Михаил Белозёров
Нашествие арабуру
Кэбииси во главе с Бугэй бежали в гору и запыхались. Однако Бугэй и не думал сбавлять темпа, ему нужно было как можно быстрее оправдаться в глазах императора Кан-Чи. Он гнал от себя мысли: о том, что не надо рвать пупок ради арабуру – это глупо, и о том, что за поворотом может быть засада. Эти мысли он самоуверенно проигнорировал, полагая, что судьба, как всегда, будет ему благоволить. Его больше заботили стрехи крыш, и он все время наклонял голову, оберегая глаза. В том месте, где две улицы сходились почти на берегу реки и где стояли низкие, убогие дома, окна в которых были заклеены желтой промасленной бумагой, в лучах вечернего солнца блестела маленькая площадь, размером с бу. Здесь-то он столкнулся с теми, кого преследовал. По правилам во время бега или в засаде мшаго не полагалось приводить в боевое положение. Во-первых, огненное лезвие было опасно для самих нападающих, а во-вторых, гудение мшаго выдавало засаду или скрытное приближение к врагу. Все это Бугэй проигнорировал с непонятной даже для самого себя беспечностью, поэтому Акинобу первым заметил Бугэй и спрятался за стену крайнего дома. Его появление перед Бугэй оказалось для того полной неожиданностью, и хотя он довольно уверенно рубанул световым лучом, но сделал это так, словно рубился катана, и, не имея ни малейшего представления, как надо правильно действовать мшаго, приложил слишком много сил, поэтому-то провалился. Даже если бы он попал в Акинобу, он бы все равно провалился – слишком сильными были замах и удар. Луч бордового цвета чиркнул по земле, от которой сразу же пошел пар, и Бугэй повел рукоятью снизу вверх, чтобы исправить положение, он было поздно – клинок Акинобу пробил Бугэй грудь и безошибочно нашел его сердце. В этот момент Бугэй почувствовал облегчение. Должно быть, он подспудно стремился к смерти, чтобы враз избавиться от всех тех грехов, которые поработили и управляли им. Вместе с хлынувшей кровью из Бугэй выскочила его черная душа, и люди, которые обычно не видели души умирающего человека, на этот раз разглядели черную-черную тень, очень похожую на Бугэй.
Так умер Бугэй, который при арабуру служил начальником городской стражи, но в душе так и остался поваром. Бугэй, который больше всего в жизни любил деньги, а потом оказалась – что и власть. Бугэй, который с легкостью предавал все тех, кто был рядом с ним. Его черная-черная душа с воем шарахнулась в горы подальше от тела, ибо она это тело ненавидела. В горах же ее уже поджидали духи и демоны, которые питались свежими душами умерших. Но всех-всех их опередил арара – демон генерала Го-Тоба. Он растолкал всех, расшвырял, недвусмысленно грозя своим мечом, и съел все, что можно было съесть, не оставив сородичам ни капли, ни кусочка новоиспеченной души. Таким образом, от Бугэй ничего не осталось. А вскоре о нем и позабыли, потому что история этой страны не желала запоминать имена предателей и негодяев.
Натабуре и Баттусай тоже выпала возможность во всей красе показать, на что они способны. Пять или шесть кэбииси упали, обливаясь кровью, на площади размером с бу, а остальные обратились в бегство. Путь к Слиянию был открыт.
Однако если бы Акинобу, Натабура и Баттусай знали, что там их ждет полное крушение всех их планов, они бы со всех ног бросились на помощь капитану Го-Данго. Впрочем, если бы они поспешили, то столкнулись бы с арабуру, а не их слугами, и исход битвы был бы предопределен. Но они, ничего не подозревая, обрадовано сбежали меж холмов, поросших бурьяном и чертополохом, к реке, посреди которой чернел Запретный остров. Желтое заходящее солнце отражалось в воде, мошкара клубилась меж ивами, и тихо плескались волны. На мгновение всем показалось, что ничего не случилось, что нет ни иканобори, ни арабуру, ни императора Кан-Чи, который сидел в двенадцатиярусной пирамиде Оль-Тахинэ и убивал народ, а есть только эта величественная река, несущая свои воды к далекому морю. Это чувство владело всеми до тех пор, пока они не разглядели в воде человеческие трупы.
