Мэри Ройс
Роковой секрет
Глава 36
РАФАЭЛЬ
Не знаю, сколько мы с Уго сидим в тишине, окутанные никотиновым дымом, но нарушать ее нет никакого желания. Все наши связи в Сицилии обрублены. Поддержки здесь ждать неоткуда. Ни он, ни я пока не имеем представления, что делать и как вытащить Солу. Единственный выход из этой беспросветной задницы – заручиться поддержкой семьи Гамбино в Нью-Йорке. Пару лет назад я обеспечил им безопасный коридор для поставки героина через территорию Каморры в Неаполе, так что, по крайней мере, они хотя бы выслушают меня. К тому же Моргана длительное время обитала в США, как раз в их краях и, уверен, нажить врагов успела. Тем более с учетом того, что она перерезала глотку одному из родственников их семьи.
Но срываться в Америку сейчас? Нет… это все слишком долго. Да и шанс, что Гамбино протянут руку помощи, практически нулевой. Никто и никогда не ввяжется в войну без личной выгоды. А какая во всем этом дерьме может быть выгода дону американской мафии? Никакая. Если только месть Салуки.
Такая адская гонка мыслей погружает нас обоих в молчание. До кома в горле, до скрежета зубов, до жжения в груди хочу спасти Солу.
Резкий звук опустившейся на стол бутылки заставляет меня открыть глаза, и я лениво подаюсь вперед. Опираюсь локтями на колени, обреченно выдыхаю и растираю усталое лицо ладонями.
– У меня от гребаной тишины сейчас башка разорвется, – говорит Уго, разливая виски по стаканам и толкая один в мою сторону.
– Это Тихая Гавань, – перехватываю стакан и сжимаю вокруг него пальцы, – здесь всегда так.
А сам готов уши разодрать ногтями, лишь бы не слышать стоны моей девочки, которыми, кажется, пропитались эти стены. Я изнутри изуродован мыслями о ней и вижу ее так ясно, будто обдолбался коксом. Какая же нелепица: так долго ждать и в итоге потерять. А самое страшное то, что я прекрасно понимаю, в каком аду сейчас находится Сола. Ну не должна она страдать из-за меня. Проклинаю себя за это и убил бы, если бы не оставил себе шанса попытаться спасти свою мышку, попытаться все исправить. В последнюю нашу встречу она ведь торопилась признаться, открыть мне свои чувства, а я так и не успел рассказать ей самого главного…
Растираю пальцами переносицу и, поднеся стакан к губам, осушаю его до дна. От ядреного вкуса жидкости, вмиг воспламеняющей все внутренности, издаю гортанное рычание. Тянусь за бутылкой, но рука замирает в воздухе, когда в полумраке вспыхивает экран моего мобильного. Встречаюсь взглядом с Уго, и он тут же подается вперед, дергая головой в сторону телефона. Беру трубку и, задумчиво сжав пальцами подбородок, всматриваюсь в содержимое пришедшего сообщения. Перехожу по ссылке и при виде стоп-кадра слышу, как начинает хрустеть панель гаджета от той силы, с которой я его сжимаю.
От смеси ярости и страха меня начинает трясти мелкой противной дрожью. На экране я вижу Солу… измученную и изувеченную. Большой палец зависает на кнопке воспроизведения, но я не решаюсь ее нажать. Сердцебиение учащается так, что кровь вскипает буквально за секунду, обжигая мне вены. Мучительное чувство вины, злости и безысходности заполняют мое сознание, бросая меня то в жар, то в холод. Стиснув зубы, я все же включаю видео и замираю, слыша ее прерывистое от ощутимых даже мне слез дыхание…
– Давай же, – саркастично подталкивает ее мрачный голос, и я сразу узнаю ублюдка – Вико Пеллагети, – скажи ему, попроси его остановить меня.
Бездонные глаза моей девочки опухли и раскраснелись от рыданий, из них куда-то ушел мой любимый изумрудный блеск. В них больше нет жизни. Однако они смотрят прямо в объектив, наизнанку выворачивая мою истерзанную душу.
– Р-ра-ф-фа, – заикается, – эль, – всхлипывает, а я сжимаю стакан с такой силой, что тот лопается в моих руках. Но, не чувствуя ничего, кроме разъедающего гнева, я сдавливаю кулак только сильнее, окрашивая стекло своей кровью. – Ос-с-танови… их… п-прошу… м-мне т-так… боль… – ее дрожащий голос срывается на пронзительный крик, когда этот мудак тушит о раскрытые раны на нежной коже гребаную сигару.
