Ибрагим
Тени вершины
Глава 5. Лагерь 2: Грани безумия
Лагерь 2 встретил их тишиной, густой, как вата. Она обволакивала уши, заглушая даже стук собственного сердца – будто смерть притаилась за спиной, затаив дыхание. Палатки, присыпанные снегом, походили на надгробия. Белоснежные холмики с воткнутыми ледорубами вместо крестов. Ни ветра, ни голосов – только хруст льда под ботинками, напоминающий переломы рёбер, да прерывистое дыхание Сергея, который первым заметил:
– Аптечка замерзла.
Он тряс ампулы с антибиотиками, где жидкости превратились в мутные кристаллы. Стекло звенело, словно погребальный колокольчик. – При −30 всё это – хлам.
Максим, снимая обледеневшие кошки, бросил через плечо:
– Значит, будем надеяться, что не понадобится.
Его голос был хриплым, как скрип двери в заброшенном доме.
– Надеяться? – Сергей швырнул аптечку на снег. Крышка отскочила, высыпая шприцы, похожие на кости мелких животных. – Ты вообще понимаешь, где мы? Если у кого-то откажут почки из-за высоты, если гангрена…
– Если, если, если! – Максим резко обернулся, и его лицо, обмороженное по краю балаклавы, дернулось. Белые пятна на щеках напоминали плесень на трупе. – Здесь нет «если». Только «когда». Когда мы возьмём вершину. Когда спустимся. Он ударил кулаком в грудь, и эхо удара прокатилось по палатке, как гром.
Андрей молча разжигал горелку. Пластиковая кнопка вминалась в палец, оставляя багровый след. Пальцы не слушались, а газ шипел, вырываясь рывками. Отец говорил, что на высоте даже огонь боится гореть. Его голос звучал теперь в каждом шипении газа – насмешливый шепот из прошлого. Пламя вспыхнуло синим языком, осветив фото в его руках – отцовское, с проступающей трещиной по центру. Трещина рассекала лицо отца, как ледник – гору.
– Эй, философы, – крикнул Сергей, – у нас два баллона кислорода вместо трёх. Лама говорит, яки потеряли груз в трещине. Его тень на стене палатки вытянулась, превратившись в горбуна с котомкой.
Максим ударил кулаком по ящику с провизией. Консервы звякнули, будто насмехаясь. «Свинина тушёная» – этикетка была исцарапана, как лицо Альпиниста после схода лавины.
– Значит, делим на троих.
– Это ниже минимума! – Сергей встал, задевая головой потолок палатки. Нейлоновая ткань прогибалась, грозя поглотить его, как пасть. – Даже шерпы берут по баллону на человека.
– Шерпы не мы, – Максим потянулся к карте, разворачивая её с треском. Бумага порвалась на слове «смерть» – случайность или знак? – Завтра штурмовой выход. Светает в 4:30.
Андрей наблюдал, как их тени, увеличенные горелкой, бьются на стене палатки, как два гиганта в смертельной схватке. Тень Максима душила тень Сергея, но тот выхватывал нож. Искры от горелки падали, как кровавый дождь.
***
Ночью Андрей проснулся от того, что кто-то дышал ему в затылок. Дыхание пахло гнилыми яблоками и бензином – точь-в-точь как в кошмарах детства. Он метнулся к выходу, но в спальнике оказался запутан. Молнии впивались в шею, как зубы хищника.
– Тихо, это я, – прошептал Сергей. Его фонарь, прикрытый рукой, бросал кровавые блики на лицо. В отсвете он казался стариком – морщины, которых днём не было, сползали к подбородку, как воск свечи. – Макс спит как убитый. Слушай… – он сунул в руку Андрея баллон с кислородом. – Бери мой.
– Что? Холодный металл жёг ладонь.
– У меня ХОБЛ. Диагностировал сам. – Сергей усмехнулся, показывая синюшные ногти. Кутикулы были изгрызены до мяса – привычка со времён института. – Врач – худший пациент, да? Он кашлянул, и звук напомнил Андрею, как ломаются ветви старых деревьев.
Андрей попытался вскочить, но Сергей прижал его плечом. Сила в его руке была неестественной – словно кости превратились в сталь.
– Тише! Если Макс узнает, он развернёт нас силой. А ты… ты должен подняться. «Как отец», – добавил он беззвучно, но Андрей прочитал это по губам.
– Почему я?
