Максим Привезенцев
Ралли Родина. Остров каторги
Посвящается Сахалину, где я родился, моему дедушке Владимиру Андреевичу Привезенцеву,
а также Антону Павловичу Чехову.
ПРОЛОГ
2015
– Я хочу на «Уралах» помчать с Сахалина в Питер. Ты – в деле?
Звонок Макса застал Сашу Нахмановича врасплох. Привезенцев, как обычно, начал с места в карьер – удивил, оглоушил новой идеей, с ходу разжег интерес, чтобы потом неторопливо, со вкусом, рассказывать подробности, отлично понимая, что собеседник никуда уже не денется.
– Что… куда… какие «Уралы», Макс? – пробормотал Нахманович. – Это же древность!
– Ты помнишь, я как-то рассказывал про ралли, в котором мой дед участвовал? Ралли «Родина» к пятидесятилетию Октября?
– Ну что-то такое припоминаю, да.
– Так вот я нашел его фильм, тут, на Сахалине, – продолжил Макс. – Прочел его дневники и… в общем, я загорелся идеей это повторить. Хочу воссоздать то ралли, проехать по тем местам. Но мне нужны попутчики, чтоб все было, как в шестьдесят седьмом.
– Дай угадаю: ты уже позвонил Ламе1, Сашке Никифорову и теперь звонишь мне…
– А вот не угадал: тебе я набрал первому.
– Надо же, какая честь! – хмыкнул Саша. – Польстил старику…
– Заканчивай ерничать, Ребе2, – рассмеялся Привезенцев. – Скажи лучше, ты в деле или нет?
– Да… думаю, да, – поколебавшись, ответил Нахманович. – Наверное, должно быть… интересно. Как минимум. Но это предварительное согласие, надо ж еще дату обсудить, маршрут, все дела…
– Обсудим обязательно! – заверил Макс. – А пока надо убедиться, что вообще есть, с кем обсуждать. Ты, в общем, за? Тогда звоню Боре с Сашкой…
– За, за!
– Все, до связи…
– До связи, – эхом отозвался Нахманович.
В мобильнике послышались короткие гудки. Саша положил телефон на тумбочку, повернулся к окну и, щурясь, уставился на солнце, свет от которого разливался по деревьям и кустарникам, голым с зимы. Скоро все должно было зазеленеть; снег сошел, и постепенно наступала долгожданная весна – синоптики утверждали, что после восьмого марта можно будет надолго отправить теплую одежду, в Сашином случае пуховик, в шкаф и забраться в любимую джинсовку.
Саша смотрел на возрождение природы с легкой улыбкой. Пейзаж радовал глаз, но мыслями Ребе был уже далеко отсюда – где-то на Сахалине, верхом на допотопном «Урале», рядом с верными друзьями во главе с Максимом.
Тот, кто плохо знает Привезенцева, решил бы, что для подобных мыслей еще слишком рано. Но Саша дружил с Максом не первый год и потому давно усвоил: если тот поставил перед собой какую-то цель, то обязательно ее достигнет.
«Поэтому можно уже сейчас собираться, – подумал Нахманович. – Чтоб потом впопыхах не пришлось… Надо Алле сказать… или все-таки дождаться конкретики, и тогда, в красках, да с конкретными датами?..»
Снаружи завыл ветер. Его вой походил на рев старого советского мотоцикла.
* * *
1890
Бывать на каторге Чехову прежде не доводилось. Отправляясь на Сахалин в конце апреля, он, конечно, морально готовил себя к некоторым душевным потрясениям, но все равно испытал порядочный дискомфорт. Каждый унылый пейзаж, каждый встреченный на острове человек, отчаявшийся и сломленный, производил на литератора неизгладимое впечатление. Когда пред ним ломали шапки сморщенные, поникшие люди, вдвое старше него, Антон Павлович невольно испытывал чувство стыда – как будто не по государственному приказу, а по его, чеховской, прихоти все эти бедолаги оказались сосланы сюда и припечатаны сверху тяжелым сводом законов.
