Максим Привезенцев
Дихроя. Дневники тибетских странствий
– Договорились на 400 долларов за каждый мот, Олег обещал полисы принести к 7 утра, – ответил я нехотя. – Мы пока не хотели говорить, вдруг у них опять что-то поменяется…
– Ну, по 400 баксов – это по-божески, – с некоторым облегчением улыбнулся Рома.
Остальные закивали, соглашаясь с ним.
– И стоило из-за четырех сотен нам так нервы вчера трепать, – проворчал Виталик.
И снова все согласились, что, конечно же, не стоило.
Когда мы позавтракали и вышли в лобби, Олег уже был там. Завидев нашу группу, он приветливо улыбнулся и помахал нам рукой.
«Как подменили. Вчера был куда более напряженным и хмурым. Впрочем, неудивительно – мы же с их фирмой из-за денег спорили, любой бы был недоволен…»
– Доброе утро, – сказал гид. – Вот, все привез.
На журнальном столике перед ним лежали страховые полисы на каждый из мотоциклов.
– Что же, едем на перевал? – спросил Олег, пока мы рассматривали бумаги.
– Да, – подтвердил я. – Причем, чтобы наверстать вчерашний день, надо будет не меньше 350 километров проехать за сегодня.
– Ну, теперь моты застрахованы, проедем, – сказал Ребе.
Олег рассеянно кивнул. Кажется, после вчерашнего он вообще не был ни в чем уверен.
Дорога к озеру Ямдрок-Тсо, идущая через перевал на высоте 5500 метров над уровнем моря, являлась одной из главных наших целей в этом путешествии. Прежде по ней не ездили ни иностранные, ни даже китайские туристы; более того – далеко не все тибетцы вообще знают о ее существовании. За включение ее в пермит (разрешение властей, выдающееся при согласовании маршрута путешествия) мы заплатили весьма приличные деньги, однако суета последних двух дней и сопутствующая дикая усталость помешали нам отправиться в путь вовремя.
«Теперь нестись по горным серпантинам, все время держа в голове, сколько надо успеть проехать до вечера…»
Понимая всю сложность стоящей перед нами задачи, мои спутники-«паломники» собрались буквально за четверть часа, и уже в половине восьмого мы покинули отель и отправились в путь. Колона шла резво, никто не выпадал, я снова сделал несколько снимков, и постепенно стало казаться, что кризис остался позади.
Однако у путешественников есть старая, но очень верная поговорка: дорога всегда сама пишет историю. И в этот раз без превратностей судьбы тоже не обошлось.
Началось все около 11 часов, когда мы достигли ключевой развилки, откуда начиналась terra incognita нашего путешествия. На подъезде к ней джип сопровождения начал активно моргать нам фарами, призывая остановиться. Мы съехали на обочину и стали ждать, не понимая пока, что случилось. В зеркало заднего вида я наблюдал за тем, как дверь джипа открывается, наружу выбирается Джимми и быстрым шагом идет к замыкающему колонны, то есть ко мне. Выбравшись из седла, я повернулся к нашему провожатому и спросил:
– В чем дело?
– Предлагаю поехать по второй дороге, – ответил Джимми. – Она проще и короче.
Я почувствовал, что другие «паломники» тоже смотрят на нас – они стояли довольно далеко и могли только догадываться, о чем мы говорим.
– Я знаю, что она проще и короче, – сказал я. – Поэтому мы включили в маршрут не ее, а другую, более сложную и интересную.
Джимми хотел возразить, но тут у меня за спиной послышался голос Ламы:
– Что у вас тут?
Оглянувшись, я увидел, что Боря уже снял шлем и теперь, зажав его под мышкой, идет к нам.
– Джимми предлагает ехать другой дорогой, – сказал я, глядя на провожатого.
– С чего вдруг? – удивился Лама.
– Понимаешь, эта дорога… она же неизведанная. По ней никто раньше не ездил. Я боюсь, что мы там… пострадать можем.
«Точнее, не мы, а наши мотоциклы. И, судя по тому, что за мыльную оперу прокатчики устроили с байком Паши, любое новое повреждение обернется новой сагой с отменой полисов и попыткой повесить «нестраховой случай» на провинившегося туриста.
«Но не ехать же из-за этого по скучной короткой дороге?»
