Михаил Белозёров
Черные ангелы
– Ну и что? – как мне показалось усмехнулся Мирон. – Подумаешь! Я и не такое видел. – Он дружески улыбнулся.
– Тебе легче… – отозвался я.
Мы обнялись и потискали друг друга. Сила в нем была прежняя. Эх, Мирон, Мирон! Он вообще, с каждой минутой становился прежним, тем Мироном, которого я знал. Мне даже было приятно, словно он вылечивался от странной болезни. С души у меня упал камень. Но черт меня дернул ляпнуть:
– Ты куда пропал?
– А-а-а… – только и произнес он.
С ним произошло что-то странное. Он попытался что-то сказать, но не мог, словно был закодирован не произносить того, что никто не должен знать. Раньше он никогда не заикался. Слова вязли в горле: «М-м-м…» Дергалась только голова. В глазах появилось отчаяние. Вдруг он заплакал. Было такое ощущение, что он долгое время сидел в подвале – кожа была с каким-то сероватым налетом, а черная щетина только подчеркивала ее бледность. Он беззвучно шевелил губами. Я это определенно где-то уже видел – слишком очевидны были параноические черты: болезненно-напряженное лицо с глубокими морщинами и углы рта, скорбно опущенные вниз. Но не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах. Вдруг лицо его изменилось, словно Мирон вспомнил, что должен вести себя по-другому, и произнес:
– Я давно ничего не ел… Никак не привыкну к голоданию… Они ведь тоже ничего-ничего не едят… Ты не отнимешь у меня это?.. – Он схватил банку и свободной рукой затолкал в рот здоровенный кусок ветчины.
Я испугался, что он подавится, поэтому невольно отскочил на два шага назад, чтобы не пугать его. На мгновение он замер, а потом с удвоенной энергией принялся работать челюстями. При этом он не сводил с меня побелевших глаз, и щека его болезненно дергалась.
Странные изменения в его настроении меня удивили. В голове пронеслись самые дикие предположения: закрыли сумасшедший дом, а его обитателей выпустили в город; это не Мирон, а… ну, не знаю кто; так выглядят пресловутые «зеленые человечки»; а, может, Мирону просто надоело жить так, как живем все мы, и он избрал свой путь?
Он немного успокоился и сказал, не меняя выражения лица:
– Я тебе расскажу… я сейчас тебе расскажу… ведь я… – он вдруг замолчал, лицо его исказилось от боли. – Я… я… я…их боюсь… боюсь…
И я вспомнил – такой же взгляд был у хлыстов! Такой же фанатично-пустой и такая же болезненная маска. Только хлысты были поражены еще какой-то болезнью, которая вызывала опухоли на лице. И еще – хлысты тоже ничего не ели, хотя, конечно, я скептически относился к подобной информации. С этой мыслью я отступил еще дальше, к окну:
– Ешь, ешь…
– Я о тебе все время думал, – сказал он, всхлипывая и успокаиваясь.
– Я тоже, – признался и сел поодаль, чтобы не пугать его.
Черт! Такого мужика сломали. Я почувствовал, что готов отомстить за него. Только кому?
Мирон Павличко вдруг опустился на четвереньки и прошмыгнул мимо меня в коридор, где стояла кабинка портала. Я с изумлением наблюдал, как он закрылся в ней, набрал код и дематериализовался. Как он умудрился прихватить с собой банку с консервами и бутылку вина? – я так и не понял.
* * *
Всю ночь за окном шелестел дождь. Меня качало и кружило. Мне снилась Полина Кутепова. В моем марсианском доме жили какие-то посторонние люди. Я дрался с ними.
* * *
Я проснулся – звонка не было, осталось послезвучие, и утро было тяжелым. Опять мне снился знакомый сон, что я плыву в полной темноте. Я так привык, что сон кончается ничем, что уже не пугался. Рядом кто-то сопел и ворочался, как боров.
– Таня, отстань! – потребовал я, пытаясь разобраться, что же значит этот сон.
Но дудки – толчки прекратились, зато кто-то задышал к ухо, а потом лизнул в губы. Господи! Совсем забыл! Я сгреб пса в обнимку, и минуту мы катались с ним по постели. Потом я его отпустил. Он спрыгнул на пол и залился лаем. Наконец я услышал ее шаги.
