Михаил Константинович Зарубин
Монах
Рядом с кроватью, у окна, где висят простенькие ситцевые занавески, основательно расположился комод. Но центром дома всегда был телевизор. Вместо тумбы под него приспособлена столешница старинной швейной машинки «зингер» с ножным приводом.
Пол утеплен домотканными дорожками.
Он заглянул на кухню. И здесь все было по-прежнему. У стола почетное место занимал двухстворчатый буфет. За стеклом буфета – простенькая посуда. В красном углу икона Богородицы, под ней горящая лампадка. Рядом с большой русской печью – полка для кастрюль и чугунов. Все как-то уютно, тепло, радостно. Тишина, только тикает старый будильник, да скрипят половицы.
И запахи были родные. В кухне пахло свежим хлебом, диким таежным чесноком – черемшой, и вареными яйцами. В зале пахло геранью. Возле маминой кровати летал легкий запах духов «Красная Москва».
Саша сел на стул, закрыл глаза, и сам не заметил, как уснул…
* * *
Время в родной деревне пролетело быстро, словно миг. Его окружали родные лица соседей, родственников, друзей по школе. Дни были короткими: не успеешь встретиться, поговорить, попить чаю за праздничным столом, и солнце, плавно минуя середину дня, скрывалось за Красным Яром. Снова вечер.
Деревня поразила Сашу. Она умирала. Когда человек болеет неизлечимой болезнью, а затем уходит навсегда – это естественно. А вот когда умирает деревня у всех на глазах – это трагично и больно. Скоро здесь будет море. Закончат строить плотину, сделают подпор воды, и все. В каждом доме об этом говорят. Одни радуются, что переедут в город и будут жить в благоустроенных домах, другие, в основном старики, горюют.
Уже год на полях, окружавших деревню, ничего не сеяли. Саша помнил, что вокруг деревни всегда росли рожь и пшеница. Стебли высокие, упругие, они доходили до плеч. Ходить по полю было категорически запрещено, дети с раннего возраста знали, что совершить «потраву» – большой грех. К концу лета приезжали комбайны, оставляя после себя коротенькую жесткую стерню и высокие скирды.
В каждом доме держали корову, свинью, кур, иногда коз, уток, гусей. О собаках не было и речи, половина деревенских мужиков – охотники. Кошки плодились бессистемно, и не принадлежали никому – их кормили все, а жили они там, где захочется. Сейчас все стало другим. Вокруг деревенских полей визжат пилы, деревья с шумом падают вниз. То, что хранили веками, как естественную защиту от ветра, рубят под корень. На деревенской улице появились «дырки», это дома вместе с хозяевами переехали на новое место.
Молодежь уезжает в город, многие предприятия закрылись работы нет. Все живут ожиданием новой жизни. А пока ждут, спиваются с тоски.
В деревне остался один из Сашиных одноклассников, Вовка Анисимов. Работал он на лесоповале. Уже в конце своего импровизированного отпуска Саша дождался его приезда из леса. Рубка шла вахтовым методом. Вовка оставался таким же, как и прежде: высоким, симпатичным, всегда с улыбкой. Встретив Сашу, тут же предложил «по граммульке», а когда тот замахал руками, сказал со смехом:
– Главное – предложить. Я тоже не пью. – Подумал и добавил, – один.
– Ну, рассказывай, как ты тут?
– А ты не видишь?
– Вижу.
– Так чего рассказывать?
– Про жизнь.
Вовка молчал, смотрел по сторонам, потом нехотя ответил:
– Ты знаешь, в деревню часто приезжают наши одноклассники. И все спрашивают «про жизнь». Хотя все видят, какая вокруг жизнь. От такой жизни и разбежались все. Большинство. А я вот не сумел уехать, не решился. Родителей не могу бросить. Ты же видел их…
– Да ладно, чего ты. Я же не об этом спрашиваю.
– А о чем?
– Ну, как твои личные планы? Куда после затопления собираешься?
– Личные планы в тумане. Валька моя уже умотала отсюда, и меня даже в известность не поставила…В армию меня не берут, нашли плоскостопие. Пока работаю, а там видно будет. Ты лучше о себе расскажи, – сказал Вовка…
– Да тоже нечего рассказывать. Учился в техникуме, работал мастером на стройке, сейчас ухожу в армию.
