bannerbannerbanner
Принц и нищий

Марк Твен
Принц и нищий

Полная версия

Глава XXXII
Коронация

Вернемся назад на несколько часов и займем место в Вестминстерском аббатстве, в четыре часа утра, в достопамятный день коронации. Мы окажемся здесь не одни, ибо хотя на дворе еще ночь, но галереи собора уже освещены факелами и битком набиты народом. Публика просидит здесь часов семь-восемь подряд, лишь бы увидеть зрелище, которое едва ли можно надеяться увидеть два раза в жизни, а именно коронацию короля. Лондон и Вестминстер поднялись на ноги с трех часов ночи, с первым пушечным залпом, и богатые, но не знатные граждане уже толпятся у входов в галереи, за огромные деньги добиваясь мест, предназначенных для людей их звания.

Время тянется томительно долго. Суматоха мало-помалу стихает, потому что все галереи уже переполнены. Теперь мы можем сидеть и наблюдать без помехи. Со всех сторон, куда ни бросишь взгляд, из полумрака, царящего в соборе, выступают галереи и балконы, битком набитые публикой; другие заслонены от глаз колоннами и выступами. Нам видна вся огромная северная галерея – покамест пустая в ожидании привилегированной публики. Мы можем также видеть широкую эстраду, затянутую богатыми тканями. На этой эстраде, посередине, стоит трон на возвышении в четыре ступени. В сиденье трона вделана большая плита неотесанного камня. Много поколений шотландских королей короновалось на этом камне; время освятило его, так что теперь на нем коронуются английские короли. Весь трон и его подножие затянуты золотою парчой.

В соборе царит тишина, факелы тускло мерцают, время ползет черепашьим шагом. Но вот наконец и заря; факелы погасили, и бледный утренний свет наполняет пространство. Теперь можно уже различить все очертания величественного здания, но при свете наступившего облачного дня они кажутся смутными, как будто подернутыми дымкой.

Бьет семь часов, и это сонное однообразие в первый раз прерывается: приезжает первая знатная леди и появляется в северной галерее; богатством наряда она может поспорить с самим Соломоном. Царедворец, весь в бархате и шелке, провожает ее к ее месту, а за ним идет другой джентльмен – двойник первого по костюму; он несет длинный шлейф знатной леди и, когда она садится на свое место, укладывает шлейф ей на колени; затем ставит ей под ноги скамеечку и кладет ее коронку так, чтобы она была у нее под рукой, когда настанет минута одновременного возложения корон на головы знатных особ.

Вслед за первою леди являются вторая и третья – целая вереница блистательных дам; нарядные царедворцы снуют и мелькают, рассаживая их по местам и прилагая все старания, чтобы устроить их поудобнее. Повсюду жизнь и движение, повсюду яркие краски. Но мало-помалу суматоха стихает, и воцаряется прежняя тишина. Вся знать уже съехалась, все дамы сидят по местам, – огромный пестрый цветник, усеянный бриллиантами, как Млечный путь – звездами. Тут перед вами все возрасты: есть вдовы – старухи, сморщенные, желтые и седые как лунь, – чуть не столетние, которые помнят коронацию Ричарда III и те смутные, давно забытые времена; есть и красивые пожилые дамы, и прелестные молоденькие женщины; есть и хорошенькие девушки с блестящими глазками и свежими щечками; легко может статься, что они даже не сумеют надеть своих усыпанных алмазами коронок, когда придет великая минута: для них это дело новое, и справиться с волнением им будет нелегко. Впрочем, нет, – мы шутим, – этого не может случиться, ибо у всех этих дам прическа нарочно устроена таким образом, чтобы можно было по первому сигналу быстро и безошибочно посадить коронку на надлежащее место.

Мы уже видели, что блестящие ряды знатных леди усыпаны бриллиантами, и могли оценить это волшебное зрелище. Но сейчас мы увидим нечто еще более изумительное. Часов около девяти из туч проглядывает яркое солнышко, и ослепительный луч, ворвавшись в окна, тихо скользит по рядам разодетых леди. Бриллианты и самоцветные камни загораются всеми цветами радуги. Мы вздрагиваем от неожиданности, как от электрического удара: трепет восторга пробегает по нашим жилам.

Вот появляются иностранные послы со своими блестящими свитами, и в их числе один посол откуда-то с Востока. Луч солнца скользя задевает его… У зрителей останавливается дыхание – так ослепителен блеск, который он разливает вокруг: с ног до головы он весь осыпан драгоценными камнями и при малейшем его движении от него рассыпается целый дождь сверкающих искр.

