Людмила Павловна Шигапова
Первый Встречный
Глава 17
– Осип, поди-ка сюда, – подозвала Орина княжеского денщика, когда тот по обыкновению рано утром заглянул на просторную хозяйскую кухню. – Почитай, с рассвета на ногах, присядь рядом. Ты, дружочек, про все в этом доме ведаешь, в каждый момент и час знаешь, что и где происходит, посему из слуг наипервейший здесь человек.
Осип смутился, но не от лестного комплимента няньки, а от искренней теплоты, прозвучавшей в ее голосе.
– Давай кофейку тебе налью. Старшая княжна уж больно любит горечь эту османскую. Говорит, разум от нее проясняется, да и в теле бодрость необыкновенная. Меня вот пристрастила, я уже и варить его сама научилась, как раз свежий только приготовила, – продолжила хитрая Орина, разливая по чашкам терпкий напиток. – К слову, о Ярославе. Проходила мимо конюшен, дай, думаю, загляну проведаю – как раз об это время она к Орфею приходит. Ан нет, не вышло – один Миколка калачиком в пустом деннике свернулся и дрыхнет, будто у него забот и нет вовсе.
Осип неопределенно промычал в ответ и весь превратился в слух. Сплетничать о господах он себе не позволял, но любую новую о них информацию считал полезной, справедливо полагая, что хороший слуга тот, кто все знает, но лишнего не болтает.
– Так вот о чем толкую, – нянька понизила голос, – от конюшен направилась я к княжне узнать, не случилось ли чего, коли она привычкам своим утренним изменила. Тихонечко в спаленку ее заглянула, и что ты думаешь? Диву далась – спит ясонька моя!
– И что? Эка невидаль! – Осип непонимающе уставился на собеседницу: для него, привычного к столичной жизни, в дообеденном сне благородных не было ничего удивительного.
– А то, садовая твоя башка, подозрительно это, чтобы и хозяйка, и слуга оба в такое время головы от подушки не оторвали. К тому и веду, не замечал ли чего за княжной Ярославой? Может отлучалась куда ночью?
Старый денщик не спеша опустошил чашку, почувствовав, как неприятно заскрипела на зубах кофейная гуща, поднялся с места и, глядя на Орину, важно произнес:
– Нет, дорогая нянюшка, ворота запирал самолично, ни ночью, ни поутру покуда не открывал, из дома никто не выезжал, внутрь никто не въезжал. Спасибо, что напомнила, пойду отопру – водовоз приедет вскорости, – и удалился, оставляя старушку ни с чем.
Осиваныч знал, что княжна с Миколкой вернулись лишь за полночь. Денщик самолично помогал им распрягать коней. Убедившись, что с княжной и ее подручным все в полном порядке, он решил не выносить сор из конюшни и, хотя оба чудовищно лгали, сделал вид, что поверил их россказням о поздних занятиях джигитовкой.
Ярослава, довольная исходом ночной вылазки, невзирая на ноющую боль в кистях рук, весело напевая незамысловатый мотив, стойко и безропотно прошла через все примерки, любуясь почти готовыми нарядами и премило улыбаясь. Ей нравилось свое отражение в зеркале.
Ольга тоже осталась довольна своим видом.
Платье Софьи еще не было готово, что бесконечно ее огорчало. Белошвейки никак не могли справиться с не до конца оформившейся фигурой девочки – не получалось скрыть ее детскую пухлость.
– Потерпи, детка, – уговаривала ее мать. – Зато твой маскарадный костюм первым сшит, и он прекрасен.
– Да, маменька, к маскараду я давно готова, – решительно заявила Софья, чем вызвала понимающие улыбки сестер.
– Таинственная незнакомка очарует всех. К ее ногам падут самые достойные кавалеры, – поддержала сестричку Ольга.
– Это будет через три года. А пока достаточно того, что я осчастливлю их своим присутствием и подарю тайну.
Алекс изумленно смотрела на свою младшую дочь, поражаясь ее уверенности в будущих событиях и ожидающем ее успехе, но и сама ничуть не усомнилась в этом.
– Вот речи истинной звезды царской свиты! – услышала она голос входящей в зал графини Остужевой. – Я уже представляю головокружительный полет Серебряной девы над бездарно пресмыкающимся окружением владычицы. По большей части придворные пресны: на лицах безмерная скука, а в словесах набившая оскомину лесть.
Софья зарделась от удовольствия.