– Ну, вот и поговорили. Видишь, Саня, сколько не виделись, а поговорить не о чем. Пойдем на улицу, чего мы дома торчим.
…Они остановились на угоре. Вокруг, на окружающих деревню сопках, деревьев уже не стало. Они вызывающе торчали повсюду, словно лысые головы.
– Много еще леса осталось?
– Много. Но под воду уйдет еще больше.
– Как это?
– Не подобраться к нему. Сейчас пытаемся, но не можем отдельные десятины свалить.
– И что будет?
– Ничего не будет. Останется в воде.
– Но он же сгниет!
– Конечно. Ты знаешь, Саня, больше всего мне жалко наши сенокосные поляны. Помнишь, пацанами ездили на сенокос? Сейчас все тягачами изуродовано, в лесу завалы спиленных деревьев, которые должны всплыть по идее. Но они не всплывут.
– Почему?
– Намокнут, и не всплывут. А убрать – нет ни времени, ни денег, ни желания.
– А зачем было так спешить?
– К Новому году подарок родине сделать.
– Правда, что ли?
– Ты же строитель. Должен знать, что в нашей стране строят от праздника до праздника.
– Не понял.
– Начинается стройка в канун какого-нибудь большого праздника, Первого мая, или Седьмого ноября, и заканчивается в канун их же. Редкий случай, когда сдают к Новому году. Не веришь? Проверь. Потому и торопимся, на мелочи внимания не обращаем.
Саша вспомнил о стройке, где он еще недавно работал. Там тоже дата существовала.
– А может, по-другому нельзя?
– Может быть.
Они прошли до конца улицы, остановились напротив Красного Яра.
– Повезло Красному Яру, – сказал Саша, – его не затопит никогда.
– Только ниже ростом станет, – добавил Вовка.
– Почему ниже?
Вовка засмеялся.
– Он не дерево, не всплывет.
Саша посмотрел на реку, закрытую ледяным панцирем и заваленную снегом.
– Смотрю я, и вроде чего-то не хватает. Не вижу катка, который мы каждый год делали.
– Уже второй год нет катка на реке. А для кого делать? Каждый день кто-то рвет когти отсюда.
– Но школа-то работает!
– Сидят в двух классных комнатах.
– Но до затопления еще далеко.
– Далеко, близко, людей не удержишь. Каждый свою судьбу решает.
– Ну а ты, похоже, будешь до конца стоять?
– Пока не знаю. Мать даже говорить об этом не хочет. Говорит, здесь и умирать буду. А отец, хоть ничего и не говорит, но думает так же. Переедем туда, где государство хату даст.
– Моя мама с сестрами так же решили.
– Тут многие так решили.
– Тоскливо.
– Тоскливо, Сань, но что поделаешь, нас не спрашивают.
– А если бы и спросили? Никто против не выскажется.
– Ты когда уезжаешь?
– Послезавтра.
– Где будешь служить?
– Не знаю.
– Хоть белый свет увидишь.
– Смотря куда попаду.
Он шли по деревенской улице. Вернее, по ее центральной части, которая была очищена от снега. Слева и справа занесенные палисадники, только столбики торчат из-под снега. Крыши домов тоже завалило толстым слоем. При ярком свете солнца эта белизна резала глаза. Во всех домах топились печи, пахло дымом, запах был родным и вкусным. Дошли до Сашиного дома.
– Ну что, будем расставаться?
– Увидишь наших, передавай привет.
– Увижу, передам.
– Может, придешь проводить?
– Не могу, Саня, завтра уезжаю на делянку. Так что пока, друг, может, когда и увидимся…
– У меня к тебе просьба, Вовка. Если нужно будет помочь моим при переезде, не откажи.
– Мог бы и не говорить. Куда же я денусь?
Пожав друг другу руки, они расстались.
Кончился отпуск. В последний день мать расстаралась: стряпала шаньги, пирожки, расстегаи и прочие вкусные сибирские лакомства. К обеду накрыли стол, пригласили соседей. Было много разговоров, напутствий, пожеланий. Только к вечеру они остались одни. Сестры, убрав со стола, убежали в клуб, туда привезли новую кинокартину. Мать смотрела на Сашу полными слез глазами.
