Михаил Белозёров
Черные ангелы
– Это он… – уверенно показала она на меня жилистым пальцем. Край халата распахнулся, и я понял, что она под ним, как всегда, голая. Леха сладко зевнул.
– Ты кто? – спросил Пионов у Лехи.
– Это мой напарник, – ответил я за него.
– Я тебя не спрашиваю, – желчно заметил Пионов.
– Фотограф-профессионал, – галантно представился Леха и щелкнул голыми пятками.
– Вот ты-то мне и нужен, дорогуша, – обрадовался Акиндин. – У меня дочь родилась!..
Леха поморщился.
– Не-е… – гордо ответил он, – у вас зарплаты не хватит…
Акиндин удивленно помолчал, а потом ударил Леху с правой, и Леха сел на пол.
– Ты чего дерешься? – удивился Леха, осторожно ощупывая ухо. – Странный у нас народ, вначале в морду бьют, а потом просят об услуге. Теперь я из принципа…
– Ты был с ним? – сурово спросил Пионов у Лехи, который ничего не боялся.
– Нет, – вступилась консьержка, – он был со мной…
– Ага… – обрадовался Пионов, – вся банда в сборе!
У консьержки побледнели щеки.
– Я же сама позвонила… – пролепетала она.
– Иногда у преступника не выдерживают нервы и он делает глупости, – пояснил Акиндин с умным видом.
– Но ведь это я позвонила… – повторила она с отчаянием.
– Ну и что, дорогуша? – удивился Акиндин. – Сядешь за компанию…
В общем, полиция в своей стихии. Я даже залюбовался. В кухню вошла Люся, чего-то прошептала Пионову на ухо. Я услышал конец фразы:
– …Хороший адвокат… от этого вопроса… камня на камне не оставит…
Они вышли. Акиндин с тревогой посмотрел им вслед и сказал, обращаясь неизвестно к кому:
– Пока солнце взойдет, роса очи выест…
– Скажите, что я не при чем! – потребовала консьержка.
– Сама скажи, – ответил Леха, поднимаясь с пола.
Консьержка сжала губы и отвернулась.
– Все мужики одинаковы…
Леха посмотрел на меня. Если бы я мог, то развел бы руками. Зато покачал головой. Он понял, что к убийству я не имею никого отношения.
– Не шептаться! – предупредил Акиндин, с подозрением поглядывая то на нас, то в коридор.
Кажется, его основательно выживали из полиции, и даже его друг Пионов ничем не мог помочь.
Затем послышались шаги, и кухню заполнили какие-то люди. Среди них были Алфен и Лука.
– Комиссар, снимите с моего подзащитного наручники! – потребовал человек в светлом летнем костюме и галстуке. Нос он прикрывал, как средневековый граф, белоснежным ажурным платком. Должно быть, на кухней действительно чем-то воняло. Но я ничего не чувствовал.
Пионов безропотно выполнил просьбу. Акиндин даже не попытался возражать. Люся сделала вид, что все происходящее может быть только в правовом государстве.
– Насколько я понял, моему клиенту не предъявлено никаких обвинений?
– Нет… – вздохнул разочарованный Пионов.
– Хотите ли вы продолжить следственные действия? – спросил адвокат сквозь платок.
Единственное, чему я удивился, – адвокат был свежим, как огурчик с грядки, словно не стояла тридцатипятиградусная жара и не полоскал ливень. Потом рассудил, что он прибыл к месту происшествия в автомобиле с кондиционером. Значит, Алфен расстарался. Но ради чего, я так и не понял.
– Нет… – сквозь зубы ответил Пионов.
– Я его забираю, в противном случае буду вынужден подать жалобу в адвокатуру, и вас затягают по судам!
– Воля ваша… – согласился Пионов и покосился на меня.
– Тебя били? – деловито спросил Алфен.
В его вопросе даже прозвучали материнские нотки. Я сделал благодарное лицо.
– Нет, его в зад целовали, – не удержался Акиндин, но на него никто не обратил внимания.
– Тогда инцидент исчерпан?
– Да… – Пионов развел руками, изображая покаяние.
– А эти господа? – иезуитски спросил Акиндин, указывая на консьержку и Леху.
