Мэри Элизабет Брэддон
Тайна индийских офицеров
XXXV. Где сводятся счеты
Селение Лисльвуд было взволновано известием о несчастье, постигшем владельца Лисльвуд-Парка.
Рано утром, на другой день после бегов, несколько пахарей, отправляясь на работу, нашли сэра Руперта Лисля – разбитого, изуродованного, окровавленного – на малолюдной дороге, что идет от Чильтона к Лисльвуду. Обломки экипажа валялись на земле; оси были поломаны, одно колесо разбито, а сбруя разорвана на куски.
Рабочие принесли носилки и, положив на них тело бесчувственного баронета, отнесли его за три мили к доктору в селение Унтергиль, стоящее на полдороге от Лисльвуда.
Деревенского эскулапа они застали за завтраком. Увидев больного, он тотчас же встал из-за стола. Боязливая и любопытная толпа крестьян заполнила окна и двери маленькой приемной, где по указанию доктора сэра Руперта Лисля положили на стол.
Одна нога его была совершенно раздроблена, правая рука – тоже, плечо вывихнуто.
Осматривая все эти повреждения, врач сильно призадумался.
– Знают ли его имя люди, которые принесли джентльмена? – спросил он.
– Нет, они нашли его на дороге около разбитого экипажа.
– Неприятный случай, – сказал доктор, – состояние больного чрезвычайно опасно.
Он мог бы сказать, что больной безнадежен.
Все это время сэр Руперт находился в полнейшем беспамятстве.
В кармане его жилета нашли маленький порт-папье, украшенный эмалью и жемчугом, и по карточке узнали имя и звание его владельца.
Унтергильский врач был молодым человеком, который никогда не имел счастья лечить влиятельную личность; его посетителями были богатые фермеры и удалившиеся от дел торговцы. При мысли, что ему придется лечить настоящего баронета, он побелел и стал почти таким же бледным, как и его пациент.
– Извольте растворить настежь окна и двери, – сказала он, – да уходите отсюда: при таком стечении народа невозможно дышать. Ступайте по местам и дайте сэру Руперту прийти в себя.
Сэру Руперту! Так это был лорд Лисль из Лисльвуд-Парка – бесчувственный, безжизненный, покрытый пылью, в окровавленной одежде на столе в кабинете мистера Дэвсона!
Эта новость не могла убедить присутствовавших уйти поскорее: они направились было к выходу, но потом тихонько повернули назад. Состояние сэра Руперта не предвещало, что он может скоро прийти в сознание. К его ноздрям подносили нашатырный спирт, натирали виски уксусом, прыскали на него холодною водой – но когда он наконец открыл налитые кровью глаза, то только для того, чтобы бессознательно осмотреться вокруг и закрыть их.
Молодой доктор решил послать в лучшую гостиницу за лошадьми и экипажем, чтобы отвезти баронета в Лисльвуд.
Полдюжины крестьян отправились исполнять это поручение, в то время как прочие остались на месте, чтобы узнать, что будет дальше. Эти добрые люди, должно быть, воображали, что мистер Дэвсон за какие-нибудь полчаса вправит разбитые члены баронета и вернет ему здоровье.
Огромный, тяжелый старинный экипаж, запряженный белой лошадью, с шумом и грохотом подъехал по неровной мостовой и остановился у дома доктора.
Баронета положили на матрац и бережно понесли в экипаж. Здесь матрац прикрепили каким-то замысловатым способом к изъеденным молью каретным подушкам. Доктор, запасшийся микстурами, примочками и бутылкой спирта, поместился возле больного. Он отдал старому кучеру нужные приказания: доктор хотел побыстрее сдать баронета с рук на руки его жене и друзьям.
Оливия Лисль завтракала в библиотеке возле готического окна. Она была не одна: миссис Варней лежала на кушетке по другую сторону окна и зевала над каким-то журналом. Нельзя сказать, чтобы эти женщины были очень дружны, но они никогда не ссорились друг с другом. Ада Варней равнодушно взирала на все, кроме роскошных платьев, изысканных обедов, щегольских экипажей и красивого замка. Получив все это, она жила всегда в мире и согласии со своей судьбой и сделалась самой любезной женщиной на свете. Лисльвуд осуществил все желания Ады. Она сознавала, что майор играет практически главную роль в замке, и потому считала себя равной с Оливией.