– Прошу, Анна Алексеевна, не поощрять фантазий несмышленого ребенка. У меня и без того немало хлопот. – Алекс подала дочерям знак удалиться.
Побросав работу, быстро ретировались и белошвейки с прислугой.
– Не скажите, Александра Федоровна, время, что вода, течет не замечаешь. Еще вчера пренебрегаемая всеми принцесса София Августа Фредерика сегодня царствует над всея великая Руси.
– Всем существом стремилась она к этому. Еще по пути в страну говорила мне, как мечтает о просторах российских.
– С чем пришла к тебе, Алекс. Донесли мне, что Екатерина повелела выезжать из Царского Села, и со дня на день во дворце состоится церемония представления императрице детей родовитых дворянских фамилий, на которую приглашена и семья Галицких.
– Что еще поведали тебе дворцовые стены, у которых, если верить пословице, есть уши?
– Ушами слушают, а языками сплетники впереди себя молву гонят.
– Выходит, праздная трескотня и несусветные домыслы, не чинясь играют в салки в царских палатах, и, как прежде были по сердцу Фике, так и теперь любезны Екатерине?
– Фрейлины преуспели в таковом подобострастии. Государыню, как мне доложили, уже известили, что строптивый князь послушен ее воле и дожидается своего череда к представлению ее величеству дочерей своих.
– О чем умалчивает статс-дама русского двора? – вернулась к разговору Алекс.
– Настроение императрицы переменчиво осенний ветер. Зная горячность Никиты, зная, что пылинки не даст упасть на головы своих алексашек, попроси, пусть попридержит пыл да в речах осмотрителен будет, ибо если…
Закончить свою мысль она не успела. Где-то в глубине княжеского дома раздалось громоподобное:
– Алииииикс!
Рёв Никиты, многократно повторявшего имя жены, приближался и раскатами колыхал стены, отчего казалось, что весь особняк пришел в движение и сотрясается под тяжелой поступью хозяина.
– Алииииикс!
Шаги неотвратимо приближались. Александра и Анна Алексеевна молча поднялись с мест и уставились на двери, которые немедленно распахнулись…
При других обстоятельствах статс-дама и княгиня возможно смогли бы сохранить невозмутимый вид, в конце концов, при царском дворе им доводилось видеть и не такое, однако сию минуту просто не смогли сдержаться. Хладнокровия Александры хватило ровно настолько, чтобы сделать несколько шагов и захлопнуть двери перед носом обеспокоенного Осипа, за спиной которого мелькало расстроенное лицо модистки. И обе женщины, не в силах более молчать, расхохотались, нимало не заботясь о сохранении аристократического достоинства.
– Алииииикс!? – уже не грозно, а скорее как-то обиженно произнес князь и затих.
– Блестяще! – утирая слезы, произнесла Анна Алексеевна.
– Ослепительно! – добавила Александра, не сводя глаз с мужа. – Кажется, Софья спрашивала, почему князей называют «ваше сиятельство», полагаю, следует ее пригласить и наглядно предъявить ответ.
– Алииииикс! – самообладание начало возвращаться к Никите. Следующую фразу он произнес намного спокойнее, тщательно выделяя каждое слово: – Посмотри. На. Меня.
Буквально каждый квадратный дюйм парчового камзола Галицкого был расшит золотой нитью и цветным муранским стеклярусом. Круглый многослойный кружевной воротник у горла был заколот брошью с сапфиром величиной с голубиное яйцо. Узкие рукава завершались несоизмеримыми обшлагами, усыпанными крошечными, с медную полушку в диаметре зеркальцами. Золотые бархатные штаны-кюлоты с узором из серебряных лилий имели разрезы, сквозь которые нахально проглядывал синий китайский шелк. Туфли можно было бы назвать достаточно скромными, если бы не украшавшие носки миниатюрные фигурки кораблей с парусами и полной оснасткой.
– Она хотела, чтобы я нацепил букли, – запустив ладонь в волосы, пожаловался куда-то в сторону двери Никита.
Анна Алексеевна мгновенно все поняла и впустила внутрь взволнованную модистку.
– Жулька, – напустилась она на нее, – ты что ж это такое с сиятельным князем вытворила?