– Все хватит! – сказал учитель Акинобу, заметив, что Баттусай и все остальные слишком долго плещутся. – Уходим! – и с непонятной тревогой посмотрел вверх на склон, ожидая, что вот-вот появятся преследователи. Но холмы были пустынны и тихи.
Должно быть, корзинщикам и кэбииси надоело умирать и они предпочли убраться восвояси. Странно, – подумал Акинобу. Неужели все-таки испугались? Он привык иметь дело с настойчивым противником, но в данном случае все вышло даже очень просто. Непонятная тревога овладела им. Казалось бы, надо радоваться – два шага, и они у капитана Го-Данго, а он насторожился. Может, это и был Мус[148], а он его не понял, поддавшись тягостному ощущению от вида покосившихся крыш заброшенных храмов, которые то там, то здесь проглядывали сквозь буйную зелень деревьев, или от вздувшихся трупов казненных самураев, плывущих по реке.
Все заметил учитель Акинобу, кроме одного – Натабура был ранен. Вначале он не подавал вида, но когда кровь стала капать на сандалию, то пришлось раздеться, чтобы Акинобу осмотрел рану. Стрела прошла вскользь, и рана оказалась неопасной.
Пока Акинобу возился с Натабурой, вовсе стемнело. Эта задержка и спасла им жизнь.
В прежние времена многочисленные огни храмов отражались в реке, теперь же в ней блестели лишь холодные звезды, да рябая лунная дорожка лежала поперек. Жара сменилась ночной прохладой, пели цикады, да иногда плескалась рыба. Город молчал, притаившись за речными холмами. Показалось бы, что его нет вовсе, если бы не слабый запах дыма, который приносил ветер – где-то готовили мясо да не углядели, и оно подгорело. Афра проснулся, отошел и долго внюхивался, поводя влажным черным носом, потом поднял лапу на кусты, вернулся и подпихнул мордой руку хозяину. Натабура посмотрел на него и решил, что пес что-то хочет сказать, он не может. Должно быть, голоден, решил он.
– Нет у меня еды, нет. Потерпи!
Афра в знак презрения оттого, что хозяин его не понял, напился из реки и, облизываясь, подошел и снова пихнул мордой.
– Ну и молодец, – похвалил Натабура. – Молодец!
Акинобу с Баттусаем шли впереди. Баттусай хорошо видел в темноте, но не знал дороги, и помогал Акинобу. Затем шел Митиёри, который клевал носом от усталости, от обилия впечатлений, но из упрямства даже не прилег и на кокой. А уж замыкающими были Натабура с Афра. И снова Афра повел себя странно – то прижимался к ноге, то убегал в темноту. Что-то его тревожило, но Натабура не сумел почувствовать тревогу пса. Афра даже не интересовали лягушки, которые при приближении замолкали, а потом прыгали в воду. Обычно Афра не упускал возможности погонять их.
Вначале тропинка бежала вдоль реки, потом стала забирать вверх, все выше и выше. Ноздри щекотали ночные запахи полыни, горячей летней пыли и тины. К ним добавлялся крепкий запах жареного мяса.
Афра снова убежал вперед и отсутствовал так долго, что Натабура уже стал волноваться. Вдруг его очень тихо позвал Акинобу. Вначале Натабура различил лишь столпившиеся фигуры.
– Что-то случилось? – спросил он.
– Случилось, – сказал откуда-то снизу Баттусай.
Оказывается, он сидел чуть поодаль – в двух шагах. Блеснул его кастет – тэкко.
– Это кто-то из наших, – прошептал Митиёри и посторонился.
И пахло. Пахло так знакомо, что сразу невозможно было понять, чем именно, но явно не горелым мясом. Тогда Натабура шагнул к Баттусаю и все понял: в траве лежал труп самурая, которого убили мшаго. И тогда Натабуру едва не стошнило, хотя он не ел в течение всей луны.
– Кими мо, ками дзо! – прошептал он, отступая на тропинку, которая белела среди густой травы.
– Поэтому так и пахнет, – сказал Акинобу. – А я думаю, чего так пахнет?.. – и посмотрел наверх, туда, куда лежал их путь. Но берег Слияния был темен и безответен.
– Надо спешить, – сказал Натабура. – Может, еще успеем, – хотя понимал, что они уже безбожно опоздали.