Но перейдем к форме прошедшего времени для большего удобства. Прошел час, два часа, два с половиной. Наконец первый пушечный залп и громкие крики народа возвестили, что король с процессией прибыли. Каждый знал, что придется подождать, так как короля надлежало облачить для торжественной церемонии; но все знали также, что это время пройдет незаметно в созерцании интересного зрелища – торжественного выхода пэров в парадных костюмах. Пэров рассадили по местам с подобающим церемониалом и подле каждого положили его корону. Публика на галереях следила за этой процедурой с живейшим интересом, ибо многие в первый раз в жизни видели всех этих герцогов, графов и баронов, чьи имена были известны в истории пятьсот лет тому назад. Когда все уселись, с галереи открылось поистине невиданное зрелище, которое кто видел раз, то уже не забудет никогда.

Теперь на сцене появилось высшее духовенство в полном облачении и в митрах, с многочисленным причтом в хвосте; один за другим они вошли на эстраду и заняли места; за ними вошел лорд-протектор с другими приближенными вельможами и, наконец, отряд лейб-гвардейцев в стальных латах.

Наступила минута напряженного ожидания; затем, по данному сигналу, музыканты заиграли торжественный гимн; в дверях показался Том Канти, в длинной мантии из золотой парчи, и поднялся на эстраду. Все встали, как один человек, и начался обряд коронования.

Благородные звуки неслись, разливаясь роскошной волной под сводами собора, и вот Тома Канти торжественно усадили на трон. Старинные обряды совершались своим чередом, величественные и торжественные; зрители с благоговением смотрели и слушали, и чем ближе церемония подходила к концу, тем бледней и бледней становился Том Канти, тем больней укоры совести грызли его наболевшее сердце, тем тяжелей становилось у него на душе.

Но вот наконец наступил и последний акт священной церемонии. Архиепископ Кентерберийский взял с подушки английскую корону и поднял ее над головой трепещущего мнимого короля. В тот же миг вся северная галерея вспыхнула пестрой радугой: все огромное собрание знати, как по команде, приподняло над головами свои короны и замерло в этой позе.

Наступила глубокая тишина. В эту торжественную минуту на сцене появился новый актер. Поглощенные церемонией зрители заметили его только тогда, когда он уже вступил в главный придел. Это был мальчик в грубых плебейских лохмотьях, в рваных башмаках, с непокрытой головой. Жестом, полным величия, плохо вязавшимся с его наружностью оборванца, он поднял руку и торжественно произнес:

– Я запрещаю возлагать корону Англии на эту вероломную голову. Король – не он, а я!

В один миг несколько рук протянулось, чтобы схватить оборванца, но Том Канти в своем королевском одеянии бросился вперед и крикнул громким голосом:

– Назад! Не троньте его! Он в самом деле король.

Изумление, граничащее с паникой, охватило собрание: большинство вскочило с мест, с недоумением переглядываясь или уставившись оторопело на действующих лиц этой сцены; никто не понимал, во сне или наяву он все это видит. В первую минуту лорд-протектор оторопел не менее других, но сейчас же оправился и закричал повелительным голосом:

– Не слушайте короля! Его Величество опять занемог. Схватите бродягу!

Многие бросились исполнять приказание, но мнимый король топнул ногой и прокричал:

– Под страхом смерти запрещаю трогать его! Он – король.

Все руки мгновенно опустились. Столбняк охватил все собрание. Никто не мог ни двинуться, ни вымолвить слова, никто не знал, что делать, что сказать, – так поразительно, так необычайно было все происшедшее. Пока все стояли пораженные, не в силах собраться с мыслями, мальчик все подходил решительным, самоуверенным шагом, с гордым, полным достоинства выражением лица. Никто и опомниться не успел, как он поднялся на эстраду. Мнимый король радостно кинулся к нему навстречу, упал перед ним на колени и сказал:

– Всемилостивейший государь! Позволь бедному Тому Канти первому присягнуть тебе в верности и сказать: «Возложи свою корону и возьми обратно власть, которая принадлежит тебе по праву».

Гневный взгляд протектора обратился на дерзкого пришельца, но в тот же миг выражение гнева на его лице сменилось выражением неописуемого изумления. Та же мгновенная метаморфоза произошла и с остальными царедворцами. Они с недоумением переглянулись и бессознательно попятились назад; их оторопелые взгляды говорили: «Какое странное сходство!»

С минуту лорд-протектор стоял, по-видимому, в нерешительности, затем, обратившись к мальчику, сказал почтительным тоном:

– Не позволите ли вы мне предложить вам несколько вопросов?

– Спрашивайте, милорд. Я готов отвечать.