– Мразь! – рявкаю, швыряю телефон на стол и откидываюсь на спинку сидения. Тяжелое дыхание вибрацией отдается по телу, пока я слушаю доносящиеся из динамиков крики боли. С силой тяну себя за волосы и жадно хватаю горящий воздух. Я задыхаюсь от бессилия. А мысли о том, что не могу помочь, неумолимо заполняют мозг, разрушая внутри незнакомое и ненужное мне ранее чувство надежды. Я готов молиться, принять казнь за все грехи, за ее жизнь отдать остатки своей души, сделать все, что угодно. Только вот кому нужна моя гниль, что годами пропитывалась ложью?
С силой прижимаю к губам сжатый кулак и шумно выдыхаю. Но, не в силах больше сдерживать ярость, разражаюсь криком. А потом сметаю все со стола, отчаянно мотая головой из стороны в сторону, проклиная собственную глупость и тот самый день, когда я все испортил.
ВОСПОМИНАНИЕ
двадцать два года назад, заброшенный военный аэродром в России
– Виктор, – обмениваюсь крепким рукопожатием с русским другом, – рад видеть тебя.
– Взаимно, итальянец, – усмехается Виктор, хлопая меня по плечу и одаривая широкой улыбкой.
– Спрячь их надежно, я вернусь за девочками, как только в Италии все устаканится, и опасность минует. Документы готовы?
– Готовы, не волнуйся, Рафаэль, – протягивает мне два российских паспорта, – они в надежных руках. Я позабочусь о них. Я же не подвел тебя с сыном? Откуда сейчас это недоверие?
Я выдыхаю, но облегчения не испытываю.
– Хорошо. Ты прав, у меня нет повода не доверять тебе.
Нервно прохожусь рукой по волосам. Это первое дело, которое мне доверил дон Сандро, поэтому права на ошибку у меня нет. Сам не знаю, почему переживаю, ведь в прошлом году Виктор помог мне спрятать сына и бывшую жену в России. И только благодаря этому человеку мой ребенок сейчас растет вдали от опасностей, круглосуточно окружающих меня на родине.
Я уже собираюсь идти в вертолет за женой и дочерью дона, но, заметив вышедшего из машины Виктора человека, останавливаюсь.
– Какого хрена, Виктор?! – Резкими шагами пересекаю расстояние до друга. – Кто этот человек? – едва не рычу, схватив его за лацканы пиджака.
– Эй, полегче, – Виктор поднимает руки, успокаивая меня, – это мой водитель, не переживай, Раф, я не подведу.
– Уговор был на тет-а-тет, никто, мать твою, никто не должен был знать об этой гребаной встрече.
– Успокойся! Мои люди верны мне! – Голос наполняется сталью, и он отбрасывает от себя мои руки.
– Твою ж мать, – раздраженно жестикулирую руками в воздухе, – какого черта, Петров! – Нервно закусываю губу, стараюсь вернуть себе самообладание и, сглотнув, продолжаю: – Ладно. Выхода нет, в любом случае нельзя возвращаться с ними обратно. Дон убьет меня, если узнает, что что-то пошло не так, и больше не доверит мне ни одного поручения. Ты хоть представляешь, что меня будет ждать за оплошность в деле, связанном с семьей дона? Молись, чтобы это мое решение не стало фатальной ошибкой!
– Хватит трепаться. Веди девочек, Рафаэль, нужно ехать. Чем дольше мы находимся здесь, тем больше вероятность, что военные засекут машину на закрытой территории.
Еще раз бросив скептический взгляд на мужчину, что подпирает своей задницей машину Виктора, я все же направляюсь в вертолет.
– Синьора, идемте. – Протягиваю руку, помогая женщине спуститься со ступеней, пока та запахивает норковое пальто. Каблук соскальзывает, и она едва не падает на меня, но я ловко подхватываю жену дона Сандро на руки. – Аккуратней, синьора. – Опускаю ее на землю и следом подаю чемодан.
– Спасибо, Рафаэль, я совсем разнервничалась. – Женский голос наполнен звенящей тревогой, но она быстро берет себя в руки. – Ты точно не можешь остаться с нами?