– Слушай, мотоциклы застрахованы, мы тоже, – будто прочтя мои мысли, сказал Лама. – Мы немало времени и средств потратили, чтобы этой дорогой проехать, так что забудь про второй путь, едем, как и планировали.
С этими словами Боря развернулся и пошел обратно к своему байку, ясно давая понять, что разговор окончен. Джимми скривился, однако возражать не стал и пошел обратно к джипу.
«Прямой путь сокращает расстояние и почти всегда – жизнь», – подал голос мой незримый собеседник.
«Это ведь ты, Андрей?»
«Андрей, не Андрей… Какая разница? Имя – это всего лишь набор звуков, который кто-то использует, когда ты ему нужен».
Мотоциклы один за другим съезжали с обочины. Я последовал за остальными и, бросив взгляд в зеркало заднего вида, убедился, что джип тоже снялся с якоря.
Минута, может, чуть больше – и развилка осталась позади. Памятуя о случившемся с Пашей, мы не гнали лошадей и по незнакомой дороге ехали осторожно. Примерно в тридцати километрах от развилки находилась деревня с древними постройками. Мы, любуясь старинными зданиями, ехали по настоящей тибетской глубинке, куда еще не добралась назойливая китайская индустриализация. Местные жители выходили из домов и смотрели на нас, как на пришельцев с другой планеты. Их можно было понять: если в других провинциях туристы забредали хотя бы время от времени, то здесь гостей не видели вообще никогда.
Остановившись возле одного из зданий – двухэтажного, полностью выстроенного из серого кирпича, местами порядком облупившегося, – мы сделали несколько фотографий. Местные шарахались от телефонов, как от огня, что-то бормотали на своем.
– Просят их не снимать, – по нашей просьбе перевел Олег.
«Как это странно… Они сами пользуются мобильниками и, скорее всего, используют вичат, но все равно по-прежнему верят, что, если их сфотографировать, это остановит цепочку перерождений… И доказывать им что-то совершенно бесполезно».
Мы покивали, однако местные и не подумали уходить – с интересом наблюдая за нами, они продолжали о чем-то не-громко вещать.
– Говорят, что дорога дальше очень плохая, ночью были дожди, вы не проедете, – продолжил наш гид.
Я покосился в сторону Джимми и водителя. Они заметно напряглись, водитель даже побледнел немного – видимо, предвкушал, что нас ждет впереди.
– Херня, прорвемся, – поморщившись, сказал Лама.
Когда мы покидали поселок, местные смотрели на нас, как на сумасшедших.
Десять километров спустя асфальт кончился и начался подъем по мокрой глине.
Наша резина, предназначенная для шоссе, на мокрой глине вела себя, как на льду без шипов: каждое мгновение колеса норовили соскользнуть и дать мотоциклу команду «лежать». Несмотря на это, мы упрямо перли вперед, периодически падая в грязь вместе с байками, тут же поднимаясь и продолжая движение вверх. Джимми, не в силах наблюдать за мучениями Ларисы, уговорил ее сесть в джип, а сам оседлал мотоцикл нашей единственной спутницы.
В упорной борьбе с последствиями стихии прошли около 20 километров, пока на одном из поворотов серпантина навстречу нам вдруг не выехал бульдозер, перегородив огромным ковшом всю дорогу. Лама, возглавляющий колонну, попытался затормозить, но, видимо, сделал что-то не то, потому что его мот вместо торможения встал на дыбы, как конь, высоко задрав переднее колесо, а потом опрокинулся набок, придавив Борю к земле.
Мы, остановившись, спрыгнули с наших байков и бросились помогать другу.
– Ты как? – спросил Ребе, когда мы коллективными усилиями подняли мот обратно в вертикальное положение.
– Нормально… – проворчал Лама.
Я протянул ему руку, и он, схватившись за нее, сел. Хотел тут же подняться на ноги, но скривился от боли и потер левую ногу, облаченную в мотоботинок.
– Болит? – спросил я.
– Угу, – буркнул Лама. – Ушиб, походу, капитально…
– Лишь бы не сломал, – вставил Ребе.
– Да ну, нет, – отмахнулся Боря. – Все нормально. Пройдет.
– Что у вас тут? – подоспев к месту аварии, осведомился Джимми. – Цел?
– Да, просто затормозил неудачно… Сейчас уберется эта… дурмашина. – Лама махнул рукой в сторону бульдозера. – И дальше поедем.