– Ну что проснулся, алкоголик?! Посмотри на себя в зеркало!
Это была она – Лаврова, представшая передо мной в лифчике от купального костюма и в переднике. Я тут же решил проверить, есть ли что-то под ним, он она шлепнула меня по рукам и обозвала идиотом.
– Что с тобой? – спросил я, окончательно просыпаясь. – Ты сменила духи?
От нее странно пахло. Это меня мне еще больше подхлестнуло. Нетрудно было понять, что Лаврова применила тайное оружие соблазна. Наверное, кто-то из приятельниц надоумил, решил я. Тем интереснее будет. Но ошибался.
– Хватит! – громогласно заявила она. – Отныне ко мне притронется только отец моего ребенка!
– Ах, вот в чем причина! – удивился я. – И кто же он?
– Этого я еще не знаю, – ответила она, ничуть не смутившись.
– Похвально, но не дальновидно, – заметил я, сразу переходя в нападение.
Можно было подумать, что я не знал правил игры – неуступчивость была только частью ее глубокомысленного плана, ведь любовь для Лавровой никогда не ассоциировалась с супружескими обязанностями, а вот поддерживать напряженность сексуальных взаимоотношений она умела всегда.
– Я знаю… – затараторила она, – я знаю, что ты любишь сбивать меня с толку. Но на этот раз у тебя ничего не выйдет…
Я сделал удивленное лицо. Излишняя откровенность только растрогала. Мне ли не знать женскую душу? В конце концов Лаврова добровольно приходила сюда, а вся остальная ее жизнь меня просто не касалась. Она сама придумала такие условия и культивировала их, всегда демонстрируя независимость. В данном случае ее эмансипация меня вполне устраивала. Но на этот раз все пошло не так, как обычно.
– Мне надо изменить свою жизнь, – пояснила она, отбиваясь от моих рук.
– Ага… – сказал я, – тогда зачем ты здесь?
Она посмотрела на меня с изумлением и долго соображала, а я подыгрывал ей, корча изумленные рожи и заглядывая в ее зеленые глаза.
– Для того, чтобы ты не опустился окончательно…
Старая песня. Однажды она взялась наладить мое питание, прослышала что-то о русских пирогах, нашла рецепт и испекла. Есть было невозможно. Для пробы я кинул кусок пирога в стену, и он прилип к ней – пирог получился недопеченным.
– Ну если только для этого, – сказал я, – то иди сюда…
Но дудки, она определенно что-то выдумала и не хотела заниматься любовью.
– Не приближайся ко мне. Я слишком хорошо тебя знаю…
– Как хочешь, – сказала я, отворачиваясь и делая обходной маневр.
– Не приближайся!
Но было поздно.
– Массаж мягких частей тела… – объявил я.
Обычно этот прием срабатывал безотказно. Она уперлась руками мне в грудь. Лицо ее выражало отчаяние, и я понял, что на этот раз все очень серьезно. Конечно, я ее отпустил – вид у нее был, как у загнанного зверька. Я вздохнул – утро началось с неудачи.
– Тебе звонил какой-то комиссар, – произнесла она недовольным тоном, отступая на два шага и с победоносным видом одергивая передник. – Что ты натворил?
В ее интонации прозвучала тревога. Я знал, что она привязалась ко мне, но мы никогда не говорили с ней на эту тему. Может быть, это сделать сейчас? – подумал я.
– Какой комиссар? Ах… да!.. черт!
Я сразу все вспомнил: и гулянку, и людей в капюшонах, и Мирона Павличко. И утро было окончательно испорчено. Сразу заболела правая рука, которую ночью парализовал человек в капюшоне, затылок налился тяжестью, а содранная кожа на костяшках правой кисти стала кровоточить. К тому же меня почему-то беспокоила левая бровь. – У нас есть кофе?
– На кухне, – мотнула она головой, все еще испытывая ко мне раздражение. – Остальное ты все сожрал! – Она фыркнула и ушла, оставив мне шлейф своего странного, возбуждающего запаха.
