Ибрагим
Тени вершины
Глава 4. Ледопад Кхумбу: шепот трещин
Ледопад встретил их рёвом. Звук напоминал скрежет гигантских зубов – будто сама гора перемалывала кости непрошеных гостей. Тысячи тонн льда, скрученные в массивные сераки и разломы, напоминали окаменевший ураган. Стены трещин сверкали синевой глубинных веков, а воздух пахнул древней мерзлотой – ароматом времен, когда здесь бродили мамонты. Воздух дрожал от гула – то ли ветра, то ли самого ледника, шевелящегося под ногами. Андрей почувствовал вибрацию в коренных зубах, словно гора вгрызалась в его скелет.
Лама Тенцинг остановился у первого моста – две шаткие алюминиевые лестницы, перекинутые над пропастью. Перекладины были обледенелыми, как позвоночник замерзшего дракона. Внизу, в синеватой глубине, поблескивала вода. «Не вода – слезы горы», – сказал бы отец. «Слезы радости или печали?» – хотел спросить Андрей, но язык прилип к нёбу.
– Веревки! – крикнул Максим, снимая рюкзак. Его лицо под балаклавой было бледным, но руки не дрожали. Они никогда не дрожали – даже когда он вытаскивал Андрея из трещины на Эльбрусе, обмотав верёвку вокруг обрубка скалы. – Проверь узлы, Андрей.
Андрей потянулся за карабином, но пальцы вдруг онемели. Холод пробрался под ногти, превратив фаланги в деревянные чурбаки. Перед глазами всплыл отец: «Узел «восьмёрка» – как петля времени. Завяжешь неправильно – вернёшься назад… или не вернёшься вообще». На той роковой экспедиции отец завязал именно «восьмёрку». Она до сих пор висела на гвозде в их сарае, покрытая инеем забвения.
– Ты там заснул? – Сергей толкнул его, протягивая страховочную систему. На его куртке застыли сосульки, будто слезы, которые не смогли скатиться. – Или решил стать скульптурой?
Они двинулись по мосту. Алюминий визжал под кошками, словно живой. Лед трещал под ногами, осыпаясь в пропасть. Каждый осколок падал вечность, пока не исчезал в синей бездне – как секунды их жизни. Андрей считал шаги: Десять. Двадцать. Тридцать… Его голос в голове звучал, как метроном на краю пропасти. Внезапно слева грохнуло – серак размером с пятиэтажку рухнул в трещину. Ледяная пыль взметнулась фонтаном, ослепляя на мгновение – белая тьма, как в тот день, когда принесли известие об отце. Мост дёрнулся, и Андрей вцепился в верёвку. Нейлон впился в ладонь, оставляя кровавые борозды.
– Не останавливаться! – рявкнул Максим, уже стоя на противоположной стороне. Его фигура казалась призрачной сквозь пелену снежной пыли – будто он уже принадлежал горе.
Сергей, шедший последним, обернулся на звук. Его красная нить мелькнула на запястье. Шёлк был перекручен в странный узел, напоминающий символ бесконечности.
– Эй, младший, не смотри вниз! – крикнул он. – Представь, что это… эээ… каток в парке! «Тот самый, где отец учил тебя стоять на коньках», – добавил он мысленно, зная слабость Андрея.
Андрей засмеялся – истерично, срывающимся голосом. Звук вырвался из глубины живота, смешиваясь со страхом в чёрную смолу. Смех разнесся по ледопаду, отражаясь от стен, будто издеваясь. Где-то в ответ завыл ветер – насмешливый дубликат его безумия.
***
Через час они наткнулись на обвал. Ледяные обломки лежали пирамидой, как надгробие для неведомого покойника. Путь, отмеченный флажками, был завален льдом.
– Обходим справа, – Максим тыкнул ледорубом в сторону узкой полки над трещиной. Лезвие оставило на льду шрам, похожий на детский рисунок дома – ироничный символ безопасности.
– Это самоубийство, – Сергей снял рукавицу, чтобы проверить пульс у Андрея. Его пальцы нашли ритм 120 ударов – барабанная дробь смертника. – Полметра шириной, лёд рыхлый.
– У нас нет выбора, – Максим уже закреплял крючья. Стальные шипы входили в лёд с мокрым хлюпаньем – звук, от которого Андрея тошнило. Его плечо дернулось – старый вывих давал о себе знать. Белая полоска шрама на шее покраснела, как предупреждающий сигнал.
Шли гуськом, прижимаясь к стене. Снег скрипел на зубах, как толчёное стекло. Андрей чувствовал, как кошки скользят по насту. «Шаг. Ещё шаг. Не дышать». Сердце колотилось в рёбрах, словно пыталось вырваться наружу и убежать обратно к базовому лагерю. Внезапно ледоруб Максима соскользнул, и он рухнул вперёд. Тело метнулось вниз, как камень с пращи – молчаливое повторение судьбы отца Андрея.
Сергей успел схватить его за рюкзак, но страховочная верёвка натянулась, срывая ледовый крюк. Металлический шип вылетел, звонко ударив Андрея по шлему – удар судьбы, достойный древнегреческой трагедии.
– Держись! – заорал Сергей, упираясь ногами в выступ. Его голос сорвался на визгливую ноту – звук, который Андрей слышал лишь однажды: когда Сергей терял пациента в полевом госпитале.