В разговор внезапно вклинился водитель и, судя по интонациям, начал поносить Джимми. Тот от неожиданности даже не-много растерялся поначалу, но быстро нашелся и ответил в тон. Хмурясь и качая головой, водитель пошел обратно к джипу.
– С ним что? – спросил Виталик.
– Злится на меня, что не отговорил вас ехать по этой адской дороге, – хмуро ответил Джимми.
– Давайте назад поворачивать, – вдруг заявил Олег, повернувшись ко мне.
– Но за маршрут отвечает Лама, – ответил я.
– Но Ламу ведь придавило мотоциклом!
– И что, маршрут менять из-за этого? – раздраженно вопросил Лама. – Едем дальше, как ехали!
Олег закатил глаза и ушел обратно в машину. Он явно был недоволен нашим упрямством.
Бедному водителю бульдозера пришлось корячиться задним ходом не меньше 40 минут, чтобы освободить нам дорогу. Впрочем, мы пока не слишком-то спешили: Боря за этот тайм-аут немного пришел в себя, попробовал проехать чуть на байке и сказал, что справится, нога болит, но вести мотоцикл не помешает. Спорить с ним мы не стали: он, похоже, решил принципиально проехать по этой дороге до конца.
Место, где упал Боря, похоже, оказалось проклятым – после Ламы там упал еще Джимми, по-прежнему ехавший на байке Ларисы, благо, скорость была куда меньше, и обошлось без последствий. Следующие пару километров мы плелись, словно улитки, боясь новых микроаварий и травм.
Часа два спустя мы наконец-то поднялись на перевал. Он был безлюдным и, по словам Джимми, туристов здесь еще не было, поэтому я решил, что вполне могу назвать его перевалом Цыбикова. Включив геолокацию, я сохранил его координаты – 28°59′32.98″N 91°04′17.58″E.
– Какая же тут красота… – сказала Лариса, когда мы, оставив байки в стороне, подошли к обрыву.
Домики селян с такой высоты казались крохотными, почти игрушечными, словно детали экспозиции, воссоздающие реальность, а не являющиеся ею.
В местности, где мы находились, склоны гор покрывала не трава, а жесткая желтушная «щетина» мхов. Дорога, которой мы ехали, напоминала перепутавшийся в кармане шнурок от наушников – настолько извилистая, что голова шла кругом от одного взгляда вниз.
«Да, на такой высоте дихрою искать бессмысленно», – оглядываясь вокруг, подумал я.
Сделав несколько видео и множество фото, мы покинули перевал Цыбикова и стали спускаться вниз, снова по глине, уже порядком надоевшей. К счастью, через пару километров этот ад сменился грайдером, а еще через какое-то время начался асфальт, и все вздохнули с облегчением.
В дороге мы останавливались еще дважды. Первый раз – возле священного озера Ямдрок-Тсо. Согласно легенде, Отец-обезьяна и Еше Цогьял, прародители всех тибетцев, желая даровать своим детям спокойствие и любовь, бросили в Брахмапутру по три капли своей крови. Три дня спустя на поверхности реки появился гигантский лотос, из которого вышла богиня Венченг. Увы, ее выдающаяся красота не принесла тибетцам желаемого мира, напротив, мужчины стали воевать друг с другом, желая добиться ее руки. Изнывая от бессилия, Венченг пришла на берег озера Ямдрок и обратилась к своим родителям с просьбой забрать ее и прекратить тем самым людские распри. Отец-обезьяна и Еше Цогьял сжалились над дочерью, и вскоре на озере возник еще один лотос. Венченг вошла в него и больше не возвращалась в мир. Лотос же все рос и рос, будто впитывая в себя людскую ненависть и оттого разбухая, и много веков спустя стал горой Ньинчен Камсанг.
Когда мы уже подъезжали к озеру, начал накрапывать дождь, и это были первые осадки, которые застали нас в пути. Некоторое время мы стояли на берегу и наблюдали за тем, как капли выбивают всплески из бирюзовой водной глади. На холме чуть в стороне от озера находился монастырь Самминга, построенный в XII веке. Посещать его, однако, мы не планировали и, налюбовавшись Ямдрок-Тсо, поехали дальше.