Адвокат вопросительно посмотрел на Алфена.
– Только мужчину… – сказал Алфен таким тоном, словно делал Лехе одолжение. Но, по-моему, Лехе было все равно. Наверное, он бы с удовольствием остался, чтобы кувыркаться с тощей консьержкой в постели.
– Да, его мы тоже забираем, – громко сообщил адвокат.
– А я?.. – вопросила спросила консьержка, заламывая руки.
Адвокат вопросительно посмотрел на Алфена. Главный оценивающе разглядывал консьержку. Консьержка выдавила из себя жалкую улыбку.
– И женщину тоже… – веско произнес Алфен.
Черты лица его разгладились, и мы поняли, что лицезреем новую фаворитку. Впрочем, о чем можно было говорить, ведь Таня Малыш была мертва.
– Зачем? – удивился Лука.
Если он и любил женщин, то явно в нерабочее время.
– Тебе не надо, я возьму, – возразил Алфен, улыбаясь консьержке.
Консьержка приободрилась, недвусмысленно распахивая полу халата и показывая гладкое колено.
– В общем, забираем всех и уходим, – поспешно сказал Алфен адвокату. – Там разберемся.
– Никто не возражает? – дипломатично спросил адвокат у Пионова и Акиндина.
– Никто…
У обоих была кислая мина на лице, а Люся сделала вид, что происходящее к ней не относится. Честно говоря, в этот момент я ее пожалел, ведь работа полицейского это не всегда истина на твоей стороне.
– Ну и отлично!
Консьержка бросилась впереди всех и ухватилась за потную руку Алфена. Он победоносно обнял ее за талию. Леха выдохнул из себя воздух и закатил глаза:
– Ха!
– А что ты хотел? – спросил я с укоризной.
Он только поморщился, давая понять, что давно относится к жизни философски. Я оказался последним и приотстал.
– Комиссар, как была убита Таня Малыш?
– Малыш? – переспросил он устало. – Ее застрелили…
– Застрелили? – удивился я.
Я привык, что всех, кроме летчика, убивали ножом. Правда, Бондаря утопили в формалине. Но Бондарь – это исключение.
– Видать, она пришла, когда они что-то искали…
Я не сообщил ему, что у нас с Таней Малыш было назначено свидание в три.
– Две пули в голову, – добавил Акиндин таким важным тоном, что Люся невольно фыркнула.
– Так же, как и летчика! – вырвалось у меня я.
– Вы что-то сказали? – удивилась Люся.
Впрочем, после речи адвоката она выглядела достаточно смущенной.
– Да, я нашел его мертвым.
– А кроме летчика, вы никого не нашли?.. – иронически спросила Люся. Впрочем, глаза у нее разбегались в разные стороны. Должно быть, внушительная свита во главе с адвокатом произвела на нее должное впечатление. – На веранде была лужа крови…
– Нет, больше никого не видел, – соврал я.
– Мы вас найдем, – сказала она, словно извиняясь передо мной, – никуда не уезжайте из города.
– Я не уеду. Только отдайте мой блокнот.
Пионов внимательно посмотрел на меня и покачал головой.
– Кроме лично вас, адвокат больше ничего не требовал.
– Ну и ладно, – сказал я, – тогда я заберу собаку.
– Собака не может быть свидетелей, – подумав, философски изрек Акиндин, – собаку можно, дорогуша…
Пионов и на этот раз сделал вид, что глупости, изрекаемые Акиндиным, не имеют лично к нему никакого отношения:
– Забирайте.
Я пошел искать Росса.
– Почему рядом с вами всех убивают? – спросил Пионов, делая шаг за мной в прихожую.
Я удивился, потому что впервые он у меня о чем-то спрашивал, а не вырывал силой.
– Почему всех? Не всех.
Росс стоял в дверях и нервно зевал. Мы были с ним дружны.
– Да? – скептически переспросил Пионов.
– Вы же живы, – сострил я.
– А этих? – Он сунул мне под нос фотографии.