– Чуял, ведь чуял, что что-то случится! – в сердцах воскликнул Акинобу.
Тотчас где-то совсем недалеко раздались гортанные голоса, и взлетела китайская ракета. Вернее, она была похожа на китайскую ракету, но слишком долго плыла в воздухе, освещая все вокруг желтым светом.
Все присели, словно их действительно можно было увидеть с холмов.
– Тихо! – прошептал Баттусай.
Ракета с шипением упала в реку за Запретным островом, осветив деревья и скалы, придав им напоследок сказочные очертания, как в театре теней Кабуки. Всем сделалось не по себе. Все, кроме Афра, невольно подумали о проделках хонки.
Арабуру пустили еще одну ракету, заспорили. Натабура уловил, что речь идет о каких-то мятежниках, и наступила темнота, а за ней и тишина. Потом долетел глухой звук, словно люди шли по тропинке и кто-то оступился.
– Ушли, что ли? – прошептал он, чувствуя, как Афра дышит ему в ухо.
– Ушли, ушли… – отозвался Митиёри. – Вверх по склону.
Митиёри по деревенской привычке с почтением относился к старшим и если высказывался, то только по делу.
– Кого-то же, наверное, оставили? – усомнился Баттусай. – Не может, чтобы не оставили?
Они еще подождали. Но были тихо и сонно. Река равнодушно катила воды, из-за тучи выглянула луна. Афра воспользовался случаем, завалился тут же рядом в траву и стал выкусывать у себя блох.
– Сделаем так, – прошептал Акинобу, – идем очень тихо, разговаривать нельзя, приготовьте ножи.
Теперь они поднимались очень медленно и осторожно. Было слышно только, как шелестят сухие стебли трав. Афра понял, что к чему, и уже не путался под ногами, а преданно и чинно бежал рядом.
Они поднимались все выше и выше. Ярко светила полная луна. Река уже блестела где-то далеко внизу. Холмы кончились, пошли уступы, и на одном из них, когда, казалось, что уже конец пути, что где-то здесь среди сосен и елей должна быть нужная пещера, наткнулись еще на один труп. Человек тоже был убит мшаго – пахло все тем же горелым мясом. Собственно, по этому запаху его и нашли. Афра постарался.
– Бакаяро! – выругался Баттусай. – Мы так никогда их не осилим!
Придумаем, зло подумал Натабура, мы обязательно что-нибудь придумаем. И осилим. Быть такого не может, чтобы не осилили. Наверняка есть средство, просто мы еще не догадались. Надо поговорить с Акинобу.
На поляне у входа в пещеру лежали два человека. На пороге – еще один с луком. Это могло означать только одно – капитана Го-Данго защищали до последнего вздоха. А если это так, то, значит, все пропало, и заговор, не успев созреть, рухнул.
Баттусай обшарил все окрест, вернулся и прошептал:
– Больше никого нет…
– Ну что будем делать? – спросил Акинобу, переворачивая лучника, чтобы посмотреть ему в лицо.
Он узнал его по затылку. Только у одного из его друзей был такой плоский затылок – у сотника Гэнго, который когда-то был лучшим лучником в отряде капитана Го-Данго.
– Прости, друг, – прошептал Акинобу, – что мы пришли слишком поздно.
Он подумал, что раз Гэнго с его луком не смог поразить ни одного арабуру, то дела дрянь. А может быть, он все же кого-то из них убил? – с надеждой подумал Акинобу.
Они сели в круг на корточки, готовые при малейшей опасности вскочить на ноги и схватиться за оружие.
– С рассветом все равно надо уходить, – высказал здравую мысль Натабура.
– Да, они обязательно вернутся, – согласился Баттусай.
– Утащили своих, – убежденно произнес Митиёри.
– Хорошо бы… – вздохнул Натабура.
– А что если кого-то оставить? – предложил Акинобу. – Ведь сюда кто-то приходит из наших.
– Я бы вообще пока убрался из города, – высказал Баттусай здравую мысль.
– Это правильно, – согласился Акинобу. – Но, с другой стороны, сюда кто-то обязательно должен вернуться. Ведь не сидели они здесь все это время, сложа рукава.
– Не сидели, – согласился Натабура, – это правильно. Сэйса, давайте, я останусь?