Мадам Жюли, путаясь в собственном французско-рязанском лексиконе, принялась оправдываться:
– Пардон, вотра экселанса, ваше благородное сиятельство, но маскарадное платье…
– Шутовство гороховое, – вскричал Никита. – Блажь! Кем, по-твоему, чертовка эдакая, я должен предстать? – зыркнув на переполошившуюся модистку, еще пуще взвился он, отчего прославленная швея вжала голову в плечи и уныло пролепетала:
– Блистательный Ле Руа! Король – солнце… Людовик…
– Одно красно солнышко на земле русской признаю – Князь Владимир! – упрямо возразил Галицкий, всем своим видом выказывая недовольство сравнением собственной персоны с французским королем.
– Ох, Жоли, – вмешалась Анна Алексеевна и беззлобно попеняла: – Хоть Жулия, хоть Жулька, а понятия в тебе нет! Князь Никита Сергеевич Галицкий – это тебе не хлыщ придворный. Не по моде его обряжать нужно, а по разумению!
– Прошу миль пардону, господа, моя вина, моя мизерия, – пробормотала, сглатывая слезы, несчастная модистка, – угодить старалась.
– Перестаралась, – буркнул князь.
– Никита, – обратилась к мужу до этого сохранявшая молчание Алекс, – стоит признать, мастерства у нашей модистки не отнять: костюм своей помпезностью заткнет за пояс и французскую моду. С таким королем я бы прошлась под руку по палатам царским. Как думаешь, мадам Жоли, пошло бы мне платье Маркизы Де Помпадур?
– Помпадуры! – разъярился князь, не заметивший иронии в голосе жены. – С ума меня сведете своими выкрутасами женскими! Немедленно велю собираться и в имение ехать. А там пусть Екатерина на меня хоть армию шлет!
– Не кипятись, княже, достаточно, – мягко остановила Александра, касаясь несусветных обшлагов золотого одеяния. – Царицу гневить отъездом не будем, верность свою подданническую под сомнение не поставим. Платье переделаем как скажешь, но и деревенским несоответствием упасть лицом в грязь перед разряженными придворными не позволю. Маскарады на то и затеваются, чтобы перевоплощаться да фигурами неожиданными публику удивлять.
– Ладно, – смягчился князь, – костюм нарядный надену. Но ни галлом, ни саксом, ни шведом каким рядиться не стану. Украшайте хоть звездами с неба, хоть лучи солнечные вплетайте, но вот мое непреложное условие – на царском лицедействе всем непременно в русском платье быть! – Сказал и вышел, громко хлопнув дверью и чуть не сбив с ног вовремя отскочившего Осипа.
Мадам Жоли облегченно выдохнула и, нимало не беспокоясь о французском прононсе, затараторила:
– Ваше сиятельство, Александра Федоровна, все сделала как приказывали, столько парчи и тканей извела, столько каменьев потратила, не счесть. Парик еще такой знатный соорудила: по плечам до пуза локонами ниспадает! Аж, сама бы носила, не снимала. Благо, отборного конского волоса стараниями княжны Ярославы у вас предостаточно. Жаль, его сиятельство даже примерять тот парик наотрез отказался… Скажите мне только, утешьте душеньку, все ли как надо сработало?
– Спасибо, милая, – поспешила успокоить модистку княгиня, – не обряди мы Никиту в фанаберию заморскую, ни за что бы не согласился он с костюмами маскарадными, а сейчас сам на русском платье настоял. Настоящие-то одежды шьются?
– Все в срок готово будет, не извольте беспокоиться.
– Вот и ладно. Ступай, задерживать не стану.
Когда довольная мадам удалилась, Анна Алексеевна обняла подругу и восхищенно произнесла:
– Да, дорогая Алекс, уверяю, останься ты при дворе, такую карьеру бы сделала, что я в твоих спектаклях, даже со всем своим хитроумием лишь вторыми ролями довольствовалась.
– Как я рада, дорогая графиня, что не досталась мне такая доля, – серьезно проговорила Алекс. – Вам – лавры, мне – лаврушка в деревенскую похлебку. Тем и счастлива.
– В чем княжон представишь венценосной особе решила уже?
Княгиня подвела подругу к готовым нарядам старших дочерей. Платья, сшитые из гладкой серебряной парчи, подбитой белой тафтой, были великолепны: корсаж юбки золотой нитью расшит узором из цветов незабудок, льняное брабантское кружево каскадами ниспадало прямо с плеч и доходило почти до самых кистей, оно же полукругом украшало скромный лиф, в котором располагался потайной кармашек, куда следовало спрятать нательный крестик. Из украшений оставили только нити отборного жемчуга: три для старшей, две для средней и одну для младшей княжны.