– Ну чего ты, мама? – спрашивал Саша. – Отслужу в армии, приеду к тебе, и уже больше никогда не расстанемся.
– Спасибо тебе за эти слова. Вот, возьми от меня подарок. Он не совсем обычный, береги его, не потеряй.
– Ну что ты, мама.
Она подошла к шкатулке, открыла ее и достала железный крестик на цепочке.
– Когда тебя крестили, он был на тебе. Это твой оберег.
– Мама, как же мне его носить? Особенно в армии.
– Пусть он всегда будет с тобой.
– Хорошо.
Она подошла, аккуратно застегнула крошечный карабинчик, расправила цепочку, опустив крестик под майку.
– Ну вот, ничего и не видно.
Саша молчал. За окном быстро сгустились сумерки, и только белый снег отражал свет луны, холодной, как все вокруг. Он отошел от окна, сел за деревянный стол, накрытый белой скатертью с вышивкой. Сколько помнил себя, по всем праздничным и торжественным дням накрывалась на стол эта скатерть.
Он смотрел на милое, в морщинках лицо, с аккуратно уложенными седыми волосами, и чуть прищуренными, все понимающими глазами.
Цвет ее глаз совпадал с цветом темно-синего платья в белый горошек. Это было самое любимое мамино платье. Оно ловко сидело на ней, совсем не по-деревенски.
– Береги себя, сынок.
– Хорошо, мама, постараюсь. Только и ты себя береги. Желудок у тебя болит, надо врачу показаться…
– Иногда так внутри горит, будто там костер развели. У врача нашего я была, но надо ехать в районную больницу, или в областную. Может, там что-нибудь скажут?
– Мама, дай мне слово, что съездишь.
– Обязательно, сынок. Даю тебе слово.
Они еще долго смотрели друг на друга, ведя разговор об обычных делах. Затем мать постелила постель и, как в детстве, поцеловала голову сына, пожелав ему доброй ночи.
Глава IV
На призывной пункт Саша пришел рано. Около дверей никого не было. Он уже было подумал, что перепутал адрес. Подошел ближе к вывеске, прочитал. Нет, не ошибся. В это время подошел еще один паренек.
– Тут забирают в армию?
– Вроде тут.
– Тебя как звать?
– Саша.
– Меня Рома. Ты тоже в двадцатой команде?
– Не знаю.
– А что на повестке написано?
– Повестку забрали в военкомате.
– Ну, а я в двадцатой. Значит, поеду в Афган. Я это потому знаю, что мой двоюродный брат служил в Джелалабаде, в пехоте. Он мне много чего порассказывал…
– Но в Афган же берут добровольцев!
– Что, отказаться хочешь? Не получится, братан.
– Почему?
– По кочану. Выполнять интернациональный долг – обязанность каждого советского человека.
Саша с невольным уважением посмотрел на парня, который легко выговаривал трудные и длинные слова. Видимо, вылетали они у него не в первый раз, и вряд ли он понимал их точный смысл. Отвернувшись, Саша тихо сказал, словно бы невзначай:
– Я никому ничего не должен.
– Что ты сказал? – переспросил Роман.
– Что слышал, – ответил Саша.
– Да ладно, не обижайся. Может, вместе служить придется, – улыбаясь, Роман протянул руку. Саша пожал ее.
Часам к десяти набралось человек тридцать. Вышел полупьяный майор, зачитал список, посадил всех в автобус и отправил в аэропорт. Медкомиссии, которая всегда бывает перед отправкой в армию, не было. Саша проходил ее два года назад, тогда же получил и приписное свидетельство. Здесь никто их не смотрел, словно армейское начальство было уверено в их богатырском здоровье. Саша никаких дефектов у себя не знал, поэтому любая медкомиссия была для него лишней тратой времени.
До вечера просидели на военном аэродроме, в каком-то загаженном ангаре. Саша пристроился в уголке и сразу заснул. Он еще не мог понять, что с ним происходит, куда и зачем их везут, разговоры сверстников его мало интересовали. Многие парни были пьяными, они пили водку прямо из горла, не обращая внимания на сержантов. Пока они еще были гражданскими. Наконец, всех посадили в самолет, и тот почти сразу взлетел… В иллюминаторах было темно. Постепенно все успокоились. Кто-то завалился набок, кто-то откинул голову на подголовник. Дневная усталость и водка сделали свое дело: сон пришел к каждому.