– Хорошо, – почему-то не сразу согласился Акинобу. – Надо еще подумать. Ты слишком долго не ел и к тому же ранен, – сказал он.
И действительно, при упоминании о еде в желудке Натабуры неприятно засосало, и он ощутил приступ слабости: то ли кончалось действие сутр, то ли пришло время поесть.
Вдруг Митиёри, который почтительно сидел поодаль, не смея вмешиваться в разговоры старших, горячо зашептал:
– Учитель, учитель!.. Там кто-то есть…
Они тотчас попрятались кто куда и замерли, как сурки в норах. Только после этого Натабура уловил неясные звуки и удивился – подросток слышал лучше всех их вместе взятых.
В пещере кто-то зашуршал. Может, барсук, подумал Натабура. Или медведь? Нет, не может быть. Откуда в пещере барсук, а тем более медведь? Афра не реагировал, хотя был охоч на всякого зверя. Однако и Афра заворчал, но не так, когда чувствовал живность, а совершенно по-другому. Более нервно, что ли? Стало быть, это человек, догадался Натабура. Ну, это мы сейчас проверим!
– Тихо… – прошептал он в ухо другу, и они вдвоем, храбрясь, подступили к ветхой двери.
Дверь скрипнула и приоткрылась. В щелочке забелело лицо. Человек долго прислушивался к звукам ночи. То, что это не капитан Го-Данго, Натабура сообразил сразу – слишком мелким был человек. Мелким и осторожным. Он бочком выскользнул из пещеры и запричитал над одним из убитых.
Тогда-то Натабура бросился на него, прижал коленом к земле и прошептал:
– Тихо, свои…
И пока к ним подбегали Акинобу и Баттусай, Афра во всю кусал ноги маленькому человеку, который брыкался, как теленок.
– Кто ты? – спросил Акинобу, отгоняя Афра.
Баттусай юркнул в пещеру. Но и так было ясно, что там больше никого нет.
– Пусто, – сообщил Баттусай через кокой.
За это время выяснилось следующее: можно было догадаться, что капитан Го-Данго жив и здоров и находится где-то недалеко, иначе бы человек не вертелся здесь. Однако человек, который назвал себя Гэндзабуро, не торопился сообщить, где именно. И вообще, он держался очень мужественно, и Акинобу понял, что тот готов умереть за своего господина.
– Ты думаешь, мы кто? – спросил Акинобу, отпуская его.
– Люди, – дипломатично ответил Гэндзабуро.
– Какие люди?! – возмутился Баттусай. – Ты чего нам голову морочишь? Мы друзья твоего господина.
– Я не знаю никакого господина. Я один здесь живу.
– Ну да, – согласился Акинобу и выразительно глянул на Баттусая, чтобы он не пугал Гэндзабуро. – Вот что, тебе капитан говорил что-нибудь о Натабуре?
– Натабуре? – переспросил Гэндзабуро, чтобы выиграть время.
– Ну да, – терпеливо подтвердил Акинобу. – Или об Акинобу?
– Не знаю никакого Акинобу и Натабуру тоже!
– Вот он, – Акинобу показал на Натабуру.
– Я его не знал, – гнул свое Гэндзабуро, даже не взглянув в сторону Натабуры.
– А о собаке?
– Какой собаке?
– О медвежьем тэнгу, тикусёмо![149] – снова не удержался Баттусай.
– О медвежьем?..
– Ну?!
– Который мне ноги покусал?
– Тот, который покусал…
– Говорил… – с еще большей настороженностью отозвался Гэндзабуро, как-то странно вертя головой.
Натабура насторожился, потому что уловил желание Гэндзабуро сбежать в ближайшие кусты.
– Стой! – он поймал его за пятку в последний момент и, хотя получил удар ногой в лицо, все же удержал Гэндзабуро.
Акинобу и Баттусай долго очищали глаза от песка, который швырнул им в лицо ловкий Гэндзабуро. Баттусай при этом ругался самым черными словами:
– Ах, ты симатта! Ах, ты куриное дерьмо!
– Можете меня убить! – твердо произнес Гэндзабуро и сложил руки на груди. – Я больше ничего не скажу!
– Не говори, – согласился Натабура. – Только капитан Го-Данго давно нас ждет. Он вызвал нас с острова Миядзима. Вот мы и пришли.