И тут я еще кое-что вспомнил и с опаской отправился на кухню, полагая увидеть полный разгром. Но к моему удивлению кухня имела свой обычный вид. Мало того, диск-юла, которым вчера пугал меня Мирон Павличко, лежал, как обычно на столе, а на нем стояла турка. С замиранием сердца я заглянул в шкаф: моя черная кружка с золотым знаком скорпиона стояла, как и положено, на месте. Теперь я был уверен, что и чайная червленая ложка не пропала, а мне просто все приснилось. Бывает же такое.
– Кстати, – крикнула Лаврова, – я нашла нож в коридоре. Ты что швырялся им в дверь?
Я окончательно запутался. Мне не хватало воображения. Значит, Мирон Павличко все же был. Или не был? А этот диск-юла? Бред какой-то. Идиотизм. Раздвоение личности. Приснится с перепою. Я взял диск и бросил его в мусорное ведро и решил больше на эту тему не думать. Бог с ним, с Мироном. Потом решу, подумал я.
Кофе мне пришлось молоть самому. День только начинался, а дышать уже было нечем. Вместо привычных туч, на небе сиял голубой простор, и в кухню даже сквозь шторы вползала жара. Месяц май – начало сухого сезона и новых мучений.
Я взглянул на себя в зеркало – морда перекошенная, справа вся синяя, слева – добавилось рассечение над бровью – торчали ниточки швов, сквозь которые проступала запекшаяся кровь, а на губе неизвестно откуда взялась свежая болячка. Оказывается, меня вчера еще и зашивали. Но это были не самые яркие воспоминания. Помню только, что в кабинете врача мы выпили весь медицинский спирт и раздавили какой-то столик, на который уселся Леха. Ну да, чего ему еще делать, этому Лехе?
Я был собою недоволен и не мог понять причину недовольства. Обычно после пьянки я не испытывал ни душевных, ни физических мук. Жизнь казалась такой, какой она есть. Подумаешь какой-то стеклянный столик. Так чего же волноваться? Лаврова уселась смотреть телевизор. А я полез в ванну – слава богу, вода оказалась немного теплее обычного. В этот момент в дверь забарабанили.
– Открой! – крикнул я. – Видишь, я в мыле!
Даже не ухом не повела. Неужели я вчера себя плохо вел? Нет, не помню. Обычно я очень культурен. Пришлось вылезти из ванны и обвернуться полотенцем.
– Он что, звонка не видит? – удивился я, направляясь в прихожую и оставляя за собой клочья пены и мокрые следы.
Росс уже стоял перед дверью, навострив уши и готовый защищать свой новый дом.
– Скажи, что мы никого не принимаем! – крикнула она мне вслед.
Пионов ворвался, как метеор. Вид у него был такой, словно его всю ночь черти гоняли: большое черно-серое лицо было растерянным, длинные волосы торчали во все стороны, седые пряди в медной бороде позеленели, ноги были вымазаны глиной, а на правой ноге (штанина была оторвана) красовалась повязка с запекшейся кровью.
– Вы что в канале купались? – спросил я, намекая на Обводной канал, который уже лет сто никто не чистил.
– Люся пропала! – выдавил он из себя и, не дожидаясь приглашения, поперся в комнату. Плюхнулся на диван, который чуть не развалился под ним.
Таким я его еще не видел. На него было жалко смотреть. Мне показалось, что он даже стал меньше ростом, а огромный живот опал. Взгляд у него был, как у бездомной собаки, и даже вечная перхоть на плечах приобрела какой-то подозрительный зеленовато-бурый цвет из-за мелкой ряски. К тому же от него скверно пахло, и мои дрессированные муравьи старательно обходили его ноги. Однако Пионов все еще был таким массивным, что комната съежилась, а все предметы в ней стали миниатюрными.
– Вы должны мне все объяснить! – потребовал он, нависая надо мной, как Кавказ над Прометеем.
– Должен? – удивился я, стоя перед ним с полотенцем на бедрах.
Почему-то я думал, что у этого слова другое понятие. У меня вдруг мелькнула совершенно дикая мысль о Мироне Павличко. Неужели комиссар спрашивает меня и о нем?
– Пожалуйста… – попросил он чуть ли не со слезами, – мне не до этикетов.
Лаврова возмущенно поднялась и, вильнув задом, ушла в другую комнату. У нее под передником действительно ничего не было. Хорошо еще, что Пионов в этот момент страдальчески смотрел на меня.