Я сразу узнал Мамонта, Апельсина и Атлета. Только теперь к неопределенному возрасту Мамонта добавилась большая дырка во лбу, а лица Апельсина и Атлета остались целыми, зато оба, похоже, были исполосованы таким же самым ножом, который подкинули мне. Выглядели они так, словно стали жертвой заклания какого-нибудь племени тумбу-юмбу.
– Чего они от тебя хотели?
– А кто они? – в свою очередь спросил я.
– Бандиты с Марса. Что же ты такое наделал, что они за тебя взялись?
– А как там Мирон Павличко? – спросил я в свою очередь, в надежде, что пока он расслабился, выведать информацию.
– Мы предполагаем, что его похитили, – вмешалась Люся, выглядывая в коридор из кухни. – Трупа нет, мотивов для убийства тоже.
– Вы так всем отвечаете? – спросил я.
Она поморщилась и выдохнула из себя воздух.
– В городе ежедневно пропадают десятки людей. Мы не успеваем…
– Это что-то новенькое… – удивился я. – Впервые полиция расписывается в своем бессилии. Целый год, и никаких новостей.
– Надеюсь, вы обойдетесь без новой панической статьи? – осведомился Пионов, впрочем, без обычной угрозы в голосе. – Так как насчет бандитов с Марса?
– Я с ними юридически не знаком. Не пожимал руку, не говорил, что меня зовут Викентием Сператовым. Да, они меня избили, потому что у меня оказалось мало денег. Комиссар… – добавил я не без злорадства, – на сегодня вечер вопросов и ответов закончен. Если я вам понадоблюсь, вы знаете, к кому обращаться.
– Ух-х-х! – издал он странный звук, что, должно быть, означало бессилие, и я торжествующе вышел как раз вовремя, чтобы пройти мимо адвокатского платка, который валялся на крыльце, и усесться в одну из двух машин рядом с Лехой и Лукой. Алфен уселся в другую, чтобы увезти свою добычу подальше от чужих глаз. Что касается адвокат, то он уже укатил на своем супер-пупер четырехколесном чуде, напичканном самыми современными приспособлениями, в том числе кондиционерами и распылителем ароматов. Росс разместился у меня между коленями и преданно заглядывал в глаза. Кажется, он тоже был рад покинуть квартиру Тани Малыш.
– Я хочу выпить! – заявил Леха.
– И я! – провозгласил Лука.
Чему мы страшно удивились. По пути мы заехали ко мне, и я оставил Росса в квартире, предварительно выдав ему в виде пайка палку сухой колбасы, которую он, не успел я закрыть дверь, тут же уволок на диван и принялся с вожделением пожирать.
Глава 5
Черные ангелы
Стихийная жажда перешла в поминки, поминки – в обыкновенную редакционную пьянку. Откуда-то взялись веселые женщины: там были курносая Лена-декоратор, с которой мы обычно болтали на разные жизненные темы и которая дважды была замужем и не прочь была выйти в третий раз, там была фигуристая длинноногая Элла, жена художественного редактора, которая страшно кокетничала со всеми мужчинами и говорила басом: «За второе дыхание!..» На этот раз она была рыбкой, потому сделала себе двухнедельную татуировку в виде легкомысленной чешуи. Там была еще какая-то гриваста женщина, которую я плохо запомнил, и мне даже показалось, что среди них мелькнула скуластая блондинка, которую Леха снял в баре и у которой были соблазнительно гладкие колени. Там были еще кто-то, кажется, жена Луки, но, честно говоря, мне хватило и этих. Сам Лука быстро напился и стал выражать недовольство руководством газеты. Было ужасно смешно, потому что от непривычки к алкоголю он потерял речь и общался с помощью жестов. Вернее, пытался. Сердобольный Сашка Губарев отвел его в кладовку, а сам вернулся с изрядной дозой «наркоза», жена Луки пересела к нему, и они очень тихо копошились в уголке среди клавиатур и папок с материалами. Некоторое время мы все дружно пытались перепить Забирковичуса, пока нам это не надоело и Леха не объявил тур-вальс – в обнимку с блондинкой он выскочил на середину комнаты. Потом мы выпили за Мирона Павличко. Потом пели какие-то грустные романсы и главный художник страшно фальшивил, потом, кажется, курили дрянные местные сигареты – биди. Один Сашка Губарев, у которого был шикарный черный чуб, баловался с контрабандной сигарой толщиной в палец. От этого в помещении стало дымно, как во время пожара.
