Михаил Белозёров
Черные ангелы
– Я твой лучший друг, – шепнул кто-то мне на ухо.
Я покосился и увидел Таню Малыш. Лучший мой друг у меня между ног, невольно подумал я. Впрочем, для нее, насколько я помнил, это тоже было немаловажным. Первой моей реакцией было улизнуть. Но это могло выглядеть трусостью как в глазах Тани Малыш, так и в глазах полицейских. Поэтому я принял невозмутимый вид, плюнул на все страхи и отдался, как говорят, течению жизни.
– Я бы хотела выпить! – потребовала она.
Зная ее испорченные вкусы, я заказал сладкое финиковое вино, а себе взял белое нефильтрованное пиво и бешено дорогой лангет.
– Хотите что-нибудь заказать: пиццу, пятновыводитель, презервативы? – наклонился ко мне бармен, который обратил внимание на наш разговор с Таней Малыш.
– Толкни лучше моего приятеля в бок, – ответил я.
Бармен направился к Лехе и что-то сказал ему на ухо. Леха подмигнул мне и помахал рукой. Казалось, он забыл о нашем намерении только перекусить, а скуластая блондинка явно не тяготилась его обществом. Зная его привычки, я понял, что ни о какой работе в течение второй половины дня не может быть и речи. Хорошо, если они ограничатся болтовней и невинным ухаживание. Хуже, если отправятся в гостиничный номер или на квартиру, находящуюся в ближайшем переулке. Бармен развел руками. Я со вздохом кивнул в ответ. Впору было и мне завалиться с Таней Малыш в мою берлогу. Я уже прикидывал этот вариант, когда она мне заявила:
– Ты чего молчишь?! Мне ужасно скучно.
У нее был порок – от громкой музыки она возбуждалась. Меня едва не стошнило. Я вспомнил все ужимки, которыми она сопровождала любое наше уединение, и отказался от этой идеи. Могут и у меня быть какие-то принципы?! Прежде чем впервые лечь со мной в постель, она мучила меня две недели, и я вообразил нечто невообразимое, но в результате сильно разочаровался. После второго и третьего, и энного эксперимента картина нашей любви не изменилась, и я даже начал привыкать, понизив планку до минимального уровня, но вовремя опомнился. С тех пор по отношению к ней у меня появился небольшой, но стойкий иммунитет.
Мне принесли лангет, и я едва не подавился, когда она у меня спросила:
– Проводишь меня?
Я промычал нечто нечленораздельное, делая вид, что занят едой. Она поморщилась и замолчала на целую минуту. У нее был вздернутый ирландский носик, ноздри которого весело смотрели на мир. Такой носик был у Жаклин Кеннеди, которую порой показывали в старинных кинохрониках.
– Я могу и сама… – сказала она вкрадчиво, внимательно наблюдая, как я поглощаю мясо. – За мной заедет Юра Дронский…
Я едва не воскликнул: «И слава богу!» Но она могла воспринять мои слова не в контексте нашей встречи, а решить, что я ревную, поэтому я что-то промолчал и заметил, что Леха перешел к активной стадии ухаживания: его левая рука периодически исследовала коленку скуластой блондинки. Признаться, я бы и сам с удовольствие потрогал ее колено, которое судя по выражению Лехиного лица, было гладким и приятным на ощупь.
– Леша! – воскликнул я и опрокинул стакан с пивом.
На стойке возникло крохотное желтое море.
– Что ты сказал? – подпрыгнула Таня Малыш, наверное, она подумала, что я поменял ориентацию.
Бармен засуетился, вытирая пиво, но Леха и ухом не повел. В этот момент он заговаривал своей пассии зубы. Вот что я услышал в наушнике:
– Вы мне так надоели, что я спать с вами хочу…
Тьфу, ты! В ответ она глупо хихикала и кривлялась. Все Лехины приемы я наблюдал уже не раз, но, удивительно, результат был всегда одним и тем же – женщины падали ему на руки, как лепестки роз под легким дуновением ветра.
