Макс Пембертон
Бриллиантовый корабль
«Будь уверена, дорогая сестра, – писал он, – что дело, которому я посвятил себя, достойно твоего одобрения, и Бог поможет мне довершить его. Осторожность не позволяет мне писать тебе более подробно. Не отпускай охранников из Манора до моего приезда, а все драгоценности останутся до тех пор в банке. Не бойся за себя. Господа, почтившие нас своим посещением, то есть два из них, теперь на пути в Южную Африку. Третий, который был когда-то джентльменом и может снова сделаться человеком, находится на моей яхте. Если он будет все время так вести себя, то в награду получит ферму в Канаде и небольшой капитал. Я ищу не исполнителей, а тех, кто их нанял, и когда найду их, дорогая Гарриэт, для нас с тобой настанут мирные и счастливые дни».
Далее он говорил о частных делах и о том, что касается только его и меня. Под охранниками он подразумевает отставного сержанта-майора и двух солдат, которые обязались наблюдать за домом во время его отсутствия. Теперь я не боюсь больше. Я уверена, что не боялась бы так сильно, будь Ин более откровенен со мной, но его неясные намеки, сознание того, что он далеко от меня, и смутное предчувствие какой-то опасности для него больше всего способствует моему волнению.
Последующие события оправдали мои предчувствия. Я слышала, что его яхта плавает в южной части Атлантического океана. Я редко получаю от него письма, но ни в одном из них он не говорит, какая тайна держит его так далеко от меня. Последнее письмо я получила месяц тому назад. Друзья его, лично мне не известные, делают плохие выводы из этого молчания, а последняя статья в лондонских газетах прямо утверждает это. Что может сделать для него беспомощная женщина, когда верные друзья его бессильны? Она может только молиться Всемогущему, дабы Он сохранил ей самое дорогое для нее в этой жизни.
III
Доктор Фабос начинает свой рассказ
15 июня 1904 года.
Итак, сегодня вечером приступаю к делу.
Я должен доказать существование преступной организации, так широко распространившейся и до того поразительной в своей смелости, что полиция всех цивилизованных стран до сих пор еще не в состоянии была установить ее обширность, а тем более уничтожить ее... Я намерен это сделать или поплатиться позорной и непоправимой неудачей.
Не могу с точностью сказать вам, когда впервые пробудилось у меня подозрение в существовании этой организации воров и убийц. Несколько лет тому назад я просто-напросто спросил себя, возможно ли это, ибо не случалось ни одной кражи драгоценностей, в раскрытии которой я не принимал бы такого же ревностного участия, как и полиция. Я могу сказать вам вес и величину каждого бриллианта, украденного в Европе или Америке за эти последние пять лет. Я знаю историю жизни людей, которых настигло возмездие за некоторые из этих преступлений. Я могу сказать вам, откуда они явились и что они были намерены делать, успей они скрыться благополучно. Я знаю дома в Лондоне, Париже, Вене и Берлине, где вы можете обменять украденный бриллиант на деньги так же легко, как вы меняете банковские билеты в банке. Но здесь начинаются и кончаются мои познания. Я точно ребенок перед книгой, которую он не может прочесть. В ней целый мир неисследованных городов. Возможно ли человеку раскрыть их после этого? Невозможно, отвечаю я, пока судьба не откроет ему эту книгу.
Позвольте мне несколько подробнее объяснить вам свои слова. Я начну с изложения одного только единственного обстоятельства, то есть с рассказа о том, как года три тому назад нашли мертвое тело на уединенном морском берегу вблизи маленькой рыбачьей деревушки Паллинг в Норфолке.
Береговой сторож – кроме берегового сторожа редко кто посещает этот уединенный берег, береговой сторож, делая весной обход часов в шесть утра, наткнулся вдруг на тело морского офицера, лежащее на отлогом берегу бухты и выброшенное туда приливом. На пуговицах мундира не оказалось названия судна, на котором служил этот человек. Шапку его нигде не нашли. На нем были ботфорты, какие носят офицеры купеческих судов, и одежда из матросской саржи. В левом кармане его мундира нашли трубку, а в правом – серебряную табакерку и золотые часы, остановившиеся на пяти минутах шестого. Береговой сторож показал, что тело, по его мнению, три дня пролежало в воде.