Герцог задал ему несколько вопросов о дворе, о покойном короле, о принце, принцессах, и мальчик на все отвечал без запинки. Он подробно описал приемные комнаты во дворце, апартаменты покойного короля и принца Валлийского.

«Странная, удивительная, необычайная вещь», – говорили все в один голос. Ветер начинал менять направление, к великой радости Тома, как вдруг лорд-протектор покачал головой и сказал:

– Все это поразительно – нельзя не сознаться, но ведь и Его Величество, наш король, может не хуже ответить на эти вопросы. Нет, это еще не доказательство, – добавил он с убеждением, и Том почувствовал, что почва снова ускользает из-под его ног. Ветер снова переменился: теперь он был опять неблагоприятен для мнимого короля. Бедный мальчик очутился на своем троне, как рак на мели, тогда как того, другого, уносило течением в открытое море. Лорд-протектор покачивал головой и думал: «Надо разрубить этот гордиев узел. Тянуть дольше значит подвергать опасности и себя, и все государство; это поведет только к междоусобице и может даже грозить неприкосновенности престола…» И, повернувшись к одному из вельмож, он сказал:

 

– Сэр Томас, арестуйте его… Впрочем, постойте. Где государственная печать? – вдруг обратился он с просиявшим лицом к оборванцу-претенденту. – Ответь мне правильно, и загадка разгадана, ибо один только принц Валлийский может ответить на этот вопрос. – Вот от каких ничтожных вещей зависит иногда участь династии и престола!

Это была удачная, счастливая мысль, – таково было всеобщее мнение: государственные сановники многозначительно переглянулись, безмолвно одобряя ее. Да, разумеется, никто, кроме принца Валлийского, не мог разрешить неразрешимой загадки исчезновения государственной печати. Как бы твердо ни вызубрил свой урок маленький самозванец, на этом он сорвется, ибо на это не сможет ответить даже и тот, кто его подучил. «Прекрасная, превосходная мысль! Теперь мы живо покончим с этим опасным и хлопотливым делом». И все кругом с довольным видом чуть заметно кивнули головой, радуясь в душе, что наконец-то сумасбродный мальчишка вынужден будет сдаться и сознаться в своем обмане. Но каково же было всеобщее изумление, когда ничего подобного не случилось. Все просто остолбенели, когда мальчик сказал твердым, уверенным голосом:

– Ответить на ваш вопрос вовсе уж не так мудрено.

С этими словами он обернулся к одному из вельмож и сказал решительным тоном человека, привыкшего повелевать:

– Милорд Сент-Джон, ступайте в мой кабинет во дворце, – никто не знает его лучше вас, – и там у самого пола, в углу, налево от входной двери вы найдете в стене маленькую медную пуговку; нажмите ее, и перед вами откроется потайной шкафчик, о существовании которого никто не знает, кроме меня да надежного рабочего, сделавшего его для меня. Первое, что вам бросится в глаза, будет государственная печать, – принесите ее сюда.

Собрание только диву далось при этих словах; особенно же всех поразило то обстоятельство, что маленький оборвыш так уверенно обратился именно к этому вельможе из всех и назвал его по имени, как будто был с ним с детства знаком. Сам лорд Сент-Джон был до того озадачен, что чуть было не пошел исполнять приказание. Он даже сделал движение, собираясь идти, но сейчас же принял прежнюю спокойную позу, и только легкая краска в лице выдала его маленький промах.

– Что же вы медлите? – обратился к нему резким тоном Том Канти. – Разве вы не слышали приказания короля? Ступайте!

Лорд Сент-Джон отвесил глубокий поклон, отличавшийся, как это было всеми замечено, удивительной осторожностью (это был нейтральный поклон, сделанный по направлению, среднему между двумя мальчиками, так что каждый из них мог принять его на свой счет), – и удалился.

Тогда в блестящей группе царедворцев началось движение – медленное, едва уловимое, но непрерывное и неуклонное, – вроде того, какое наблюдается в калейдоскопе, когда его тихонько поворачивают и когда частички одной блестящей фигуры распадаются и постепенно группируются в новую замысловатую фигуру, вокруг нового центра. Совершенно однородное с этим движение разъединило теперь блестящую толпу, группировавшуюся вокруг Тома Канти, и постепенно сконцентрировало ее вокруг пришельца. Том Канти остался почти совсем один. Наступила минута неприятного ожидания; мало-помалу даже то крохотное меньшинство малодушных людей, которое еще держалось мнимого короля, набралось мужества и по одному, по два человека, незаметно присоединилось к большинству, так что фигура Тома Канти, в богатом наряде, вся залитая драгоценными камнями, осталась совершенно одинокой среди пустого пространства. Картина была красноречивая.