– Ох, и мудра, Александра Федоровна, – восхищенно протянула графиня, – платья-то, как есть, говорящие. Цветом и материей в точности повторяют то, что было на Екатерине в день коронации. Глядя на них любой скажет: не утеряли Галицкие преданности престолу, не забыли клятв, в молодости даденных. Только вот … – лукавая улыбка тронула губы Анны Алексеевны, – жемчуга, чтобы непорочность девиц обозначить, в наши дни уже недостачно.
– Как же так? Что может быть девственнее жемчуга, впервые на свет из перловицы извлекаемого, – смутилась Алекс, застигнутая врасплох заявлением графини.
– А то самое, что лишь в глубоких недрах земли добывают и должным образом шлифуют, гранят, обрамляют. – Остужева отстегнула от пояса небольшой бархатный мешочек и протянула его подруге. – Не побрезгуй, княгинюшка, прими от меня в дар дочерям твоим скромное подношение.
Александра высыпала содержимое мешочка и замерла, не в силах произнести ни слова. У нее на ладони лежали три искусной работы одинаковые подвески. Выточенная из слоновой кости горлица держала в клюве оливковую ветвь: стебель из золота, листья изумрудные, посредине – крупный, не меньше лесного ореха, неограненный алмаз.
– Вижу, удивила тебя, – довольная собой заявила графиня. – но я еще не закончила.
Анна Алексеевна подвела княгиню к стоявшему в углу комнаты зеркалу в полный рост, выудила из второго, притороченного к талии мешочка, великолепное ожерелье из жемчуга и бриллиантов, обрамлявших такие же, как у дочерей алмазы, и надела Александре на шею.
Алекс подняла руку, чтобы коснуться драгоценного подарка, но графиня её остановила.
– Постой, если не обманывает меня сердце, комплект не завершен…
С этими словами Анна Алексеевна пристегнула к ожерелью совершенной формы и чистоты рубин и, стоя чуть позади, обняла Александру за плечи. Обе женщины на какое-то время застыли. Глядя блестящими от слез глазами сквозь зеркало, они, казалось, проникают сияющими взорами друг другу прямо в самую душу.
21 сентября 1766 года сразу же после воскресной литургии честной люд Санкт-Петербурга потянулся ко дворцу, поглазеть на очередное царское торжество. По случаю возвращения в столицу государыня-матушка Екатерина Вторая устраивала прием-аудиенцию для впервые прибывших ко двору отпрысков знатных имперских родов, а вечером давала для избранного круга небольшой бал-маскарад. По сему случаю именитые русские фамилии изощрялись в рвении похвастать богатством да поразить завидным выездом: кто впереди процессии вел медведя в поводу, кто окружал себя лихими цыганами да разудалыми скоморохами. Были здесь и скороходы, и девицы в русских сарафанах, и крепостные с бубнами.
Зеваки от души любовались караваном из вычурно украшенных экипажей, выкрикивали известные имена, заглядывали в окна карет, спорили, чей кортеж дороже, кто всех родовитее, чья казна богаче.
Позади всего этого великолепия уныло плелась странная процессия из четырех,крытых промасленной парусиной повозок. На козлах – мужичонки в тулупах не по погоде, лошади по самые ноздри укрыты потрепанными попонами – зрелище жалкое и невыразительное. Толпа на мгновение смолкла, потом раздался смешок, за ним другой, третий, и вскоре уже вся площадь разразилась гомерическим хохотом.
Внезапно, как по команде, извозчики натянули поводья, и нелепый кортеж остановился. Один смельчак отделился от сгрудившихся вокруг людей и стал подбираться к крайней из повозок в намерении посмотреть, что кроется под парусиновым покровом, но его отодвинули в сторону подъехавшие конные стражи. Позади всадников примостились рослые парни, которые спешившись, ловко сбросили ткань с повозок, стянули попоны с лошадей.
Изумленным взорам предстала поистине потрясающая картина: изящные резные кареты венчались большими медными куполами из тонкой проволоки. В каждом на серебряной жерди сидела белая хохлатая птица какаду. Увидев белый свет, попугаи встрепенулись и принялись кричать: «Да здравствует Екатерина Великая! Да здравствует князь Галицкий!»
Городской люд возликовал! Такого парадного выхода Санкт-Петербург не видел со времен царя-основателя. В воздух полетели шапки, раздались здравицы и радостные крики – народ приветствовал его сиятельство Никиту Сергеевича Галицкого.