«И чем, интересно, они отличаются от крепостных? – размышлял Чехов, глядя на очередного каторжанина, согнувшегося при виде гостя в низком поклоне. – Так же пашут на барина с утра до ночи, так же кланяются… Разве что живут, как говорят, немного получше, но и то далеко не факт…»
Позавчерашним днем Сахалин встречал пароход «Байкал», на котором плыл литератор, три сотни солдат и несколько заключенных, ярким заревом пожаров. Капитан решил к берегу не причаливать, покуда пламя не потушат, оттого ночевали снова на воде и в Александровский порт прибыли только наутро. Благо, Антон Павлович уже свыкся с тяготами путешествия и потому воспринял эту весть безо всякого внутреннего содрогания. Солдаты, конечно, поворчали малость – мол, сухопутные они, а не морские, сколько можно на воде-то болтаться? – а заключенных, разумеется, никто и не спросил. Как гремели они кандалами в трюме под бдительным оком сторожащих их вояк, так и продолжили – угрюмые, грязные и, судя по выцветшим глазам, совершенно отчаявшиеся.
– А когда, говорите, меня примет Владимир Осипович? – спросил Чехов у своего спутника, молодого светловолосого офицера Ракитина, который особым распоряжением начальника острова был приставлен к Антону Павловичу провожатым.
Собственно, помянутый Владимир Осипович Кононович тем начальником и был.
– Сказал, что завтра утром, – ответил Ракитин, поправив сползшую на лоб фуражку. – Сегодня занят он больно: вчерашнего дня снова горела казарма, народу погибло полтора десятка. Пока велел вас к себе препроводить, на вопросы ответить, какие зададите, а назавтра, как документы вам соответствующие выдадут, сможете уже начать ваше… обследование.
Чехов видел, что его спутник силится изъясняться грамотно, дабы уважаемый гость из цивилизованного мира ненароком не счел его неучем, но, ограниченный скудным словарным запасом, был вынужден брать частые паузы и постоянно запинаться.
«Отчего многие хотят казаться не такими, как есть? – улыбаясь про себя, подумал Антон Павлович. – Разве обязательно нужно, общаясь с писателем, самому им быть?»
Впрочем, своего провожатого Чехов ни мыслью, ни тем более словом обижать не хотел, а потому сделал вид, что не заметил неловкости, и как ни в чем не бывало задал новый вопрос:
– И часто у вас казармы горят?
– Об этом вам лучше с Владимиром Осиповичем поговорить, – помедлив, ответил Ракитин. – Он журналы ведет, отчеты высылает периодически…
Антон Павлович нахмурился было, но быстро понял, отчего его провожатый замялся.
«Велено так – Чехову отвечай, но лишнего не болтай, если что, на меня ссылайся, а я уж сам решу, что можно говорить, а что нет… Типичный подход высших чинов».
Теперь Антону Павловичу стало вдвойне интересно, что за фрукт этот Кононович – то ли местный самодур, при котором обычный солдат имеет статус немногим выше обычного каторжанина, то ли просто старый, умудренный опытом офицер, слишком заботящийся о своем реноме.
– Ну раз он ведет, то с ним тогда и поговорю, – сказал Чехов вслух.
Провожатый, заслышав это, облегченно улыбнулся краешком рта и, осмелевший, сам решился спросить:
– А вы к нам с какой целью пожаловали?
– Ну так обследовать же, – ответил Антон Павлович. – Сами ведь только что говорили.
– Ну обследовать-то по-разному можно, – заметил Ракитин. – Вы же и врач, и автор… Кто знает, что именно вас интересует? Говорят, вы в основном карточки заполнять будете, болячки переписывать…
– Это кто так говорит?
– Ну… разные… – уклончиво ответил провожатый, почему-то смутившись.
Сзади что-то грохнуло. Чехов оглянулся: сопровождающий их солдат выронил походный саквояж, отчего тот раскрылся, обнажая содержимое – сменную рубашку, блокнот, набор перьев и чернильницу, замотанную для верности в видавшие виды тряпицу.
– Аккуратней, ну! – прикрикнул на спутника Ракитин.
Тот торопливо захлопнул крышку и поднял оброненный саквояж, бормоча извинения. Чехов наблюдал за ним с застывшей улыбкой: выглядел бедняга таким же подавленным, как и местные арестанты. Нехорошее чувство зародилось в душе литератора еще в тот момент, когда он ступил на палубу парохода «Байкал». Теперь же, достигнув цели своего путешествия, Антон Павлович только укрепился в мысли, что на Сахалине ему придется тяжело.