Момент, когда Леха со скуластой блондинкой удалились, я пропустил, зато обнаружил, что за Лехой, мной и двумя полицейскими следят еще трое. Двое стояли у музыкального центра и делали вид, что выбирают мелодию, а третий сидел почти напротив меня, и я вычислил его потому что он тут же соскочил с табурета и пошел вслед за Лехой и блондинкой. Еще не зная, что может произойти в следующее мгновение, я достал из кармана планшетник, незаметно сунул в руку Тани Малыш и сказал как можно любезнее:
– Это тебе мой подарок. Иди домой и жди меня.
Я с жалостью подумал, что Таня Малыш, как бездомная собака, прибрела ко мне, чтобы ее почесали за ухом, а я поступил подло. Она бережно хранила все те безделушки, которые я дарил ей. И я был абсолютно уверен, что планшетник займет достойное его место среди других побрякушек где-нибудь на полке или даже на милом ее сердцу ночном столике между баночкой с гидрантным кремом и пудреницей.
– Я бегу, милый, – обрадовалась она. – Ты… ты… ты просто душка…
Боже мой! Теперь вы понимаете, почему я ее бросил.
Эти двое пошли было за ней, но остановились на полпути, и я понял, что они загородили меня от марсианских полицейских, и в следующее мгновение чей-то голос под ухом произнес:
– Пойдем, тебя хочет видеть Мамонт.
– Я не знаю никакого Мамонта, – сказал я, безуспешно путаясь повернуться, чтобы разглядеть, кто со мной разговаривает, но в левую лопатку, похоже, мне ткнули острым стволом нейтрализатора – любимое оружие бандитов, и я понял, что лучше подчиниться.
Человек сказал:
– Идем, там узнаешь!
Что мне оставалось делать? Я только подумал, что теперь никто не узнает тайну планшетника, которому предстоит стать одним из фетишей Тани Малыш.
Мамонтом оказался тщедушный человек с простуженным голосом. Он сидел в глубине подсобки, в кабинете, увешанным картинками с голыми девицами и цвероподобными убийцами совершенно в стиле прошлого века, потому что теперь в моде были живые стереокартины скабрезного содержания.
– Кто вы? – спросил я.
Сопровождающие меня люди хихикнули и толкнули в сторону шаткого стула. Я почти упал на него.
– У меня есть к вам предложение, – любезно произнес Мамонт. – Сигарету? – На фоне грубого приглашения это выглядело почти издевательством. – Ваши любимые…
– Вы из полиции? – спросил я.
– Сколько человек пасет его? – спросил Мамонт, взглянув на людей за моей спиной.
У него был нервно-перекошенный рот с глубокой складкой и старческие морщины на лбу. Все это придавало ему неопределенный возраст. А сам разговор я бы отнес к разряду «гнилых», которые порой был вынужден вести с людьми, регулярно нарушающими закон.
– Двое в баре, двое в машине на улице, еще один напротив в «нарушке» пехом.
– Пятеро, – подытожил Мамонт. – Слишком шикарно для двоих гомиков.
– Каких гомиков? – спросил я и оглянулся.
– Вы не разбираетесь в полицейских! – он посмотрел на меня с плохо скрываемым превосходством.
Морщины на лбу у него походили на меха гармошки, а нос был болезненно заострен. Должно быть, он страдал несварением желудка.
– Зачем они пасут меня? – задал я глупый вопрос в надежде потянуть время.
– А вы как думаете? – поморщился от моей наивности Мамонт.
Он сразу меня раскусил. Он понял, что я трушу.
– Они думают, что я убийца, – произнес я таким тоном, словно должен высморкаться в платок.
– И скомпрометируйте себя, – добавил он, довольный своей проницательностью.
– Тем, что зайду в этот бар? – съязвил невольно я – Здорово! – Я получил тычок нейтрализатором в спину.
– Вы зря острите! – заметил Мамонт тоном садиста. – На прошлой неделе в канале Грибоедова, недалеко отсюда, выловили два трупа…
Лучше бы этот канал засыпали еще в те времена, когда его называли Екатерининским, подумал я, тогда бы у Мамонта было бы меньше работы.
– Мне нечего скрывать, – сразу признался я, чем вызвал его ехидную усмешку.