– Ладно… – согласился я и пошел в ванную, чтобы надеть халат. – Что случилось? – Я вернулся и присел напротив.
К этому моменту Росс уже успокоился и молча грыз собственную лапу, улегшись в углу на подстилке.
– На Витебском у нас была рядовая операция – ловили очередного маньяка. Вашего мы, кстати, поймали.
– И кто же он? – не удержался я.
По тому, как он поморщился, я понял, что это несущественно.
– Какой-то совсем дикий хлыст…
– Не может быть… – произнес я, но сразу замолчал, видя, что Пионов заводится.
– В общем, она с напарником стояла у мужских туалетов. И все, больше ничего! – произнес он с отчаянием и уставился на меня, словно я был должен ему что-то объяснить.
– Что значит, все? – спросил тогда я.
Для полицейского в ранге комиссара он оказался страшно бестолковым. Похоже, дело дошло до мистики.
– А то, что Акиндин больше ее не видел!
Шрам на голове налился багровым цветом. Казалось, Пионова хватит апоплексический удар.
– Но должно было произойти еще что-то? – стал выпытывать я у него.
– Ты знаешь его, заставь дурака богу молиться…
– Дальше… – терпеливо потребовал я.
– Дальше? Дальше ее не нашли. Обыскали район, прилегающий к кварталу, и даже канал…
– Но так не бывает, – заметил я.
– Бывает, – произнес он с отчаянием.
Видать, Пионова действительно переклинило, раз он лишился способности логически рассуждать.
– А что сделал Акиндин?
– Он на пять минут отошел отлить.
– Во сколько это было? – спросил я.
Я почему-то подумал, что Акиндин тоже пропал, но не успел об этом спросить.
– Без четверти час, – ответил он.
– Ба! – воскликнул я, и он с надеждой посмотрел на меня.
Я быстро прикинул время начала редакционной пьянки, время наступления второго дыхания и время последней Лехиной драки. Когда он выбрался из трюма фрегата, в Петропавловской ударил полночный выстрел. Потом мы с Лехой философствовали, потом я сам дрался с каким-то странными грабителями, от которых пахло навозом и которых принял за инопланетян, а потом на трезвую голову решил, что ошибся. Мне понадобилось еще часа два, чтобы добраться домой, где я беседовал с человеком, который пропал год назад – Мироном Павличко.
– Кто-нибудь видел людей в капюшонах? – спросил я.
– В капюшонах? – С минуту он с изумлением смотрел на меня и тупо моргал ресницами. – Точно! – Он с такой силой ударил кулаком по журнальному столику, что одна ножка подломилась.
Лаврова заглянула к нас и истерическим жестом прижала кончики пальцев к вискам, словно у нее заболела голова. Я так посмотрел на нее, она предпочла убраться от греха подальше. Кстати, она так и не переоделась. Впрочем, на ее зад можно было любоваться часами и в любых ракурсах.
– Было донесение! Собака постовой! Сгною! Я его с напарником поставил блокировать выход через багажную. Он упомянул о человеке в плаще.
– Но мало ли людей ходят в плащах? – многозначительно возразил я.
– Да, но не во время облавы! Таких совпадений не бывает!
– Допросите постового с напарником еще раз. Похоже, «они» его отключили, а он боится сознаться.
– Кто «они»? – спросил он с напряжением, очевидно, сам зная ответ, но боясь в нем удостовериться.
Я вкратце рассказал ему о своих ночных злоключениях, опустив подробности редакционной пьянки, и снова почувствовал недовольство. Похоже было, что я пропустил что-то важное, но не мог понять что именно. Но это «что-то» каким-то образом было связано с людьми в плащах и, возможно, даже имело отношение к Мирону Павличко.
– Бред сив кэйбл! – Он не поверил, потому что был в плену общественного мнения. – Напарник вообще пропал, до сих про не можем найти…
– Акиндин? – спросил я.
– Не вышел на работу… – в его тоне прозвучало пренебрежение.
– Думаю, что часть похищений в городе связана с людьми в черных плащах, то есть с черными ангелами, – сказал я.
– Люди в черном по нашей терминологии – это спецгруппа, – возразил Пионов.