– Не могу, я нужен дону. Не переживайте, хвоста нет, а в Италии уже все новости пестрят о несчастном случае с семьей Сандро. Искать ни у кого не возникнет мотивов.
Замечаю стоящую на борту малышку и напоследок запечатлеваю ее образ в памяти: малахитовые омуты глаз и пухлые губки. От колючего мороза она слегка морщит нос, а эта шапка с большим помпоном и торчащие из-под нее темные, аккуратно заплетенные косички, придают девчонке такого озорства, что тошно становится от того, как мне будет всего этого не хватать. Уже представляю, в какой мрак погрузился особняк из-за ее отсутствия. И я боюсь возвращаться домой, ведь там теперь ждет холодная пустота. Я так привязался к этой девчушке, что разлука кажется мне немыслимым мучением.
Возможно, что это наша последняя встреча, и такая мысль вынуждает сердце неприятно кольнуть. Я подхватываю малышку на руки, и моего лица касаются большие белые банты. Зарываюсь носом в ее волосы и втягиваю в себя аромат дикого персика, заполняя им легкие до отказа. А потом, зажмурившись, заставляю себя отстраниться и заглянуть в ее светлое личико. Не думал, что прощание дастся мне так тяжело. Я каждый раз находил в ней успокоение, когда усаживал девочку себе на колени и читал ей историю маленького принца. Мою любимую историю, которую понимала только она. Для ее возраста эта сказка совсем не подходящая, но она всегда слушала меня с упоением и потом заваливала сотнями вопросов. Порой это меня даже немного раздражало, только вот сейчас я готов ответить хоть еще на тысячу.
– Ну что, мой цветочек, готова к маленькому путешествию? – выдавливаю не своим от напряжения голоса и целую малышку в пухлую щечку, попадая под чары ее огромных изумрудных глаз, но приходится оторваться от них, чтобы поглядывать под ноги. Местами припорошенный снегом асфальт покрыт льдом, и свалиться с моей маленькой девочкой на руках я бы хотел меньше всего.
– Я полечу, как мальчик из нашей любимой сказки, по лазным планетам? Да, Аффи?
– Полетишь, куколка, вместе полетим, но обещай дождаться меня и быть умницей. Ладно?
– Ладно. Только поливай мою лозочку, холосо? Ей, навелное, сейчас одиноко.
– Хорошо, малышка. – Чувствую, как от волнения мой голос осип и, прочистив горло, добавляю. – Я сберегу твою розу.
– Обещаешь, Аффи? – Недоверчивый тон заставляет меня повернуть голову к малышке. Усмехаюсь оттого, как ее брови хмуро сведены к переносице, а нижняя губа выпячена вперед. Невероятный ребенок.
– Обе…
Перевожу взгляд на дорогу, но от увиденной картины договорить не успеваю. Ужас мгновенно овладевает моим телом, а кровь в жилах застывает колючим льдом. Тот самый мужчина, водитель, направляет пистолет на жену дона. Я не успеваю предупредить Виктора, когда раздается громкий выстрел. Женщина падает на белоснежное покрывало земли, что тотчас окрашивается в багровый цвет. Время замедляет свой ход, и меня словно накрывает непробиваемым вакуумом, но я все же читаю по губам синьоры последние слова: «Спаси ее». Очередной выстрел заставляет меня начать двигаться, и перед глазами я новая ужасающая картина: безжизненное тело друга.
В полной растерянности я сжимаю малышку в руках и, не раздумывая, прыгаю в ближайший кювет, чудом уворачиваясь от свистящих пуль. Правда, буквально сразу понимаю, что одна вошла мне прямо в плечо, но сейчас это неважно. Главное то, кого я крепко сжимаю в объятиях. Встаю и устремляюсь в тень деревьев, немного пригибаясь от звуков новых выстрелов. Не знаю, сколько я бежал, но очнулся только в глубине леса, не прекращая нервно озираться по сторонам. Постепенно прихожу в чувство и слышу тихое хлюпанье у себя на груди. Замечаю на большом помпоне брызги крови и тут же опускаю девочку на ноги, судорожно осматривая малышку. А затем шумно выдыхаю, понимая, что это всего лишь моя кровь.
Джиа в порядке.
