Лев Толстой
Полное собрание сочинений. Том 15. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть третья

Полная версия

¹³⁵¹ Что такое приказание? Слова. Мы говорим, что приказание идти в поход 12 года предшествовало походу и было причиной его. Но когда были сказаны эти слова? И какие были те слова, которые решили событие, мы не видим. Мираж, обман состоит в том, что мы представляем себе целый период событий, например поход 12 года, определенный вперед, но этого никогда не было. Никогда – история показывает нам это – Наполеон не приказывал похода на Москву.¹³⁵² Он приказывал нынче такому-то корпусу придти туда-то, такому-то отойти туда-то и собрать провиант там-то и там-то; но, кроме этих приказаний, он ежедневно, ежечасно приказывал и, соглашаясь на проэкты, разрешал бесчисленное количество действий посторонних и прямо противуречащих этому. Он постоянно приказывал и разрешал направо и налево и, ежели из этих приказаний вышло не экспедиция в Англию, которая была его продолжительной мечтою, а поход на Россию, с которой он считал выгодным быть в союзе, то причиною тому не его приказания. То, что должно было совершиться по законам, находившимся вне его власти, совершилось шаг за шагом, и ежели есть целый ряд его приказаний, как будто направленный к этой цели, то точно такие же ряды приказаний можно было найти в его деятельности к совершенно противуположной цели. Обман наш состоит в том, что, во-первых, мы предполагаем Наполеонов совершенно свободными от внешних влияний и предполагаем, что совершившееся событие, по которому мы находим ряд приказаний, вызванных движением события, совершилось потому, что были эти приказания, тогда как приказания эти были даны потому, что совершалось событие. Приказаний неисполненных отдается так много, что, что бы ни совершилось, окажется, что оно совершалось по приказаниям. Главный же¹³⁵³ обман состоит в том, что мы забываем непрерывность движения во времени, допускаем прерывные единицы событий. Наполеон, – говорим мы, – захотел и сделал поход на Москву.

Но поход из Москвы сделан ли по его воле? – спросим мы.

И оказывается, что период взят слишком велик и что воля Наполеона не подходит под весь период. Но, ежели мы возьмем период наименьший, воля Наполеона тоже не подойдет под него. В его ли воле или нет было дать приказание¹³⁵⁴ двинуться 17 июня, когда войска были собраны и готовы к походу? Нет, он не мог не дать приказания.

Но что привело войска к Неману, собрало их опять? – Момент за моментом следовавшие обстоятельства, собравшие и приведшие войска к Неману. То, что мы видим последовательность в приказаниях, доказывает только то, что была последовательность в этом ряде событий, вызывавшая приказания. Роль, обязанность Наполеонов состоит в том, чтобы приказывать. Они постоянно приказывают противуречащие друг другу и невозможные приказания, и из всех приказаний оказываются действительными те, которые совпадают с ходом событий. В этом заключается мираж власти.¹³⁵⁵

Щепка в¹³⁵⁶ потоке движется очевидно для меня¹³⁵⁷ и, на мой взгляд, прежде¹³⁵⁸ струи, и из этого я заключаю, что щепка движет¹³⁵⁹ струю.

Но как скоро я понял связь струи с щепкой, является вопрос: щепка ли, держащаяся на воде, движет воду, или вода движет щепку.

Точно тот же вопрос представляется при вопросе о том, видное ли мне движение пр[авящих] лиц производит движение масс, или движение масс, на к[оторых] держатся правящие лица, производит видимое мной их движение.

Вопрос в истории сводится на вопрос о воле. Или я должен допустить, что мильоны воль покоряются одной, или наоборот. Допустив свободу воли пр[авящего] лица, управляющего мильонами, я должен отрицать свободы мильонов. Но история признает свободу каждого человека. Следовательно, я должен отрицать управление одним волями мильонов.

Это есть мираж, основанный пре<имущественно> 1) на том, что, имея дело с событиями, совершающимися во времени, со всегдашним свойством непрерывности во времени, мы представляем себе прерывные периоды времени. Если бы, не отступая от этого условия, наблюдали события мгновение за мгновением, мы никогда бы не могли придти к убеждению, что, например, поход 12 года сделан по воле Наполеона, точно так же, как никогда бы нам не показалось, что¹³⁶⁰ гонимая водой щепка есть живое существо, свободно двигающееся, как она нам кажется издали. Следя вблизи момент за моментом за движением щепки, мы убеждаемся, что каждый момент ее движения определяется подъемом, опущением, напором струи, и что она не имеет произвольного движения, и что именно то, что ввело нас в обман, – то, что она находится на поверхности движения, лишает ее всякого участия в силе движения.