В этот момент меня пригласили к телефону. Длинноногая Элла, кокетничая странным образом, а именно, закатив глаза, хлопая ресницами и подразнивая раздвоенным змеиноподобным языком, сообщила:
– Там тебя какая-то дама от Адама… Не пропадай…
Обычно где-то в середине пьянки она начинала дико и беспричинно хохотать и падать в обморок. Эту ее особенность уже все знали и не обращали внимание.
Я прошел в пятую комнату и взял трубку. Это была Люся, и у нее был взволнованный голос.
– Послушайте, – сказала она, – мне кажется, я поняла, кто является серийным убийцей…
– Какой-нибудь сумасшедший? – пошутил я и, в общем-то, был недалек от истины.
Из коридора доносились пьяные возгласы, и я ногой захлопнул дверь.
– Это не так важно, – прервала она меня. – Важно, что у вас планшетник!
– Точно… – удивился я. – Как вы догадались?
– С трех раз. Но это тоже неважно. Важно, что с этими планшетниками связано массовое похищение людей.
– Да, – согласился я, – это так. Вернее, с теми существами, которые стоят за ним. А почему вы так решили?
– Это тоже неважно. Давайте завтра встретимся и все обсудим?
– Давайте, – согласился я.
– Часов в десять, – сказала она, – я вас найду.
– Хорошо, – легкомысленно согласился я и положил трубку, совершенно забыл, что завтра мне будет не до свиданий. Наверняка с утра буду опохмеляться.
Похоже было, что Люся что-то раскопала – нашла планшетник и сразу все поняла, но по телефону об этом говорить не могла.
Когда приехал Алфен с консьержкой, у всех уже открылось второе дыхание. Консьержка переоделась в зеленое платье с большими вырезами на плоской груди и жилистой спине. Алфен по-хозяйски похлопывал ее по тощему заду. Она была счастлива. Леха делал вид, что ему все равно, но скрипел зубами. Он подошел к столу, налил себе полный стакан водки и выпил.
– Она, как ангел… – сентиментально поведал он мне.
– Ты спятил?! – возмутился я. – С ангелами не спят…
Леха процитировал стихи из какого-то старого кинофильма, которые мы приняли за его собственные:
Моя свеча горит во тьме, ей не увидеть дня.
Но кто из вас мои друзья, тех озарит она…
Его статус тут же взлетел до потолка. Женщины долго с ним целовались, хотя никто не понял, на что он намекал. А по-моему, он просто расчувствовался. Неужели он влюбился, подумал я. Боже мой, что будет, что будет?!
Кто-то снова включил музыку, и мы попрыгали, но как-то вяло – было слишком жарко. Потом кто-то предложил поехать в «Палладу» – там было недымно и прохладнее, а самое главное, к водке там подавали бочковые огурцы – говорят, большая редкость по нынешним временам. Тут же вызвали такси. В одно из них мы погрузили бесчувственное тело Луки, не забыв его красную «карапузу», и через полчаса сидели на открытой палубе баржи, переделанной под фрегат «Паллада». Луку для того, чтобы он не упал за борт, привязали к мачте.
Опять много пили и кричали, и Леха перешел в ту стадию опьянения, когда в нем просыпалась дурная привычка лапал всех женщин без разбора. Его уже отводили на корму, чтобы усмирить, но он возвращался – первый раз с ссадиной под глазом, второй – с разбитой губой. Потом его повели куда-то в трюм. Я пошел следом, но мне загородили дорогу, и пока я выяснял, что это был расхрабрившийся Забирковичус и очнувшийся Лука, который в трезвом состоянии владел техникой бесконтактного боя, Леха вернулся без рубашки, в растерзанной майке и с шишкой на голове. Следом за ним никто не вышел. Он трогал языком десны. Так делают, когда проверяют, не выбиты ли зубы. Потом налил стакан водки, прополоскал рот и проглотил ее. Я хотел последовать его примеру, но меня тошнило. Все опять сели за стол. Подали морских гребешков, приправленных лимонным соком, и холодную водку. Но мы были какими-то вялыми. Второе дыхание кончилось, стали ждать, когда откроется третье. Поэтому мы с Лехой спустились на берег, сели на покосившиеся плиты набережной и между нами состоялась беседа.