Ни та ни другая не беспокоились относительно долгого отсутствия баронета и его друга. Оливия вообще интересовалась мужем только как вредным и гадким животным. Ада, наоборот, питала такое бесконечное доверие к блестящему майору, что не стала бы тревожиться, даже если бы он пропал на целый месяц; но ее, разумеется, утешила бы мысль, что ее муж имеет для этого разумные причины.
Итак, дамы сидели за завтраком. Леди Лисль, печальная и рассеянная, отсутствующим взглядом смотрела в сад, в то время как миссис Варней, подсев к столу, обсасывала голубиное крылышко, трудилась над кусочком поджаренного хлеба, очищала абрикос и уничтожала большую грушу, разрезанную на четыре части: она с истинным эпикурейством не пренебрегала ни одним лакомством.
– Знаете, леди Лисль, – начала Ада, некоторое время внимательно наблюдавшая за Оливией, прикрыв свои прекрасные продолговатые глаза, – знаете ли, что я иногда нахожу в вас много общего с одним человеком, умершим в этом доме?
– Вы говорите о капитане Вальдзингаме?
– Да, о бедном Артуре Вальдзингаме, который женился на вашей хорошенькой белокурой свекрови и закончил свое земное поприще в этой роскошной темнице. На вашем лице выражается что-то, много раз замеченное мною в лице капитана, – это выражение человека, испытавшего что-то ужасное.
– Да, и я испытала нечто ужасное, – ответила Оливия, сдвинув черные брови. – Это вам известно так же, как мне самой, только удивительно, что побудило вас заговорить об этом.
Миссис Гранвиль Варней с кротким видом взглянула на потолок.
– Дорогая леди Лисль, умоляю вас не забывать, что я положительно ничего не знаю, – возразила она. – Каковы бы ни были тайны моего мужа, они остаются тайнами и для меня, так как я слишком глупа, чтоб он доверял их мне.
Она пожала плечами, и, скорчив веселую гримаску, вышла из библиотеки, напевая баркароллу.
Через полчаса Оливия приказала оседлать свою лошадь и отправилась на ней в поле.
Отъехав немного, она встретила на дороге тяжелый экипаж, медленно катившийся по направлению к Лисльвуду, но она так задумалась, что не обратила на него никакого внимания.
Когда она вернулась, пробило пять часов. Жена сторожа встретила ее взглядом, полным участия: ей страх как хотелось сообщить своей госпоже о случившейся катастрофе. Сторож вышел к воротам с трубкой во рту, а возле самой решетки стояло несколько крестьян, которые явились для того, чтобы узнать подробности происшедшего и разнести их по Лисльвуду.
Оливия заметила, что все эти люди сгорают желанием сказать ей что-то важное.
– Что случилось? – спросила она, обращаясь к жене сторожа. – Зачем сюда пришли все эти крестьяне?
Этого было достаточно, чтобы развязать язык, давно просившийся на волю.
– О миледи! – воскликнула она. – Бедный сэр Руперт… несчастный джентльмен!.. Но не поддавайтесь горю, миледи, вооружитесь мужеством!.. Он может прийти в себя, миледи… При нем находится теперь лондонский доктор, и он делает все, что от него зависит… Не тревожьтесь, миледи!
Но леди Лисль вовсе не казалась в отчаянии, лишь лицо ее побледнело больше обычного да черные глаза широко открылись. Один из крестьян поднес было ей стакан чистой воды с выражением искреннего сожаления, но она вырвала стакан из его рук и бросила на землю, так что он разбился вдребезги.
– Разве с вашим господином что-нибудь произошло? – обратилась она к жене сторожа, и голос ее по-прежнему оставался ровным и звучным.
– О миледи, от вас следовало бы скрыть все это… вы не…
– С ним что-нибудь случилось?.. Отвечайте же! Намерены ли вы ответить или нет?
– О миледи, сэр Руперт выпал из экипажа, и его жизнь в опасности… Но вы не…
Прежде чем женщина успела закончить фразу, Оливия хлестнула лошадь по спине и поскакала к замку.