– Предложение простое, – сказал Мамонт, – помогите мне, и все обвинения против вас будут сняты.
– Против меня нет никаких обвинений, – заметил я.
– Откажитесь сотрудничать, вернетесь в бар к своим макакам. Они специально прибыли, чтобы уличить вас как серийного убийцу. Вы же серийный убийца?! Хотите провести остаток дней в одиночке?!
На жаргоне макаками называли марсианских полицейских.
– Еще чего! – воскликнул я. – У вас больное воображение.
На этот раз я успел вовремя сжаться, но все равно удар в область печени оказался болезненней, чем я ожидал – человек за моей спиной был профессионалом. Я попытался оглянуться, но получил еще один тычок в спину.
– Теперь вы понимаете?! – спросил Мамонт.
– Что понимаю? – корчась, переспросил я.
– Просто так вам отсюда не выбраться.
– Бросьте, – сказал я, – зачем вам меня убивать?
– Вы замешаны в странной истории. А это уже сам по себе повод, – пояснил Мамонт.
– У меня на глазах вчера зверски убили женщину. Я до сих пор не могу прийти в себя. А вы спрашиваете, чем я вам могу помочь!
– Вы отдадите нам то, что она вам вчера подарила, и мы расстанемся друзьями.
– Откуда вы об этом знаете? – спросил я.
Мамонт оскалился. Я решил, что у него начался приступ какой-то душевной болезни, потом понял, что он смеется.
– Не считайте нас идиотами. Женщина доверилась, а вы ее ножичком…
– Это сделал не я!
– Да?! Кто в это поверит?..
– Полиция меня отпустила, я чист.
– Мы порежем вас на кусочки, но до этого вы нам все расскажете. Обыщите его!
Меня поставили на ноги и грубо вывернули карманы. Теперь я разглядел их. Один был жирный, толстокожий и круглый, как апельсин. Второй, который, видно, умел бить – настоящий атлет, имел порочные черты лица. Я видел таких людей на Марсе. Он был из династии рудокопов, осваивавших в поисках теллурия дикий запад на Марсе. Обычно такие люди не отличались долгим умом, потому что этот металл при плавке выделял вещества, действующие на гены человека. Оба истекали потом, словно только что вылезли из русской бани.
Стул подо мной едва не развалился, когда меня снова пихнули на него.
– Вот видите, – вкрадчиво сказал Мамонт, – к чему приводит глупость. Не хотите сотрудничать – больно, хотите…
– …получаете пулю в лоб, – добавил я.
– Черт! – Он вскочил, глубоко дыша. – Вы не оставляете нам выбора. Бейте его, пока не скажет.
* * *
Я очнулся под дождем, и свет фонаря бил мне в лицо. Почему я не захлебнулся? Свет был голубым и прежде чем добраться до меня, рассыпался на сотни брызг. Он мне страшно мешал. Я пробовал было отползти в сторону, но он преследовал меня, как маньяк, задумавшийся довершить свое черное дело. Я пытался заснуть, но он не давал мне сделать этого. С той стороны, откуда он падал, земля казалась длинной и блестящий. Никогда с тех пор я не видел такой прекрасной мостовой. Казалось, прежде чем распасться на сотни голубоватых брызг и превратиться в сноп света, она тянется на сотни километров. Это не было пределом, и я долго решал проблему, почему она прячется за этим светом. Но так и не решил ее. Мне надо было обидеться на кого-то, но не было сил. Тогда я припал щекой к мостовой и понял, что дождь имеет вкус крови. Потом не без труда сел. В следующий момент свет описал полукруг, и я не почувствовал удара, а удержался за землю, как за единственную опору в этом мире, и даже прислонился к ней спиной. Меня мучил извечный вопрос, как сделать жизнь счастливой? Расстрелять пару десятков толстосумов, заодно и Мамонта, добавить пенсию старикам или сделать дешевые наркотики?
Должно быть, я все же уснул, потому что прошло достаточно много времени, прежде чем я понял, что замерз. Это было открытием еще одного чувства, которое я испытывал только на Марсе, и я почти восторженно подумал, что надо обязательно рассказать об этом Кутеповой. Она одна могла оценить мой юмор и даже расчувствоваться. Я очнулся.
