Миша Смертина
Птичка

Полная версия

Дома мы читали газеты, слушали радионовости и делали утреннюю зарядку. Я с интересом наблюдала, как он варит комбикорм для своей любимой хрюшки в печке-прачке на улице. Животинка жила во хлеве с восьмью курицами и двумя петухами. Я всегда проверяла гнёзда и с нетерпением ждала, когда мне приготовят яичницу из свежих яиц.

Особенно мне нравились выходные, когда мы ездили в церковь в соседнее село. Бабушка молилась и исповедовалась, приобщая и меня. Дед редко заходил, предпочитая подождать на улице или отлучиться в магазины. Я же сидела на скамейке, скучая, не зная, как молиться, не понимая слов певчих, теряясь в свете множества свечей. Я целовала тёплое стекло икон, ставила свечку, иногда шепча: "Господи, помоги!" В чем – не знала, но верила, что Он всё видит и слышит.

В храме, возведённом в честь иконы Казанской Божьей матери, куда мы ездили на воскресную службу, меня тайком крестили, когда я ещё была совсем крохой. Дедушка с бабушкой тихонько свозили меня в церковь на таинство, пряча от чужих глаз. В те годы политический режим не щадил душу народа: храмы разрушались, иконы ломались, а святотатства были делом обыденным. Наш главный храм, величественный Троицкий, не пощадили – его снесли до фундамента. Смельчаки, полные ярости, сбрасывали кресты с куполов и сжигали святыни. Иконы использовали, как разделочные доски, на них резали мясо и варили похлёбку. И, казалось, ничто не могло их остановить в этом адском безумстве…

Однако Казанский храм, словно форт, выстоял – его двери не закрывались даже тогда, когда богослужения проводились на паперти. С приходом перестройки люди снова начали смело посещать церкви, и Казанский храм стал местом паломничества. С бабушкой и дедом мы ездили в это село не только ради веры, но, и чтобы навещать бедных родственников. Бедными, это их дед, называл, потому что жили люди очень скромно. Старушка Раиса, потерявшая супруга, выглядела опустошённой, её печальные глаза говорили о вечной скорби. Я думала, что она плакала каждую ночь, проклиная свою судьбу, а глубокие тени под глазами вызывали во мне детское сочувствие.

Деревня называлась Мелеханы, где доживала одинокая Раиса. Улица, заросшая травой, вмещала лишь несколько домов. Как она приходилась нам родней, я так и не узнала, но уверена, что это через бабушку. Дед, порой с язвительной ноткой, упоминал о Раисе в разговорах, словно намекал бабушке на то, что ее родственники нищие, а он – благодетель, снабжающий их провизией. Эта язвительность была чем-то иным, о чем знали только они вдвоем.

Раиса никогда не угощала нас, да и в дом не звала; мы понимали это и никогда не навязывались. Постоим рядом с домом, поболтаем, бабушка подаст продукты в корзине – и уедем. А вот к нам Раиса наведывалась часто: бабушка кормила её, садила за стол, могла уложить спать. Помню, как они сидели за прядением шерсти, вспоминая родню. О, как жаль, что я ничего из тех разговоров не запомнила!

Казанское село было моим любимым местом для отдыха. Дорога туда и обратно занимала уйму времени – чем длиннее путь, тем лучше. Я обожала длинные поездки, наблюдая за бескрайними полями и пастбищами в окно машины. Бабушка радостно подбадривала: «Смотри, мумки!» Я повторяла: – Мумки! -льнула к стеклу, пыталась сосчитать коров или разглядеть пастуха. Думала, вдруг отец. Да, отец пастушил и видела я его редко. Да и бабушка с дедом его в гости не ждали, я чувствовала эту скрытую неприязнь к моему родителю. Почему они так к нему относились было для меня вселенской загадкой.