– Ты плавать умеешь? – спросил он, глядя на Обводной канал и клюя носом в колени.
Вечерело. Тихо шелестел камыш, по небу плыли редкие облака. Полная луна висела, как старые круглые часы. И все двоилось.
– Умею… – согласился я, стараясь, чтобы все предметы на небе были в одном экземпляре.
– Ты не думай, что я хочу тебя обидеть, но как ты можешь плавать, – усомнился он проникновенно, но со скрытым превосходством землянина, – если на Марсе шиш воды?
– Шиш… – согласился я, тоже клюя носом в колени.
Лично мне было наплевать, сколько на Марсе воды. Разве это главное в жизни?
– Объясни мне, – он замер, опершись на локти, и я подумал, что он уснул.
– Не помню, – ответил я, – но точно знаю, что вода была.
Прошла минуту.
– А-а-а… – сказал он, разгибаясь. – Вот видишь, а у нас есть всегда! – Он попытался объять все небо, но у него не получилось.
Опять наступила пауза, и мне показалось, что мы задремали. В этот миг в небесах над нами разыгралась драма. Большой треугольный корабль инопланетян, по периметру которого переливались разноцветные огни, сбил тонким белым лучом огненный шар, который неосторожно приблизился к нему. Через минуту нам на голову посыпались обломки. На барже радостно закричали, очевидно, принимая обломки за салют. Вслед за обломками из треугольного корабля куда-то в канал упали четыре рубиновые капли. Но нам с Лехой было все равно. Должно быть, в тот момент мы плохо соображали, что реально происходит. Правда, мы обсудили и эту тему и решили вернуться на «Палладу», чтобы допить водку для прочистки мозгов, а потом искупаться, дабы разрешить наш спор насчет марсианской воды. Но на баржу я не попал, а почему-то очнулся в полной темноте, и вокруг были непроходимые заросли тростника. Под ногами хлюпала грязь.
– Леха… – позвал я осторожно. – Леха-а-а-а!
Его хваленая «ракушка» не действовала. Может быть, Леха упал и спит беспробудным сном? А может быть, он спустился в трюм, чтобы разделаться с врагами или найти свою белокурую зазнобу? Я пошел на звуки музыки, но угодил в болото. Мне понадобилось целых пять минут, чтобы выбраться на тропинку. Но сколько я ни пытался двигаться в сторону музыки, я только удалялся от нее. Даже когда я поворачивался и шел в противоположную сторону, все равно не приближался, и вынужден был искать обход. Очевидно, где-то в этом лабиринте камышей я сворачивал не в ту сторону. Вдруг я понял, что музыка звучит из доморощенной Лехиной «ракушки». Мне все надоело, я уже почти протрезвел и решил идти по прямой, а если не получится, то улечься спать прямо среди камыша. Шагов черед двадцать тропинка пошла под уклон. В этот момент луна вышли из-за туч, и я понял, где нахожусь. По ту сторону заиленного канала светились огни, а на фоне неба торчали церковные кресты. Где-то здесь должен быть Ипподромный мостик. И действительно через пару шагов я увидел его очертания над светлой водой, затененной по краям камышами. Всего-то надо было перейти мостик, и я был спасен, потому что наша компания на том берегу пускала ракеты. Слышался смех скуластой блондинки. Леха кричал:
– Уведите меня!!! Уведите меня отсюда, а то я такое натворю!!!
Но меня уже ждали. Их было четверо. Они стояли поперек мостика во всем черном, как на подбор, и главное, что меня удивило, были одного роста. Идти назад было глупо – я их не боялся, идти вперед – еще глупее, зачем нарываться. Пахло навозом. Почему навозом? – подумал я машинально и остановился. Тогда они совершили ошибку. Крайний правый из них отделился и направился ко мне. Таких грабителей я в жизни не видел. Лица у него не было – оно осталось в тени какого-то странного капюшона, наброшенного на голову, и походило существо не на человека, а на какого-то странного жука, словно капюшон был продолжение больших черных крыльев, сложенных над головой. На хлыста он явно не тянул, потому что походка у него была не шатающаяся и вялая, а как у молодого крепкого человека. Еще я заметил, что капюшон отливает рубиновым оттенком. Он спросил:
– Закурить не найдется?