«Не так, конечно, как им, – задержав взгляд на солдатах, подумал Чехов. – И тем более не так, как каторжанам… Но все здесь иначе, не так, как на материке, это невооруженным глазом видно, и смотреть на это чертовски больно».
Отвернувшись, Антон Павлович отыскал взглядом обугленный остов сгоревшей казармы. Вокруг толпились заключенные. Были они одеты в робы, но лишены кандалов, в отличие от тех, которых везли сюда в трюме «Байкала». Это показалось Чехову немного странным.
«А с другой стороны, куда им бежать? Кругом – вода. Разве что тайком, на пароходе, но там заметят если, сюда приедешь уже в новом статусе, и без цепи тогда точно не обойдется…»
Среди мрачных заключенных была очень худая женщина с красивым лицом, которое, однако, портили следы сажи и красные от плача глаза. На фоне угрюмых мужчин, большей частью крепких, здоровых, особа эта казалась овечкой, случайно забредшей в стаю волков.
– Там женщина. – Чехов указал в сторону заключенных и тут же опустил руку, не желая привлекать к себе внимание арестантов. – Кто она?
– Жена одного из погибших при пожаре, – ответил Ракитин. – Как бишь ее… – Он наморщил лоб. – Нет, не помню.
– А где она жила? Почему тоже в саже?
– Так с ним и жила – казарма-то для семейных. Дочка их пропала, ищут с самого утра. Под обломками вроде детей нет, но разгребли еще не все…
Ракитин говорил о случившейся трагедии так буднично, что Чехова пробрал озноб – как будто подобные ужасы на Сахалине случались едва ли не каждый день.
«Сколько ж смертей надо увидеть, чтобы относиться к ним настолько бесстрастно, как к должному?..»
– А как они живут-то… ну, семьями? У них там кубрики… или что?
– Да какие кубрики, Антон Павлович? – покосившись в его сторону, ответил Ракитин. – Одна большая казарма с широкими нарами, на ней и спят по двое, по трое… Как придется.
Представив, что на соседних койках спят маленькие девочки и закоренелые бандиты, Чехов поежился. Ему такое казалось неправильным.
– А я прежде думал, что семейным дают отдельные избы, – признался он.
– Некоторым – дают, это так. Но людей много, а изб – нет…
– Так а по какому принципу решают, кому дать, а кому нет?
Ракитин открыл было рот, чтобы ответить, но вовремя спохватился и повторил, как по бумажке:
– Об этом вам тоже лучше с Владимиром Осиповичем поговорить.
– Но это только завтра?
– Именно так, Антон Павлович.
Дальше долго шли молча, пока не добрались до небольшой избы, находившейся на почтительном отдалении от казарм. Все подворье обильно поросло лопухом – таким большим, какого Чехов никогда в жизни не видел. Строго говоря, он не подозревал даже, что подобный где-то встречается. Впрочем, стоило оглянуться назад и снова наткнуться взором на черные останки казармы, и литератор мигом позабыл про диковинные растения.
«Запущено все так…»
Ракитин подступил к двери и робко в нее постучал. Некоторое время ничего не происходило, а потом наружу выглянула женщина в мятом платье с передником. Было ей пятьдесят или около того, но выглядела она бойко.
«Это, стало быть, и есть домоправительница Кононовича», – догадался Чехов.
– Антон Павлович прибыл, – коротко сообщил Ракитин.
Женщина, спохватившись, всплеснула руками:
– Ох, Антон Павлович!.. Здравствуйте! Как добрались? И занесла же вас нелегкая! Ну, проходите, проходите…
– Сейчас… – отозвался Чехов.
Он пропустил солдата с саквояжем вперед, к двери, а сам задержался на улице. Вид сгоревшей казармы не давал ему покоя. Ракитин же, проводив солдата и домоправительницу пристальным взглядом, подступил к литератору и негромко спросил:
– Так все-таки, что вас привело на Сахалин, Антон Павлович?
– Хочу узнать, чем и как тут люди живут, – просто ответил Чехов.
Ракитин покачал головой и, наклонившись к уху литератора, тихо сказал:
– Не живут тут люди, Антон Павлович, а выживают. Как могут. Только я вам этого не говорил. Добро?