Раннее утро Саша встретил в Алматы. Привезли в пересыльный пункт, накормили, выдали форму, сводили в баню и дали несколько часов, чтобы привести себя и форму в порядок.
На пересылке провели несколько дней, а затем опять дорога, поездом до Ферганы. Там ждала учебка. С первого дня молодых загрузили по полной. Сержанты были в основном из Западной Украины, их называли здесь «бендеровцами», конечно, за глаза. Пять месяцев жесточайшей муштры и унижений не прошли даром. После всевозможных марш-бросков, полевых разведок, стрельбищ, ежедневной строевой и физической подготовки, он стал совсем другим человеком: окреп физически и морально, научился выживать в мужском коллективе, замкнутом и жестоком.
Команды по шестнадцать человек готовили для Афгана. Что там творится, все знали, но без конкретики и деталей, хотя главное там было именно в деталях. Все верили в свою счастливую звезду и отцов-командиров. Ночью построили на плацу, никаких торжественных напутствий не было. Командир батареи каждому пожал руку и пожелал вернуться домой. Живым. Саше показалось, что у этого «железного» человека на глазах показались слезы.
Машины, самолеты, многочасовое сидение на аэродромах, и, наконец, Чирчик. Странное название, подумал Саша.
Привезли их на окраину, где находилась перевалочная база. Народ прибывал сюда со всех концов необъятной родины, однако вскоре весь обслуживающий личный состав базы улетел в Ашхабад для оказания помощи, там опять было землетрясение. За порядком следили несколько сержантов, но на них никто не обращал внимания. Каждый вечер появлялся майор, проводил поверку, утром часть людей отправлялась в Афганистан.
После учебки, где за день даже сигарету некогда было выкурить, здесь царила вольница и хаос. Все пили вино, его продавали жители города, подвозили на легковых машинах, грузовиках и тракторах. Саша никогда не увлекался выпивкой, но здесь, в атмосфере полной бесконтрольности и анархии, был вынужден делать то, что и остальные.
Однажды, когда «не хватило», они с Романом перелезли через забор базы и попали на кладбище. Оба оторопели.
– Роман, посмотри, сколько на памятниках звезд!
– Это ребята с Афгана здесь похоронены.
– Как с Афгана?
– Да так.
– А почему их на своей родине не похоронили? У них что, дома нет?
– Дом, может, и есть, а похоронены здесь.
Они долго стояли среди могильных холмиков, каждый думал о своем.
– Ты знаешь Саня, я все думаю о том, за что нам выпала такая доля? Почему именно мы должны воевать в этом проклятом Афганистане? А с другой стороны – кто, если не мы? А посмотри на эту базу! Можно взять и уйти куда хочешь, и неизвестно, когда тебя кинуться искать. Однако никто не уходит, все ждут. Чего?
– Ты что, боишься? – Саша посмотрел Роману в глаза.
– Пошли на базу, к чертям собачьим это пойло.
– Пошли.
На другой день майор зачитал список, в нем уже были фамилии Саши и Романа. Куда их направляют, они не знали. Группу посадили в самолет, который взял курс на Афганистан. В салоне играла восточная музыка. Саша вздремнул, и во сне увидел душманов, почему-то обнаженных и танцующих вокруг костра с копьями в руках. Он со страхом наблюдал за их пляской, ожидая, что его сейчас схватят и возьмут в плен. Он открыл глаза, встряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения.
В иллюминаторе были видны горы. Некоторые поднимались высоко, задевая вершинами одинокие облака, между гор зеленые долины, виднелись какие-то строения.
Самолет накренился в сторону, стал делать круги, снижаться по спирали, при этом отстреливая ракеты в разные стороны. Сели в Кабуле. Вот и Афган.
Светило жаркое афганское солнце. Взлетали и садились вертолеты, в аэропорту кучковались дембеля. Отслужившие два года, в отутюженных кителях, с медалями и знаками отличия на груди, с дипломатами в руках, с сумками «монтана» через плечо. Радостные парни ждали своей посадки.
Пройдя таможенный досмотр, направились к самолету.