То же самое мы увидим, следя момент за моментом за движением исторических лиц (т. е. восстановляя необходимое условие события во времени). Следя момент за моментом за деятельностью Наполеона, мы увидим, что поход на Москву и всякое другое событие никогда не было предначертано им; но, находясь на поверхности сил, он постоянно шаг за шагом подчинялся их влиянию и отдавал приказания не о походе в Москву, а нынче о том, чтобы Мюрат приехал к нему, завтра – под влиянием гнева – о том, чтобы написать такую-то ноту Р[усскому] мин[истру], послезавтра о том, чтобы занять такую-то прусскую крепость… Из всех же этих¹³⁶¹ приказаний, отвечавших на требования события, через известный период времени составилось определенное движение, которое издали кажется свободным.

Что бы ни совершилось, всегда окажется, что это самое было предвидено и приказано. Куда бы ни направился поток, щепка будет нестись на поверхности его и будет издали представляться нам не только произвольно двигающейся, но и руководящей поток.

Мираж состоит именно в том, что щепка находится на поверхности силы воды и пр[авящее] лицо находится на поверхности сил массы. Не отрешившись же от воззрения древних, мы за поверхность приняли вершину, и метафору эту приняли в прямом значении.¹³⁶²

Следовательно, не событие зависело от слов, а слова зависели от события.¹³⁶³

Итак, власть Напол[еонов] и влияние их на исторические события есть только ложное представление наше, основанное на мираже, представляющемся нам вследствие предшествования известных слов,¹³⁶⁴ совпадающих последующему событию, и люди эти не производят события¹³⁶⁵.

Новейшая история невольно (так как положение ее о знании целей истории¹³⁶⁶ прямо противуположно этому взгляду) признает этот взгляд – не кто другой, как она сама, выработала его. Но, несмотря на это,¹³⁶⁷ видя перед собой кажущиеся неразрешимые трудности описания масс, следуя старым преданиям истории и не желая отказаться от права оправдывания и осуждения ист[орических] д[еятелей], история в ответ на вопросы челочества о законах видоизменения масс продолжает отвечать описанием исторических деятелей, которыми одни признают царей и министров, а Бокль, стоящий ближе всех к истине, но потому более всех противуречивый – цивилизаторов человечества К., Р. и т. д., предполагая и утверждая, что в этих деятелях выражается характер времени, к[оторого] они современники, и вся деятельность масс. Смутно чувствуя неудовлетворительность своих ответов на запросы человечества, нов[ые] историки, описывая исторических деятелей, приобщают к ним всё, что только оставило по себе памятники: и литературу, и искусства, и земледелие, и торговлю, но, не связанные между собой одним общим законом, все эти описания земледелия, торговли, литературы по отношению к историческим лицам представляются излишним, мертвым, только затемняющим дело матерьялом. Или интерес лежит в массах, во всей массе и предмет изучения суть законы, общие всем массам, или интерес лежит в исторических деятелях, которые, хотя и не руководят массами, выражают их. Посмотрим, справедливо ли то, что исторические деятели выражают собою массы.

Каким образом движение французского народа в конце нынешнего века выражается в деятельности Л[юдовиков] XVI, XV и XIV? Несмотря на то, что на эту тему написано много книг, нельзя понять. Нельзя понять, почему движение русского народа на восток в Казань и Сибирь выражает Иоанн IV, почему расцветание русского народа в конце прошлого века выраж[ается] жизнью Екатерины, – непостижимо.

Не составив себе какого-нибудь произвольного отвлечения и не поставив это за цель истории, как, например, свободу народов, конституционализм, величие Франции и прогресс цивилизации, невозможно понять, каким образом могут исторические деятели выражать жизнь народов; ибо для жизни народов представляются вопросы, не имеющие ничего общего с деятельностью великих людей. Отношения людей к земле, отношения их между собой, торговые, имущественные, семейные их вражды, переселения – всё, что составляет сущность жизни народов, находится вне влияния исторических деятелей. Деятельность Наполеона, его маршалов, М-mе Stahl, Метерниха и т. д. не может объяснить ни одного вопроса из тех, которые ставит человечество истории. Только взяв отвлеченно разнесение идей революции, величие Франции, равновесие европейской цивилизации, можно искусственно подвести интересы масс под деятельность исторических лиц. Но даже и в этом случае сама история своей разработкой показала неправильность этого приема. Все неисполненные предначертания великих людей входят ли тоже в форму выражения воли масс? Булонские приготовления Наполеона выражают ли ненависть ф[ранцузов] к а[нгличанам]?