– Потому что иначе всё это… – Сергей махнул рукой в сторону темнеющей вершины, – будет просто глупой авантюрой. А я хочу верить, что мы здесь не просто так. Он потрогал медальон на шее – тот самый, что всегда прятал под одеждой. В щели мелькнула фотография женщины с ребёнком.
Он ушёл, оставив баллон. Андрей прижал его к груди, чувствуя, как холодный металл пульсирует в такт сердцу. «Это мой гроб», – подумал он. Лёгкий, цилиндрический, с надписью «O₂» вместо имени.
***
Утром Максим разбудил их криком. Звук был похож на рёв раненого зверя – такого же, как в ту ночь на Памире, когда они прятались от лавины. Его правая рука висела плетью, а лицо было перекошено от боли. Губы посинели, обнажив зубы в оскале агонии.
– Плечо… – он скрипнул зубами. – Вправить.
Сергей, не задавая вопросов, усадил его на ящик. Кровь сочилась сквозь перчатки, оставляя ржавые пятна на снегу. Щелчок кости прозвучал громче, чем треск льда за палаткой. Максим не издал ни звука. Лишь его зрачки расширились, поглотив радужку – два чёрных тоннеля в никуда.
– Ты не сможешь идти, – сказал Сергей, вытирая окровавленные пальцы. – Сухожилия порваны. Он показал обрывки белых нитей на перчатке – жуткая пародия на хирургические швы.
– Перевяжи туже. И не смей… – Максим впился в него взглядом, – не смей говорить Андрею. В его глазах горел огонь, который не могла погасить даже боль.
Сергей молча кивнул. Его глаза встретились с Андреем, стоявшим в дверях. Взгляд сказал всё: Он не вернётся живым. Или не захочет возвращаться.
***
Выход задержался на час. Солнце взошло кроваво-красным, окрасив снег в цвет запёкшейся раны. Пока Сергей готовил инъекции кортикостероидов, разбавляя их дрожащими руками, Андрей обнаружил, что компас снова врёт. Стрелка показывала на юг, где по карте должен быть север. «Север везде и нигде», – вспомнил он слова Ламы.
– Магнитное поле искажено, – пояснил Лама Тенцинг. – Здесь погибло много железа. Он бросил горсть риса в сторону вершины – жертва, которую тут же унес ветер.
– Людей, – поправил Сергей. Он застегнул рюкзак с таким усилием, будто хоронил в нём собственную совесть.
Они двинулись в зону смерти. Снег под ногами запел – высокий, ледяной звук, будто миллионы кристаллов звенели в унисон.
***
Первым начал галлюцинировать Максим. На высоте 7800 он вдруг остановился и указал в пустоту:
– Там… палатка. Видишь? Его голос стал тонким, детским.
Андрей видел только снежную пелену. Белая муть затягивала сознание, как паутина.
– Ничего нет.
– Она была! – Максим рванул в сторону, едва не сорвавшись. – Там… там Люба. Моя жена. Он протянул руку, и перчатка сорвалась, улетая в пропасть. Обмороженные пальцы были похожи на восковые свечи.
Сергей поймал его за страховку. Лицо Максима, искажённое под маской, дышало безумием. Слюна застывала сосульками на его подбородке.
– Она погибла здесь, – прошипел он. – Я оставил её кольцо на вершине. «Оставил» – значит, убил, – пронеслось в голове у Андрея.
Андрей вспомнил блеск в снегу, увиденный во время акклиматизации. Не галлюцинация. На этом месте когда-то билось чьё-то сердце. Теперь здесь лежало только серебро.
– Двигайся, – Сергей толкнул Максима вперёд. – Иначе умрёшь там же. Но в его голосе не было злости – только жалость. Та самая, с которой он говорил умирающим пациентам: «Скоро всё закончится».
***
В 8:47, как и планировали, они стояли на вершине. Ветер стих, словно гора затаила дыхание, наблюдая за жертвами. Максим, рыдая, зарывал кольцо в снег. Слёзы замерзали на щеках, превращаясь в бриллианты скорби. Сергей снимал показания с пульсоксиметра: 52% – критический уровень. Цифры мигали красным, как сигнал SOS. Андрей достал фото отца, но ветер вырвал его из рук. Снимок закружился в вихре, уносясь к облакам. Отец улыбался в последний раз, прежде чем исчезнуть в белизне.
– Пора, – сказал Сергей, глядя на надвигающуюся с юга чёрную стену циклона. Она поглощала небо, как прорвавшаяся плотина.
Спуск начался в тишине. Даже их шаги не издавали звука – будто гору покинули призраки, а не люди.