– Выходит, я дрался не с вашими людьми из группы «кальпы», а с инопланетянами.
– И вы туда же! – воскликнул он. – Впрочем, если бы вы столкнулись с настоящей «кальпой», то сейчас мы бы не разговаривали.
Мне его речь показалась неубедительной. У меня снова заныла правая рука – боль убедительно отдавалась в плечо и в кисть. Возможно, он прав, подумал я.
– Послушайте, что-то происходит: исчезают люди, убили летчика, пропала Люся, эта блондинка, Берёзин зарезан… Кстати, я вчера здесь разговаривал с Павличко. Все связано.
– Вы находите? – спросил он с надеждой.
Мне бы его сомнения. Я был бы самым счастливым человеком. Ведь главным для меня было улететь на Марс. Но похоже, что счастливое возвращение откладывалось.
– Вне всякого сомнения! Мы должны были с ней утром встретиться, – признался я. – Что у вас вчера произошло?
– Она ездила с Акиндиным на задание и вернулась только к началу операции. Мы с ней толком даже не успели поговорить.
– Она что-то узнала, – сказал я. – Она мне вчера звонила и намекала.
– Это был странный вызов: в трансформаторной будке нашли голого человека. Мертвого. Возможно, его убили ваши черные ангелы. Но вот, что они у него искали?!
– Что? – спросил я, почти зная ответ.
– Планшетник!
– Все может быть, – согласился я. – Иногда мне кажется, что и за мной следят.
– Следили, – открыл он мне глаза, – мои люди и бандиты с Марса. Одно время мы подозревали вашего соседа.
– Полковника? – удивился я.
– Два дня он всюду ходил за вами. Кстати, он был отличным лейтенантом, средним капитаном и отвратительным полковником – ушел в отставку из-за несоответствия с занимаемой должностью.
– Так… Может, это он блондинку?.. – спросил я. – Нет, не он…
– Конечно, не он. Он сидел дома, мы проверили, но, вот что странно, два дня назад, утром, когда вы ушли, чтобы лететь в Севастополь, он посетил вашу квартиру. Мои люди засекли его. Что он у вас искал?
– Как и вы – планшетник.
– Да, – нетерпеливо согласился он.
– Но тогда у меня его еще не было.
– Но он-то не знал! – воскликнул Пионов, ерзая на диване, отчего он предательский заскрипел.
– Значит, человек, которого я видел во дворе – ваш человек. То-то я понял, что он какой-то странный.
Пионов поморщился.
– Мы давно испытываем дефицит в хороших сотрудниках. Зачем полковнику планшетник?
– Затем, что и вам. Может, он шпион?
– Бросьте!.. – отмахнулся он. – Люся нашла свой планшетник у погибшего в будке, когда обыскала его квартиру. А ваш?
– А мне дала блондинка.
Он шлепнул себя по лбу.
– Я все думал, где я видел этот многогранник, как не у блондинки. Как я прошляпил?! Давайте, воспользуемся вашим планшетником?
– Увы, я вчера потерял его…
Действительно, я обнаружил пропажу еще на барже, когда меня вытащили из воды. Там же на дне Обводного канала покоился и мой револьвер.
– Наш тоже конфисковала «кальпа»…
На него было жалко смотреть. Когда дело касалось чего-то серьезного, полицией пренебрегали. Похоже, что Бык до сих пор не привык к такому положению вещей. Что-то человеческое в нем осталось. Он тоже был способен обижаться. А значит, с ним еще можно было иметь дело.
– Выходит, они ее похитили из-за планшетника? – предположил я.
– Я не знаю, – раздраженно ответил Пионов. – Что же делать?
– В мэрии есть человек, который сидит в комнате 0101.
– Курдюмов? – спросил он и поморщился.
Я пожал плечами. Если Пионов скептически относится к человеку из мэрии, то обращаться к тому было пустым номером.
– Он наверняка знает больше нас с вами.
– Хорошо, – согласился он, – едем в мэрию…
Мне показалось, что он готов ехать, куда угодно, хоть к черту на кулички, лишь бы найти Люсю. Похвально для толстокожего комиссара.