Роковой случай этот был описан в коротенькой заметке одной из ежедневных газет. Я ничего не слышал об этом до тех пор, пока друг мой Мюррей из Скотланд-Ярда не прислал мне телеграмму вечером следующего дня. Когда я вошел к нему в канцелярию, он сразу поразил меня, показав объемистый отчет об этом деле и передав мне сверток из плотной ткани, какую всегда имеют при себе торговцы бриллиантами.
– Желаю знать ваше мнение, – сказал он мне без всякого предисловия. – Знаете вы что-нибудь о бриллиантах в этом свертке?
На вате сверкали четыре бриллианта. Один из них, большой ценности камень в сто двадцать каратов и розового цвета, я узнал с первого же взгляда.
– Это красный бриллиант из Форд-Валлей, – сказал я. – Спросите о нем барона Луи Ротшильда, и он скажет вам, чья это собственность.
– Не удивляет ли вас, что его нашли на теле моряка?
– Мюррей, – ответил я, – вы слишком давно меня знаете, чтобы думать, будто я могу чему-либо удивляться.
– Но этот случай из ряда вон выходящий, не правда ли? Вот поэтому-то я и послал за вами. Другие камни, по-видимому, совсем не того класса. Все они, впрочем, ценные.
Я положил их себе на руку и кое-как осмотрел.
– Этот вот чисто-белый – из Бразилии, – сказал я. – Он стоит, вероятно, сто пятьдесят фунтов. Остальные два – самые обыкновенные. Из них выйдут прекрасные сережки для вашей дочери, Мюррей! Вы можете предложить их в музей – пятьдесят за пару.
– У полицейских нет столько денег, чтобы тратить их на серьги, – сказал он довольно сурово, – мы предпочитаем женщин без всяких украшений... так они больше подходят для нас. Я думаю, вы желаете знать все подробности. Мы ничего не могли сделать больше, да и вам не удастся добиться большего. Такой вот морской офицер, как этот... Не можете же вы думать, чтобы он был укрывателем в самом обыкновенном смысле этого слова, и в то же время он последний человек, которого вы могли бы назвать профессионалом в Париже... Между тем, если это камень барона Луи, как вы говорите, он был украден в Париже.
– Ошибаетесь, Мюррей! Он находился в головном уборе его жены, который она надевала всего месяц тому назад, когда была в Принсе. Слышали вы об этом?
Он пожал плечами и сказал:
– Не стоит говорить об этом. Что можем мы сказать? Ни одно судно не печатало объявления об его исчезновении. У него нашли трубку, золотые часы и вот это. Где ключ от этой загадки? Скажите мне, и я начну действовать.
– Бумаг не было никаких?
– Нет... кроме этой бумажонки. Если вы можете мне объяснить ее, я пожертвую сто фунтов на госпиталь.
Он передал мне через стол испорченный и изорванный портфель для писем. В нем находились грязный календарь на этот год, локон темно-каштановых волос, золотое обручальное кольцо и клочок бумаги, на котором были написаны слова:
«Капитан Три Пальца... вторник».
– И это все, Мюррей? – спросил я.
– Все, – ответил он.
– Обыскали вы потайные карманы?
– Все вывернули наизнанку.
– Где у него были спрятаны бриллианты?
– Во внутреннем кармане жилета... двойной карман, подбитый ватой.
– И никакого оружия?
– Ни даже зубочистки...
– У вас нет сведений о каком-нибудь судне?
– В Ллойде нам ничего не могли сказать. Донесений никаких. Человек этот упал, очевидно, с какого-то судна, но с какого судна и где, одному Богу известно.