– Как скажете, – пробормотал Чехов.
Он немного растерялся от такой откровенности своего провожатого, но тут же приказал себе собраться и ни словом, ни жестом не выдавать легкого своего потрясения от увиденного и услышанного.
«Ежели всему сказанному про здешние места верить, можно было и не ехать никуда: мне и Суворин из «Нового времени» про остров рассказывал столько, и другие тоже. Но раз я тут, надо со всеми поговорить, выспросить, кто что думает, и только тогда какие-то выводы делать… но первое мнение уже, похоже, есть. Начало моему «обследованию», стало быть, положено».
Тут Антон Павлович услышал стук копыт и ржание лошадей. Обернувшись на звук, литератор увидел, как по улице едет крытая повозка, запряженная двумя гнедыми. На козлах восседал рыжий паренек лет двенадцати-тринадцати в опрятной рубахе, не заправленной, однако, в серые мешковатые брюки. Мальчишка что есть силы стегал кляч, а те жалобно ржали, но покорно мчались во весь опор.
– А вот и Карл Христофорович летит-с, – сообщила домоправительница, снова появляясь на крыльце.
Чехову почудилась в ее голосе легкая, едва уловимая неприязнь – как будто женщина не слишком-то любила человека, едущего в крытой повозке.
– А Карл Христофорович это, часом, не…
– Ландсберг, – довольно резко сказал Ракитин.
Он пристально посмотрел на Чехова:
– Слышали же о таком?
– Это тот офицер, который сослан за двойное убийство? – припомнив рассказ Суворина, уточнил литератор.
Ракитин кивнул.
– Он самый.
Чехов снова перевел взгляд на повозку, которая к этому моменту уже остановилась неподалеку от сгоревшей казармы. Рыжий мальчишка, что сидел на козлах, как раз помогал пассажиру спуститься на землю.
– Чего это он хромает? – прищурившись, спросил Чехов.
– Ногу подвернул, на охоте, – сказал Ракитин.
– Убийце дают ружье? – удивился литератор.
– Этому – дают, – неотрывно глядя на Ландсберга, кивнул офицер.
Карл Христофорович оказался статным, красивым мужчиной около тридцати пяти лет, с кручеными черными усами и черной же шевелюрой, формой похожую на крону вяза в летнюю пору. Выглядел Ландсберг усталым, но почему-то не возникало ощущение, что это его обычное состояние. Напротив, по движениям рук, головы, всего, что не касалось несчастной ноги, подвернутой на охоте, угадывался человек энергичный, которому просто следовало немного отдохнуть.
Проковыляв к толпе заключенных, Ландсберг остановился в некотором отдалении от каторжан, уперев правую руку в бок, а левой помахав кому-то из погорельцев. Толпа зашевелилась и вскоре извергла из себя помятого мужчину с повязкой на левом глазу. Выйдя на встречу к Ландсбергу, каторжанин едва заметно поклонился вновь прибывшему и что-то спросил – что именно, Чехову не позволило расслышать солидное расстояние. Карл Христофорович ответил собеседнику, и тот обернулся к толпе, вытянул шею и окинул люд взглядом.
– Тамара! – послышался Чехову его гортанный крик.
Литератор было решил, что ему показалось, но тут из толпы вышла женщина – та самая, после пожара овдовевшая и потерявшая дочь. Ландбсерг веско кивнул ей, потом покосился на рыжего мальчишку и мотнул головой в сторону повозки. Возница побежал к ней. Клячи, запряженные, стояли смирно; шоры закрывали их глаза, и оттого гнедые никуда не рвались.
Мальчишка, подбежав к повозке, заглянул внутрь и протянул руку. Антон Павлович с интересом наблюдал, как из-под навеса медленно и осторожно, будто испуганный зверек, показалась темноволосая девочка лет десяти. Ручки и личико ее были совсем белы, в отличие от платья, которое напоминало лохмотья, как у большинства погорельцев. Мальчишка помог девочке спрыгнуть на землю и повел ее к толпе заключенных и Карлу Христофоровичу.
– Люба! – вскричала женщина, которую назвали Тамарой, и бросилась к малютке.