Гэндзабуро лишь неопределенно пожал плечами и гордо отвернулся. Тогда Натабура сказал:
– У твоего господина шрам через правую часть лица. Веко разрублено. Волосы у него рыжие, а сам он такой огромный, что не всякая лошадь снесет его. Его жену зовут Тамуэ-сан. Цвет волос у нее рыжий. Его сын – Каймон. Он тоже рыжий. Ну? – просительно добавил он.
– А зачем вы пришли?! – с подозрением спросил тогда Гэндзабуро.
– Кими мо, ками дзо! – не выдержал Натабура. – Сколько можно пытать?!
– Хватит валять дурака! – снова не удержался Баттусай и даже замахнулся. В руке его блеснул тэкко. – Веди нас к своему господину!
– Мы пришли затем, чтобы участвовать в восстании, – снова набрался терпения Натабура, невольно загораживая Гэндзабуро от Баттусая.
– Хорошо, – неожиданно согласился Гэндзабуро. – Я отведу вас. Я узнал его, – он показал на Афра. – Мой господин рассказывал о летающей собаке. А о вас не рассказывал.
– Ладно, – с облегчением кивнул Натабура. – Веди. Только не сбеги.
– Не сбегу… о вас он тоже один раз говорил, – признался Гэндзабуро. – Мол, деретесь, как Бог, мечом. Один раз его по пьянке тоже задели.
– Ну, положим, не по пьянке, – заметил Натабура и вспомнил ночной бой, в котором капитан Го-Данго разворотил полдома, пока его не угомонили.
– Так что ж ты нас пытаешь?! – удивился Акинобу.
– Мало ли что… – жалобно шмыгнул носом Гэндзабуро, – я вас не знаю, может, вы, цукасано гэ.
– Ты что, думаешь, что мы предатели? – возмутился Баттусай. – Ах ты, гад!
– Мой господин болен. Ему покой нужен, – с жалостливыми нотками в голосе добавил Гэндзабуро.
– Вот мы и вылечим твоего господина, – с облегчением поднялся Акинобу. – Пойдем, а то светает.
Действительно, небо на востоке из черного превратилось с темно-голубое, а река на Слиянии, напротив, потемнела и, казалось, стала шире, хотя куда уже шире – противоположного берега видно не было, только в отдалении чернели скалы Запретного острова, поросшего редкими соснами.
– Хозяин меня послал проверить, может, кто живой остался, – наконец объяснил Гэндзабуро, когда они ступили под низкий свод пещеры.
Из ниши в стене он достал толстую свечу, зажег ее, и они пошли куда-то вглубь берега. Миновали ряд разгромленных келий, скудные пожитки и утварь которых арабуру выкинули наружу.
– Конечно, он упоминал и о великом учителе, – признался Гэндзабуро.
– А что ж ты молчал? Кими мо, ками дзо! – возмутился Натабура, наконец разглядев лицо Гэндзабуро.
Он походил на рано состарившегося подростка. Только черные волосы говорили о его настоящем возрасте.
– Мне велено было только посмотреть. А о вас он ничего не говорил.
– Узнаю капитана.
– Он всегда бдит, – похвастался Гэндзабуро.
– Может, он устал ждать?
– Может, и устал, – покорно согласился Гэндзабуро.
В нишах лежали мумии монахов – маленькие, почерневшие, со сложенными руками, похожими на гусиные лапки. Кое-где горели вечные лампады.
Когда по расчетам Натабуры они углубились в берег примерно на расстояние один сато, белый известняк сменился черным камнем. И они ступили под огромный свод подземного храма. В центре возвышалась статуя Будды. Похоже, арабуру сюда не добрались, потому что в крохотных нишах тоже горели свечи и пахло благовонными палочками.
Гэндзабуро поколдовал в углу храма, и вдруг Будда сдвинулся с места, а под ними открылся ход с лестницей, оттуда тянуло запахом реки.