Боюсь, что он был прав. Полиция просила меня опознать бриллианты, я сделал это – и она больше не нуждалась в моих услугах. Оставалось только узнать, что скажет барон Луи Ротшильд, и я, напомнив об этом Мюррею, простился с ним. Было бы глупо претендовать на то, что мнение мое в этом случае может помочь ему. Мне, как и другим, дело это казалось покрытым глубочайшей тайной. Мертвый моряк имел при себе бриллианты большой ценности, скрытые в его одежде, и он упал за борт судна. Моряк и судно... да, надо запомнить это.
Барон Луи выразил величайшее недоверие к известию о краже своего знаменитого бриллианта. Он дал знать об этом своему банкиру в Париже. Телеграмма, посланная в ответ, сообщала, что бриллиант цел и невредим и сохраняется в несгораемом сейфе. На это я ответил через моего друга в Скотланд-Ярде, что банкиры, осмотрев еще раз бриллиант, наверняка найдут, что он или поддельный, или такого низкого достоинства, что ни один эксперт не признает его за красный бриллиант из Форд-Валлея. Предположения мои оправдались. Бриллиант в Париже оказался грубым камнем ничтожной ценности, не имеющим ничего общего с настоящим бриллиантом. Итак, барона ограбили, но когда и кто – он не имел об этом ни малейшего понятия.
IV
Человек с тремя пальцами
Три года ждал я встречи с человеком, у которого три пальца, и наконец встретил его на балу в Кенсингтоне. Приступаю к изложению события, которое в данный момент должно перевернуть всю мою жизнь и, быть может, вызвать такие опасные для меня последствия, о которых мне лучше ничего не знать. Пусть будет, что будет, но я решил идти к своей цели.
Гораций сказал, что подчас недурно быть безумцем. Безумие мое заключается в возмущении против разных условностей, уклонении от служения приходской цивилизации и стремлении к шалашам неумытой богемы. В Лондоне я состою членом Гольдсмит-Клуба. Там весьма ловко занимают у меня деньги, а за снисходительность мою платят мне тем, что обедают за мой счет. Пустые разговоры действуют на меня освежающим образом. Я нахожу в них приятный контраст с непонятным жаргоном, которым пользуются ученые люди. А сколько интересного для изучения человеческой природы найдешь у этих занимателей денег! Сам архиепископ Кентерберийский не может держать себя с таким достоинством, как эти странные люди, жизнь которых поддерживается лишь жалкими авансами до будущей субботы...
Семь человек такой богемы взял я на свое иждивение, отправляясь в Кенсингтон, где в этот день был, по случаю праздника, великосветский базар. Я думал пробыть там полчаса, а пробыл три. Если вы скажете, что здесь замешана женщина, я вам отвечу: «до некоторой степени да!» Анна Фордибрас познакомилась со мной, поднеся к лицу моему букет роз. Я перекинулся с нею двумя словами – и мне захотелось сказать еще двадцать. Что-то скрытое в выражении лица девушки и сила духа, блестевшая в глубине ее глаз, восхитили меня и приковали к себе. Глаза эти не были глазами невинного ребенка девятнадцати лет, какими они должны были быть на самом деле; это были глаза девушки, которая видела и знала темную сторону жизни и страдала от приобретенных ею познаний, которая таила в душе своей великую тайну и встретила человека, готового проникнуть в нее.
Анна Фордибрас – так звали ее. Судя по ее внешности, по живости ее разговора и чарующей прелести ее смеха, трудно было найти в этот вечер более веселую и довольную девушку во всей Англии. Один только я, быть может, во всем этом зале мог сказать себе, что она носит тяжелое бремя, от которого может избавиться лишь силой неукротимой воли. В голосе ее слышалась нервность, доходящая до истеричности. Она рассказывала мне, что наполовину француженка, наполовину американка. Когда я два раза протанцевал с нею, она представила меня своему отцу, генералу Фордибрасу, статному мужчине с военной выправкой, прямому и мужественному, глаза которого в течение его жизни навсегда, вероятно, оставались в памяти многих женщин. Я с одного взгляда заметил все это, но то, что я увидел сейчас, ускользнуло вначале от моего внимания. У генерала Фордибраса оказалось на левой руке всего только три пальца!