Дембельский ИЛ-76 оторвался от земли. Все взгляды на земле были прикованы к нему. Ребята улетают домой. Вдруг, со стороны гор, Саша заметил вспышку, дымовой хвост.
– Роман, что там такое?
– Где?
– Да вон там, – показал Саша рукой.
– Черт его знает. Кто-то стреляет по самолету.
– Стингерами душманы лупят, – сказал стоящий рядом прапорщик.
– Стреляют? В Кабуле?
– Здесь везде стреляют. В Кабуле в том числе.
Саша со страхом наблюдал, что будет дальше. Неужели душманы собьют самолет, и солдаты так и не возвратятся домой?
Вот стингер приближается к самолету. Вот сейчас, сейчас произойдет трагедия. К счастью, в этот момент борт стал отстреливать противоракетные ловушки. Большие ракеты вместе с малыми стали разлетаться в разные стороны. Стингер изменил свое направление и исчез. Раздался взрыв. Все замерли, глядя в небо. Дембельский самолет, целый и невредимый, продолжал свой полет.
Прибывших построили и со взлетной полосы отправили в Кабульскую пересылку. Полдня они были предоставлены сами себе. Наконец, появились начальники, повели на медосмотр, всем сделали прививку от чего-то.
Уже поздно вечером построили и провели перекличку. Высокий прапорщик в выцветшей от палящего солнца гимнастерке и в зеркальных очках, назвал Сашину фамилию, нескольких его приятелей по учебке, и будущее место службы.
Когда старшина привел Сашу в роту, подошел командир первого взвода и, глядя прямо в глаза, спросил:
– Ты после учебки? Сержант, так?
– Так точно, – ответил Саша.
– Слушай и запоминай: я, старшина Садыков, назначаю тебя своим нештатным заместителем и штатным командиром первого отделения. Отныне ты – мастер по ремонту стрелкового оружия, САУ и танковых пушек, а также танковых стабилизаторов, и, наконец, пулеметчик на броне тягача.
От неожиданности Саша молчал. Он подумал, что это армейский розыгрыш, но ошибся.
– Что молчишь?
– Сказать нечего. Такому делу нас не обучали.
– Меня тоже. Научишься. А может, ты на мое место сразу хочешь, командиром взвода? Не стесняйся, говори.
– Не хочу.
– Тогда будешь тем, кем я сказал, и разговор закончен. Принимай отделение.
Позднее Саша узнал, что взводный был мужиком упрямым, и спорить с ним не рекомендовалось. Тем более, он только что вернулся из госпиталя. Бронетранспортер, в котором он ехал, духи прострелили из гранатомета, и под сиденьем, на котором сидел Садыков, взорвалась граната. Он остался цел. Задницу потрепало – не страшно, а вот контузия – дело неприятное. Потому он и был злой, как черт. Утверждали, что он малость «тронулся».
Прошло совсем немного времени, и Саша с взводным стали друзьями. Мужиком Садыков оказался нормальным, всегда придет на помощь, подставит плечо. Война была рядом. От снарядов и пуль не защищали ни стены казармы, ни ангары, ни дырявые глиняные дувалы, бывшие некогда афганскими укреплениями.
…В тот день ротный замполит влетел к Саше в оружейку запыхавшись, сходу отдал команду:
– Петров, срочно в тягач. Поедем танк вытаскивать из ямы. Пулемет брать не надо, некогда с ним возиться.
– Товарищ старший лейтенант, по инструкции без пулемета нельзя.
– Хочешь, неси, только бегом. Тут недалеко, километров десять. Танк с бетонки слетел в яму, экипаж не стал с ним возиться, просто пересели на другой и вызвали нашу службу с тягачом. Надо быстрее забрать, пока духи не заминировали.
Саша с трудом дотащил до тягача тяжеленный пулемет, на ходу установил его на башню. Собственно, это была не совсем башня: две защитные стальные плиты по бокам в два пальца толщиной. Пулеметчик сзади и спереди был весь открыт, как на ладони.