Оставшиеся переглянулись, когда леди Лисль исчезла между деревьями аллеи.
– Как странно она приняла это известие, – пробормотала жена сторожа. – Она просто рассердилась, но и не думала огорчаться. Я бы на ее месте подняла такой крик, что слышно было бы за милю от сторожки.
Муж ее утвердительно кивнул головою: он помнил, что она во всех случаях, хоть немного выходящих из ряда вон, начинала вопить что есть сил.
– Не все поступают одинаково в одинаковых обстоятельствах, – заметил он внушительно, – но все говорят, что сэр Руперт и миледи не были счастливыми супругами, – добавил он шепотом.
Леди Лисль прошла прямо в комнату, находившуюся рядом со спальней мужа. Два доктора с серьезными, торжественными лицами, совещались в амбразуре окна, между тем как мистер Дэвсон, доктор из Унтергиля, держался от них на почтительном расстоянии и беспрестанно потирал свои руки.
Управляющий сэра Руперта вытребовал телеграммой из Лондона и Брайтона известных докторов. Доктор Дэвсон совсем стушевался перед этими знаменитостями, которые угрюмо посматривали на него сквозь очки и недоверчиво покашливали, когда он рассказал, какого рода помощь была им оказана баронету. Леди Лисль, бледная и спокойная, с развевающимися черными волосами, появилась перед светилами науки.
– Я слышала, что сэр Руперт подвергся опасности, – произнесла она спокойно. – Не потрудитесь ли вы, господа, объяснить мне, что, собственно, с ним случилось?
– Мадам, – торжественно ответил один из докторов, – будьте уверены, что наука употребит все силы, чтобы спасти сэра Руперта. Если только можно спасти его, то мы сделаем это.
– Но вы предполагаете, что это будет трудно сделать?
Доктора ожидали слез и криков, и хладнокровие леди Лисль поставило их в тупик.
– Да, миледи, это довольно трудно, – ответили они.
При этих словах, произнесенных таким тоном, что их можно было принять за смертный приговор, Оливия побледнела еще сильнее и поднесла руку ко лбу, как будто желая привести в порядок мысли.
Мистер Дэвсон, вообразивший, что ответ знаменитостей расшевелил бесчувственную леди Оливию, пододвинул к ней кресло.
– Она, однако, не упадет в обморок, – шепнул брайтонский доктор, невольно покраснев за свою недогадливость.
– Господа, я уверена, что вы внимательно отнесетесь к больному, – сказала леди Лисль. – Испробуйте все средства для спасения! Если вам угодно созвать консилиум, то умоляю вас пригласить самых опытных докторов. Следует принять быстро все возможные меры, а затем предоставить решение провидению и ждать его с покорностью.
Леди Лисль вела себя так не похоже на всех жен и всех женщин, что доктора переглянулись с глубоким изумлением.
Оливия опустилась в кресло, стоявшее у стола, и закрыла лицо руками.
Она молила Бога не дать радоваться несчастью владельца Лисльвуд-Парка.
XXXVI. Цель достигнута
Жители Лисльвуда повторяли один и тот же вопрос: куда делся майор Гранвиль Варней?
Баронет и майор вместе покинули бега, а между тем на дороге, ведущей из Чильтона в Лисльвуд, нашли только одного Лисля. Если леди Лисль в эту тяжелую минуту оставалась спокойной, то с мисс Варней было совсем по-другому. Она бегала как безумная по большому замку и вопила, что муж ее наверняка убит, иначе он, конечно, был бы при баронете. Слугам, ходившим с испуганными лицами, с трудом удавалось ее успокоить, говоря, что майор мог остаться в Чильтоне или уехать в Брайтон, между тем как сэр Руперт отправился домой… да мало ли что могло заставить его отложить возвращение?
– Отстаньте, Бога ради! – отвечала она. – Он убит, это точно, иначе бы он вернулся с баронетом… Заклинаю вас именем Бога, осмотреть всю дорогу от Лисльвуда до Чильтона!
В сумерки грумы и конюхи отправились на поиски майора – точно так, как когда-то другие слуги замка отправлялись на поиски исчезнувшего Руперта!
