайтесь.]
414[– Меня зовет поручик,]
415[ – Ну, живо, чорт возьми…]
416– Ну, что еще?
417– Они пойдут, чорт возьми,
418– Да нет же, он умирает,
419[ – Ну что ж, его оставят на место.]
420[– Надо хотя бы…]
421[– Не суйтесь не в свое дело, собирайте ваши вещи и идите, вот и всё.]
422Автограф на двух листах.
423Исправлено из: того таинственного порядка
424На полях конспект: Спасительный клапан. Погнали. Шитье рубах, обозы. Пьер не видит, смотрит, куда поставить ногу. Снег. Жюно обоз задержали. Шалели, не расстреливали. Зима началась поздно. 27 октября первый снег.
425Зачеркнуто: этот порядок
426Зач.: Выводы свои Пьер делал не из разговоров товарищей и караульных. Разговоры эти были самые странные и непоследовательные. То говорили, что французы уже в Петербурге, то говорили, что они <всю> <пер[езимуют]> зимуют в Москве, то что <Наполеон уехал> заключен мир. Но выводы свои Пьер делал из самых мелких, незаметных
427Зач.: рубахами
428Зач.: все были засажены
429Зач.: сказал положительного
430Зач.: что фр[анцузы]
431Зач.: куда
432Зачеркнуто: не скрывая того, что ф[ранцузы]
433Зач.: предложил
434Зач.: сияло лазурью
435Зач.: Была та осенняя погода нерешительности и ожидании
436Зачеркнуто: в ярких
437Зач.: и она
438Зач.: с повод[ырями]
439[– Хороша шутка, Руссель!]
440Зач.: боль[шие]
441Зач.: вдруг
442Зач.: ливреях
443Зачеркнуто: но он не мог у[слышать]
444Зач.: <Ты только> Дай размочим, вот важно
445Автограф на полулисте.
446Зач.: поспешности и стремительности
447В рукописи осталось незачеркнутым: что Пьер чувствовал
448В подлиннике: неопреодолимое
449Зачеркнуто: повозки
450Зач.: исчезали
451Автограф на двух листах.
452Зач.: зашло солнце, и холодные сумерки стали сгущаться над ними и вписано, кончая: вечера,
453Зач.: не сразу дойдешь куда-нибудь и что
454Зач.: испытывал это же чувство. Он
455Зач.: ноги его болели
456Зач.: воспоминание об оставленном больном и слова к[апитана?], к[оторые] он слыхал,
457Зач.: <Ему некогда однако было останавливаться на своих мыслях, да и он не хотел этого делать; его [то] туда, то сюда беспрестанно звали, чтобы служить переводчиком. Когда же он и освободился, он ни на минуту не позволял себе опускаться и выдумывал себе занятия, чтобы не предаваться своим мыслям. Он помогал> <Кроме того> перед ужином полковник, имевший высшее начальство над пленными, призвал к себе Пьера и велел ему передать своим товарищам, что всех тех, которые вздумают отставать или попытаются бежать – велено пристреливать. Услыхав это приказание, Пьер нахмурился и сказал, что он приказания этого не намерен передавать и, не отвечая полковнику, говорившему еще что-то, ушел от него. Солдаты и офицеры стояли все вместе. Солдаты пленные (все) таскали дрова для костров и готовили котлы. Пьер помогал им <и, столкнувшись с Каратаевым, подошел к его костру>. Каратаева он не встретил в этой большой толпе пленных, хотя шавка несколько раз подбегала к Пьеру. Поужинав похлебкой из ржаной муки с лошадиным мясом, Пьер <устроился у костра на ночь рядом с товарищем чиновником, бывшим с ним в балагане, и другими двумя незнакомыми офицерами. Офицеры говорили о разорении Москвы и бранили французов>, поговорив с товарищами, улегся на ночь у костра с пленными офицерами. Пьер разговорился с ними. Один старичок, с отросшей щетиной седой бороды на сморщенном подбородке, рассказывал Пьеру свою историю.
458Зачеркнуто: оживленным и свежим
459Зач.: не поддаваясь тому унынию, которое начинало находить на него, подбадриваясь,
460Зач.: покуда
461Зач.: говор. Далее зач. текст вар. 269.
462Зач.: еще красный только что
463Зач.: на рост человека
464Зач.: <огонь> красный свет его играл с красным светом костров и вписано до конца фразы.
465Зач.: странно, как ни
466Зач.: лежала на
467Зач.: хотели они ненавидеть друг друга и вписаны след. шесть слов.
468Зач.: <любовная> <величественная> любовь и вписаны след. два слова.
469Зач.: сливала их в одно прекрасное целое.
470Зач.: Костры тухли, люди засыпали.
471Зач.: говорил
472На обороте листа написан конспект: Отпор пленных весельем. Французы грубы за то, что лошадиное мясо. Увидав месяц, ждет тоски и напротив – успокоение. Не понимает и не ищет понять, босые ноги. Каратаев, месяц. Собака не знает, чья и как зовут, а хвост крючком.
473См. сн. 4 на стр. 70.
474Зачеркнуто: <привыкшая> Платона Каратаева
475Зач.: несколько раз подбегала и вписаны след. три слова.
476Зач.: на этом привале.
477Зач.: встав от костра
478Зач.: в темноте уверенный, что она приведет его к своему хозяину. Действительно
479Зач.: Ведь что сделали идолы, – говорил один солдат, – крест с церкви стащили, из икон мишень для пальбы исделали
480Зач.: Тоже и вписаны след. два слова.
481Зач.: Стадо большая.
482Зач.: Видали, как анерал к нам подъехал на мосту. Так хорошо говорил.
483Зач.: Соколов
484Зач.: пошел дальше
485Автограф, перемежающийся с почти сплошь зачеркнутой копией предшествующей редакции.
486Зачеркнуто: как будто
487Зач.: Некоторые сели на земле отдыхая, некоторые подвинулись вперед, чтобы видеть, но конвойные не пустили <их> этих любопытных к дороге.
488Зач.: по которой в несколько рядов нагруженные фуры, телеги непрерывно дребезжали, грохотали колеса, двигались войска и обозы, блестя своими [пушками? Ср. стр. 73, строка16], стучали копыты и нерусский говор [1 неразобр.], гудело <бесчисленное> огромное количество повозок, лошадей и людей.
489Зачеркнуто: Вид этого обоза напомнил Пьеру разъезд с майского гулянья в Сокольниках. То же было яркое, теплое солнце, тот же красивый
490[– Послушайте-ка, дружище,]
491[– Прощайте, друг, говорю вам. Надеюсь никогда не иметь удовольствия с вами увидеться.]
492Зач.: крестьянских
493В подлиннике: прекрасных серых лошадей.
494[ – Хороша шутка, Руссель,]
495[– Вам будет хорошо, сударыня, вам ничего не сделают,]
496На полях: <Пошел искать Каратаева; по морде лошади.>
497[– Плохо дело, если он действительно болен. Надо идти, дорогой господин, надо идти.]
498На полях оборота листа: благообразие выезда. Церкви. Москва.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26 
Рейтинг@Mail.ru