Повторяю, я отнесся небрежно к этому факту и в тот момент не обратил внимания на эту странность. Только позже, сидя у себя в комнате и закурив трубку, задал себе несколько вопросов. Человек, лишившийся двух пальцев на левой руке, не представляет из себя такого чуда, чтобы я особенно интересовался этим. Тем не менее интуиция моя, никогда не обманывавшая меня в течение десяти лет, упорно отказывалась вынести окончательное решение. Воображение представило мне гавань в Паллинге, и на берегу ее – тело мертвого моряка. Море выбросило его... Откуда? Не мстительная ли судьба написала те слова на бумаге: «Капитан Три Пальца»? Не сошел ли я с ума, что позволяю себе строить целую историю и говорить: сегодня я видел человека, которому служил покойный. Я жал ему руку. Я приглашал его к себе в дом. Время так или иначе ответит на этот вопрос. Знаю только одно, что, сидя здесь среди тишины ночи, я решил открыть истину, но не в этом доме, не в комнате, не на улице, а по всему миру. Ни с кем не поделюсь я этой тайной. Опасности и удачи должны выпасть только на мою долю...
Кто был этот генерал Фордибрас и что известно его дочери о нем? Я написал, что приглашаю обоих к себе в Суффолк, и они посетили меня весной того же года. Окиада, самый проницательный и верный слуга, какого могли создать любовь и благодарность к своему хозяину, не мог помочь мне установить личность генерала. Мы никогда не встречали его во время наших путешествий, никогда не слышали о нем, не знали места его жительства. Я пришел к одному только заключению, что по происхождению своему он француз, получивший права гражданства в Америке, что он богатый человек и владелец паровой яхты «Коннектикут», как он мне это сам сказал. Дочь его Анна поражала меня своей грацией, достоинством и обширностью своих познаний. Менее настойчивый человек отказался бы от всяких подозрений, ибо никакие обстоятельства не могли оправдать сомнений относительно этих людей, и было бы оскорблением предполагать, будто они путешествуют для чего-либо другого, а не для собственного удовольствия. Я и сам был близок к тому, чтобы поверить этому. Нельзя разве предположить, что генерал купил на бирже жемчуг, украденный у меня в Париже? Надо признать его сумасшедшим, если предположить, что камень украден его агентами, а дочь надела его под самым моим носом. Я не знал, что мне думать. В те минуты, когда чувства брали верх, я припоминал женственную нежность и милое личико Анны Фордибрас и удивлялся, как мог я сделать такое быстрое заключение. В другое время я говорил себе: берегись... Здесь кроется опасность, люди эти знают тебя, они готовят тебе ловушку! Последнее подозрение весьма скоро оправдалось. В июне три человека решили ограбить мой дом в Суффолке. Двум из них удалось бежать, третий взялся руками за медную ручку моего несгораемого сейфа, но электрические провода, устроенные мною, сжали его руки, как в железных раскаленных тисках. Он с криком упал к моим ногам – и не прошло часа, как я узнал все, что мне нужно. Да, разумеется, я ждал этих людей. На такую интуицию, как у меня, не могут действовать ни романтические, ни платонические чувства. Рассудок мой с первого же раза сказал мне, что генерал Фордибрас явился в Дипдин с единственной целью – подготовить путь более скромным гостям, следующим за ним. Окиада, мой маленький японец, одаренный чутьем пантеры и зрением орла, держался настороже в течение всех этих недель, и ни одна былинка в парке не могла быть смята, чтобы он не заметил этого. Мы приготовились с ним ко всему. Мы знали, что какие-то незнакомые люди прибыли в Лондон на станцию Сикс-Майль-Боттом за час до того, как явиться к нам. Когда они вошли в дом, мы решили задержать только одного из них. Остальные убежали, уверенные в том, что перехитрили нас. Безумцы, они стремились к воротам тюрьмы...