– Сейчас, – ответил я, и меня не удивило то обстоятельство, что его голос возник у меня в ухе сам собой. Видно, я еще не совсем протрезвел. Еще я понял, раз спрашивают закурить, значит, будут грабить.
Правой рукой я полез в карман шорт, поворачиваясь к нему боком и приседая на левую ногу, а потом выпрямился и резко ударил левой, целясь в лицо. Удар получился классический, словно по боксерской подушке. Он как-то очень знакомо по-птичьи щелкнул, задрав подбородок (так щелкали у меня под окном радужные лоринеты из Австралии). На уровне рефлекса у меня была дурная привычка бить «двойкой» – «бац» – правая пошла сама. Под капюшоном что-то клацнуло, и человек опрокинулся навзничь влево от тропинки. В другое время я бы удивился тому, что одним ударом свалил грабителя. И в прежние времена не всегда везло. Но теперь мне было не до рассуждений, потому что на мостике стояли еще трое, и надо было вначале расправиться с первым. Все это промелькнуло у меня в голове, когда я уже топтал упавшего. Под ногами что-то хрустело – то ли кости, то ли тростник. У меня было пару мгновений до того момента, когда рядом со мной очутился второй нападавший. Я повернулся к нему в ту секунду, когда он пытался ухватить меня за руку. Видно, он не был знаком с приемами самбо, потому что я очень легко подтянул его к себе, ощутив его физическую слабость, и сломал ему руку о бедро в локтевом суставе. Раздался странный звук: сочетание крика женщины, машины и животного. Уронив его, я еще успел ударить два раза, прежде чем третий, словно клещами, цапнул меня за правую руку. Я резко повернулся – его рука была очень длинной, птичьей, с сухими пальцами и когтями, на предплечье – кожаный напульсник, худое и костистое лицо, смотрела на меня без всякого выражения. Причем я видел только нижнюю его часть. Моя правая рука тут же повисла плетью. Но теперь я знал, что это какие-то странные и очень хлипкие грабители. Ему хватило бокового удара левой. Он молча сел на пятую точку, и с его головы почти слетел капюшон. Это был не человек. По крайней мере, мне так показалось. Какой-то мелкоголовый, в каком-то противогазе – без рта и ушей. Но у меня не было времени разглядывать его. Четвертый, возбужденно посвистывая и издавая странный клекот, приблизился ко мне, и в горячке я бросился навстречу. Но он сделал движение, от которого у меня внутри похолодело. Вытянул из-за спины длинный блестящий предмет треугольного сечения, похожий на указку, и я на бегу стал уходить вправо, потому что понял, что сейчас он выстрелит. В этот момент я поскользнулся, как мне показалось, на коровьей лепешке. И это, наверное, спасло мне жизнь, потому что последние два метра я летел, кувыркаясь через голову, сбил грабителя, по инерции скатился в воду рядом с мостом, нырнул под него, ожидая, что человек будет стрелять вдогонку, и поплыл под водой. Вынырнул я уже с другой стороны канала. Над головой горели огни и слышались голоса. Леха спросил:
– Здесь никто не видел моего напарника?
– Я здесь! – закричал я. – Я здесь!
На фоне темного небо появилось еще более темное лицо Забирковичуса, протянулись руки, и меня подняли на палубу.
– А мы думали, это Ленка… – удивлено выпучил глаза Леха.
Впрочем, кажется, тут же выловили и ее к огромной радости толпы, а в меня восторженно ткнулся Росс. Нос у него был такой холодный, словно его вынули из холодильника. Но ведь я хорошо помнил, что оставил Росса дома. Должно быть, я был здорово пьян.