Я сидел, свесил голову, в позе пьяницы и меня мутило. Единственный фонарь располагался в изгибе улицы, где освещал желтый тупик и часть улицы. Еще я подумал, что в жизни не видел такой горбатой мостовой. Мои ноги были облеплены пиявками, а когда я поднес руку к глазам, то обнаружил еще добрый десяток на предплечье. Я даже умилился их долготерпению, потому что считал, что пропитан алкоголем, как пробка от бутылки. Но было ясно, что они так не считают. Вдруг в том ухе, в котором была вставлена Лехина «ракушка» что-то щелкнуло, заиграла необычная музыка и странный голос с металлическими нотками произнес: «Опа-а-а… Мы идем… жди нас…» Я потряс головой, оглянулся и решил, что ослышался. Потом вспомнил Мамонта, особенно двух его потных помощников. Благо водка у них была хорошего качества. Ну да, рассудил я, не будут же они из-за какого-то журналиста пить всякую дрянь. Потом меня стошнило, и через мгновение стало легче. Я стал припоминать события в баре.
Они бестолково возились со мной в каком-то подвале, а потом влили в меня две бутылки водки, и я отключился. Впрочем, они тоже прикладывались к этим бутылкам. Должно быть, в их планы не входило убивать меня из-за планшетника. Хотя они могли и не знать о нем, а просто «кололи» меня. Поразмыслив немного таким образом, но не придя ни к какому решению, я вознамерился отправиться домой и попытался подняться. Рука оперлась обо что-то мягкое. Они лежали по обе стороны от меня, как мешки с мукой. Быстро, как только мог в таком состоянии, я ощупал их. У обоих были перерезаны глотки. Мало того, я едва не порезался об огромный кухонный нож с дырочками вдоль лезвия и с массивной ручкой, который валялся рядом. Ясно было, что таким ножом можно было изрубить человека, как капусту, но никак не перерезать горло. Но разве этого кому-нибудь докажешь. Мне еще повезло, что сюда не нагрянул Бык со своей бригадой. С минуту я беспечно рассуждал на эту тему, потом вдруг сообразил, что мне припишут убийство двух марсианских макак, и предпочел убраться. Оказывается, я находился в двух шагах от своего дома – знакомые очертания Дворцового моста вырисовывались справа на фоне сереющего неба и Ростральный колонн. Какие-то странный огни промелькнули над городом, и было ясно, что нас посетил очередной НЛО. Ха-ха! – засмеялся я и даже помахал им рукой.
Ключ щелкнул в замке как мне показалось на весь подъезд. Я быстро распахнул дверь, сделал шаг и, стараясь не шуметь, осторожно закрыл ее. Квартира пахла вином и забродившими фруктами. Я потянул на себя оконную створку, машинально смахнул со стола яблоки и бананы, остатки которых успели покрыться нежной дымчатой плесенью, и впервые с теплотой подумал о муравьях. Если бы не они, в квартиру вообще нельзя было войти. Правда, муравьи основательно подчистили не только запасы фруктов, но и забрались в холодильник, в котором испортили все, что можно было испортить, за исключением консервных банок и вина. Это были какие-то морозоустойчивые насекомые, на которых ничего не действовало. Мне понадобились значительные усилия, чтобы справиться с пробкой, и через минуту я уже сидел в ванной с тепловатой водой, которая, тем не менее, оказалась губительной для большинства пиявок, и только одна из них – под ухом, не желала отваливаться. В перерывах между глотками из бутылки мне пришлось пару раз погрузиться с головой под воду, после чего я с удовлетворением отметил, что вода окрасилась в розоватый цвет. Но почему-то меня это не особенно волновало, и чувствовал я себя сносно, гораздо лучше, чем обычно после подобных возлияний. Вероятно, этому состоянию способствовали пиявки, решил я, и был доволен найденным объяснением. Но когда выходя из ванной, взглянул на себя в зеркало, то слегка огорчился не только при виде синяка на лице, который начал желтеть по краям, но и при виде на моих конечностях красных пятен – следов пыток сигаретой и укусов пиявок.