Девочка тоже побежала к ней, и вот они встретились, обнялись и прижались друг к другу так крепко, словно две половины единого целого, разделенного по чьему-то нелепому и жестокому капризу.
– Нашлась, стало быть, дочка пропавшая, – пробормотал Ракитин.
Карл Христфорович обменялся еще несколькими фразами с одноглазым каторжанином и, опираясь на плечо рыжего помощника, устремился к повозке.
– А как она у Ландсберга оказалась? – спросил Чехов.
– Может, отец девочки у него в лавочке работал, – пожал плечами Ракитин. – Это вам лучше…
– У Владимира Осиповича узнать, – докончил за него Антон Павлович. – Я помню, помню… но, позвольте, как один заключенный может на другого работать? Он им платит чем-то?
– Цена работы каторжанина – его время на острове, – веско произнес Ракитин. – Пока он в ссылке, должен работы выполнять, какие скажут, таково его наказание за преступления, совершенные на материке.
– Но почему они на Ландбсерга-то работают? – продолжал недоумевать литератор.
– Потому что последние два года именно он строительством казарм и других зданий тут занимается, – нехотя сказал офицер. – Инженер от Бога, как говорит Владимир Осипович…
Карл Христофорович тем временем уже погрузился в повозку, а мальчишка забрался на козлы и хотел щелкнуть кнутом да натянуть вожжи, когда увидел Тамару, спешащую к ним. Застыв в одной позе, возница уставился на женщину. Та, достигнув повозки, уцепилась руками за край борта и стала что-то говорить – губы ее двигались очень быстро. Наконец умолкнув, Тамара медленно отступила назад и встала, смущенно потирая левой рукой локоть правой. Рыжий мальчишка, убедившись, что женщина отошла на приличное расстояние, все-таки натянул поводья и дал коням кнута. Гнедые заржали и, по дуге развернувшись, понесли повозку за собой, прочь от обугленного каркаса погибшей казармы. Когда «экипаж» Ландсберга проезжал мимо Чехова и Ракитина, рыжий мальчишка смерил путешественника любопытным взглядом, а потом, озорно гаркнув «Но!», снова весело защелкал кнутом.
«А любопытный человек этот Карл Христофорович, судя по всему, – провожая повозку заинтересованным взглядом, подумал литератор. – Если найдется время, надо будет непременно нанести ему визит и поговорить о том, что здесь творится. Раз он все на острове строит, значит, и видит больше других, и рассказать может немало…»
– Пойдемте в дом, чай стынет, – напомнила о себе домоправительница.
Она все так же стояла на крыльце, только теперь рядом с ней скучал бедняга-солдат, который тащил чеховский саквояж.
– Да-да, – спохватившись, произнес литератор. – Пойдемте.
– Вы пока отдыхайте, – сказал ему Ракитин. – А я за вами завтра утром приду, как Владимир Осипович велит звать. Телеграмму вашу сегодня отправлю, как обещал.
– Добро, – кивнул Чехов. – И благодарю.
Ракитин тоже кивнул и, коротким жестом подозвав к себе солдата, вместе с ним устремился прочь от дома начальника острова. Антон Павлович, поднявшись на крыльцо, задержался в дверях – решил еще раз оглянуться на каторжан. Найдя взглядом воссоединившихся мать и дочку, литератор удовлетворенно хмыкнул и все же шагнул за порог.
* * *
1967
В коридорах южно-сахалинского Дома культуры было душно: июньское солнце ярко освещало светло-зеленые стены, старый паркетный пол и человека, стоящего у входа в актовый зал. Одетый в клетчатую рубашку и серые брюки, этот темноволосый мужчина угрюмо взирал на дверь. Заходить внутрь не хотелось. Еще когда ему позвонили и назвали день и час, стало не по себе.
«Что-то опять затеяли», – подумал мужчина тогда.
Отказать, разумеется, никакой возможности не было – когда звонят из горисполкома, отрицательный ответ просто не рассматривается.
«Партия сказала: «Надо». Значит, никуда не денешься».
Однажды ему уже сказали «надо» – сразу после войны, с которой мужчина вернулся инвалидом. Тогда приказ был лаконичен: «езжай на Сахалин». Выдали путевку, и мужчина устремился. Поначалу был не рад, но затем встретил чудесную девушку Софью, которая тоже попала сюда по распределению партии, и показалось, это – судьба. Когда же родилась Ира, стало ясно, что остров действительно стал их домом – полноценным, настоящим.