Но мы никуда не поехали, потому что я услышал в ухе Лехин смех. Вид у меня был, наверное, очень странный. Пионов посмотрел на меня так, словно я проглотил муху. А я стоял, разговаривал сам с собой и тряс головой. Мало того, на меня, словно напал ступор, потому что любые звуки в «ракушке» напоминали о людях в капюшонах. Черт, понял я, все-таки это были инопланетяне и они следили за мной, используя «ракушку». Леха тоже забарабанил в дверь, помешав мне избавиться от его детища в ухе. Пока я отпирал дверь, Пионов, разинув рот, смотрел мне в спину.
Леха с порога заявил:
– Собирайся!.. Нас главный ждет!..
Потом заглянул в комнату и едва не проглотил язык. Я уже решил, что он увидел Лаврову в переднике и с голым задом, но, оказывается, он лицезрел Пионова.
Мы договорились с Пионовым встретиться через два часа, и он ушел. Леху я благоразумно усадил в кухне.
– В центре полно войск… – сообщил он почему-то шепотом.
– Наверное, как всегда учения? – так же шепотом предположил я, потому что подспудно боялся появления Лавровой в переднике – интересная получилась бы картина. Мне бы наверняка пришлось бы связать Леху, чтобы избавить Лаврову от его ухаживаний. Ведь от вида ее голого зада у него точно поехала бы крыша.
– А черт его знает, – ответил Леха, кивая по направлению в комнаты. – Вспомни, полиция говорила о каком-то вторжении.
Я отправился мириться с Лавровой. Мне не хотелось расставаться с ней на минорной ноте. Как никак, а я все-таки ее любил, хотя, конечно, такую любовь трудно назвать искренней. Честно говоря, в самых дерзновенных фантазиях я готов был увезти ее на Марс. Но что делать с ней на Марсе, я представить себе не мог. На это мне фантазии не хватало. Конечно, она нашла бы себе место под марсианским солнцем. С ее энергией и предприимчивостью это ей было раз плюнуть. Но на Марсе меня ждали жена Полина Кутепова и дочь Наташа. Это была бы не жизнь, а сплошной компот. Воистину – я не мог в одночасье разрешить эту проблему.
– Послушай, детка, у меня сегодня трудный день. Постарайся меня понять…
– Я тебя поняла, – ответила она самым вредным тоном и с подозрением нахмурилась. – Хочу торт по-киевски и черной икры.
– А икры-то зачем? – удивился я, потому что икру можно было достать проще простого.
– Просто хочу! – заявила она мне капризно.
– Ладно, – согласился я, – куплю тебе икру.
– Ну тогда иди, – с легким сердцем согласилась она, – только не напивайся…
– Уж я постараюсь, – заверил я ее обрадованно. – Выведи Росса…
Если бы я знал, что вижу ее последний раз в жизни, я бы расчувствовался. Но я этого не знал. Я поцеловал ее в щеку и вышел из комнаты навстречу своей судьбе.
– Кто у тебя там? – спросил Леха, с любопытством выглядывая из кухни.
– Никто, конь в пальто.
Он не обиделся, а только ехидно заулыбался:
– А… – и погрозил мне пальчиков. – Шалун!
Его нельзя было знакомить с Лавровой: во-первых, ее звали Таней, а во-вторых, я не хотел рисковать даже видимостью семейного благополучия. Не то чтобы я не доверял Лехе, а просто руководствовался поговоркой: «Береженого бог бережет».
Как только мы вышли из квартиры, он завел старую песню.
– У тебя нет ощущения, что нас бросили?
– Бросили?
И вдруг я понял причину своего дурного настроения. Оно заключалось в том, что у меня появились сомнения насчет летчика Севостьянова.
– Знаешь, он вдруг появился из ниоткуда… – сказал я, остановившись и озвучивая мысль, которая мучила меня все утро.
Собственно, эта мысль мучила меня и вчера, но за пьянкой и приключениями на Обводном я о ней забыл. Мы вышли из арки дома, и солнце со всей беспощадностью обрушилось на нас. Я подумал о Мироне Павличко. Если он пришел от туда, откуда пришла блондинка, то наши шансы «зазор» мира значительно повысились. Но я ясно видел, что он исчез в портале, к тому же прихватил мои съестные припасы. Было над чем задуматься. Выходит, что через портал можно попасть к черным ангелам? Но я не знал их кода. Может быть, его знал Курдюмов?