Майора нашли около полуночи. Осматривая дорогу, люди дошли до ямы, находившейся немного в стороне, и глазам их представилось страшное зрелище: в наполнявшей ее мутной, затхлой воде, покрасневшей от крови, лежал Гранвиль Варней, посиневший и мертвый, с открытыми глазами. Его перевезли в замок и положили на роскошную постель, в которой, бывало, в течение стольких лет он засыпал сладким и благотворным сном.
Пораженная ужасом и убитая горем, миссис Ада Варней просидела всю ночь и весь следующий день подле останков мужа, неутешно рыдая и не спуская глаз с неподвижного трупа. Известие об этой странной катастрофе облетело все графство и везде вызвало оживленные толки; объявления, прибитые на фонарных столбах, возвестили о награде в двести фунтов стерлингов тому, кому удастся направить правосудие на след злоумышленников, совершивших убийство.
Члены местной администрации энергично принялись за розыск преступников, являясь в Лисльвуд по нескольку раз в день, а сыщики вступали в разговоры с прислугою, которая была не прочь рассказать все, что знала об этом интересном для нее событии.
При осмотре убитого на нем нашли кушак с маленьким порт-папье, который и раскрыли в присутствии властей.
Он содержал в себе пол-листка бумаги; это было какое-то странное послание, написанное рукой майора и подписанное Джеймсом Арнольдом и Рупертом Лислем и засвидетельствованное Альфредом Соломоном.
Вот оно.
«Я, Джеймс Арнольд, иначе – сэр Руперт, признаюсь, что я согласился по подстрекательству моего отца Жильберта Арнольда, находящегося теперь в Америке (насколько мне известно), играть роль сэра Руперта Лисля из Лисльвуда, что в Суссекском графстве, и что посредством этого обмана я вступил во владение всем имуществом означенного сэра Руперта Лисля, хотя знал, что он жив и живет до сих пор в Йоркском графстве.
Написано 10‑го октября 18…
Джеймс Арнольд, назвавшийся Рупертом Лислем.Засвидетельствовал: Альфред Соломон».
Альфред Соломон признал свою подпись, и удивленные представители правосудия предложили ему сказать все, что он знает об этом документе.
– Мне известно лишь следующее, – ответил слуга, глаза которого опухли от непритворных слез, так как он был сердечно привязан к своему господину. – Мой хозяин совершенно случайно узнал, что этот молодой человек – самозванец, и хотел заявить об этом правосудию, чтобы восстановить права законного наследника, но потом он подумал, что еще не известно, как суд взглянет на дело и как трудно представить для этого доказательства! Да к тому же законный наследник не показывался, и хозяин решил оставить все как есть – из чувства сожаления к бедной молодой женщине, на которой женился этот подложный лорд.
– Майор стал, таким образом, соучастником преступления, – сказал один из судей. – Он скрывал то, что знал о преступном подлоге, и равнодушно смотрел, как чужой человек пользовался правами настоящего лорда Лисля. Это было нечестно, даже очень нечестно!
– Он умер, – произнес угрюмо Соломон, – и если вы хотите судить его поступки и обвинять его, говорите при мне: я служил ему около девятнадцати лет, и он был для меня хорошим господином.
После этого замечания мистер Соломон повернулся на каблуках и вышел, предоставив представителям правосудия поступать как им вздумается.
Между тем Джеймс Арнольд – подложный Руперт Лисль, все еще оставался в бессознательном состоянии, хотя светила науки прилагали все силы к тому, чтобы добиться желаемых результатов, а мистер Дэвсон почтительно наблюдал издали за их манипуляциями: сельский доктор не мог уехать от больного, которого судьба привела к нему в дом в поддержку его скромной, малодоходной практике.
Ни в комнате больного, ни в других частях замка ничего не знали об открытии, сделанном судьями, затевавшимися в спальне майора Варнея.