В этот вечер больше ничего не случилось, если не считать того, что мы по пути домой еще пили контрабандное пиво в разных барах и знакомились с местными женщинами, которые с нами не хотели знакомиться, потому что у нас кончились деньги. В общем, это отдельная история. Постепенно наша компания распалась. Я отвел Леху домой и отправился к себе. В разрывах туч пару раз я видел пресловутый корабль инопланетян, который судя по всему, сопровождал меня домой. Но мне было не до рассуждений – я слишком устал. Так закончился второй день.
Обычно перед сном я «восстанавливался» стаканом доброго вина. Где-то я вычитал, что это очень полезно для печени, будто бы вино вытесняет водку из организма и будто бы на утро голова совершенно не болит. А что еще надо?
Я побрел на кухню и обомлел: за столом спиной ко мне сидел мужчина и ел мою консервированную ветчину, которую я доставал по большому блату у третьего помощника зам младшего повара звездолета «Абелл-85» – из банки торчал столовый нож. Рядом стояла бутылка крымского вина, а кабина портала в коридоре была нараспашку. А я-то думал, в очередной раз обнаруживая пустой холодильник, что это Лаврова по ночам оттягивается таким странным образом.
Я его узнал сразу.
– Павличко… – сказал я оторопело. – Мирон… ты, что ли, мать твою?!
Мирон обернулся и испуганно сложил руки на груди. С минуту мы разглядывали друг друга. Потом он схватил банку с ветчиной и прижал к себе.
– Мирон, это же я!
– Я вижу, – ответил он, тяжело дыша.
Его ни с кем нельзя было спутать. Он был праправнуком знаменитого американского киноартиста Джона Траволты – такой же массивный, с крепкими челюстями. И такой же самоуверенный. Однако если у Траволты глаза были небесно-голубого цвета, то у Мирона Павличко – бледно-зеленые, а волосы соломенные. Ну и цвет кожи соответствующий – черный. Но теперь он снова стал белым человеком. И это было плохим знаком.
Если Леха знакомил меня с дном Санкт-Петербурга, то Мирон – со сливками общества. Он вообще был денди. Носил страшно дорогие микрошорты из кожи крокодила, выкрашенные в красный цвет, белые носки и кожаные сандалеты с монограммой от санкт-петербургского дома моделей «Аврора». Недаром он открывал ногой большинство кабинетов в Смольном. Он всюду таскал меня с собой. Однако я так и не стал салонным хроникером – слишком часто в этом деле приходилось изгибать позвоночник, а мне не нравилось. Никому не нравилось. Мирон Павличко выполнял эту обязанность в силу служебной необходимости. Он научил меня улыбаться чиновнику и держать пальцы скрещенными за спиной, руководствуясь третьей заповедью журналиста: «Уважай оппонента в меру его уважения». Он научил меня терпению и выдержке, и, быть может, если бы я обладал половиной того, что умею сейчас, история с «Топиком» приняла бы совершенно иной оборот и я не оказался бы здесь на Земле. Именно Мирону я обязан неплохим стартом в газете и квартирой на Английской набережной. Она пустовала месяца два. Когда главный потерял надежду, он почему-то расщедрился и выдал мне ключи от нее. Может быть, он знал о Мироне то, чего не знал я. Но информацией не делился. До этого я официально жил в Лиховом переулке на Кулешевке в подвальном помещении пятиэтажной развалюхи, где обитал один морской офицер, ждущий назначения к черту на кулички, и какой-то странный писатель. По ночам он строчит фантастические романы о катаклизмах, больших черных кораблях и красных звездах. А утром ему требовалось горячительное и кусок мяса. Мы с ним быстро сдружились и бурно проводили свободное время. Конечно, в такой обстановке денег в конце недели мне не хватало даже на пиво. За редакционную же квартиру не надо было платить. Но, оказывается, Мирон никуда не пропал, а сидел и поедал мои мясные запасы.
– Нальешь? – спросил я.
– Налью… – ответил он, оставил в покое банку и поискал глазами стакан.
Я поднялся, взял с полки над раковиной чашку и поставил перед ним. Он налил в нее вина, держа бутылку обеими руками так, как держат дети, боясь пролить содержимое на скатерть. Он даже помогал себе языком, высунув его, словно от натуги, и водил им по верхней губе. Когда чашка наполнилась, он улыбнулся и вопросительно посмотрел на меня. Я улыбнулся в ответ, и он поставил бутылку на стол.