Пухлые губки плотно сжаты, а зеленые глаза блестят от слез, вот только в них читается не страх, а гнев. Они смотрят на меня снизу вверх, выражая обиду и злость одновременно, но больше ничего. Ни единого писка. Ни рыданий. Ни паники. Холодная, как снежинка, упавшая ей прямо на нос. Девочка всегда выделялась стойкостью среди своих сверстников, даже если и плакала, то так, чтобы никто не видел. Прижимаю ее к себе и, не в силах сдержать нахлынувшего облегчения, утыкаюсь ей в угловатое плечико и плачу. Взрослый мужчина оказался слабее ребенка. Я не простил бы себе, если бы из-за моей глупости пострадала эта маленькая девчушка, покорившая меня с первой встречи. Хотелось бы мне увидеть, какой она вырастет. Как изменятся черты ее лица и станут более правильными, утонченными, как нежная кожа будет покрываться румянцем на девичьих щеках. Я уверен, она расцветет, как бутон утренней розы. И знаю наверняка, что глаз прекраснее больше не встречу ни в одной из жизней. Я полюбил ее всем своим каменным сердцем, и мысль о том, что она могла пострадать, равносильна смерти.
Поднимаю ее на руки и направляюсь, не разбирая дороги, подальше от аэродрома. Не обращая внимания на собственное ранение, пробираюсь через глубокие сугробы. У меня нет права проиграть. Только не сейчас. Февраль, насколько мне известно, один из самых суровых зимних месяцев в России. И в данный момент я в этом не перестаю убеждаться. Вдобавок к ее шубке, я еще завернул малышку в свой пиджак и продолжаю путь. До поздней ночи иду и, кажется, уже не ощущаю собственных ног, но остановиться нет ни единого шанса. Я неустанно растираю маленький комочек в своих руках, не позволяя ей замерзнуть, а она мужественно терпит, пока мы не натыкаемся на небольшое поселение.
Позже я выяснил, что это оказалась глухая деревня возле Саратова. Стучусь в первый попавшийся дом, хозяевами которого оказывается взрослая бездетная пара. Выбора у меня нет, поэтому, пообещав им хорошие деньги, я оставляю по сути чужим людям свою малышку. Мне еще предстоит придумать, как вернуться обратно в Италию и преподнести боссу известие о гибели жены. Больше всего меня тревожит, что человек, организовавший на нас покушение, остался жив. А значит, и информация о бесследно исчезнувшей девочке рано или поздно может всплыть.
***
Разлепляю веки и в ярости переворачиваю стол, вырываясь из цепких когтей памяти, а дальше все как в тумане: шум погрома меняется от оглушительного грохота мебели до пронзительного звона разбитых стекол. Прихожу в себя уже сидя на коленях. Опираюсь трясущимися руками о бедра и склоняю голову вниз, замечая свежие багровые стрелы крови, стремительно бегущие вдоль пальцев. Дышу так глубоко, что, кажется, вот-вот в помещении закончится воздух.
– Раф, – ладонь Уго мягко ложится на мою спину, и он сам опускается на корточки, нависая надо мной, – мне жаль.
– Я не верю… – сдавленно вырывается у меня.
– Давай, поднимайся. – Гирландайо опирается о мое плечо и поднимается первым, протягивая мне руку. – Все-таки стоит признать, что ее больше нет. Вико, больной ублюдок, не отказал себе в удовольствии достать тебя через нее.
– Заткнись! – рычу на друга, резко вскакивая, но от нахлынувшего шока, видимо, ноги уже не держат, и мне приходится упереться ладонями в стену. Как только перевожу дыхание, начинаю лупить кулаками в выступающие бревна, пока Уго не скручивает меня в крепкой хватке.
– Угомонись, брат! Прошу тебя, я не могу больше видеть твою боль. – Он выпускает меня из захвата и тут же прижимает к груди мою поникшую голову. – Мы отомстим. Обещаю. И это должно быть твоим стимулом, чтобы жить. Мы накажем их, Рафаэль. Прошу тебя, только держись.
– Это не вернет мне ее… не вернет, мать твою! – Из последних сил отталкиваю Уго. Нахожу телефон среди обломков и вылетаю с ним на улицу.