Глава 6
Самая большая тайна Нихон
Язаки и Ваноути тащились, проклиная весь белый свет, по одной из улиц столицы. Как всегда, все тяготы, что послала судьба, легли на плечи бедного Язаки, и этой тяжестью на сей раз оказался старший черт Майяпан. Мало того, что он был в стельку пьян, так еще и покрыт ранами, как лев, победивший в смертельной схватке. Ранен был и сам Язаки, но не очень серьезно – в зад, и не чем-нибудь, а осколками бутылки, на которые он от испуга сел, когда в притон «Уда» ворвались разъяренные завсегдатаи. Как ни странно, повезло одному Ваноути – он не получил даже царапины, чем ужасно гордился, напевая под нос: «Блеснет ли мне ответный луч твоей любви?.. ля-ля, ля-ля…»
– Держи этого силача крепче! – приказывал Язаки Ваноути.
Дед тут же подпрягался, а через мгновение снова все перекладывал на слабые плечи Язаки, и Майяпан повисел на нем, как мокрая тряпка на заборе.
Язаки потел, кряхтел, но тащил, а вот куда, он и сам не знал – главное, подальше от притона «Уда», а потом хоть трава не расти, рассуждал Язаки, даже не имея возможности смахнуть пот со лба. Пот заливал глаза и щипал сверх меры, скатывался на кончик носа и оставлял на земле дорожку, которая тут же высыхала под горячим солнцем.
Наверное, им бы везло и дальше, но они возьми да забреди в квартал горшечников. Все это случилось, потому что Язаки видел лишь землю под ногами, а Ваноути вел. Но так как он радовался непонятно чему и по этой причине вообще ничего не замечал вокруг, то вывел не к реке, а совершенно в другое место.
– Бросил бы ты его… – ворчал Ваноути. – Черт он черт и есть… хотя и друг…
– Я тебе брошу… – из последних сил грозил Язаки. – Я тебе брошу… Тащи!..
Он и сам не знал, зачем ему нужен был Майяпан. Просто из чувства товарищества не мог его оставить – беспомощного и израненного. Не по-нашенскому это, не по-самурайски, думал он, испытывая гордость за самого себя от одной этой мысли. И они тащили его, обливаясь потом под полуденным солнцем.
– Держи крепче! – в очередной раз приказал Язаки, но Ваноути почему-то замер. – Ну что еще случилось?! – раздраженно спросил Язаки, силясь разглядеть что-либо из-под нависшего Майяпана.
– А-а-а… – как-то странно ответил Ваноути.
– Куриное дерьмо! – выругался Язаки, стараясь не уронить огромное тело Майяпана. Поднять его потом будет крайне трудно – труднее, чем столкнуть в море гору Фудзияма.
Язаки прислонил Майяпана к ближайшему забору и сказал с заботливыми нотками в голосе:
– Стой! Стой, сказал!
Черт, что я делаю? – спросил он себя. Майяпан норовил подогнуть ноги и завалиться в траву.
– Стой! – на этот раз грозно приказал Язаки и оглянулся, потому что Ваноути все еще тянул, как козел, непонятное свое: «А-а-а…»
Узкий переулок, в котором они находились, загородил им самый настоящий песиголовец. Морда у него была не такой длинной, как у собаки, а немного короче. Да и зубы не такие огромные, но все равно впечатляли, если представить, что они вцепятся тебе в глотку. Язаки сразу же вспомнил императорский парк и непонятное существо, которое они вспугнули, когда оно справляло малую нужду, и невольно попятился. Страшен был песиголовец, но не тем, что по силе не уступал Майяпану, а тем, что не было в нем ни капли человеческого, понятного – одна звериная, безмерная сила. Вот ее-то и ощутил Язаки и от этого застыл, как вкопанный, а Ваноути тихонько скулил. «Вот это да!» – хотел произнести Язаки, но у него отнялся язык.
– Отдайте мне его и уходите, – песиголовец показал когтем на Майяпана.
Язаки сам не понял, как произнес:
– Еще чего захотел!
Песиголовец зарычал. Он зарычал так низко, что трава в переулке всколыхнулась и полегла, птицы впорхнули с деревьев, а забор, на который опирался Майяпан, прогнулся и с треском рухнул во двор чьего-то дома.
– Эй, вы!.. – возмутился кто-то. – Зачем забор сломали?!
Не открывая взгляда от песиголовца, Язаки чуть-чуть повернул голову. В саду, подбоченясь, стоял хозяин дома – пьяный красномордый горшечник.
– Мы здесь ни при чем, – хотел объяснить Язаки, но кроме таких же звуков, которые издавал Ваноути, выдавить из себя ничего не мог.