Через пять мину, испытывая легкое головокружение, я уже смотрел телевизор и допивал содержимое бутылки – это оказалась крымская «мадера», которая легла на голодный желудок божественным бальзамом. У меня разгорелся здоровый аппетит. Я открыл консервную банку и выложил на тарелку нежную, как облако, фасоль. Опять шли новости, в которых не было сказано ни слова ни о блондинке, ни о убийстве Бондаря и бармена, ни о макаках, рядом с которыми в темном переулке валялся кухонный нож.
– Вы что, оглохли! – подскочил я на диване, – или ослепли!
– Ни то и не другое… – многозначительно произнесла Лаврова.
Она подбоченясь стояла в дверях комнаты и ей было наплевать, что меня порядком разукрасили.
– Господи, как я рад тебе, – сказал я, поднимаясь.
Меня повело в сторону. В этот момент я действительно был ей рад. Мне хотелось прижаться к человеку, которого не надо было опасаться.
– Жизнь странная штука, – задумчиво произнесла она у меня в объятьях, – я вдруг подумала, меня никто никогда не обнимал на трезвую голову.
– Ты меня порицаешь? – спросил я, вдыхая запах ее волос.
– Ну что ты, – возразила она с иронией, и совершенно мне не понравилась, – как я могу?!
– О, боже! – воскликнул я, делая шаг назад.
Жаль, что у меня нет хвоста, я бы повилял им перед ней. Начиналась одна из тех сцен, которые иногда случались между нами. Она не жалела меня, даже когда я был с похмелья. Женщины всегда от меня чего-то хотели. Даже Лаврова, с которой, я думал, у нас заключен негласный договор. Всем я казался беспечным и поверхностным. Все они считали своим долгом напомнить, что здесь на Земле имеют на меня какие-то права. Но разве я не любил ее. Правда, она была моей «китайской» женой. Многие из городских чиновников, присланные марсианской администрацией, имели «китайских» жен здесь на Земле, но редко кому из них удавалось попасть на Марс.
– Я не хочу обманывать тебя, – сказал я, усаживаясь на место, чтобы снова уткнуться в телевизор.
– Ах, какие мы бедные! – заявила она, но бутылку взяла и, отхлебнув, поперхнулась.
С минуту я помогал ей откашляться. В отместку она допила содержимое и пошла на кухню, чтобы выбросить бутылку в мусоропровод.
– Я не люблю лживых мужчин, – сказала она, вернувшись, – ты же знаешь…
Насколько я знаю, одно время она жила сразу с двумя такими вралями, пока они не сбежали от нее в Сибирь. Похоже, они предпочти стать «дикими» старателями в поисках новинок внеземных технологий, чем кувыркаться с ней в постели. Наверное, теперь они пели старый романс: «На сопках тунгусских не слышно русских слез…» Так что ее сентенция не произвела на меня никакого впечатления. Это была просто минутная слабость. Женские слезы, говаривала моя Кутепова, легкие слезы. Я верил ей с легким сердцем.
– Знаю, – признался я с вызовом, доставая вторую бутылку, кажется, это был «мускат». Ведь она обманывала саму себя и меня за одно.
– Но тебя! – она театрально нацелила на меня палец, – тебя почему-то прощаю.
У нее в глазах стояли слезы то ли от кашля, то ли от ее же собственных слов. Я даже допускаю, что она была искренна, ведь она не была столь виртуозна в притворстве, как Кутепова в спектаклях, которую я теперь подозревал в измене.
– Ну и правильно, – миролюбиво согласился я, отыскал на полке чистый стакан и плеснул ей вина.
В общем, в тот вечер мы подходили друг другу примерно, как разлитый бензин и горящая спичка, но когда занялись любовью, то действительно едва не вспыхнули. Правда, это примирило нас не более чем на короткие полчаса, и мы не уснули, как обычно, а вяло пререкались на диване, пока она не отправилась в душ, а я не переполз на постель и не провалился в беспокойный сон, откуда был вытащен самым беспардонным образом и плохо соображал, чего она от меня хочет. А она хотела есть, и ей надо было открыть банку с томатами и мясом. Без еды она не могла принять на ночь таблетку для пробуждения. После этого я снова завалился спать.