Не отдавая себе отчета, я спускаюсь в подземелье. Там срываю замок с решетки и вхожу в семейный склеп, опускаясь у надгробной плиты матери. Утыкаюсь в нее лбом, пряча красные от слез глаза. В надежде, что она услышит меня, заберет хоть крупицы этой гребаной боли.
– Мама… – хриплю я, нарочно царапая лоб о шероховатую гравировку, – я встретил девушку, каких еще не встречал в своей жизни. Мааам, – с болью вырывается у меня, – столько лет… столько лееет…
Разворачиваюсь и обреченно опускаюсь на землю, вбивая затылок в стену. Раздраженно растираю ладонью лицо и мучительно рычу. Не знаю зачем, но вновь включаю проклятое видео и раз за разом пересматриваю его. Кажется, уже на сетчатке, словно клеймо, выжжены ее изрезанные и изуродованные ожогами руки, хрупкое подвешенное тело, что содрогается от бесконечных ударов, персиковая кожа, угасающая как тлеющий уголек. Еще немного и почернеет, разлетевшись холодной пылью. Когда ее безжизненное тело валится на бетонный пол, я снова отшвыриваю мобильный, вдавливая ладони в глазницы. Ору и снова вдавливаю их до белоснежных вспышек искр за веками. Твою мать. Она мучается в агонии по моей вине, а с меня ничего. Вот только мне от этого в разы больнее. Каждый ее стон миллионами острых иголок вонзается в мозг, заставляя его сгорать заживо. И страшно представить, каково ей там, маленькой, беспомощной, одной среди толпы ублюдков.
– Прости, – шепчу одними губами, почти неслышно, устремляя взгляд в пустоту, – прости меня. За то, что не сберег. За то, что не смог защитить.
После этих слов у меня пропадает голос, а тело словно парализует от ощущения ее присутствия. Чувствую ее в себе, в своей искалеченной душе. На физическом уровне улавливаю ее запах и бархат кожи. С ума схожу. Сола. Моя девочка. Черт подери, да это невыносимо! Окажись передо мной зеркало, я бы не смог посмотреть в него, зная, что увижу в отражении своих глаз. Там бездна отчаяния, пустота. Живой мертвец, но по злой шутке судьбы я все же ощущаю тысячи мелких осколков, что пронзают мою душу. И что меня теперь ждет, кроме вечной боли в жалкой пародии на проклятую жизнь?
Я догадывался, что этот огонь рано или поздно сожжет меня. Так же, как не сомневаюсь, что каждый день теперь будет подобен пытке. Нет ничего страшнее, чем терять любимого человека. Словно часть тебя заживо хоронят. Я же погребен полностью. Она была единственной причиной жить, но я так нелепо все потерял, и сейчас просто уничтожен собственной беспомощностью.
На мгновенье прикрываю веки, и передо мной снова возникает ее образ. С восторженными малахитовыми глазами и застывшей яркой улыбкой на красивом лице. А потом любимые изумруды за секунду наливаются кровью, и я вижу протянутые ко мне изувеченные руки. Нет, не сейчас. Я обязательно приду к тебе. Я найду тебя. Вырвусь из преисподней и отвоюю. Там, на небесах. Но не сейчас. Еще не время…
Из состояния летаргического сна меня вырывает звонкая трель телефона. Медленно разлепляю опухшие веки. Со стоном дотягиваюсь до мобильного и, не глядя, принимаю вызов.
– Здравствуй, Рафаэль.
– Что ты хочешь?
– Какой ты сегодня грубый. Настроение плохое? Ой, – вздыхает с притворным удивлением стерва, – ты, наверное, получил мою рождественскую открытку?
– Если это правда, то получается, мне больше нечего терять. Знаешь, чем опасен такой человек? Он ничем не рискует.
– Это угроза?
– А она нужна?
– Милый, Рафаэль, тебя предал родной сын. И да, это я наняла твоего брата, чтобы тот свел Маттео с кланом Каморры. Раз ты не смог разглядеть потенциал собственного ребенка, то они с этим справились гораздо лучше. Тебя предали все. Потому что ты ничтожество. Но я могу передумать и проявить благосклонность, и тогда ты отправишься вслед за своей шлюшкой. Кстати, голос у нее бесподобный, когда она стонет от боли, не правда ли?
Сжимаю челюсти и начинаю биться затылком в стену, пока не чувствую острую боль, чтобы сдержаться и не поддаться на провокацию этой твари. Выдыхаю и вновь подношу телефон к уху. Самообладание постепенно возвращается, и я вкладываю в свой тон максимум безразличия, прежде чем заговорить.