– Ну и что, – беззаботно воскликнул Леха, – подумаешь! Мало ли чего привидится?! Ты хоть трезвый был?
– В том-то и дело… – возразил я, стараясь идти ближе к дому, где еще сохранилась узкая полоска тени. – Мы ищем не там.
– Не бери в голову, – сказал Леха. – Плохо, что никто о нас не заботится, правительство само по себе, мы сами… Как-то неуютно…
– Кризис, – объяснил я, сворачивая к ближайшему магазину.
Надо было иметь богатое воображение, чтобы прочитать его название. За два года я так и не понял, что написано на вывеске: какая-то аббревиатура их трех букв «ЁПР», значение которой я не мог расшифровать. Денег хватило только на бутылку пальмового вина. Эта сумма входила в наши накладные расходы. Две сотни, взятые в долг у летчика, я не собирался разменивать.
Леха расстроился.
– Черт! – сказал он, выворачивая карманы, – то ли пропил, то ли потерял. Лучше, если пропил, не так обидно.
– Значит, больше опохмеляться не будем, – успокоил я его.
Мы спрятались под деревом-сорняком – целибо, древесина которого ни на что не годилась. Единственное, оно хорошо спасало от солнца и ливня. Мы сидели рядом с кинотеатром «Синема», стены которого украшали вылинявший афиши и который за отсутствием зрителей, медленно приходил в упадок – одна центральная дверь была забита досками, вторая – стеклянная – была мутная, как воды Невы. Сквозь буйно разросшийся дурман с его огромными белыми цветами еще проглядывал розовый гранит набережной. Пахло рекой. Парило. Набежала тучка, и начался мелкий дождь, который не успев долететь до асфальта, испарялся в воздухе.
– Не-е-е… – ныл Леха, – ты не понимаешь…
На следующий день после возлияния его всегда тянуло на рассуждения. Это был похмельный синдром раскаяния. На Марсе он наверняка зарабатывал бы кучу денег на одном нытье, потому что там выдавали социальную помощь всем ущербным, и не опохмелялся бы дешевым вином, которое мы вынуждены были пить на Земле, а хлебал какой-нибудь бренди, и, вообще, был бы самым счастливым человеком.
– Я вчера видел Павличко, – сказал я в надежде, что Леха, наконец переключится на обыденные проблемы.
– Не может быть! – воскликнул он.
– Мирон выпил со мной вина и ушел через портал…
– Что же это значит? – спросил он.
– Одно из двух: или тайна настолько велика, что мы не можем ее осознать, или мы с тобой полные профаны.
– Вечно ты выдумаешь! – воскликнул он легкомысленно. – Знаешь, твоя консьержка…
Он все еще не мог ее забыть. Впрочем, к его чести я знал, что и эта влюбленность недолгая. Если бы Леха был другим человеком, он давно бы обзавелся женой и кучей детей.
– Она меня сдала, – напомнил я ему и подумал о летчике. – Слушай, – сказал я, – а ведь спрятаться в мезонине он не мог… Это значит…
Но Леха своей болтовней не давал мне сосредоточиться. Он стонал и охал, сдирал со своего носа отмершие кусочки кожи и рассматривал их на свету. Для Лехи с его светловатым обличьем начинались тяжелые времена.
– Нет, – возразил он, – она здесь не при чем…
– Тогда не понимаю, – согласился я, снисходительно относясь к его риторике.
Оказывается, он говорил совсем о другом.
– Наступил такой момент, когда каждый начинает заботиться только о себе. Разве ты не видишь.
– Черт его знает… – согласился я. – Может быть, Мирон так и поступил?
Мне было лень спорить. Да я и не собирался этого делать. Совершенно очевидно, что городским властям на всех и на все наплевать. Но ведь они об этом не кричат. Они хитрые ребята. Знают свое дело и видят перед собой очевидную цель – как можно дольше продержаться у власти. Все остальное подчинено этой задаче. Зачем им лишние хлопоты с какими-то инопланетянами. Если Леха вообще имел их ввиду.
– Ты меня слышишь?! – рассуждал я, – летчик-то, этот Севостьянов… появился в доме из ниоткуда.
– И ты во все это веришь? – удивился Леха.