Но вот в глубине среднего придела показался лорд Сент-Джон. Волнение и любопытство ожидающих достигли крайних пределов; тихий говор разом смолк, и наступила глубокая, могильная тишина, среди которой лишь гулко раздавались приближающиеся шаги царедворца. Все глаза были прикованы к нему, когда он подходил. Он поднялся на эстраду, приостановился на один миг и затем решительным шагом двинулся к Тому Канти.

– Государь, печати там нет, – сказал он с низким поклоном.

Толпа невежественной черни не отскочила бы так стремительно от зачумленного, как отскочила эта испуганная толпа царедворцев от маленького оборванца-претендента. В один миг он остался один, без друга, без поддержки; в один миг он сделался мишенью для перекрестного огня презрительных, яростных взглядов.

– Вышвырнуть бродягу на улицу и прогнать плетьми по всему городу! – приказал разгневанный лорд-протектор. – Это будет ему вполне по заслугам!

Телохранители бросились было исполнять приказание, но Том Канти остановил их быстрым движением руки.

– Назад! – крикнул он. – Кто тронет его, поплатится жизнью!

Лорд-протектор был в полном недоумении, как ему поступить.

– Хорошо ли вы искали? – спросил он лорда Сент-Джона. – Впрочем, бесполезно и спрашивать. Все это странно, в высшей степени странно… Маленькие вещи, безделки часто теряются, и это никого не удивляет, – оно и понятно; но каким образом могла пропасть такая объемистая вещь, как государственная печать, – массивный золотой кружок…

– Стойте! Довольно! – закричал со сверкающими глазами Том Канти, бросаясь к лорду-протектору. – Вы говорите – кружок? Золотой и тяжелый? – и на нем еще выгравированы какие-то буквы и девизы? Да? Ну, теперь я понимаю, что за штука эта ваша государственная печать, из-за которой было столько переполоха. Так бы давно и сказали; я бы вам ее отдал три недели назад. Я знаю, где она, но не я первый туда ее положил.

– Так кто же, государь? – спросил лорд-протектор.

– Законный король Англии, – тот, кто стоит перед вами. Пусть он сам вам скажет, где лежит печать; тогда вы поверите, что он настоящий король. Подумайте, государь, постарайтесь припомнить: это было последнее – самое последнее, что вы сделали перед тем, как выбежали из дворца в моем платье, чтобы наказать часового, который обидел меня.

Настала мертвая тишина; под высокими сводами храма не слышно было ни звука, ни шороха; все глаза впились в лицо пришельца, который стоял, понурив голову, и, наморщив лоб, перебирал в памяти всю массу своих впечатлений того дня, силясь припомнить один крохотный факт, как назло, ускользавший. От успеха его усилий зависело, возвратит ли он себе отцовский престол или останется тем, чем он был теперь, – нищим и презренным отверженцем. Время шло, секунды превращались в минуты, а мальчик все стоял в глубоком раздумье. Наконец он вздохнул, покачал головой и дрожащим голосом, с отчаянием, произнес:

– Я старался припомнить и, кажется, вспомнил все до мельчайших подробностей, но они не имеют никакого отношения к печати. – Он помолчал, посмотрел на присутствующих и добавил с кротким достоинством:

– Милорды и джентльмены, если вы хотите отнять у вашего государя его законные права только потому, что он не может представить вам этого доказательства, – я не могу бороться с вами, я тут бессилен. Но…

– Это невозможно! Это безумие, государь! – воскликнул в ужасе Том Канти. – Подождите! Подумайте! Не сдавайтесь! Дело еще не потеряно. Вы наверное вспомните… Слушайте, что я буду говорить, – вслушивайтесь в каждое слово, я постараюсь напомнить вам то утро, расскажу по порядку все, как было… Мы с вами разговорились; я рассказывал вам о своих сестрах Бетти и Нани… я вижу, это вы помните. Потом я говорил о своей бабушке, об играх моих оффаль-кордских друзей… Вот видите, вы помните и это. Отлично, слушайте же внимательно, и вы непременно вспомните все. Вы накормили и напоили меня, затем с истинно царским великодушием выслали слуг, чтоб я не стыдился перед ними своей невоспитанности… И это вы помните?

Пока Том перечислял все эти подробности, а другой мальчик в ответ ему кивал головой, блестящее собрание смотрело на них в полном недоумении. Рассказ звучал так правдиво… А между тем каким образом могло произойти это невероятное стечение обстоятельств? Как и где мог сблизиться наследный принц с маленьким нищим? Никогда еще, кажется, ни одно собрание не было до такой степени поражено и заинтересовано.