– Я обязательно воспользуюсь твоим предложением, Салуки, только позже.
Сбрасываю, тут же разбивая мобильный о бетонный пол, но не останавливаюсь, а продолжаю бесконтрольно вколачивать его до состояния мелкого мусора.
Разговор с Салуки словно закачал в мои вены жизненные силы. Я поднимаюсь на ноги и покидаю склеп, направляясь в дом. Распахиваю дверь и застаю Уго, сидящего на полу и перекатывающего в руках пустую бутылку виски.
– Поднимай свою пьяную задницу, Гирландайо. Мы летим в Америку.
Глава 37
РОКСОЛАНА
Я слышу свое дыхание, приглушенное и размеренное. Задерживаю его и снова погружаюсь в непривычную тишину. Глаза непроизвольно раскрываются, но, медленно обведя взглядом окружающее пространство, снова их закрываю, наслаждаясь странным затишьем. Я не слышу язвительных насмешек и издевательств. Не чувствую на себе прикосновения грязных рук и острых предметов. Мне тепло и мягко. Один миг спокойствия, и хочется без какой-либо спешки насладиться им. Но реальность настойчиво выталкивает меня из сетей сна, когда звук хлопнувшей двери разрывает тишину, а приближающиеся тяжелые шаги снова пробуждают во мне тот самый дикий ужас, и я задыхаюсь от страха.
Встать нет сил, и единственное, что я могу – это до боли сжимать в руках простынь. Стоп. Простынь? Вновь поднимаю веки и хаотично осматриваюсь по сторонам, приподняв тяжелую голову. Правда, хватает меня ненадолго, и я со стоном проваливаюсь обратно в мягкую подушку.
Вдох. Выдох.
Но колючий ком в горле отрубает все пути к нормальному дыханию, и я словно выныриваю из-под воды, хрипло хватая ртом воздух.
Я не на полу и не в той комнате без окон. Я в спальне. В уютной кровати, возле которой замечаю капельницу и датчик с мигающей полоской. Впрочем, я не в больнице. В этом месте совсем другой запах. А буквально через пару минут краем глаза я улавливаю густой табачный дым, тянущийся из темного угла. Пытаюсь рассмотреть силуэт сидящего с тлеющей сигарой в руке человека, и сердце падает куда-то вниз. Безвозвратно покидает мою грудь, заполняя ее знакомым запахом. Зрение окончательно теряется из-за пелены внезапно подступивших слез, и я открываю рот, чтобы произнести его имя, но, как немая рыба, лишь хлопаю пересохшими губами.
– Тебе нечего бояться. Ты в безопасности, – доносится из глубины комнаты низкий голос, заполняя сознание гулким эхом. Это не он. Не мой дьявол. От резкого укола паники я покидаю реальность, вновь теряя сознание.
Приходить в себя начинаю от монотонной пульсации в голове, которая, кажется, с каждой секундой только усиливается, грозясь расколоть ее на крупные осколки. Мои мысли снова находятся там, среди криков и боли, холода и темноты тех пугающих серых глаз. До сих пор вижу перед собой зыбкое, размытое лицо мужчины, который сломал меня, добрался до безрассудного сердца и безжалостно переломал все струны, на которых мог играть только один человек, но теперь я обречена на вечный холод. В конце всегда должна быть надежда. Должна, только вот ее больше нет…
Я делаю шумный вдох, окончательно вырываясь из мучительного сна. С минуту лежу неподвижно, но, вновь уловив терпкий запах дыма, понимаю, что в спальне не одна. Я молчу, терпеливо жду, когда незнакомец даст о себе знать. Но ничего не происходит. И тогда я решаюсь заговорить первая, правда, не думала, что это будет так больно. При первой попытке выдавить хоть слово содрогаюсь от кашля, который рассыпается болезненными спазмами по всему телу. Перевожу дыхание и, сглотнув, чтобы смочить пересохшее горло, предпринимаю новую попытку.
– Кто вы? – выдавливаю грубым хрипом, отчего в груди все сжимается. Я не узнаю собственного голоса.