Я поднял вора на ноги и, угрожая ему, стал допрашивать. Это был юноша лет двадцати с некрасивым лицом и растрепанными белокурыми волосами.
– Ну-с, – сказал я, – вас ожидают семь лет каторжных работ. Постарайтесь показать, что в вас осталась еще небольшая искра порядочности, не то...
Тут я указал ему на электрические провода, которые обожгли ему руки. Он вздрогнул.
– О, я готов на все, – сказал он. – Вы ничего не добьетесь от меня. Делайте, что хотите, я не боюсь вас.
Это была ложь, он очень боялся меня. Достаточно было одного взгляда, чтобы видеть, какой он трус.
– Окиада, – сказал я, – здесь есть кто-то, кто не боится тебя. Скажи ему, как поступают с такими людьми в Японии.
Маленький японец играл свою роль безукоризненно. Он схватил труса за обе руки и потащил его к электрическим проводам. Пронзительный крик пленника заставил меня вздрогнуть – я испугался за свою сестру Гарриэт. Я поспешил выйти, чтобы успокоить ее, а когда вернулся, юноша уже стоял на коленях и рыдал, как женщина.
– Я не в силах выдержать пытки... никогда не мог, – сказал он. – Если вы джентльмен, вы не будете требовать от меня, чтобы я выдал своих товарищей.
– Ваши товарищи, – ответил я спокойно, – подонки, мошенники, негодяи и шантажисты... Самая подходящая компания для человека, который играет в крикет от имени своего дома в Харроу.
Он взглянул на меня с удивлением.
– Откуда вы это узнали, черт возьми?
– По цветам вашего галстука. Встаньте теперь и отвечайте на мои вопросы. Ваше молчание не спасет тех, которые послали вас сюда сегодня. Они прекрасно знали, что вы попадетесь; они желали даже, чтобы вы попались и соврали мне, когда вас поймают. Я далеко не такой человек, которому можно врать. Поймите это. У меня у самого есть маленькие тайны. Вы испытали на себе одну из них. Не вынуждайте меня познакомить вас с другими.
Он задумался и наконец спросил:
– Что вы намерены делать со мной. И что я выиграю, если все расскажу вам?
– Отвечайте мне одну правду, – сказал я, – и я избавлю вас от тюрьмы.
– Это очень хорошо...
– Я избавлю вас от тюрьмы и постараюсь спасти вас от самого себя.
– Вы не можете этого сделать, сэр!
– Посмотрим. В душе каждого человека всегда хранится искра Божия, которую не могут погасить ни время, ни люди. Я найду ее у вас, мой милый! О, подумайте об этом! Неужели для того стояли вы у ворот на крикетном поле в Харроу посреди любимых вами школьных товарищей, для того был у вас домашний очаг, мать и сестры, знакомые, которые всегда радовались вам, чтобы сегодня ночью тайно забраться сюда? Нет, разумеется! Душа ваша спит, надо ее разбудить... голос зовет вас к себе, рука прикасается к вашему плечу, чтобы вы оглянулись назад. Пусть это будет мой голос – выслушайте его. Он будет лучше, чем голоса тех других, которые ждут вас.
Лицо его страшно побледнело при моих словах. Час тому назад он, быть может, отвечал бы на них проклятием и бранью, но теперь все бравурство его пропало вместе с его мужеством.
Весьма возможно, что на него подействовало не мое воззвание к воспоминаниям его детства и юношества, а только страх и надежда на то, что признание будет выгодно для него.
– Я не могу много сообщить вам, – пролепетал он.
– Можете рассказать только то, что вам известно.
– Хорошо... Что, собственно, вам нужно?
– Ага! Это благоразумно с вашей стороны. Во-первых, имя этого человека?
– О каком человеке вы говорите?
– О том, который послал вас сюда. Из Парижа, из Рима или из Вены? На вас надеты французские сапоги, я вижу... Следовательно, из Парижа, не так ли?
– Называйте это Парижем, если желаете.
– А человек этот – француз?