Во второй раз кофе-брейк случился возле ледника Карола, который массивной снежной шапкой нависал над горами, рискуя в любой момент лавиной обрушиться на поселок, находящийся внизу. Впрочем, судя по улыбкам местных жителей, их не очень беспокоило подобное соседство. Мне вспомнился Сахалин и люди, живущие в зоне самых сильных землетрясений России: там, вблизи спящего вулкана, тоже царили подобные настроения – сегодня живы, и ладно, а завтра будет завтра.
«Может, так и надо?»
Только когда около восьми вечера мы наконец достигли Гьянгдзе и я заглушил мотор мотоцикла, меня настигло осознание того, что мы сделали.
«360 километров за 12 часов по дороге, которой никто из туристов не ездил… Настоящая авантюра».
Это был самый долгий день в пути, самый сложный… и самый красивый; все выглядели измотанными, но счастливыми.
За ужином царила тишина – все просто ели, пополняя запас сил. Ребе отхлебнул из чашки, фыркнул:
– Ну и бурда… вот у Паши чай был, настоящий, а это…
– В каком смысле – был? – не понял Лама, который сидел по левую руку от Ребе. – Он что, вместе с ним укатил?
– Выходит, что так, – хмыкнул Ребе.
Лама покачал головой и пробормотал:
– Ну, Паша… чайный мастер, блин…
«Поскольку любые попытки определить, насколько велико людское эго, априори обречены на провал, не легче ли забить хуй и просто дожидаться смерти без лишней нервотрепки?» – вставил Андрей.
Поднявшись в номер, я лег на кровать. Увы, сон не шел. Не зная, чем себя занять, я вдруг вспомнил, что давно не брал в руки книгу Пятигорского.
«Может, сейчас как раз – самый подходящий момент?»
Взяв в руки «Мышление и наблюдение» и открыв книгу, погрузился в чтение, но продвинулся недалеко: взгляд мой зацепился за цитату:
«Жизнь есть осознанное страдание и осознание страдания».
«Забавно видеть свои же слова в чужой книге, – хмыкнул Андрей. – Чувствуешь себя йогом, который наблюдает за собой будто со стороны. Охуеть какое странное чувство».
«Ты и Пятигорского знал?» – изумился я.
Андрей глубокомысленно хмыкнул, но ничего не сказал.
«И каким он был?»
Тишина.
«Не хочешь рассказывать?»
И снова – без ответа.
Поняв, что Андрей не настроен продолжать диалог, я снова попытался вчитаться в труд Пятигорского, но не преуспел: буквы разбегались под моим взглядом. Отложив книгу, я закрыл глаза.
«Что имеется в виду под осознанным страданием? Что мы не прерываем жизнь, хотя понимаем, что она приносит нам только муки? И о каких именно страданиях идет речь?»
Вскоре я уснул, так и не найдя ответов на мучившие меня вопросы.
•••
Август 1901 года
Похуизм. Труп в реке. Короткий визит в Цзэтан
«Ничего не хочется.
Не в плохом смысле, вовсе нет, не так, как когда болеешь. Наоборот, ощущение некой легкости
во всем теле. Верно говорили все про дихрою – от нее становится все ясно и понятно. Ты открываешь глаза утром, смотришь в потолок и думаешь, что тебе никуда не надо спешить. Эти здания, памятники, монастыри и статуи, которые в них хранятся, – все это от тебя никуда не денется, оно стояло тут веками до тебя, простоит еще столько же после твоей смерти, а может, и дольше. Нет смысла суетиться».
Цыбиков отложил карандаш в сторону и зевнул, прикрыв рот кулаком. Мыслей в голове хватало, самых разных, вроде бы интересных (а может, и не очень, плевать), но записывать их он просто не видел смысла.
«Запишу эти – появятся новые, кажется, их поток бесконечен… И что же, на каждую бумагу изводить? Рука писать устанет…»
Кроме того, Гомбожабу надлежало описать еще и поездку в Сэру для официального дневника – сегодня был последний их день в монастыре, а уже завтра утром они с Жаргалом отправятся дальше, в древнейшую столицу Тибета – Цзэтан.