– Я спрашиваю, что вы здесь делаете?! – горшечник взялся за оглоблю и пошел в раскорячку, похрапывая, как бык:
– Бу-ккоросу! Куриное дерьмо!!!
Язаки хотел шевельнуть ногой, да не смог. Хотел вздохнуть поглубже, да не тут-то было. Хотел почесать нос, да рука не поднялась. Тут он вспомнил о мшаго и посмотрел на него – мшаго висел вдоль ноги, как вялый уд, и казалось, что ему нет дела до происходящего. Удобно устроился, как о живом существе, подумал Язаки, и снова посмотрел туда, где стоял песиголовец, а потом на горшечника, который надвигался неумолимо, как зимний шторм.
– А это что за образина? – удивился горшечник, вытаращив глаза на песиголовца.
Его слегка качнуло, и он икнул, но не от испуга, а от обжорства. Песиголовец тихо зарычал. С яблонь в саду посыпались плоды.
– Ах, так!.. – многозначительно воскликнул горшечник и выбрался в переулок. Свою оглоблю он крепко держал в руках, хотя и покачивался, как тополь на ветру. – Сейчас я тебя… Сейчас… – злорадно выговаривал он заплетающимся языком.
Его кривые жилистые ноги уверенно попирали землю. Он отстранил Ваноути, который ему мешал, и двинулся на песиголовца, цедя сквозь стиснутые зубы:
– Бу-ккоросу!!!
Вместо того чтобы привести мшаго в боевое положение и вместе с горшечником дать песиголовцу бой, Язаки подхватил Майяпана, который все так же безучастно покачивался, прислонившись к остаткам забора, и полез в сад горшечника. Не то чтобы он сильно испугался, просто знал, что связываться с песиголовцем неразумно.
– Я ничего, ничего не видел, – бормотал он. – Мне все приснилось. Сики-соку-дзэ-ку[150].
Так или иначе, но Ваноути случайно вывел Язаки к дому горшечника Дзигоку. И в этом была его самая большая заслуга не только за весь день, а и за все предыдущие времена их скитаний по столице Мира, не исключая того случая, когда они попали на желтую императорскую дорогу.
– Открывай, быстрее! – скомандовал Язаки, кивая на крышку погреба.
В этот момент позади них раздался дикий рев песиголовца: то ли он добивал горшечника, то ли, наоборот, горшечник спьяну добивал его. Ваноути, который до этого все еще не пришел в себя и двигался, словно во сне, внезапно засуетился и, в одно мгновение откинув крышку погреба, сделал шаг вниз. Язаки услышал глухой звук от падения тела. Раздумывать не было времени – рев песиголовца сменился отчаянными воплями горшечника. Затем снова зарычал песиголовец, переходя на визг, в котором послышались нотки боли. Язаки засуетился, шагнул следом за Ваноути и полетел в темноту.
Очнулся он оттого, что рядом, почти над самым ухом, кто-то громко чавкал. Язаки открыл глаза, с ужасом решив, что его пожирают живьем, и увидел демона. Демон облизывал Майяпана.
– Извините, мой господин… – шарахнулся он в сторону, – бес попутал. Я три дня не жравши… – с величайшим почтением покосился на знак кизэ, который светился на груди у Язаки.
– Ты кто? – тихо спросил Язаки, приготовившись к самому худшему.
– Киби Макиби… Демон дыр и колодцев… – низко поклонился демон.
Был он уродлив, как может быть уродлив только демон: круглый лоб, впалые виски, огромная челюсть – вот что перво-наперво бросалось в глаза. А еще огромные, плоские, как у лошади, зубы. Откуда у демона зубы? – озабоченно подумал Язаки, неправильно это. У демона не должно быть зубов.
– Ты его съел? – Язаки попытался отодвинуться, но уперся в холодную стену.
В сумерках погреба Майяпан казался глыбой белого мрамора.
– Что вы, сэйса?! – испугался Киби Макиби. – Я его лечил. Друзья моего господина – мои господа!
– Ишь ты? – с облегчением удивился Язаки. – Хм… Правильно говоришь!
Словно в подтверждении его слов Майяпан пошевелился и застонал.
– Ну что стоишь?! – гневно воскликнул Язаки. – Лечи дальше. И того тоже! – он кивнул на Ваноути, который, жалко скорчившись, валялся в отдалении.