– Вам вздумалось ради шутки поменяться со мною платьем, государь. И когда мы с вами стали перед зеркалом, мы были до того похожи, точно и не переодевались совсем. И вы, и я сказали это тогда в один голос, помните? Тут вы заметили мою ушибленную руку… Смотрите: синяк и теперь еще виден; я до сих пор не могу писать: пальцы не гнутся… Пылая благородным негодованием, Ваше Величество вскочили, крича, что вы накажете бесчеловечного солдата, бросились к двери и, пробегая мимо стола, захватили вот эту самую вещь, которая зовется государственной печатью (она лежала на столе). Вы схватили ее и стали нетерпеливо осматриваться, отыскивая глазами, куда ее положить. Тут вы увидели…

– Довольно! Я вспомнил! Слава и благодарение Богу! – воскликнул в страшном волнении оборвыш-претендент. – Ступайте, мой добрый Сент-Джон; в рукавице моей миланской брони, что висит на стене, вы найдете печать.

– Так, так, государь! – радостно воскликнул Том Канти. – Теперь скипетр Англии опять ваш по праву, и лучше бы тому не родиться на свет, кто вздумает у вас его оспаривать. Идите же, милорд Сент-Джон, бегите, летите и возвращайтесь скорей!

Все собрание было теперь на ногах и потеряло голову от беспокойства и волнения. В воздухе стоял глухой гул голосов; некоторое время никто ничего не понимал, никто ничего не слышал и не слушал; все говорили – сразу, крича и перебивая друг друга. Никто не замечал, как летит время. Но вдруг опять все смолкло: на эстраде показался Сент-Джон. В поднятой над головой руке он держал государственную печать.

– Да здравствует король! – прокатился оглушительный крик.

Минут пять воздух дрожал от восторженных криков и грома оркестра и колыхался белыми волнами от неистово машущих платков, и среди этой бури восторга, в центре широкой эстрады, окруженный толпою коленопреклоненных вассалов, счастливый, гордый, раскрасневшийся и сияющий, стоял маленький оборвыш – король Англии.

Наконец все поднялись на ноги, и Том Канти воскликнул:

– А теперь, государь, возьмите назад ваши царские одежды и отдайте бедному Тому, вашему верному слуге, его лохмотья.

– Взять маленького негодяя, наказать его плетьми и заключить в Тауэр! – приказал лорд-протектор.

Но новый король – настоящий король – сказал:

– Нет, я этого не допущу. Если бы не он, мне никогда бы больше не видеть моей короны, и я никому не дам обидеть его. А от тебя, мой добрый дядя, милорд-протектор, я не ожидал такой неблагодарности. Говорят, этот бедный мальчик пожаловал тебя герцогом (протектор покраснел). Но ведь он не был королем: чего же теперь сто́ит твой титул? Завтра же ты будешь ходатайствовать у меня об утверждении тебя в твоем новом звании и ходатайствовать через посредство этого мальчика, иначе тебе придется распрощаться с твоим герцогством и ты останешься, как был, – просто графом.

После такого нагоняя его светлости герцогу Сомерсету оставалось только ретироваться в задние ряды. А король повернулся к Тому и ласково сказал:

– Как это ты вспомнил, милый мальчик, куда я засунул печать, когда я не мог вспомнить и сам?

– Тут нет ничего удивительного, государь: я часто ею пользовался все эти дни.

– Часто пользовался государственной печатью? Но в таком случае, как же ты не знал, где она?

– Я только не знал, что именно ее они ищут. Я не знал, что это государственная печать, государь.

– Но тогда что же ты с нею делал?

Все лицо Тома залило ярким румянцем; он потупил глаза и молчал.

– Отвечай же, не бойся, дружок, – промолвил король. – Как ты пользовался государственной печатью Англии?

Том колебался с минуту, но наконец, собравшись с духом, отвечал едва слышно:

– Я колол ею орехи!

Бедный мальчик! Дружный взрыв хохота, бывший ответом на эти слова, чуть не сшиб его с ног, – до того он был сконфужен. Зато если в ком еще оставалось сомнение, действительно ли Том Канти не настоящий король, – этот наивный ответ разом его уничтожил.

Тем временем с Тома сняли королевскую мантию накинули ее на плечи королю, и она скрыла его лохмотья. Обряд коронации начался заново. На голову законного короля торжественно возложили корону, и оглушительные пушечные залпы возвестили ликующему Лондону о великом событии.

Рейтинг@Mail.ru