«Эх, если б еще не дергали постоянно…»
Мужчина и сам прекрасно понимал, что человеку его профессии никто не позволит проводить дни в праздном размышлении о тленности бытия и прочих вещах, бессмысленных с точки зрения Союза. Но разве это понимание добавляло энтузиазма? Разве охотней скользил стержень ручки по клетчатым страницам тетрадей, в которые мужчина записывал свои мысли и идеи для будущих репортажей, передач и фильмов?
«Если бы…»
Из актового зала послышались голоса – говорили быстро, перебивая друг друга, смеясь: официальная часть явно еще не началась.
«Да и рано для нее, пожалуй…» – подумал мужчина, глядя на циферблат часов.
Было только без четверти девять – еще целых пятнадцать минут до начала. Вряд ли столичный чиновник Тимофеев, секретарь Центрального Совета союза спортивных обществ и организаций, позволит себе опоздать – непозволительная роскошь для подобной «важной птицы».
«И чего он забыл в нашей глухомани? Видно, дело и вправду серьезное…»
Заслышав вдалеке шаги, мужчина стер со лба проступивший пот и толкнул дверь актового зала. Голоса, прежде глухие, стали четче… но практически одновременно со скрипом петель смолкли. Мужчина шагнул за порог, поднял голову и увидел компанию мужчин, с интересом смотрящих на него.
«Знакомые все лица…»
– Владимир Андреевич, – кивнул вновь прибывшему Альберт Косарев, заведующий отделом газеты «Молодая гвардия» и, по совместительству, давний друг вновь прибывшего. – Ты чего такой замученный?
– Жарко, – ответил Владимир. – Вы вон и сами, смотрю, все в испарине.
Альберт улыбнулся, поправил очки и машинально провел рукой по растрепанным темным волосам.
– Что есть, то есть, Владимир Андреевич…
– Стало быть, товарищ Привезенцев тоже с нами? – прищурившись, спросил инструктор автомотоклуба Вадим Хлоповских.
– Значит, и вправду что-то глобальное затевается… – вставил Борис Ульянов. – Только вот непонятно, зачем им шофер рыбвода в лице меня понадобился?
– А что, шофер рыбвода в общественной жизни партии участвовать не должен? – хмыкнул Василий Светличный, водитель из таксопарка.
– Должен-то должен, – не стал спорить Ульянов. – Но не в ущерб же основной профессии! Кто в мое отсутствие рыбу возить будет?
– А то в городе больше никого нет, кто может это делать!.. – фыркнул Хлоповских, косясь в сторону Светличного, и тот, тоже улыбнувшись, сказал:
– Ну да, на весь Сахалин один Ульянов, известный рыбовоз.
– Ну, понеслась… – проворчал Борис. – Шоферов у нас в рыбводе, как собак нерезаных, оказывается…
– Да будет тебе, скромняга! – морщась, махнул рукой Хлоповских. – Самый незаменимый прямо!
Владимир с легкой улыбкой наблюдал за шутливой перепалкой. По роду деятельности Привезенцеву уже доводилось так или иначе сталкиваться со всеми, кто сейчас находился в актовом зале. Это были честные, работящие люди, каждый – настоящий дока в своем деле.
«Вот только «дела» у всех совершенно разные».
Механик лесхоза Николай Пеньковский сидел чуть поодаль от других и в общей беседе не участвовал – лишь с отсутствующим видом смотрел в окно.
– Эй, на галерке! – позвал его Хлоповских. – Чего притих?
– Да ничего, – буркнул механик. – Не выспался просто.
Сложно было представить себе двух более разных людей, чем Хлоповских и Светличный. Улыбка и манера общаться инструктора выдавали в нем открытого и веселого парня, с которым здорово петь песни под гармонь или, скажем, идти в поход – по дороге точно не заскучаешь. А вот Пеньковский, хоть и не лишенный чувства юмора, был куда более замкнутым человеком – и, если даже подпевал «гармони» товарища, то только про себя, не вслух.