Тягач шел впереди под прикрытием БТР, семь человек из ремонтной роты, и четыре автомата на всех. Подъехали к месту аварии. Танк лежал на боку в овраге. Тягач подогнали к танку, БТР остался на бетонке. Саша спрыгнул с тягача, чтобы зацепить тросом танк, и вдруг рядом – взрыв и свист пуль. Понять, откуда и кто стреляет, невозможно. Саша забрался в тягач, механик-водитель закричал, что стреляют из ближнего кишлака. Ребята в ответ стали палить из автоматов – занятие глупое и вредное. Перевод боезапаса. До кишлака больше километра, при чем же здесь автоматы? Духи работали из гранатометов и пулеметов. Саша запрыгнул в башню и открыл огонь по кишлаку. Так, под прикрытием пулеметного огня, выбрались из засады. Никто не пострадал. Все были довольны, особенно радовался замполит, утверждавший, что действовал по инструкции.
После этого случая всегда выезжали в полной боеукладке.
Однако Саше рейды доставались редко, почти круглосуточно он находился в ремонтной зоне. Его друг Роман, с которым жизнь свела на призывном пункте, был механиком-водителем тягача, и практически каждый день уходил «на дело». После рейдов он всегда забегал к Саше.
– Привет, жестянщик! – кричал он. – Давай курнем!
Они доставали сигареты, и Саша с удовольствием слушал рассказы Романа о стычках с духами. Говорил он напористо, возбужденно, словно все накопившееся в нем выходило наружу, освобождая от неимоверного груза.
…Октябрьским жарким днем почти весь полк ушел в рейд. На базе осталась только охрана и ремонтная группа. Саше, как ни просился вместе со всеми, не разрешили, работы было много. Ночью все вернулись, оказалось, попали под обстрел. Утром Саша стал искать Романа.
– Ты не видел Романа? – спросил он командира отделения.
– Здесь должен быть.
– Не могу найти. Обычно он сам забегает ко мне.
– Может, спит? Его тягач духи подорвали, и я отдал команду пересесть на БТР.
– А кто Ромку после этого видел?
– Да я видел, сказал ему, куда садиться.
– Живым видел, не раненым?
– Ну чего ты пристал?
– Так нет его нигде.
– Куда ему деться?
Однако, поиски ни к чему не привели. Командование отдало приказ группе вернуться к месту боя. Сашу включили тоже. Вот и тягач, что стоял возле дороги с развороченными гусеницами. Но люки были задраены изнутри. Саша закричал:
– Рома, открой люк! Свои!
– Не могу, Санек!
– Что с тобой?
– Руки заняты!
После долгих усилий люк сорвали, и Саша первый залез в тягач. Роман сидел с двумя гранатами в руках, гранаты были без колец.
– Рома, все нормально, выброси гранаты.
– Не могу, Саша, занемели пальцы, не разжать…
– Только ты не суетись.
Саша потихоньку, чтобы не отлетела чека, стал разжимать по одному пальцу, и, в конце концов, освободил гранаты из рук Романа. Все с облегчением вздохнули. Стали обнимать Романа, а тот неожиданно для всех заплакал…
Уже вечером в каптерке у Саши, разливая неприкосновенный запас, Роман рассказывал:
– После взрыва я еще долго не мог понять, что произошло, видимо, оглушило порядочно.
– Но тебе же командир отделения приказал сесть на БТР!
– Я видел, что он махал, но был как заторможенный. Полез внутрь вещи взять. Когда выбрался, наших никого уже не было. Ладно, думаю, хватятся, вернутся. Люки задраил, жду. Ночью пришли духи и стали ползать по тягачу, сняли пулемет, пробовали открыть люки. Тогда я взял в руки по гранате, и зубами вырвал кольца. Думаю, если залезут, себя взорву и их. Видимо, торопились, не почувствовали, что в тягаче кто-то есть, ушли. А я остался сидеть с гранатами в руках, отпустить не могу, выбросить тоже.
– Ладно. Слава Богу, обошлось, вовремя спохватились.
Они выпили. Помолчали. Вдруг Роман, глядя на Сашу, сказал:
– Ты не думай, я в плен никогда бы не сдался.
– Я и не думаю. Тем более с двумя гранатами в руках. Захочешь – не получится.
– Я лучше себя взорву, чем плен.
– Чего ты заладил, плен да плен. Сидишь с друзьями, живой-здоровый, чего еще надо?