В этом случае вся биография Наполеона, Екатерины со всеми подробностями исторической сплетни, в наше время достигающей таких громадных размеров, служит выражением жизни народа, что есть очевидная бессмыслица.

Ежели же только исполненные предначертания – исполненные, как мы видели, по законам, действующим на массы, – служат выражением воли народа, то воля эта выражается уже сама в себе без отражения в исторических лицах. История дает нам большое число примеров этой несовместимости в одном лице выражения деятельности народа.

Изучая¹³⁶⁸ жизнь народов во время Крестовых походов, сколько бы мы ни изучали Готфридов и Людовиков и их дам, для нас останется всегда непонятным движение народов с запада на восток, без всякой цели, под предводительством, без предводительства, с толпой бродяг, с Петром Пуст[ынником], только историей представленным руководителем движения, и потом вдруг остановление этого движения, несмотря на то, что тогда, когда оно остановилось, тогда только ясно поставлена была разумная, святая цель походов – освобождение Иерусалима.

Народы пошли сами на Восток, короли и рыцари последовали движению. Народы остановились. И сколько ни старались рыцари, монахи, папы, короли, – движение не возобновилось. Повторение того же явления мы можем видеть везде от древнейших до наших времен. Что же объяснит нам изучение минезингеров, рыцарей и их дам, королей, пап (всё это изучение сделано), объяснит оно нам движение крестовых походов? Объяснит ли нам изучение Наполеона, Метерниха, их привычек, знакомств и писаний движение народов в нашем столетии? Напротив, чем дальше мы подвигаемся на этом пути изучения, мы видим, что отдаляемся от цели, и должны признать избранный нами путь ложным.

* № 311 (рук. № 101. Эпилог, ч. 2, гл. IV).

<Не¹³⁶⁹ спрашивая о всех тех не идущих к делу теориях этой прекрасной науки, составляющих 99/100 ее содержания и состоящих из рассуждений о том, как¹³⁷⁰ бы можно устроить отношения власти,¹³⁷¹ если бы это было можно, обратимся в эту разменную кассу с нашей исторической ассигнацией власти.

¹³⁷² Объяснение¹³⁷³ это очевидно основано на гипотезе, ибо факт перенесения воль никогда, если не считать некоторых фокус-покусов, происходящих при выборах во Франции и в Англии, в действительности не существует. Но зато объяснение это объясняет явление власти как будто совершенно удовлетворительно. В области права, имеющего своим предметом отвлеченные рассуждения, объяснение это достаточно, но в приложении к истории объяснение это требует разъяснения.

Наука права рассматривает жизнь народов вне времени. История же рассматривает ее во времени. И потому в приложении к истории этой теории являются вопросы, на которые можно отвечать различно.>

* № 312 (рук. № 101. Эпилог, ч. 2, гл. VIII).

Философия, перенимая вопрос от богословов, отвергает богословское разрешение и вновь разрешает его. Аристотель, Спиноза, Кант – каждый по-своему пытаются разрешить вопрос. Но, несмотря на мнимое разрешение вопроса, разрешение не только не¹³⁷⁴ переходит в сознание масс, но и мыслители, следуя один за другим, не признают прежнего решения удовлетворительным и опровергают положения предшественников, вновь постановляют вопрос и вновь разрешают его. Начиная с св. Августина и схоластиков, поставивших знаменитый софизм об осле, умирающем между двумя пуками сена в равном от него расстоянии, которым они выражали необходимость мотива для каждого движения, целый ряд мыслителей опровергают богословское решение вопроса и прямо отрицают свободу. Гоббес, Юм, Пристлей, Спиноза, Вольтер, Кант, Шопенгауер, некоторые из этих мыслителей весьма [?] односторонне останавливаются на одном отрицании свободы, некоторые, как Спиноза, Кант, Шопенгауер, постановляют свое решение¹³⁷⁵ вопроса; но все без исключения, несмотря на кажущиеся окончательные доводы предшественников в пользу отрицания свободы, вновь отрицают ее и накопляют доводы за доводами в пользу закона необходимости. Те, которые разрешают вопрос, точно так же опровергают разрешение вопроса предшественников и ставят свое разрешение. Так поступают Спиноза, Кант, Шеллинг, Шопенгауер.