«Видно, работа накладывает свой отпечаток, – подумал Владимир. – Большую часть времени один проводишь, в лесу, ковыряешься себе в тамошней технике, слышишь только, как моторы жужжат да листва шуршит… Не каждый на таком месте сидеть захочет, только с особенным, подходящим характером…»
Тут дверь актового зала открылась, и внутрь вошел грузный, тяжелый мужчина с большими губами и маленькими глазками, пристально глядящими на мир из-под густых насупленных бровей. Это, конечно же, был тот самый Тимофеев, секретарь Центрального Совета союза спортивных обществ и организаций, ради которого сахалинцев собрали в ДК. Следом за секретарем тенью следовал худющий заместитель председателя горисполкома Лазарев с красной папкой, зажатой подмышкой, а замыкал шествие еще один гражданин – высокий, темноволосый и с большими зелеными глазами, он был Привезенцеву совершенно не знаком.
«Может, из области кого-то вызвали?..»
Увидев, что собранные в актовом зале сахалинцы сидят, кто как, в развязных позах, Лазарев украдкой показал им несколько характерных жестов, которые могли значить: «Рассаживайтесь поживей, сейчас начнется!..»
Тимофеев обогнул сцену, но подниматься на нее не стал – остановился в нескольких метрах от первого ряда кресел и, дождавшись, пока все займут свои места, громогласно поздоровался:
– Здравствуйте, товарищи!
– Здравствуйте, – нестройным хором ответили мужчины.
– Как настроение? – спросил Тимофеев с улыбкой.
– Отличное, товарищ секретарь! – за всех ответил Хлоповских.
– Рад слышать, – еще шире улыбнулся Тимофеев. – Товарищ Лазарев, давайте проверим, все ли пришли?
Зампредседателя горисполкома охотно закивал и, раскрыв папку, стал поочередно называть фамилии. Тимофеев тем временем прохаживался вдоль первого ряда кресел, сложив пухлые руки за спиной.
– Все на месте, Аркадий Петрович! – сообщил Лазарев, закончив перекличку.
– Спасибо, Михаил Валерьевич, – кивнул Тимофеев.
Кашлянув в кулак, он снова обратился к собравшимся в зале мужчинам:
– Товарищи! Наверняка всех вас мучает вопрос: зачем вас всех здесь собрали, и с какой целью из столицы, города-героя Москвы, в Южно-Сахалинск пожаловал секретарь Центрального Совета по спорту? Само собой разумеется, что два эти события непосредственно связаны одно с другим…
Он шумно втянул воздух ноздрями и торжественно объявил:
– Позвольте вас поздравить, товарищи: коллегиальным решением первых лиц Центрального Совета и заместителя председателя Южно-сахалинского горисполкома вы были выбраны для участия во всесоюзном автомоторалли «Родина», посвященном пятидесятилетию Советской власти!
Привезенцев и Косарев недоуменно переглянулись. Лазарев, снова сунув папку под мышку, захлопал в ладоши, незнакомец, стоящий рядом с ним, последовал его примеру.
Все эти детали Привезенцев отмечал мимоходом, поскольку никак не мог переварить заявление второго секретаря.
«Автомоторалли? Всесоюзное? О чем он вообще?»
– По плану, разработанному Центральным Советом, – продолжил Тимофеев, – вы должны будете пройти пятнадцать тысяч километров, стартовав с площади Ленина вашего чудесного города и финишировав в самом Ленинграде…
Ульянов, сидящий справа от Привезенцева, тихо присвистнул.
«Ленинград? Пятнадцать тысяч километров? – подумал кинооператор. – Добрая половина из которых – по дальневосточному бездорожью? Это такая шутка?»
– А на чем поедем хоть, товарищ секретарь? – поинтересовался Светличный.
Василий единственный не выглядел удивленным – он и, пожалуй, еще Хлоповских: для них все эти автомотопробеги были родной стихией.
Собственно, Привезенцев тоже любил мототуризм. Но пятнадцать тысяч километров казались ему уж больно страшной цифрой.
– По случаю столь значительной даты обком ДОСААФ и обком ВЛКСМ предоставят участникам лучшие экземпляры продукции советской промышленности – один автомобиль марки «ГАЗ-21», два мотоцикла «М-63» и два «М-72», – отчеканил Тимофеев.