Роман уснул в каптерке. Саша, прикрыв его телогрейкой, продолжил разбираться с заклинившим пулеметом. О капризах этих пулеметов знали все, но зато калибр у него значительно больше, чем у его собрата на тягаче. Однако следить за ним нужно было постоянно, затвор слишком навороченный: то его клинит, то патроны не заходят в патронник. Один придурок-наводчик пытался решить эту проблему при помощи молотка. Пуля оказалась разрывная, разнесло пацану лицо в клочья…
* * *
Уже почти год, как Саша служит в Афганистане. Чужая страна, чужая земля. Страна гор. Кругом, куда ни кинешь взгляд: горы, горы, горы. Хребет за хребтом простирается до самого горизонта. Земля напоминает неожиданно застывшее море во время сильного шторма. Все окутано горными цепями, идущими во всех направлениях. Стянуло, опутало землю каменным поясом. Все лишено растительности. Реки, берущие начало в горах, теряются в песках. Можно ехать многие дни и не увидеть ничего, кроме обрывистых горных ущелий, отдаленных вершин, и новых хребтов, уходящих к горизонту.
Радостно весной. Долины выглядят эффектно, словно зеленая прерия, живописные холмы зарастают высокой травой и цветами. Красные маки трепещут на ветру. Меньше месяца длится это благословенное время. Весенние дожди прекращаются, зеленый покров исчезает, летняя жара все сжигает. И словно насмешка, вдали видны снежные вершины гор – величественные и холодные.
Зимой все заметает снегом, и такой мороз опускается на землю, что не выдерживает металл. А люди выдерживают все.
В Афганистане мало автомобильных дорог, а звуков паровоза никто не слышал в каменных джунглях. Горы буквально изрезаны тропами и тропинками. Часто можно видеть, как по безлюдной пустыне, под палящим солнцем идет караван. Друг за другом шагают верблюды, нагруженные вьюками. В них – драгоценный каракуль с мелкими тугими завитками шерсти, или снаряды, или оружие, или наркотики. Караван-баши и погонщики верблюдов одеты в широченные шаровары и длинные овчинные шубы. На головах белые и цветные чалмы, на ногах мягкая кожаная обувь с загнутыми носами. Молодым солдатам, не привыкшим к этим пейзажам, хочется к родным берегам полноводной реки, вода в которой холодная даже в жаркие дни…
Саша встряхнул головой. И сразу родные милые места исчезли, и перед глазами – нынешняя жизнь. Налево – штаб, прямо – казарма, за ней столовая. Потом баня, потом склады. За складами автопарк и мастерские, радиостанция, накрытая маскировочной сетью. За каменным забором видны дувалы, огороды, уходящая в горы дорога. После ангаров – длинное здание узла связи. Одна стена выкрашена в белый цвет – это экран. Фильмы проектировали из «клуба» – двухэтажного вагончика. За клубом – плац для построений и строевой подготовки.
Союз где-то далеко, за горами. Как тяжело быть вдали от родных мест! Как там мама, последнее письмо от нее было так давно. Она ложилась на операцию. Он написал несколько писем, но сестры не отвечают. Неужели что-то случилось? Как плохо без весточки из дома! Он посмотрел на высокое небо, потрогал крестик на груди, подаренный мамой.
Роман вбежал в мастерские, словно за ним кто-то гнался.
– Ты чего, Рома?
– Саша, уходим в рейд.
– Когда?
– Через два дня.
– Далеко?
– Ну, кто мне маршрут скажет.
– У меня все в порядке, последний танк одеваю.
– Слушай, давай попросим ротного, чтобы ты с нами сходил.
– Не пустят.
– А вдруг?
– Давай попробуем.
Они пошли в штаб. Ротный посмотрел на ребят с недоумением.
– Да что в рейдах хорошего, сами подумайте. – Потом, взглянув на Сашу и что-то прикинув в уме, позвонил командиру полка.
О чем они говорили, Саша не понял. Положив трубку, ротный буркнул:
– Собирайся.
Саша и Рома вышли из штаба, на крыльце столкнулись со старшиной из роты связи.
– Петров, – окликнул старшина. – Тебе письмо, вертолетчики привезли.
– Ну, наконец-то, – с облегчением вздохнул Саша. Второй месяц ни слуху, ни духу…
– Возьми в узле связи.