В истории этого вопроса замечательно то, что все многосторонние мыслители, решавшие этот вопрос, тем большую метафизическую величину относили к неизвестному, чем полнее они отрицали свободу человека. Таков божество для богословия, Substantia¹³⁷⁶ для Спинозы, das Ding ап sich¹³⁷⁷ для Канта, der intelligible Wille¹³⁷⁸ у Шопенгауера.

* № 313 (рук. № 101. Эпилог, ч. 2, гл. VIII?).

¹³⁷⁹ Ветхий завет говорит¹³⁸⁰ о предопределении (Иеремия 10, 23), о том, что действия человека находятся не в его власти.¹³⁸¹ Христос говорит о том, что волос не спадет с головы человека без воли отца, и своими страданиями показывает тщету борьбы против определенной воли бога. И вместе с тем, как ветхий, так и новый завет, учит об ответственности человека за дела его.¹³⁸²

Богословы, в особенности св. Августин, разрешают вопрос в богословском смысле. Между предопределением и ответственностью человека становится божество, разрешающее противоречие. Философы (или обходят) вопрос, или решают его в богословском смысле. Некоторые отыскивают свое философское объяснение и вместе с тем предписывают человеку правила, которым он должен следовать. Схоластики¹³⁸³ ставят знаменитый софизм осла, умирающего с голода между двумя, равно отстоящими пуками сена, и Данте переносит это рассуждение на человека и вместе с тем признает свободу его. Философы:¹³⁸⁴ Гоббес, Спиноза, Юм, Вольтер, Кант¹³⁸⁵ отрицают свободу и вновь признают ее. Для одних¹³⁸⁶ – каждое действие человека немыслимо, без причины, причина же лежит вне его и потому свобода немыслима, для других – свобода есть сущность человека, его сознание.

В области философии замечательно то, что лучшие умы и большей частью в последний период своей деятельности склоняются в пользу закона необходимости и отрицания свободы, и еще то, что, несмотря на полнейшие доказательства мышления невозможности свободы, новые мыслители вновь начинают пенелопову работу своих предшественников. Так поступают Спиноза, Юм, Пристлей, Кант, Шопенгауер. Еще черта, замечательная в истории этого вопроса, состоит в том, что все многосторонние умы, решавшие этот вопрос с точки зрения разума, уничтожая понятие свободы, тем большую величину в другой области относили к неизвестному. Таков х, у Спинозы – Substantia,¹³⁸⁷ у Канта – das Ding an sich,¹³⁸⁸ у Шопенгауера – der Wille.¹³⁸⁹

Последний¹³⁹⁰ великий мыслитель этот, победоносно доказав с точки зрения разума отсутствие свободы, в объяснение¹³⁹¹ сущности жизни признает¹³⁹² волю мыслимую, весьма близкое понятие к сознанию той свободы, отсутствие которой он доказывал.

Кроме того, в лучшем произведении этого великого мыслителя встречается довод, который он сам приводит против себя.

«Der unbefangene (philosophisch rohe) Mensch,¹³⁹³ – говорит он после всей силы своих доводов, – все-таки скажет: «а я все-таки знаю, что могу сделать всё, что хочу». И этот простой довод, который смело приводит против себя великий и в особенности правдивый мыслитель, несмотря на всю силу аргументации философа, остается ненарушимым и служит основанием всех тех философов: Фихте, Шел[линга?], даже Гегеля, которые противуположно ему решают вопрос.

¹³⁹⁴ Вопрос не решен, но замечательно то, что, несмотря на нерешение богослови[ем], наукой права,¹³⁹⁵ общественным мнением, судящими о нравственности и безнравственности деяний людей,¹³⁹⁶ так и историей, которые строятся только на свободе или несвободе человека, добре и зле, ни в философии истории.

Вопрос этот отложен¹³⁹⁷ или не сознаваем точно так же, как для земледельца отложен или не сознаваем вопрос о том, какие именно вещества нужны для возобновления плодородия его почвы. Какие бы ни были эти нужные вещества, надо вывозить навоз из переполнившегося хлева на пашню, которую все признают улучшающейся под влиянием какого бы то ни было навоза. Человек ищет утешения и напутствия, и ему надо говорить о грехе и благодати. Люди требуют ограждения своих прав, и необходимо определять эти права, не спрашивая себя, суть ли они произведения свободы или необходимости. Человек чувствует потребность выражать свое сочувствие одним и несочувствие другим поступкам и, не спрашивая себя, произвольны или непроизвольны поступки, в обществе складывается понятие доброго и хорошего.