Длинная процессия, сверкая червонным золотом карет, парчой грумов на запятках, до блеска начищенными копьями охраны направилась к Зимнему дворцу.
Появление княжеской четы имело грандиозный успех – долго не иссякал поток желающих засвидетельствовать свое почтение. Александра гордо шла под руку с мужем, сдержанно отвечая на приветствия и удовлетворенно кивая на восторженно-завистливые воздыхания придворных особ и вельможных чинов.
Принимая комплименты по поводу ни с чем не сравнимого выезда, она внутренне благодарила дочерей: Ярослава подарила диковинных птиц, Ольга вычитала, как научить какаду говорить, Софья усердно заставляла их произносить слова.
Сами княжны Галицкие также не остались незамеченными. Вели приятные беседы, почтительно отвечали на вопросы пожилых дам, мило улыбаясь, принимали приглашения на балы и приемы.
Хмурилась одна лишь Софья. Великолепие дворцового убранства, множество людей в дорогих нарядах, снующие повсюду чернолицые слуги-арапы привели ее в неописуемый восторг, но она довольно быстро свыклась и заскучала. Никаких приглашений юная княжна, конечно же, не получала, но искренне любовалась сестрами, грациозно скользящими по залу, а сама, притомившись в ожидании встречи с царицей, стояла в сторонке, прижимаясь к своей няне.
– Я больше не пойду на благородные собрания до тех пор, пока не вырасту, – заявила она, печально глядя в участливые глаза доброй старушки.
– Вот и правильно. Всего три годика осталось. А уж тогда краше тебя не сыскать будет, верно говорю.
– Да! Так и будет, – согласно кивнула Софья.
Время спустя Никита и Александра облегченно выдохнули.
– Я думала челюсть сверну от постоянной улыбки, – кокетливо пошутила Алекс.
– А я боялся без спины остаться, – поддержал ее муж. – Но к аудиенции готов.
– Ваши сиятельства, следуйте за мной. Государыня соизволила послать за вами – обратился к ним обер-камергер бархатный камзол которого пересекала голубая лента с прикрепленным золотым ключом.
Князь Никита Сергеевич Галицкий в сопровождении прекрасных женщин, благоухающих кёльнской водой, под завистливыми взглядами не удостоившихся великой чести, чинно шествовал по анфиладе Зимнего дворца в зал приемов императрицы.
Войдя в распахнувшиеся перед ним массивные двери, он почтительно склонил голову, дамы присели в глубоком реверансе и застыли, пока царица, несколько задержавшись, не махнула рукой, сверкнув перстнями.
Екатерина с откровенным интересом оглядела вошедших и осталась весьма довольна. Поняла она и откровенный намек своей бывшей фаворитки: и выбор цвета платьев, и оливковую ветвь, оценила также умение Александры выглядеть не только обворожительной фрейлиной, но и знатной княгиней.
Старшие княжны с приличествующей робостью стояли, опустив глаза, лишь младшая Софья с нескрываемым восторгом смотрела на великую царицу, которая в церемониальном платье из золотого берлинского шелка восседала на троне. В ногах – любимый пудель. Неизменно по правую руку от нее, спокойно взирая на княжескую семью, стоял фаворит и ближайший советник граф Григорий Григорьевич Орлов.
– Что ж ты, Никита Сергеевич, прячешь таких красавиц в глуши? – добродушно посмеиваясь, изрекла Екатерина. – Хвались дочерьми!
– Ярослава, Ольга, Софья, – с неспешным достоинством представил Никита. – Девицы грамоте обучены, языками владеют, по хозяйству разумеют.
– Хороши! Что твои кобылы, Григорий! – похлопав по руке Орлова, громко пошутила царица, но тут же, резко оборвав смех, для чего-то с заметным немецким акцентом, растягивая слова, нарочито просто, словно и не было долгих лет забвения, обратилась к побледневшему Галицкому:
– Не скучно тебе, князь, в деревне? Безделье не мучает? От службы отошел, об отечестве не радеешь.
– Какое ж безделье, матушка-государыня? – сдержанно возразил Никита. – Поместье большое, справное, три тысячи душ. И долг свой подданнический исполняю – каждый год отправляю груженые обозы ко дворцу да армии поставляю отборных коней, – на что Орлов согласно кивнул, но Екатерина продолжила наступать:
– Имена дщерям своим, вижу, высокородные, истинно княжеские дал, да взаперти держишь. К слову, и наследником не обзавелся, хотя лучшую фрейлину мою увел. Непорядок.