«Зачем я туда еду? Еще несколько месяцев назад я грезил тем, что ее увижу, а теперь это – всего лишь дежурный визит, нужный, чтобы отчитаться перед Савельевым и остальными…»
Казалось, грустная мысль, но нет – Цыбиков, напротив, был весьма воодушевлен. Только не перспективой посетить старый город с множеством памятников, вовсе нет; востоковед искренне радовался тому, что теперь, кажется, научился видеть картинку шире, чем раньше, четче, чем раньше, отделять важное от неважного.
«Думал, зачем тут столько золота вокруг?»
Цыбиков вздрогнул и огляделся по сторонам. Голос звучал в голове, но доносился как будто извне.
«Ну вот, опять…»
«Что – «опять»?»
«Опять – как вчера…»
«Вчера, сегодня… Ты реально думаешь об этом? Лучше скажи, думал ли ты, зачем тут столько золота? На крышах, на статуях… везде!»
«Ну… традиции».
«Традиции… Золото ослепляет. Ты смотришь сверху, издалека – так богато все, так дорого… А подходишь ближе – там за щепотку риса готовы друг друга убивать… Оно, конечно, плевать, просто такой контраст, вот и сказал тебе…»
Голос стих и, сколько Цыбиков ни пытался воззвать к нему, так больше и не проявил себя. Растерянный, востоковед посмотрел на чашку с дымящимся отваром дихрои, которая стояла на полу рядом с его лежаком.
«Дело в ней? Из-за нее у меня в голове поселился этот голос?»
Цыбиков нарочно провоцировал своего странного внутреннего собеседника, но тот так и не вернулся. Теперь на смену растерянности пришло разочарование: разговор показался востоковеду довольно… увлекательным.
– Все в порядке, Гомбожаб? – сонно поинтересовался Жаргал.
Цыбиков повернулся к нему: слуга лежал и, щуря заспанные глаза, недоуменно взирал на хозяина.
– Да, в порядке, – буркнул востоковед. – Спи.
– Как скажешь, – пробормотал Жаргал и тут же уснул, как и велел наниматель.
Цыбиков некоторое время наблюдал за тем, как вздымается одеяло – синхронно с дыханием спящего слуги.
«Хорошо жить просто, – подумал Гомбожаб. – Думать только о том, что съесть или выпить. Следовать за кем-то, выполнять его мелкие поручения и получать за это какие-то деньги… не забивая себе голову мыслями о том, почему у храмов позолоченные крыши, а внутри храмов – позолоченные статуи, посвященные давно умершим людям… Почему об этих давно умерших людях заботятся больше, чем о тех, кто живет здесь и сейчас?»
Цыбиков уже в открытую взывал к внутреннему голосу, но тот молчал. Поняв, что все старания бесполезны, Гомбожаб допил остатки отвара дихрои и лег спать – завтрашним утром им предстояло долгое путешествие по реке Уй.
Голос не вернулся даже тогда, когда глаза востоковеда уже сковала дрема.
Проснувшись утром, Цыбиков скользнул взглядом по комнате. Солнечный свет, который худо-бедно освещал интерьер обиталища Октая, причудливым образом озарил столик со стоящим на нем чайником, как бы намекая на скорое чаепитие, и Гомбожаб невольно улыбнулся.
– Доброе утро, – поприветствовал его хозяин.
Повернув голову, Цыбиков увидел, что Октай сидит с книгой у дальней стены.
– Доброе утро, – ответил Гомбожаб.
– Ты улыбаешься, – сказал хозяин. – Хороший сон?
– Хорошее настроение, – усмехнулся Цыбиков.
Он сел и принялся одеваться. Пока залезал в штаны, покосился в сторону лежака Жаргала и с удивлением обнаружил, что слуга куда-то пропал.
– Он сказал, скоро вернется, – проследив взгляд гостя, пояснил Октай.
– Ну, хорошо, – пожал плечами Цыбиков.
Следуя советам Ампила, он положил в чашку пол-ложки дихрои и пошел к столику. Усевшись, востоковед налил себе кипятка и на время отставил чашку в сторону.
– Судя по твоему виду, поездка в Сэру не прошла даром, – заметил Октай.
– Не прошла, – подтвердил Цыбиков.
– Что тебя больше всего вдохновило?
«Отвар дихрои», – подумал Гомбожаб про себя, а вслух сказал:
– Все понемногу.