В это же время серьезные открытия были сделаны на другом конце графства. Какой-то человек сомнительной наружности пытался разменять билет в сто фунтов стерлингов в трактире одного из сел, расположенных вблизи морского берега. Хозяину трактира, который находился под свежим впечатлением насильственной кончины несчастного Варнея, взволновавшей все графство, удалось задержать этого человека и уведомить об этом лисльвудскую полицию. Телеграмма его полетала со станции на станцию, и через три часа в трактир вошел какой-то пожилой джентльмен и прошел прямо в зал, где Жильберт Арнольд коротал день за трубкой и бутылкой пива. Пожилой джентльмен уже арестовал шестерых подозрительных субъектов – отчего же не сделать того же и с седьмым в надежде выйти на след настоящих преступников? Так Жильберт Арнольд снова очутился в Ливисской тюрьме. При обыске у него нашли золотые часы Варнея и несколько ассигнаций; он, по-видимому, с глубокими равнодушием относился к ожидавшей его участи. Тюремщики делали с ним, что хотели, не встречая никакого протеста; он молча смотрел на них своими желтоватыми кошачьими глазами, горевшими каким-то ненормальным огнем.
Узник соседней камеры слышал ночью, как Арнольд разговаривает сам с собою.
– Я только для этого вернулся из Америки, – говорил арестант, – я обещал отомстить, и я сдержал слово… Пусть меня повесят, если это доставит им удовольствие, я готов на все: я сдержал слово.
Он повторял эти слова с какой-то дикой радостью, потирая свои мозолистые руки. Однажды на утренней заре ему вдруг привиделось бледное, искаженное лицо Гранвиля Варнея, с угрозой смотревшее на своего убийцу, но браконьер не отступил перед грозным видением, как сделал бы кто-нибудь другой.
– Я вижу вас, – сказал он, – вижу ваши лукавые голубые глаза, вашу коварную улыбку, ваш хитрый, лживый рот и лисьи бакенбарды. Я сдержал свое слово, а вы поплатились за ваши злодеяния. Мы в расчете, майор!
Через три дня после ареста Жильберта Арнольда подложный Руперт Лисль скончался, признав подлинность документа, найденного при убитом Варнее.
– Да, – произнес он слабым, прерывающимся голосом, – эта моя подпись, но подлог был придуман не мною. Один майор Варней управлял этим делом с начала до конца.
Старший из докторов взял на себя труд сообщить леди Оливии Лисль о смерти ее мужа.
Она спокойно выслушала весть о его кончине, но минуту спустя, в первый раз в жизни, упала без чувств. Послали за полковником, который поспешил прибыть в Лисльвудский замок.
– Я жестоко наказана за свое честолюбие! – говорила Оливия. – Этот роковой брак принес мне только позор и унижение. Забери меня домой, папа, в мирный Бокаж, если я еще вправе вернуться к прежней жизни.
Пока одно за другим следовали все эти происшествия, Клэрибелль Вальдзингам находилась в Гастингсе. Один из представителей правосудия в Лисльвуде, старый друг ее дома приехал, чтобы рассказать ей обо всем, и начал обсуждать, как вернуть настоящего наследника Лисльвуда, если он еще жив.
Первым делом их было поместить в «Таймс» такое объявление:
«Сэр Руперт Лисль. – Просят всех, кто в состоянии дать какие-либо сведения относительно этого джентльмена, пожаловать к мистеру Вильмору, нотариусу в Лисльвуде, в Суссексе».
Через два дня в Лисльвуд явился Реморден.
Нотариусу Вильмору пришлось выслушать странную, но тяжелую повесть, рассказанную бельминстерским викарием с пылким, сердечным красноречием и отчасти уже известную нашим читателям; справедливость ее была подтверждена Ричардом Саундерсом, молодым человеком, воспитывавшимся в Бельминстере и прямо заявившим, что он – сэр Руперт Лисль. Он рассказал про случай, происшедший с ним в дни детства в Бишер-Рид, после которого он пришел в себя в больнице, где провел, вероятно, несколько месяцев; он описал, как был увезен из больницы человеком, который навязался ему в дяди, но которого он помнил отлично в качестве слуги очень высокого, видного господина с красивыми усами; он рассказал о маленькой деревне на морском берегу, в которой он прожил, быть может, два-три года в обществе старой Мэгвей, и как дядя Джорж или, вернее, Соломон старался убедить его, что все воспоминания из поры его детства – нелепые бредни расстроенного мозга; слуге было приказано сходить за Соломоном, чтобы он подтвердил рассказ Саундерса, но этот дальновидный и достойный субъект успел удалиться из замка, пока собрание судей ломало себе головы над мудреным вопросом: как поступить с ним в этом затруднительном случае? Взамен него, однако, нашлись другие люди, фактами доказавшие истину слов Ричарда. Во-первых, миссис Вальдзингам: материнский инстинкт при взгляде на Ричарда безошибочно сказал ей, что это ее сын! Ее сердце забилось таким живым восторгом, такой искренней радостью, каких она не ощущала, когда в прижимала к груди наглого самозванца Джеймса Арнольда. А о радости сына, увидевшего мать, бесполезно и рассказывать.