– Не могу сказать. Он говорил по-английски. Я встретил его в Куоз-Артсе, и он представил меня остальным... Человек большого роста, шрам на подбородке и лицо рябое. Он продержал меня в большом отеле недель шесть. Мне не повезло... Я отправился искать работу на автомобильный завод и меня там потрепали – я не скажу, за что. Тут явился Валь...
– Валь?.. Христианское имя?
– Я слышал, что его фамилия – Аймроз. Говорят, что он немецкий еврей и жил когда-то в Буэнос-Айресе. Я не знаю. Мы должны были запастись материалом и вернуться обратно разными путями. Мне назначили Соутхемптон-Гавр. Не будь вас, я завтра был бы уже в Париже. Ну и счастье, Бог мой!
– Лучшего счастья вам и не выпадало еще в течение вашей жалкой жизни! Продолжайте, пожалуйста. Вы должны были вернуться в Париж... с бриллиантами?
– О, нет! Руж-ла-Глуар должен был везти их... на корабль, разумеется. Моя обязанность была сбить со следа сыщиков. Вы не знаете Валя Аймроза! Такого человека, как он, не сыщешь во всем Париже. Если он только узнает, что я все это рассказал вам, он убьет нас обоих, хотя бы для этого ему пришлось объехать оба континента. Я видел его за этим делом. Бог мой! Если бы только вы видели все то, что я видел, доктор Фабос!
– Вы знаете мое имя, я вижу. Я не так счастлив, как вы.
Он опустил голову, и я к великому удовольствию своему увидел, что он покраснел, как девушка.
– Я был когда-то Гарри Овенхоллем, – сказал он.
– Сын доктора Овенхолля из Кембриджа?
– Да.
– Слава Богу, что отец ваш умер. Мы потом поговорим о нем... когда семя согреется и начнет прорастать. Я хочу немного вернуться назад. Судно, на котором должны были отправиться мои бриллианты...
Он вздохнул и взглянул на меня безумными глазами.
– Я никогда и ни о каком судне не говорил.
– Нет? Мне это, значит, приснилось. Итак, вы должны были вернуться в Париж через Гавр и Соутхемптон, сколько мне помнится, этот Руж-ла-Глуар приехал из Нью-Ховена.
– Как вы это узнали?
– О, мне известно многое. Судно ожидало его прибытия... Не в гавани ли Шорхем?
Я говорил наугад, но никогда еще не видел я человека, который был бы так поражен и удивлен, как он. В течение нескольких минут он не мог сказать ни единого слова. Отвечал он мне таким тоном, как будто не признавал больше возможным хитрить со мной.
– Ну, если вы знаете, так и знайте, – сказал он. – Вот только что, доктор Фабос! Вы хорошо говорили со мной, и я буду хорошо говорить с вами. Оставьте в покое Валя Аймроза, не то вам останется всего один месяц жизни!..
Я положил руку ему на плечо и повернул его так, чтобы можно было прямо взглянуть ему в лицо.
– Гарри Овенхолль, – сказал я, – неужели они говорили вам, что доктор Фабос – женщина? Слушайте, что я вам скажу. Завтра я отправляюсь в погоню за этими людьми. Вы поедете со мной, для вас найдется место на моей яхте. Мы отыщем вместе этого еврея-шлифовщика... его и остальных и, да поможет нам Бог, не будем отдыхать до тех пор, пока не найдем их!
Он ничего не ответил.
Я позвал Окиаду и просил его приготовить спальню для мистера Гарри Овенхолля.
– С ранним поездом мы выезжаем завтра в Ньюкастл, – сказал я. – Смотрите за тем, чтобы мистер Овенхолль был вовремя на месте. И скажите моей сестре, что я желаю прийти к ней и побеседовать с нею.
Бедная сестра! Как она будет жить теперь, когда ей некому будет сушить туфли и некого приучать к опрятности! Она так преданно и нежно любит меня. Я желал бы принудить себя исполнить свой долг и остаться в Англии, чтобы дать ей возможность ухаживать за мной.