Утро было не лучше – встаешь с постели и даже не хочешь смотреть на себя в зеркало. Мы пили чай. Полная идиллия – прямо, как на упаковке от дефицитного «ирландского завтрака». Жаль, что Ирландии теперь не существует. Волосы у Лавровой не шли ни в какое сравнение с волосами Кутеповой – они выглядели опрятными только после соответствующего ухода. Обычно две-три жидкие пряди свисали на глаза. Но зато у нее были такие черты лица, которые не пугали меня даже сразу после пробуждения: изящно выписанный носик и чувственные губы. Цвет глаз? Вот по поводу чего не могу сказать с уверенностью. Кажется, светло-зеленые. Впрочем, я могу и ошибаться.
Какие-то дикие тараканы исследовали мои тарелки и пугались только острой вилки. Я давно уже не обращал на них внимания. Она же воскликнула:
– Ужас какой! Почему ты так живешь?! – И вскочила, отпихнув от себя поднос с едой.
Обычно она говаривала:
– Неженатые мужчины не умеют за собой следить…
А я возражал:
– Они просто оптимизируют свою жизнь…
Что я мог ответить? Что я люблю Марс и свою жену, а все остальное временное. И она в том числе. Разумеется, я не мог себе этого позволить – я не хотел сегодня оставаться один. Можете называть меня лицемером. Я называю это выживанием. Я не могу спать без женщин. Я сделан так, что должен испытывать к Лавровой хоть какие-то чувства. Признаюсь, это было моей слабостью. Мы снова любили друг друга под мерцание телевизионного экрана. Хотя секс с похмелья в шесть часов утра – это плохой вкус. На какое-то мгновение ее ярость перешла в нежность, но затем она снова взялась за старое.
– Ты портишь себе жизнь. Ты не должен так поступать. Ты эгоист! Где мои сигареты?!
Вскочив, она заходила по комнате. Признаться, я залюбовался. Она возбуждала меня точно так же, как полчаса назад.
– К тому ты же несносен, – пробурчала она, скрывая ухмылку, – тебя интересует только одно…
У нее была обширная клиентура, состоящая в основном из служащих Ассоциации «Марс», потому что всем женщинам, как прибывающим, так и отбывающим, требовалась модная прическа. Кроме того, она красила им ноги. Делалось это так: вначале удалялись волосы, потом на кожу наклеивались полоски бумаги – получалась сеточка, сверху наносилась краска, когда краска высыхала, ее счищали. Выходил очень впечатляющий рисунок. Правда, на мой взгляд, Лавровой не хватало художественного вкуса, но трудилась она не покладая рук. Одно время она пробовала торговать недвижимостью, но этот бизнес на Земле не имел успеха. Может быть, она хотела, чтобы я помог ей улететь на Марс? Но дело в том, что она могла это сделать только в качестве моей жены. Наверное, в этом и крылась причина ее раздражения. Кутепова – вот к кому я относился с безмерной нежностью, хотя она, похоже, изменяла мне на Марсе.
– Не всегда, – признался я.
– Вот видишь! – воскликнула она, тыкая в мою сторону зажженной сигаретой и отнюдь не стесняясь свое наготы.
Она сама не знала, чего хочет. Ей надо было высказаться.
– Слушай! Я вечно одна. Ты об этом думал? Сколько раз я за тобой ухаживала. Вставала по ночам, чтобы принести таблетку или опохмелиться. Ты черствый, равнодушный. Я тебя таки брошу!
Вдруг она сморщилась, заплакала. Я сам едва не прослезился. На душе стало гадко. И вдруг я понял, что счастлив – не прошлым, а именно сейчас, именно в этот момент, и что люблю Лаврову за то, что она черная. Это было так просто, что я удивился. Однако на Марсе она быстро побелеет, с ужасом подумал я.
– Давай перенесем разговор на вечер? – предложил я, зная, что нельзя идти на поводу ее слез, потому что потом я не смогу с ней расстаться и все кончится моим поражением.