– Увы… – ответил я, – такую чушь на трезвую не придумаешь. – И портала у него в доме не было…
– Что будем делать? – спросил он так, словно не советовал мне пороть горячку.
– С кондачка не решается, – согласился я. – Стой! – вдруг закричал я. – Стой!
– Что случилось?! – Леха испуганно присел, выпятив зад, и оглянулся по сторонам, соображая, с какой стороны проистекает опасность.
– Надо ехать в Девяткино, там есть ход к инопланетянам!
На меня снизошло прозрение. Как я раньше не догадался?
– Фу ты черт! – вытер Леха пот со лба. – Там можно дурным сделать! Чего орешь-то?!
– В Девяткино! – не слушая его, твердил я ошалело. – В Девяткино! Там вход!
Я действительно так думал, только не мог понять, как этот вход выглядит и где его найти.
– Давай все же вначале к главному?! – предложил Леха, словно мы оба не понимали, что над нами все время висит дамоклов меч.
Признаюсь, нами давно владело желание покаяться перед Алфеном.
– А куда деваться, – вынужден был согласиться я и подумал, что все же надо ехать на дачу летчика Севостьянова – именно там находится разгадка и «черных людей» или черных ангелов, то бишь людей в странных капюшонах, и Павличко, и блондинки, и Берёзина.
– Можно еще напиться, – высказал Леха заветное предложение, и мы оба потянулись к бутылке. – Нет… – сказал он, делая глоток, – не так я себе это представлял…
– Думаешь, он нас убьет? – спросил я, наблюдая, как в такт глоткам у Лехи двигается адамово яблоко.
– Поцелует с маковку! – возмутился Леха моей наивности.
– Найди другой вариант… – предложил я, отбирая у него бутылку. – Главное, врать убедительно! – сказал я уверенно, почесывая ногу, которую укусил комар.
Слабое пальмовое вино даже не обжигало горло. Оно было противным, как теплая вода из крана. Чтобы ощутить опьянение, надо было выпить бочку этого пойла. Честно говоря, опохмеляться меня научил Леха. И насколько я помню, ученик оказался достоин учителя.
– А что? – поддержал он. – У нас все есть: планшетник…
– Да… – кивнул я, ибо в это момент вливал в себя вино. Не сообщать же ему раньше времени, что планшетник покоится на дне канала.
– …Мои записи…
– Ага… – легко согласился я.
– …Адреса…
– Где покойники лежат… – продолжил я.
– Это точно… – вздохнул он с твердым убеждением, что дело дрянь.
– Он нас убьет за одну Таню Малыш… – напомнил я, забрасывая пустую бутылку в кусты и поднимаясь.
Это было нечестно. До этого момента мы соблюдали табу на эту тему. Хоть мы и порицали Таню Малыш за ее распутство, но в глубине души ее жалели. Нам не было чуждо сострадание к падшей женщине.
– Черт!.. – выругался он.
– Плакали наши двадцать тысяч, – сказал я убежденно.
И мы пошли в редакцию. В глубине души, я надеялся, что мы все-таки заработаем деньги каким-то чудесным образом.
– Я тоже виноват, – признался Леха великодушно, но от этого не стало легче.
Вдруг Леха заявил, что хочет есть. На следующий день после попойки у него всегда вместе с нытьем открывался болезненный аппетит. В особо нервные периоды жизни он распухал от еды буквально на глазах и становился ленивым и неповоротливым. Я знал, что спорить бесполезно – в таком состоянии он был нетранспортабелен, а риторические разговоры были его защитной реакцией против действительности. Пришлось мне разменять сотню. Мы как раз проходили мимо кафе. Себя я взял салат из очищенных стеблей лотоса, а Леха выбрал здоровенный лангет, морские ушки, политые лимонным соком, и подвяленные над дымом хрустящие морские водоросли. Все это он со вкусом запил бутылкой контрабандного двадцатирублевого пива марки «Нева».
На Земле я быстро понял, что здесь очень легко потолстеть, но трудно похудеть, поэтому использовал метод балерин: в течение одной недели до и после еды – стакан холодной воды. Обычно таким способом я сбрасывал примерно пять кило. И старался держать свой вес, если, конечно, не увлекался пивом.