События совершаются произвольно или по законам необходимости производят их люди. События надо записывать.¹³⁹⁸

В настоящее время вопрос этот не только отложен, но как будто забыт.¹³⁹⁹

В наше самоуверенное время вследствие популяризации поверхностных знаний вопрос этот кажется не только отложенным, но непонятым. Богословие, наука права, этика, история продолжают изучаться, как будто вопроса этого не существует. Спросить их, как они разрешают тот вопрос, на котором строятся их науки, они не поймут вас.¹⁴⁰⁰ «Вы кто же, матерьялист? » – скажут они.

¹⁴⁰¹ Рассматривая философскую историю вопроса, мы увидим, что вопрос этот¹⁴⁰² не только не разрешен, но имеет два решения.¹⁴⁰³ С точки зрения разума – свободы нет и не может быть, с точки зрения сознания нет и не может быть необходимости.¹⁴⁰⁴

Та самая дилемма, к которой мы пришли в рассматривании законов истории, лежит в основании всей философской работы по этому вопросу.

Без законов, управляющих деятельностью людей, немыслима жизнь человечества. При законах немыслима свобода, а я сознаю ее.

История имеет своим предметом проявление воли человека в прошедшем,¹⁴⁰⁵ и потому вопрос о том, каким образом проявляется воля человека в настоящем, для нее не имеет места. Для истории существует только явление, проявления воли, кажущейся более или менее свободной. И история философии, и опыт¹⁴⁰⁶ показывают ей, что проявления этой воли представляются¹⁴⁰⁷ то свободными, то несвободными. Для истории проявления этой то свободной, то несвободной воли суть только явления.¹⁴⁰⁸

Не решая вопроса о том, абсолютно ли свободно¹⁴⁰⁹ каждое действие человека или абсолютно необходимо, история рассматривает¹⁴¹⁰ и те и другие, наблюдая большую или меньшую степень представляющейся свободы.¹⁴¹¹

Рассматривая, положим, распоряжение Наполеона III о походе в Мексику, действие это, мотивы которого еще не вполне известны историку, представляется ему более свободным, чем распоряжение Наполеона I о походе в Россию. Распоряжение Наполеона I о походе в Россию, условия и результат которого еще не вполне известны, представляется ему более свободным, чем распоряжения Людовика IX о походе в Иерусалим, мотивы которого более обозначились и потому более известны. Относя еще дальше наблюдаемое явление, историк заключает, что степень представляющейся свободы истор[ического] дея[теля] всегда зависит от времени. Поверяя то же наблюдение над личной жизнью одного человека, историк увидит, что та же зависимость от времени находится и в личной деятельности человека.

* № 314 (рук. № 101. Эпилог, ч. 2, гл. VIII, IX).

¹⁴¹² Ибо существует ли свободная воля у человека или не существует, в обоих предположениях мы должны придти к признанию зависимости свободного или не свободного человека от других свободных или несвободных людей, или наоборот. Очевидно, что зависимость одного от многих легче может быть найдена, чем многих от одного.

Казалось бы, что доказывать это нет надобности. А между тем в этом состоит наше разногласие с наукой.¹⁴¹³ До сих пор истор[ики] гов[орили], ч[то] и[сторические] л[ица] руководят массами. Если могло существовать столь нелогическое, бессмысленное воззрение на явления истории, то очевидно, что на то должны были быть важные причины. И причины эти весьма существенны.

1) Постигнуть деятельность бесчисленного количества произволов, от которых зависит деятельность одного, не только трудно, но с возникновением наук политической экономии, статистики, всех естественных наук, геологии, сравнительной филологии, казалось невозможным, и потому естественно, что история, не в силах увидать и познать корни дерева, довольствовалась изучением его листьев.

2) Высшая ступень науки есть признание своего незнания, и для того, чтобы истории стать на ступень науки, надо было отказаться от столь свойственного человеку желания судить события, меряя их на свою условную меру зла и добра.

3) История составляется из памятников личных – комментарии Цезаря, Memorial de St. Hélène, и первобытный прием сделался привычным.

4) Образованием пользуются высшие классы, и они-то в истории признавали за собой – меньшинством – свободную волю, отрицая ее у масс.