– Понятно… А я, когда прибыл сюда впервые, больше всего был поражен статуей Одиннадцатиликого! Ты ведь знаешь, что настоятель Чжялцань-санбо, при котором статуя попала в монастырь, был перерожденцем монахини Балмо, похитившей и спрятавшей Одиннадцатиликого в пещере?
– Я слышал об этой легенде, – кивнул Гомбожаб.
Воодушевление, с которым Октай рассказывал мифические и, в общем-то, совершенно неважные ныне факты, навевало на Цыбикова скуку. Он снова вспомнил о мыслях, посещавших его вчера.
«Красивые истории из прошлого, которые затмевают невзрачное настоящее… А, плевать. Их уже не переделать»
Глоток дихрои чуть замедлил поток его мыслей. Октай, кажется, говорил что-то еще, но востоковед давно перестал его слушать.
Вернулся Жаргал.
– Где ты был? – спросил Цыбиков.
– Молился, – ответил слуга и, потупив взгляд, добавил:
– Я ведь отсутствовал не слишком долго, Гомбожаб?
– Да нет, – равнодушно пожал плечами востоковед. – Все в порядке.
Полчаса спустя, распрощавшись с Октаем, Цыбиков и Жаргал отправились к реке, чтобы нанять лодку для путешествия в Цзэтан. Заплатив тибетцу за себя и слугу, востоковед расположился на корме. Приготовились к долгой дороге: плыть предстояло почти сутки. Хозяин же лодки неустанно греб и тянул некую заунывную песню. Велик был соблазн попросить тибетца замолчать, но Цыбиков воздержался.
«Пусть орет. По его жизни горланить что-то веселое – верх лицемерия, а так ему, может, проще…»
Лодка шла неторопливо – от силы четыре версты в час. Дважды за день по просьбе Цыбикова причаливали к берегу – перекусить и выпить чаю. Когда опустилась ночь, гребец убрал весла внутрь и, свернувшись калачиком, словно дворовый пес, мигом уснул.
– Мне сесть на весла? – предложил Жаргал, впрочем, безо всякой охоты.
– Да нет, – медленно ответил Цыбиков, глядя на мирно посапывающего гребца. – Не надо… отдыхай…
Из-за того, что тибетец уснул, тишину ночи нарушали только редкие голоса птиц да стрекот насекомых. Гомбожаб кое-как устроился на корме, поднял ворот куртки и постарался уснуть.
Той ночью мысли, что свои, что чужие, не тревожили Цыбикова, однако же сновидение приснилось ему довольно необычное – будто бы он снова был в Петербурге, в своей квартирке на окраине города. Судя по тому, что на столе стоял худре и лежала книга «Сто ступеней к блаженству», вдоль и поперек исписанная карандашными заметками, все происходило в будущем – уже по возвращении Гомбожаба из поездки в Тибет. Сам востоковед отчего-то видел себя со стороны, будто его тонкое тело на время покинуло грубое, позволив ему немного пожить собственной жизнью. Цыбиков-из-сна сидел на стуле, рассеянно глядя в стену перед собой; пальцы путешественника нетерпеливо отбивали ритм по столешнице.
Вдруг в дверь постучали. Цыбиков-из-сна отреагировал на звук далеко не сразу – лишь с третьей попытки невидимому визитеру удалось привлечь внимание хозяина. Путешественник, опершись на стол рукой, поднялся и отправился в прихожую. Пока он шел, стук повторился в четвертый раз.
– Да чего ж вам так неймется… – раздраженно процедил Цыбиков-из-сна.
Он вел себя очень странно.
«Откуда столько злобы? Случилось что-то? Может, на меня сейчас снизошел чойчжон22 и транслирует мне мое будущее?»
Цыбиков-из-сна повернул ключ в замке и распахнул дверь. Морщины на лбу путешественника моментально разгладились, а губы растянулись в широкой улыбке.
– Ампил! – радостно воскликнул Цыбиков-из-сна. – Входи скорей!
Гость перешагнул порог и, сняв с лысой головы приплюснутую кепку, огляделся по сторонам. Сейчас, одетый в серый плащ, строгие коричневые брюки и туфли того же цвета, Ампил мало чем походил на того монаха, с которым Гомбожаба свела судьба в поисках дихрои.
– Ну и? – спросил Ампил. – Зачем ты меня позвал?
– Я просто не знаю, как мне поступить, – снова разом погрустнел Цыбиков-из-сна.