Письмо было от сестры. Он распечатал его и сразу начал читать, глотая строчки. И вдруг остановился. Прочитал еще несколько слов, и еще, потом еще: «Саша, мама умерла, сердце не выдержало операции…». Как это умерла? Он зажал листок бумаги в руках, медленно ступая, словно слепой, пошел в мастерские.
Роман, увидев приятеля, сразу понял: произошло несчастье…
– Саша, я тебе нужен?
– Нет, Роман, спасибо. Я побуду один.
Роман молча смотрел на Сашу. В глазах его застыл вопрос.
– У меня мама умерла.
Саша зашел в каптерку, закрыл на крючок дверь. Прочитал еще раз письмо. Он ни о чем не думал, ничего не хотел, кроме тишины. Ему нужна была сейчас тишина, как воздух. Он расстегнул на груди гимнастерку, нащупал на груди маленький железный крестик, который дала ему мама, как оберег. Его-то она сберегла, а сама не сумела уберечься.
Почему-то он вспомнил, как мама учила косить траву. На заливном лугу – трава по пояс. Делая первый прокос, она пропускала Сашу вперед:
– Смотри, Саша, – приговаривала она, – чуть поднимешь косу, и срез будет высокий, сена мало. По земле косой начнешь водить, всю траву землей перепачкаешь. Вот как надо, – показывала она. – Ровнее держи косу, вот так, хорошо…
Солнце палит нещадно, от скошенной травы идет острый запах. Прошли по прокосам, разбросали траву, чтобы сохла лучше.
– Устал, родной, – слышит он голос мамы, – присядь вот здесь, – она расстилает у куста черемухи большой холщовый мешок.
– Нет, я не устал, – пытается он сопротивляться.
– Отдохни чуть-чуть. Перетрудишься, будет хуже.
Он прилег, закрыл глаза, и провалился в забытье. Сколько он спал, неизвестно, но мама за это время скосила больше половины поляны.
И снова визжат косы, и снова падает трава. Саша торопится, он слышит голос мамы:
– Не торопись, сынок, все будет хорошо…
Он не торопится, хотя коса в руках становится тяжелой, словно чугунной. И опять он отдыхает, а мама машет и машет своей литовкой, словно усталость ее не берет. Вечернее солнце вот-вот закатится за Качинскую сопку, и Саша с мамой идут домой. Мама впереди, с двумя косами в руках, он еле плетется сзади. Все болит: и руки, и ноги, и спина. Мама замедляет шаг…
– Потерпи, осталось немного.
У него нет сил даже ответить. У самой деревни он просит мать отдать ему косу.
– Зачем?
– Неудобно как-то, иду налегке.
Мать смеется.
– Давай пойдем огородами!
Он успокаивается.
Дома нет сил, чтобы поесть, он забирается на сеновал и мгновенно засыпает.
Мама научила Сашу доить корову. Сначала он мыл руки с мылом. Мама подвязывала Зорьке хвост, осматривала вымя, соски, тщательно промывала их теплой водой, затем белой тряпочкой насухо вытирала. Показав, как это делается, она посадила Сашу на скамеечку справа от коровы. Та, почувствовав, что к ней касается не хозяйка, забеспокоилась, стала переступать ногами. Мама гладила Зорьку по холке, приговаривая:
– Зоренька, успокойся, это ведь Сашенька наш, ну, будь умницей.
– Бери сосок в кулачок, только не щипай его, перехватывай у основания, и прижимай большим пальцем к верхнему краю ладони. Дои обеими руками, поочередно сжимая и разжимая пальцы, вот так…
Несколько дней Саша учился вроде бы простому делу. Зорька уже не боялась его, а мама только хвалила сына. Говорила:
– Ты молодец. Запомни одно правило: хорошо доить корову умеет не каждый, да и руки не у всех подходящие. Медлительные люди – плохие доильщики. А еще надо любить животное, обращаться с ним ласково.
Многому учила мама. А сейчас ее нет.
Саша просидел в каптерке до вечера. Сидел, поджав ноги, обхватив колени руками. В душе он чувствовал какую-то странную пустоту и отрешенность. С улицы доносились голоса и звуки машин, но они были какие-то неживые, словно раздавались из динамика старенького радиоприемника.