«Волга» и «Уралы», стало быть…»
Лазарев и стоящий рядом с ним незнакомец снова захлопали, но Светличный, Хлоповских и Ульянов, судя по всему, их восторга не разделяли. Впрочем, выражать свое недовольство Тимофееву никто из них не решился, а потому секретарь со спокойной душой продолжил:
– Руководителем пробега будет всем вам хорошо известный Владимир Андреевич Привезенцев, журналист, кинооператор и режиссер…
«Чего и следовало ожидать».
Взгляды Тимофеева и Привезенцева встретились. Кроме того, Владимир почувствовал на себе взоры других собравшихся, включая Лазарева и его безымянного спутника.
«Но, наверное, это даже и к лучшему, – подумал Привезенцев, делая вид, что ничуть не растерян. – По крайней мере, смогу спокойно заниматься съемкой… Она же им, уверен, в первую очередь нужна…»
Словно прочтя его мысли, Тимофеев сказал:
– Мы очень надеемся, что товарищ Привезенцев сможет не только достойно возглавлять пробег, но и снимет его на кинопленку, поскольку Центральным Советом по спорту было принято решение сделать фильм, посвященный грядущему ралли…
«Кто бы сомневался!..»
– Товарищ Косарев на время мотопробега назначается замполитом и первым заместителем руководителя. Товарищ Пеньковский – механиком, товарищ Ульянов – слесарем, товарищ Светличный – медиком, а товарищ Хлоповских будет отвечать за ведение путевого дневника…
– Позволите вопрос? – нахмурившись, подал голос инструктор автомотоклуба.
Тимофеев скривился, но не стал выговаривать Хлоповских за то, что перебил, и милостиво разрешил:
– Задавайте!
– А почему за ведение дневника отвечает инструктор автомотоклуба, а не завотделом «Молодой гвардии»?
– Потому что это коллегиальное решение, принятое в Центральном Совете по спорту, – просто ответил Тимофеев.
Хлоповских выгнул бровь и открыл было рот, чтобы задать новый вопрос, но Светличный толкнул товарища в бок локтем и скорчил злобную мину – мол, не спорь, правды ты все равно не добьешься: раз есть решение, никто его менять не будет.
«Легче потом с Косаревым договориться обменяться обязанностями. Неофициально. Надо думать, Альберт охотно поможет – ему со словом возиться нравится…».
– Можем продолжать, товарищ Хлоповских? – с нажимом произнес Тимофеев.
– Да, конечно… – нехотя буркнул инструктор. – Извините…
– Замечательно, – победно улыбнулся Тимофеев. – Так вот, на чем я там остановился? Ах да… Завхозом вашей группы туристов будет товарищ Рожков.
Мужчина, стоявший рядом с Лазаревым, сделал шаг вперед и, робко улыбнувшись, представился:
– Геннадий Степанович Рожков, старший инструктор облспортсоюза. Очень рад знакомству.
Сказав это, он снова попятился и замер на прежнем месте, рядом с Лазаревым, который буквально сиял.
«Такое ощущение, что он от Тимофеева заряд какой-то получает – горит, словно стоваттная лампочка», – усмехнулся про себя Привезенцев.
Иногда ему казалось, что в этом заключается смысл жизни любого мелкого чиновника – давить на нижестоящих, чтобы угодить вышестоящим и тем самым максимально отдалиться от первых и приблизиться ко вторым. Сам Привезенцев до ужимок в духе Лазарева никогда не опускался – брал талантом и организованностью. За это его и ценили.
«И ставили руководителем подобных мероприятий – чтоб более-менее грамотно расхлебывал ту кашу, которую они время от времени заваривают».
– Каждому из вас будет выдана копия постановления, в которой изложены ваши задачи, подлежащие выполнению в ходе ралли «Родина», – сказал Тимофеев, снова отвлекая внимание публики на себя. – Основная – это, разумеется, пропаганда советской власти среди молодежи, с которой вы будете встречаться по ходу вашего путешествия. Важно, чтобы подрастающее поколение понимало, насколько значительна эта дата – пятьдесят лет Октябрю. Помимо того, что ваш пробег зафиксирует на кинопленку товарищ Привезенцев, вы примете участие в ряде телепередач в тех городах, через которые будет пролегать ваш маршрут…