– А себе? – удивился я.
Он обрадовался так, словно я был его отцом, а он моим сыном, и я разрешил ему съесть десятую порцию мороженого.
– Ты не представляешь, как я рад видеть тебя… – произнес он наконец.
– Я тоже.
– Чувствую себя настоящим человеком.
Мирон Павличко настолько походил на Джона Траволту (у него была такая же ямочка на тяжелом подбородке), что однажды из Америки прикатили его бедные родственники, выкрасили ему волосы в бурый цвет, вставили линзы голубого оттенка, и Мирон снялся в кинофильме о своем знаменитом прапрадеде. Правда, теперь от римской монументальности Траволты в нем осталась ровно половина и то благодаря крепкому костяку. К тому же он здорово оброс и поседел. Одет он был в какие-то обноски. Куда-то делись его новомодные шорты из крокодиловой кожи. А еще мне не понравился его голос, надтреснутым и сиплым, словно он принадлежал тяжелобольному человеку.
– А я думаю, кто меня здесь периодически объедает?..
В ответ он натянуто улыбнулся. И мы выпили. Легкое вино было как раз тем напитком, который нужно пить в таком климате. Оно располагало к беседе и мужской дружбе.
– Я все выжидал, когда смогу зайти… – признался он, жалко улыбаясь. – Я ведь не забыл. Я ничего не забыл. Правда ведь?
– Правда, – сказал я, боясь задать вопрос, который давно меня мучил.
– Вот и юла здесь…
Он взял зеркальный диск, который служил мне подставкой для турки.
– Чок! – и машинально крутанул его.
Диск завис примерно на сантиметр над столом и стал вращаться – вначале медленно, а потом все быстрее и быстрее. Когда он стал потихонечку жужжать, я ощутил легкое беспокойство. Одна из чайных червленых ложек, которая лежала ближе всех, вдруг притянулась к нему, как к магниту, и сделалась невидимой. Я вытаращил глаза.
– Здорово, да? – спросил Мирон, и у него засияли глаза.
В это мгновение он был похож на прежнего Павличко. Я почти успокоился. Ну подумаешь – жужжащий диск-юла. Что я таких не видел? А ведь действительно не видел. Никогда! Даже не слышал о таких вещах. Наверное из Тунгуской зоны, успел подумать я, и вдруг диск притянул к себе тяжелую черную кружку с золотым знаком скорпиона. Она сдвинулась, как живая. Ее стенки деформировались под воздействием неведомой силы, а донышко оторвалось от стола. Это уже было слишком, и я отпрянул. Волосы у меня встали дыбом. Но Мирон, улыбаясь, зачарованно смотрел на диск. Так дети вспоминают прежние игрушки. Момент, когда черная кружка исчезла, как и чайная ложка, я пропустил, потому что от ужаса закрыл глаза, а когда открыл, то увидел, что все предметы в кухне деформированы странным образом: их всех притягивало в диску-юле, который уже не жужжал тихо и мирно, а подзавывал, как волчонок, и воздух зашелестел, как бывает в преддверии урагана. Вытянулся изогнулся холодильник, от кухонных шкафчиком оторвало дверцы, угол стола загнулся, словно бумажный. Мало того, я чувствовал, что еще мгновение и мою руку да и меня самого тоже затянет в волчок.
– Все! Хватит! – заорал я. – Хватит! Останови! Слышишь!
– Хоп! – как мне показалось испуганно крикнул Мирон, и диск, словно нехотя, стал замедлять вращение.
Я успокоился только тогда, когда он прекратил завывать и улегся на мою скатерть не первой свежести.
Предметы в кухне перестали деформироваться, но ни черной чашки, ни ложки я так и не обнаружил. Зеркальный же диск преспокойно лежал на столе. Вот это да! – думал я, косясь на него. Что это такое?
– Ты испугался?! – сказал Мирон. – Не бойся. Это всего лишь игрушка. Я ее на черном рынке за пять рублей купил.
– Ничего себе игрушка! – воскликнул я. – Целый пылесос! И вообще!..
Я не мог найти слов. Их попросту не было, чтобы объяснить произошедшее. О чем Мирон думал?