И наконец 5)¹⁴¹⁴ страх перед признанием закона необходимости.¹⁴¹⁵ Вопрос в том, есть или нет свободы воли? Вопрос этот, кажущийся столь страшным, уже давно разрешен историей и разрешен в отрицательном смысле для массы и в положительном только для сильных мира. Ежели Наполеон мог своим нашествием на¹⁴¹⁶ Россию поднять 600 тысяч человек с целью убивать себе подобных, то эти 600 тысяч не имели свободы воли.

Вопрос уже разрешен для большой половины и стоит только откинуть его для избранных, чего необходимо требует логика. И только тогда, когда мы откинем это[т] вопрос для всех людей, участников истории, от Наполеона до его конюха, только тогда мы станем на твердую почву логики, только тогда предстанут нам события во всей их полноте и ясности и откроются нам их законы. Только тогда, когда мы, как естествоиспытатели, будем рассматривать одни соотношения явлений, не говоря о том, хорошо ли или дурно то, что камень падает на землю, и о том, чего желает этот камень, а будем отыскивать одни законы соотношений. только тогда мы будем на пути истины.

Но свободная воля человека, но произвол на добро и зло? Вот оно, великое слово, стоящее на пути истины.

Свободен или не свободен человек, вот страшный вопрос, который задает себе человечество с самых различных сторон. Физиология, психология, статистика, зоология даже принимает участие в борьбе. «Свободы нет, говорят одни, человек подлежит законам материи». «Свобода есть, душа, составляющая сущность человека, свободна», говорят другие.

Посмотрим с точки зрения истории на вопрос свободы или несвободы человека. История рассматривает человека в его движении во времени. Я движусь во времени, я совершаю историю. Свободен ли я? Могу ли я или не могу поднять и опустить руку? Могу. Я поднял ее. Но время прошло – прошла минута. Я говорю себе: мог я или не мог поднять руку. Я не поднимаю руку.¹⁴¹⁷ Но я не поднял руки не в тот 1-й момент, когда я спросил себя о своей свободе. Прошла минута, удержать которую было не в моей власти, и та рука, которую я поднял, и тот воздух, в к[отором] я сделал ею движение, уже не те, в к[оторых] я теперь не делаю того движения. Тот момент, в который совершилось движение, невозвратим, и в тот момент я ничего другого не мог сделать, как поднять и опустить руку, потому что это был момент, составленный из бесконечно малых моментов. То, что я в следующую минуту не поднял руку, не доказало того, что я мог не поднять ее, а напротив – доказало, что и в этот и в тот момент я не мог сделать ничего другого, что движение мое было одно в одном моменте, следовательно¹⁴¹⁸ необходимо.

(Еще яснее невозможность повторить сделанное движение рукой будет видна из того, что в то время, как я другой раз поднял руку, под нее стала рука другого человека.)

Свобода человека, сознаваемая им, закована временем.¹⁴¹⁹ Понятие свободы¹⁴²⁰ вне времени вытекает из суждения о прошедшем акте и представлении возможности совершить другой акт. Если я говорю: «я дурно сделал это вчера», я говорю только, что я могу себе представить другой поступок в тот же момент времени. Следовательно, то, что мы называем свободой, есть только наше представление, мираж свободы. Настоящей же свободы, о которой мы имеем неотъемлемое сознание, мы имеем только один, бесконечно малый момент. Мы имеем не ноль свободы, но бесконечно малую величину во времени.

Если человек, я мое, может выдти из условий времени, то я это будет иметь абсолютную свободу. Я¹⁴²¹ свободно, но вне времени. Во времени же оно имеет бесконечно малый момент. Вопросы о том, что есть это я,¹⁴²² может ли оно быть вне времени – суть вопросы философские.¹⁴²³ Но вопрос ограничения свободы временем есть первый вопрос исторический. История рассматривает человека во времени, и то, что для физиолог[ии] (Сеч[енов], Фохт), для зоолог[ии] (Дарвин) есть невозможность, несомненно и неизбежно разрешается историей. История не может допустить иного. А она, именно она настаивает на рассмотрении событий с точки зрения свободы произвола¹⁴²⁴ А[лександра] и Н[аполеона] и своего.¹⁴²⁵

Предметом истории являются массы, действующие для неизвестных нам целей по закону необходимости. И предметом изучения становятся не произволы людей, не достижение выдуманных нами целей, но изыскание соотношений между явлениями – законов.