– Нет! – ответила она. – Мне надо все сказать!
– А у тебя нет за ухом тумблера, чтобы уменьшить звук? У меня голова болит.
Она швырнула в меня тарелку, но попала в спинку койки, и сотни осколков запрыгало по полу.
– Ты делаешь успехи, – подразнил я ее.
Прошлый раз она разбила фарфоровый чайник из сервиза Мирона Павличко, так что чай я теперь заваривал по старинке – в большой фарфоровой чашке. Но мое ехидство ее не остановило, правда, под руку ей попались исключительно мягкие или небьющиеся вещи, как то: моя любимая книга по истории освоение Марса под редакцией профессора Греба Глебовича Ветрова (кстати, весьма продвинутая книга в смысле метафизики планеты, но не стиля изложения), ее туфля, которая оставила след на моей спине в виде кровавой полосы, потому что я не успел вовремя увернуться, подушка не первой свежести и, конечно, пульт от телевизора, который угодил в вышеназванную подушку. На этом арсенал ее метательных вещей закончился, а может быть, она выдохлась? Не знаю. Я же говорил, что она стала непредсказуемой. Приобрела мужеподобные привычки. Стала говорить басом, в те моменты, когда пила пиво. Клянусь, от этого я не стал любить ее меньше. Мне было просто смешно. Подобные сцены всегда заканчивались одним, но любовью мы сегодня уже занимались.
– Ты можешь меня выслушать? – спросил я терпеливо.
– И не подумаю! – она побежала в кабинет, чтобы пополнить свой боевой запас.
– Как хочешь, – крикнул я ей вслед и с этими словами, натянув на себя парусиновые шорты, выглаженные неделю назад, и, прихватив камуфляжную армейскую майку, которая плохо гармонировала с ними, а также револьвер с обоймой, выскочил из квартиры. Дверь мягко захлопнулась за моей спиной.
Признаться, ее душевный кризис слишком затянулся и стал действовать мне на нервы. У меня были другие планы на жизнь, и если они не совпадали с ее планами, тем хуже для нас обоих. В конце концов, мне надо было найти Леху и продолжить расследование. Не много мы с ним накопали за сутки. Четыре трупа и один планшетник. Как раз достаточно, чтобы отправить нас за решетку за разглашение военных секретов и убийство секретных агентов.
Леху я обнаружил во дворе как ни в чем ни бывало беседующего с маленьким полковником. Разговор шел о собаках. Полковник был большой специалист по этой части.
– Ты отвратительно выглядишь, – заявил Леха. – Опять свалился в Неву?
В течение минуты они с изумлением разглядывали мое лицо и руки, а потом снова занялись обсуждением достоинств и недостатком курцхаара и дратхаара. К собственному удивлению, я услышал, что Леха проявил в разговоре не свойственные ему знание данного вопроса, и мне пришлось вмешаться, чтобы увести его, а то бы они беседовали до вечера.
Перед тем как отправиться в дворец спорта, я решил заглянуть в редакцию и забрать у Тани Малыш планшетник. Небеса обескровили и источали лишь жалкое подобие ливня, и мы с Лехой, не раскрывая зонтов, добрались в редакцию почти сухими. Метров за двести до редакции, Леха попытался пристроиться ко мне, но вынырнувший из кустов странный человек в черном, заставил нас насторожиться. К тому же сильно запахло кошачьими «духами». Я так и не понял, кто за нами следил, он или женщина с прозрачным зонтиком, которую мы так и не увидели. Правда, я не узнал в нем того человека, с которым боролся в номере и который убежал от нас, вскарабкавшись на здание гостиницы по лианам. Возможно, это был просто случайный прохожий, и я даже подумал, что обжегшись на молоке, мы с Лехой теперь дуем на воду. Ну а как же женщина с прозрачным зонтиком, от которой пахло кошками? – подумал я и запутался. Б-р-р…
Войдя в редакцию, сквозь неплотно закрытую дверь я услышал, как главный кого-то распекал:
– Мне нужна сенсация в завтрашний номер, а не болтовня!
– Да, но информатор испугался и лег на дно… – Бубнил знакомый голос.