– Что опять тебя так взволновало? – с усталым вздохом спросил гость.
– Здесь, в Тибете, так жестоко обращаются с простолюдинами… я не знаю, молчать ли мне или…
Цыбиков-из-сна запнулся.
– Или что? – хмыкнул Ампил. – Рассказать кому-то? Но кому? В России? Ну, расскажешь ты там про это, и что изменится? Разве жестокости станет меньше?
– Не знаю…
– Ты, похоже, все еще ничего не понял, Гомбожаб, – покачал головой Ампил.
– Чего я не понял?
– Говорю ж – ничего!
– Опять шутишь?
– Вовсе нет. Ты удивляешься… чему? Что грубые тела большинства тибетцев годами мучаются? Это ужасно, да, но так было и будет всегда. Местные не станут ничего менять, а твоим друзьям из Бурятии, России… да всем – плевать. Поэтому – плюнь тоже. Жизнь – это всего лишь пытка, которую надо пережить. Им даже в чем-то проще – жизни у них короче наших.
Ампил смерил Цыбикова-из-сна хмурым взглядом, потом повернулся и уставился на самого востоковеда, наблюдавшего за сценой со стороны.
– В общем, спи и не мучайся, – сказал гость.
Миг – и одновременно с последним словом Цыбиков провалился в непроглядный мрак, без мыслей и переживай.
Утром Цыбиков проснулся оттого, что их лодку сильно тряхнуло.
– Что случилось? – приоткрыв один глаз, спросил востоковед.
– Все в порядке, Гомбожаб, – торопливо заверил слуга. – Это просто чей-то труп.
Цыбиков рассеянно кивнул, наблюдая за тем, как тибетец, умело орудуя веслом, отодвигает плывущее по реке тело от лодки. Покойный явно был простолюдином: не имея денег на сожжение и небесное погребение, семьи бедняков просто сбрасывали их тела в ближайшие реки. Это считалось дешевым, но допустимым способом похоронить истинного буддиста.
– Можно вопрос, Гомбожаб? – осторожно уточнил Жаргал, когда тело бедняка скрылось из виду.
– Задавай, – сказал Цыбиков, сонно глядя на берег, – впереди показались развалины замка Гон-гар-цзон, которые находились в нескольких десятках верст от цели путешествия – Цзэтана. Время не пощадило это место, и Гомбожаб не удивился бы, если из ближайшей бойницы прямо сейчас высунулась грязная голова пастуха, ищущего в руинах заплутавшую козу.
«А в былые времена в эти окна, возможно, смотрел сам император… Время даже беспощаднее людей».
– Ты в первые ночи спал очень тревожно, а сейчас спишь так хорошо… Почему?
– Нашел, что искал, – уклончиво ответил Цыбиков.
«Почти нашел».
– Дихрою?
– Ее, – кивнул Гомбожаб и, вытянув руку, указал в сторону берега:
– Останови-ка здесь, позавтракаем.
Тибетец послушно направил лодку к берегу.
Пока Жаргал разжигал костер и закреплял над пляшущим пламенем котелок с водой, Цыбиков рассматривал мешочки с дихроей и своим травяным сбором, в очередной раз отметив про себя, что первый куда меньше второго.
«Может, попробовать их смешать? Как там говорил Ампил? «Когда дихрои мало, добавляю что-то другое, все равно отлично получается»? Ну, вот и глянем…»
Цыбиков решительно пододвинул к себе оба мешка и бросил в чайник пол-ложки дихрои и целую – своего травяного сбора.
Когда вода закипела, Жаргал налил кипятку в чайник Цыбикова и поставил рядом с ним на походный столик. Выждав время, не спеша наполнил чашку отваром. Ароматы травяного сбора и дихрои до того причудливо переплелись, что и не понять было, существовали ли когда-то по отдельности.
Глоток – первый, робкий.
Пауза.
И – взрыв!
Волна блаженства накрыла Цыбикова с головой. Все моментально стало неважно – и лодка с тибетцем, и Жаргал, и Цзэтан с Лхасой. Снимки, записи… Кому вообще это должно быть интересно, когда можно просто слиться с этим всеобъемлющим ничем?
«Кажется, я наконец-то начал что-то понимать…»
«Скорее, ты понял, что ничего не понимаешь, и на том успокоился. И правильно».
«Опять ты… но – плевать».