Андрей бросился помогать, забыв про собственную страховку. Его движения были медленными, будто он плыл в сиропе – высота крала кислород и здравый смысл. Лёд крошился под его ботинками. Каждый осколок падал в пропасть с обидной неспешностью – насмехаясь над их спешкой. В глазах поплыли чёрные пятна – высота, страх, адреналин. Они сливались в силуэт человека в синей куртке, машущего рукой из глубины трещины.
– Тащи! – Максим, повисший над пропастью, пытался зацепиться за выступ. Его перчатки оставляли кровавые полосы на льду – автографы отчаяния.
Они вытащили его. Сергей, не тратя времени, вправил плечо. Хруст кости прозвучал, как щелчок затвора фотоаппарата – ещё один кадр для коллекции кошмаров. Максим даже не вскрикнул. Лишь закусил губу до крови, добавив новый рубин к картине страданий на своем лице.
– Спасибо, – пробормотал он, избегая глаз.
– Не благодари. Просто не делай больше так, – Сергей швырнул пустую ампулу обезболивающего в трещину. Стеклянный цилиндр сверкнул на прощание, исчезнув в синей бездне – как их шансы на выживание.
***
К вечеру циклон начал показывать клыки. Небо потемнело, как синяк, а первые снежинки закружились в безумном танце смерти. Ветер срывал снег с вершин, превращая его в колючую пыль. Она впивалась в лицо, оставляя крошечные порезы – невидимые стигматы их греха самонадеянности. Лама Тенцинг настаивал остановиться, но Максим гнал их вперёд.
– Ещё полкилометра до лагеря! – кричал он, продираясь сквозь метель. Его голос разрывался на клочья, как парус в шторм.
Андрей спотыкался о скрытые трещины. Каждая ямка в снегу казалась ловушкой – подарком от горы-обманщицы. В ушах звенело, и сквозь шум ветра ему почудился голос отца: «Ты идешь слишком быстро. Гора этого не любит». Слова звучали чётко, будто кто-то говорил прямо в его замерзающее ухо.
– Перестань, – прошептал он, но голос повторился, громче. Теперь он пах смолой и мокрой шерстью – точь-в-точь как в тот день, когда отец уходил в свой последний поход.
И тогда он увидел его – силуэт в синей куртке, мелькающий в метели впереди. Пятно цвета, которого не должно быть в этой монохромной аду. Отец. Его походка – чуть прихрамывающая на левую ногу после старого перелома.
– Подождите! – Андрей рванул вперёд, забыв о страховке. Веревки за спиной завыли, как покинутые собаки.
– Стой! – заорал Сергей, но было поздно. Его рука схватила воздух, где мгновение назад была куртка Андрея.
Снежный мост под Андреем провалился. Мир перевернулся: небо под ногами, бездна над головой. Он полетел вниз, задевая стены трещины. Лёд царапал лицо, оставляя автографы – горы любят помечать свою собственность. В последний момент карабин на поясе зацепился за выступ. Сталь завизжала, прощаясь с целостностью.
– Не двигайся! – Сергей полз к краю, разматывая верёвку. Снег забивался ему в рот, превращая слова в хрип. Его красная нить порвалась, улетая в бездну. Шёлковая змейка исчезла во тьме – дух-хранитель, сдавшийся раньше них.
Максим и Лама Тенцинг тянули Андрея вверх, но лёд крошился, угрожая обвалом. Каждый сантиметр давался ценой треска рвущихся строп и слёз отчаяния.
– Режь верёвку! – крикнул Сергей. – Иначе все сорвёмся! В его голосе прозвучала та же нота, что и в операционной, когда он приказывал: «Ампутировать!»
– Нет! – Андрей в ужасе смотрел, как карабин медленно разгибается.Вспышка памяти: отец показывает ему деформированный карабин после срыва. «Видишь? Даже сталь не выдерживает. Что уж о нас говорить?»
Сергей достал нож. Лезвие блеснуло, как последний луч надежды. На секунду их взгляды встретились. В глазах Сергея Андрей увидел то же, что и в день своей первой экспедиции: «Простите, я новенький врач».
– Прости, – прошептал он и перерезал верёвку. Звук рвущегося нейлона напоминал плач ребёнка.
Падение заняло вечность. Стены трещины мелькали полосатым кошмаром – синий лёд, белый снег, чёрный базальт. Андрей врезался в снежный сугроб на уступе. Тело впилось в холодную перину, выбив из лёгких последний крик.Выше, в метели, кричали его имя. Голоса звучали ирреально, будто доносились из прошлой жизни.
***
Когда его вытащили, Сергей молча показал на компас. Стрелка бешено вращалась, будто смеясь. «Пляска смерти», – подумал Андрей.
– Магнитная аномалия, – сказал Лама. – Здесь много погибших. Их железо сбивает стрелки. Он бросил горсть цзамбы в трещину – белая пыль смешалась со снегом, как пепел на могиле.
Максим, держась за плечо, кивнул на темнеющее небо:
– Лагерь в двухстах метрах. Идём. Его голос звучал как приговор – без апелляций.
Андрей шёл последним. Каждый шаг отдавался болью в рёбрах, но эта боль была приятной – доказательством, что он ещё жив. В кармане он нашел обрывок красной нити – ту самую, что потерял Сергей. Шёлк был холодным, как тело отца в морге, но Андрей сжал его в кулаке. Этот оберег теперь принадлежал им обоим.
На подходе к лагерю ветер донёс обрывок молитвы Ламы – или может, плач горы? Они звучали одинаково.