– Того я уже вылечил, – прижав руку в груди и беспрестанно кланяясь, сообщил Киби Макиби.
Язаки снова недоверчиво хмыкнул – ведь он сам слышал, как Ваноути переломал себе все кости, упав в погреб. Но, как ни странно, Ваноути сел и стал водить вокруг безумным взором. Должно быть, он не понимал, куда попал. Его седые волосы топорщились во все стороны, как жухлая осенняя трава.
– Это хабукадзё?[151] – спросил он не очень уверенным языком.
– Похуже… – решил напугать его Язаки.
– Неужели мы все еще в притоне «Уда»?
– Ты что, головой повредился? – спросил Язаки.
– В горле пересохло… – пожаловался Ваноути, разглядывая полки с соленьями и маринадами. – Закуски полно…
– Господа желают выпить? – влез в разговор Киби Макиби. – Сам я к этому делу не приспособлен, а для господ, пожалуйста.
Майяпан, который до этого лежал без чувств, вдруг спросил загробным голосом:
– А что у тебя есть?
– Для господ у меня все есть!
Майяпан сел, громко хлопнул в ладоши и скомандовал:
– Тащи все, что есть!
– Сейчас, только крышку погреба закрою.
Киби Макиби засуетился, словно встретил дорогих гостей. Зажег лампы. В погребе стало светло и уютно. И стал таскать еду, напитки и закуски, причитая громко и явно со вкусом:
– Кушайте, гости дорогие. Кушайте. Горшечник Дзигоку еще заготовит.
– А мы съедим и выпьем, – как ни в чем не бывало добавил Майяпан, закусывая мочеными яблоками.
– К своей любимой я бежал, и в озеро Масэй, бум-бум… упал… – снова запел Ваноути, – и шею себе сломал… бум-бум…
Майяпан снова произнес страшное слово, от которого Язаки становилось не по себе:
– Армагеддон!
– Мы тебя, – пообещал Язаки Киби Макиби, – сейчас научим человеческой пище, чтобы ты не жрал, что ни попадя.
Через коку все были пьяны. Даже демон Киби Макиби, который первый раз в жизни поел по-человечески, решился приобщиться к людским порокам. А так как он никогда не пил ничего крепче человеческой крови, то даже простое пиво сыграло с ним злую шутку – он мгновенно опьянел. Перед глазами стало вначале двоиться, потом – троиться, и он упал лицом в тарелку с солеными огурцами. Из него вышла душа и занялась созерцанием со стороны, а оболочку сердобольный Майяпан повесил на крючки для окороков, чтобы она обсохла, и они слышали, как беспрестанно стонет демон Киби Макиби, а как только он замолкал, вливали в него новую порцию пива. Сколько это продолжалось, никто не помнил. Только ночью Язаки очнулся, покачиваясь, выбрался на свежий воздух справить малую нужду. Несколько раз с удовольствием вдохнул ночной воздух, посмотрел на звездное небо, хотел пофилософствовать, но почему-то у него ничего не получилось. Вернулся в погреб, едва не переломав ноги, посмотрел на ряды полок, полных еды, на безучастно висящего Киби Макиби. Подумал, что они нашли хорошее место и что, пожалуй, пока нет смысла искать капитана Го-Данго, когда вокруг тебя такой рай.
* * *
Песиголовец Зерок был тем самым песиголовцем, которого из сострадания вылечил Натабура. С тех пор с песиголовцем произошло что-то странное – он озлобился и стал убивать всех подряд: и аборигенов, и арабуру, и чертей, и даже готов был полакомиться кецалем, но подобный случай ему все еще не представлялся. Дружил Зерок лишь с одними иканобори, во-первых, потому что воспринимал их в качестве собак – как самых честных, преданных и неподкупных существ, а во-вторых, они был просто огромными, а таких чудищ Зерок уважал. Больше он ни с кем из живых существ не дружил. Он их ненавидел всей душой. Они предали его. Бросили еще щенком в неизвестность, но он выжил. Теперь в его сердце ни к кому не было жалости. Зато в нем было так много силы и злости, что он неосознанно поддался им и стал убивать.
На самом деле Зерок тосковал, но не мог понять причину этого явления. Ему было очень и очень плохо из-за того, что душа его зрела в ненависти ко всему белому свету.