– Не ропщу, матушка. Бог дал мне трех дочерей. Благовоспитаны, благоразумны, отцовской воле покорны. Настала пора замуж выдавать, внуков дожидаться. У которой сын первым народится, того и наследником назову.
– Что ж не спешил с этим?
– Обещал, что по любви под венец пойдут. Слово дал.
– Баловство какое! К чему такие вольности? – недовольно передернула плечом Екатерина. – Подай кубок, Григорий!
Орлов осторожно поднес государыне требуемый кубок с вином, и она, сделав большой глоток, вызывающе вытерла губы рукой.
Оскорбительный жест не остался незамеченным присутствующими, но выдержка не покинула их.
– Ответь ты, старшая, отчего до сих пор не полюбила? – вытянутый указательный палец властно вонзился в Ярославу.
– Мужчина – солнце, женщина – луна, посему не встретились еще, – спокойно произнесла девушка, бесстрашно взглянув на царицу.
Повисло молчание, натянутое и гнетущее.
– Смелая! Вся в мать, та тоже дерзить умела, – ворчливо заметила Екатерина.
– Молодые были, глупые, – отважно выступила вперед Александра. – Только помнится мне, ваше величество жаловали меня за острый язычок, не единожды рассказы мои настроения ради в опочивальне слушать изволили.
– Забавные истории сказывала. Душу тешила описанием придворных наших. Я больше никогда так не смеялась, – легкая тень пробежала по царственному лицу. – Скучала я, как увезли тебя. Да скоро привыкла, – последовал демонстративный зевок, – забыла.
– А я не забыла те добрые вечера, умные беседы, веселые игры да легкие проказы, коим без печали с радостью предавались, – с тихой нежностью проговорила Алекс, но в другую секунду голос ее окреп и тоже обрел немецкий акцент: – Не забыла мужество и отвагу ваших преданных…
– Почтешь за честь, коль я самолично дочь твою сосватаю? – резко оборвала ее Екатерина, не желая вспоминать нелегкие времена.
Холодок пробежал по спине Алекс:
– Царская милость, что мед: сладкий, душистый, да много не съешь.
– Не растеряла своей речивости Александра, – не удержавшись, рассмеялась Екатерина, и глаза ее потеплели. – Ладно, ступайте! Ты, Никита Сергеевич, в нынешний сезон свадьбы непременно сыграй!
– Что мне, за первого встречного идти? – приглушенным шепотом взбрыкнула Ярослава, вдруг позабыв, где находится и перед кем стоит.
Отвернувшись от княжеской семьи, Екатерина принялась играть с пуделем, запрыгнувшим к ней на колени, но непочтительный ропот старшей дочери Галицкого вызвал у императрицы коварную усмешку. Обращаясь к собачонке, она процедила:
– Первый встречный, говоришь? Быть по-твоему…
Никита остался весьма доволен тем, как прошла аудиенция: государыня особо не гневалась, лишь слегка пожурила, немного попеняла,
Александру приветила, девиц похвалила. Он не видел сардонической царской улыбки.
Княжеская семья, исполнив приличествующий положению долг, отправилась домой. Впереди у них – маскарад, на котором непременно велено быть.
– Алекс! – послышался встревоженный крик за спиной.
Александра оглянулась и увидела слетающую по дворцовым ступеням графиню Остужеву, выставившую перед собой трость с серебряным набалдашником.
– О, майн гот! – не сдержала испуга Алекс. – Да на тебе лица нет!
Графиня молча схватила княгиню за руку и поспешила отвести в сторону.
– Я только что получила приказ немедленно отправляться в Царское село, куда прибыла жена британского посла, и заняться ее делом.
– Обычное для статс-дамы поручение.
– Уверена, что это не причина, а предлог выслать меня из дворца.
– Не припомню, чтобы ты была в опале, – растерялась от такого заявления Алекс.
– Как ты не понимаешь, Фике задумала какую-то гнусность. Осторожнее на маскараде. Меня рядом не будет, а у других ни мозгов, ни смелости не хватит выровнять ситуацию, коли она случится. Ни на шаг не отпускай Никиту.
– Говори, что знаешь! Не ходи околичностями.
– Я видела ее отрешенное лицо и коварную ухмылку. Так бывает, когда в ее умной голове зреет чудовищный план.
– Спасибо, Анна Алексеевна. Поезжай с богом. Никиту я булавкой к себе пришпилю.