– Можешь считать меня своим другом. Я Эзио, – кратко произносит мужчина, обволакивая меня своим глубоким, низким голосом. В голове бьются сотни вопросов, но я не могу извлечь ни одного. Собираюсь подняться, но мгновенно прихожу в ужас, когда даже пальцем на ноге пошевелить не могу. И, видимо, мое шумное дыхание выдает весь спектр моих переживаний.
– Ты должна успокоиться, Джиа.
Это имя врезается в меня подобно острому копью, и мысль о ногах как-то сама собой отодвигается на второй план. Такое впечатление, что еще немного, и я выжгу частым дыханием весь кислород в этой комнате.
– К-как вы меня назвали?
– Джиа, – как ни в чем не бывало повторяет по-прежнему сидящий в тени незнакомец с медленно тлеющей сигарой в руке.
– Вы что-то перепутали. Меня зовут… мое имя Рокси, кто-то называет Солой… – начинаю тараторить, поднимая голову. Правда, от резкого движения меня пронзает острой болью, и я обессилено падаю на подушку, а перед глазами возникает татуировка с этим именем на груди Рафаэля.
– Я ничего не скажу, пока ты не возьмешь себя в руки. Не люблю женских истерик.
Смахнув с глаз подступившие слезы, я еще с минуту пытаюсь вернуть себе самообладание и, крепко зажмурившись, порывисто выдыхаю. Я сильная. Я справлюсь. Я должна справиться и понять, наконец, что за чертовщина творится вокруг меня.
– Расскажите мне, что происходит. – Нервно облизываю губы. – Где я?
– Если ты готова к правде, я расскажу. Но тебе она не понравится, Джиа.
Вновь это имя, произнесенное пугающе спокойным тоном, заставляет все мои внутренности скрутиться тугим узлом.
– Я… – сглатываю, подавляя рвотный позыв, вызванный внезапным головокружением, – я готова…
По коже бегут табуны мурашек. Он смотрит на меня. Я чувствую обращенный ко мне взгляд. С минуту загадочный незнакомец наблюдает за мной, а потом слышу, как он поднимается. Повернувшись в сторону шума, вижу, как мужской силуэт выходит из тени, позволяя мне разглядеть свою внешность.
Мужчина, лет сорока на вид и аристократичной внешности, затушив сигару, прячет руки в карманы брюк и ленивой походкой сокращает расстояние до кровати.
Меня переполняет страх, но с примесью злости. Хочу наконец понять: почему я? Что им всем от меня нужно? Мои мысли обрываются, когда жесткие пальцы мягко поддевают подбородок и слегка сжимают его, заставляя меня посмотреть на незнакомца. Приблизившись к моему лицу, он замирает на нем колдовским взглядом лазурных глаз в которые смотришь и, кажется, сейчас услышишь шум моря. Таких я еще не встречала. Только вот иллюзия разрушается, когда радужку начинает затягивать темной бурей. И тогда у меня не остается ни капли сомнений в том, что его душа далеко не так чиста и прозрачна.
В горле мгновенно пересыхает, и я пытаюсь сглотнуть. Дыхание в такой близости от чужого человека кажется невозможным, но внезапно паника отступает и забывается, когда я невольно начинаю рассматривать красивые губы, которые сжаты в ровную линию, выделяя четкие острые скулы. Взглядом поднимаюсь к грубым чертам лица, на котором по-прежнему нет ни одной эмоции. Мужчина еще с минуту изучает меня, а потом резко отстраняется и неожиданно мягким голосом произносит:
– У тебя глаза матери.
Я сглатываю подступивший ком, а в горло будто иголки вонзили, лишая меня возможности говорить.
– Сегодня ночью тебе сделали операцию на позвоночнике, – продолжает он. – Наркоз еще не отошел. Правда, даже когда он перестанет оказывать действие, ты по-прежнему не будешь чувствовать нижнюю часть тела.
Он замолкает, словно позволяя мне переварить услышанное. И я благодарна ему за эту паузу. Меня словно затягивает в черную дыру, я будто до сих пор отдаленно слышу слова этого «друга» об операции, и волоски на коже болезненно становятся дыбом. Но незнакомец продолжает медленно убивать меня одними только словами.