– Вот тебе на служебные расходы!
– Пять тысяч! Шеф, вы меня балуете!
– Это не тебе, болван…
– А я думал вы мне заплатили за то, что я гну спину по двенадцать часов!
– Бери и убирайся!
От главного, пряча деньги в карман и ухмыляясь, как краб, вышел Вольдемар Забирковичус. Он работал в газете чуть ли на со дня ее основания и занимался весьма узкой специализацией: только новыми технологиями и всем тем, что имело отношение к ним. В настоящее время, судя по отдельным фразам, услышанным мной в редакции, он разрабатывал тему «технологии, скрытые от общественности». Это дело было связано с большим риском, потому что затрагивало интересы государств, военных и международных корпораций, и на эту тему зря в редакции никто ничего не болтал. У Вольдемара был весьма внушительный вид: очки в роговой оправе, седая борода, крупное сложение, правда, не такое массивное, как у Пионова, и вес килограммов (всего лишь) под сто тридцать. Одевался он следующим образом: белая рубашка, белые гетры и парусиновые шорты. У него была плохая память на лица, и порой он даже не узнавал главного, за что ему, как ни странно, ни разу не попадало, потому что эту его особенность все хорошо знали. Иногда мы с ним пьянствовали, иногда к нам присоединялся Леха. Последний раз это случилось в ночь с двадцать третьего февраля на восьмое марта. Мы так и не смогли его перепить и довольствовались, насколько я помню, громкими заверениями в мужской дружбе. Потом мы голышом купались в Неве, приставали к прохожим и нас едва не забрали в кутузку. Правда, он сильно болел на следующий день, потому что мешал водку и саговое пиво. В общем, он был добрый малый и у нас были дружеские отношения. Главный ему доверял. Не каждый журналист получал на расходы подобные суммы. И не каждый рисковал своей шкурой. Он не боялся попасть в черный список невыездных. Но Вольдемару такая жизнь нравилась, он даже не мечтал о Марсе, хотя неоднократно бывал там. Его пытались переманить в тамошние газеты, но он остался верен «Петербургским ведомостям».
– Ты извини меня, старик… – произнес он, увидев мое лицо, – но таким образом не стоит завоевывать место под солнцем… – Я даже услышал где-то у него в горле булькающие звуки, что, должно было, означать смех.
В свою очередь Леха захихикал, как какой-нибудь перепившийся кровью хлыст.
– Пенсию себе зарабатывает!.. Хи-хи-хи…
– Ребята, хотите я сбегаю за пивком? – предложил Забирковичус, похлопав по карману с деньгами.
– Не-не-не… – дружно произнесли мы с Лехой. – У нас задание…
Во-первых, мы знали, что если он начинал, то не останавливался, а во-вторых, за казенные деньги надо отчитываться.
– Слышал я о нем. Что это за задание, где людям рожи бьют? А? – и теперь уже по-настоящему засмеялся довольный собственной шуткой. – В общем, с меня магарыч, как только освободитесь.
На наши голоса в коридор выглянула Таня Малыш, и все сразу замолчали, сделав вид, что у нас с ней какие-то странные взаимоотношения. Вот что значит мужская солидарность, поразился я. Она выглядела расстроенной.
– Ты почему вчера не пришел?
– Представь себе, встретил приятелей…
О существовании Лавровой она, к счастью, ничего не знала.
– Оно и видно, – перебила она меня, намекая на лицо и руки, усыпанные красными пятнами. – Ты что краснухой заболел?
– Это у меня аллергия на грибы, – ответил я, роясь в карманах шорт, – поэтому я и прийти не мог.
При виде Тани Малыш у меня возникало чисто рефлекторное движение руки в карман шорт, потому что она, как папуаска, любила подарки. Я даже ловил себя на том, что и другие женщины вызывают такую же реакцию. Но на этот раз я опростоволосился, потому что ничего не захватил для нее. Выручил как всегда Леха. Он что-то сунул мне в руку, и, я рискуя быть обвиненным в равнодушии, протянул это «что-то» Тане. Оказывается – цветастую пачку ее любимых презервативов с пупырышками.