«Вот. Уже лучше. Прогресс точно налицо».
«Я стараюсь несильно стараться».
«Все, не выбивай из моих усталых глаз скупую слезу умиления».
– Гомбожаб? – осторожно позвал Жаргал.
Цыбиков открыл глаза и чуть оторопело уставился на слугу.
– Ты сидишь так уже четверть часа, – сказал тот.
– И? – выгнул бровь востоковед.
– Тибетец говорит, надо плыть дальше, иначе до ночи не доберемся.
– Ну, поехали, – пожал плечами Цыбиков.
Он поднялся и пошел к лодке. Спину ему жег недоуменный взгляд Жаргала.
«Плевать, что он думает. Плевать, что думает кто-либо на свете».
Всю дорогу Цыбиков лежал на корме и рассматривал проплывающие по небу облака. Каждое из них имело свою особенную форму, но при этом за считанные мгновения трансформировалось в нечто иное…
«А, может, это – тонкие тела, лишенные грубых, слепленные в кучу?»
Внутренний голос не ответил Цыбикову.
Ближе к вечеру они наконец прибыли в Цзэтан, который, как выяснилось, ничего особого себой не представлял. По сути, древняя столица состояла из двух частей – города и монастыря, – соединенных общей центральной улицей. В монастыре, как и положено, был цокчэн-дуган с надписью «Вечно благоденствующий храм». Учитывая, что храм этот только недавно отстроили заново, надпись приобретала новый, ироничный смысл.
– Не хотите ли посетить Чжэ-лха-хан? – спрашивал Жаргал с надеждой. – Там стоит статуя Цзонхавы, и…
– Не хочу, – покачал головой Цыбиков. – Но сходим, не зря же приехали…
– А с утра, может, пойдем на рынок и…
– Туда точно не хочу. Сам купи все, что нужно, я дам денег.
– Хорошо… – неуверенно пробормотал Жаргал.
Они сходили в храм и посмотрели статую, но Цыбиков забыл, как она выглядит, едва добавил подробное описание в свой дневник вечером. Ночью он отлично выспался, а утром, пока слуга бегал на рынок за провизией, пошел за город. Там, от городских стен и до самого горизонта, простирались пашни. Множество простолюдинов, перепрыгивая через оросительные каналы, машут мотыгами, изредка утирая пот со лба грязными рукавами, отчего лица их к концу дня становятся черными, как у шахтеров.
«Человек просыпается, работает, засыпает, кому повезет – поест и … может, даже с кем-то – тут уж как повезет!»
Цыбиков зевнул и побрел обратно в комнату, которую они снимали в местной гостинице. Придя, он сразу завалился спать, но клопы, заехавшие гораздо раньше, не дали спокойно отдохнуть.
Когда Жаргал с баулами, полными еды, вошел в комнату, Цыбиков, не оборачиваясь к двери, сказал:
– Пошли обратно в Лхасу. Надоело мне тут.
Жаргал чуть сумки не выронил.
– Но… вы же мне сказали, купить на три дня…
– Ничего, съедим по дороге.
– Так вы… на лодку? Или как?
– Какая лодка? Ты против течения погребешь? Да и облака мне надоели. Переправимся на тот берег и повозку наймем.
– Понял, – кивнул слуга.
Два часа спустя, отдав ключи удивленному хозяину, Цыбиков и его слуга покинули гостиницу и отправились обратно в Место Богов.
Все, что Гомбожаб видел в этом путешествии, осталось текстом на страницах его дежурного дневника, но быстро покинуло его голову – поскольку размышления о памятниках старины с недавних пор стали казаться востоковеду абсолютно бесполезным занятием.
•••
9 октября 2019 года
Пелкор Чёде. Шигадзе. Монастырь Ташилунпо. Художники танка и книга по тибетской медицине. Сны Тибета
После двенадцатичасового перехода в 360 километров накануне мы дали себе возможность отдохнуть на час больше обычного и в восемь утра проснулись свежими и полными сил. За завтраком все были непривычно приветливы и словоохотливы: делились впечатлениями о вчерашнем дне и ожиданиями от дня, который только-только начался.
– Как нога? – спросил Виталик у Ламы.
– Пойдет, – ответил тот. – К ночи опухла, но компресс вроде бы помог – ботинок по крайней мере надел без труда.