– Люди Каморры хорошенько тебя потрепали. Мне жаль, что ты побывала в гостях у этого больного человека. Врачи поставили неутешительный диагноз: повреждение спинномозгового канала. Возможно, проведенная операция поможет восстановить утраченную подвижность, а может, и нет. Они сделали все, что от них зависело. Завтра ты сможешь поговорить с главным врачом и задать ему все интересующие вопросы. Могу сказать одно: дальше все будет зависеть только от тебя, Джиа. Тебе предстоит длительное лечение и реабилитация. Также тебе потребуется помощь психолога. На этот счет не волнуйся, я все обеспечу. От тебя требуется только желание встать на ноги.
– З-зачем вам все это?
– Так нужно, Джиа.
– Я… – голос вновь наполняется противной дрожью, и, стиснув челюсти, с силой выдавливаю из себя: – Я не хочу такой жизни! Не хочу провести остаток дней в кресле! Лучше бы вы оставили свой героизм при себе, а меня – в том подвале! Мне это не нужно!
– Это нужно мне. Я создам для тебя все условия, какие ты заслуживаешь. У тебя теперь новая жизнь, Джиа, смирись и прими как должное. Все, что ты должна делать сейчас – это терпеть и ждать. Ждать момента, когда тело снова подчинится, а потом – разумеется, если ты этого захочешь, – я позволю тебе отомстить каждому, кто заставил тебя страдать.
– Я не хочу никому мстить… я хочу домой…
– У тебя его больше нет.
Закрываю глаза и морщусь от того, как их щиплет от подступающих слез. Сил нет. Этот человек имеет такую энергетику, что, кажется, высасывает их последние капли, медленно вводя в меня яд усталости. Моя грудь отчаянно вздымается и опадает в такт трепещущему сердцу, но я больше не могу говорить. На меня снова обрушили лавину информации, с которой я не знаю, что делать. Я даже толком и не усвоила еще ничего, кроме того, что не могу ходить и что попала в очередной плен.
– Вся твоя жизнь – фальшь. А твой любимый Росси – создатель этого лживого маскарада. Именно он увез тебя в Россию, когда ты была ребенком, и он всегда знал, кто ты, пока жила в его доме. Все это время ты шла выложенной для тебя дорогой, правда, иногда ты любишь нарушать правила, поэтому наблюдать было вдвойне интересно. – На секунду забываю, как дышать, а вена на шее ощутимо пульсирует. – Мне всегда нравилась тень. С детства. Тебя никто не видит и не догадывается о твоих мыслях. Зато ты видишь всех. Знаешь, почему я люблю шахматы? Желанная цель всегда перед глазами. Только в моей игре ты будешь королевой, а в его была всего лишь пешкой…
– Замолчите…
– Замолчать? Знаешь, во сколько тебе обошлось это молчание? Если бы с тобой были честны, Джиа, твои близкие могли бы избежать такой участи. – Возле моей руки с глухим хлопком падает что-то увесистое. – Открывай, – твердый тон незнакомца придавливает меня своей серьезностью.
Аккуратно нащупываю дрожащими пальцами большой конверт и поднимаю его, морщась от боли, но он тут же выпадает, когда я вижу полностью перебинтованные руки.
Черт!
Кислород исчезает из легких подобно пустым гильзам из автомата, но я продолжаю жадно втягивать воздух. С ужасом возвращаясь в мрачные закоулки памяти, где я снова вижу эти бездушные серые глаза. Живот сводит, и я чувствую в нем резкую боль от воспоминаний о том, что со мной вытворял тот монстр.
Выдыхаю.
Едва справляясь с тяжелым дыханием, снова предпринимаю попытку взять конверт и неуклюже достаю оттуда содержимое. Разгоряченный разум в одно мгновение разрывает мое щемящее сердце, словно в него воткнули нож и нарочно поворачивают тот из стороны в сторону, пока я листаю трясущимися руками стопку фотографий. Снимков, на которых моя бабушка. Только на ее лице нет любимой теплой улыбки, что сейчас всплывает в моей затуманенной памяти. Нет, на ее лице видны паника, мука и закаменевшая боль. Распахнутые в ужасе глаза смотрят на меня, пробираются внутрь, в душу, и заставляют испытать все то, что с ней происходило до того, пока на ее шее не появилась эта ровная багровая линия, из которой прямо на пол сочится темно-алая субстанция. Внутри словно раздается чей-то дикий вопль, раздирающий меня на куски. Наверное, это и помогает мне выбраться из шокового оцепенения и выбросить из рук фото.