– Я вспоминал о вас, как о чудном видении, – воскликнул он, обняв обеими руками тонкий стан Клэрибелль, – я помню, что у вас были длинные локоны, которыми я часто играл, так же, как вашей золотой цепочкой. В моей памяти сохранились моя детская комната и портрет отца… я все твердил о нем, а меня называли сумасшедшим.
Но самое веское подтверждение рассказа было дано суду Жильбертом Арнольдом, обвинявшемся в убийстве Гранвиля Варнея. Когда суд уличил его в совершенном злодействе, он сознался во всем. Он рассказал, как майор вынудил его выдать своего сына за Руперта Лисля и как майору Варнею удалось после этого стать полновластным хозяином замка Лисльвуда, прибрав Джеймса к рукам; одним словом, Арнольд разоблачил всю эту ловкую интригу.
По окончании следствия Клэрибелль Вальдзингам возвратилась в Лисльвуд, из которого уехала во избежание дальнейших столкновений с его бывшим владельцем. Она уже не застала в нем миссис Ады Варней, которая отправилась на континент, оставив в Лисльвуд-Парке письмо на имя Клэрибелль и маленький пакет, тщательно запечатанный и обвязанный ленточкой. Письмо было написано мелким почерком на двух листах бумаги, и, когда миссис Вальдзингам начала его читать, бледное лицо ее стало еще бледнее; рука ее дрожала, когда она сломала на маленьком пакете именную печать миссис Ады Варней.
В нем было пачка писем, написанных мужским почерком. Это были письма Артура Вальдзингама к той, на которой он женился в Саутгэмптоне и которую бросил тотчас после венчания. Письма доказывали, что он впоследствии формально развелся с нею и что майор Варней повенчался с ней, дав Вальдзингаму слово никогда не рассказывать о его первом браке.
Клэрибелль разгадала тайну власти Варнея над жизнью Вальдзингама. Положив письма в пакет, она бросила их в пылающий камин и задумчиво стояла, пока пылкие уверения Артура Вальдзингама в любви к Аде Варней не превратились в пепел.
Клэрибелль подавила овладевшее ею томительное чувство и пошла к своему старшему сыну.
Сэр Руперт Лисль стоял в столовой и с тихой грустью смотрел на портрет своего умершего отца.
– Руперт! – сказала Клэрибелль, положив ему на плечо свою бледную руку. – Ты ведь будешь любить меня? Я вынесла в прошлом так много испытаний! Но я стану надеяться, что ты и Артур заставите меня забыть мои страдания.
Необходимо ли продолжать наш роман? Не лишним ли будет описывать то мрачное и туманное утро, когда Жильберт Арнольд был выведен жандармами из Ливисской тюрьмы и твердой поступью взошел на грозный эшафот, воздвигнутый на площади, где его настигло возмездие за преступления и где он жизнью заплатил за жизнь Гранвиля Варнея и убитого им лесного сторожа?
Прошел год после описанных событий. В церкви Лисльвуд-Парка была страшная давка: пастор с особой торжественностью соединял две юные четы, и служка еще раз проявил свою власть, удерживая натиск окрестных поселян и делая внушения строптивым и назойливым.
Венчание совершалось без особенной пышности: и хотя дети были одеты в праздничные платья, а дорога усыпана цветами, хотя в Лисльвуд-Парке для местных крестьян был выставлен целый жареный бык и эль лился рекою, при обряде не было ни гордой аристократии, ни экипажей за церковной оградой – здесь стояли лишь две счастливые парочки в сопровождении близких, испытанных друзей.
Первой из церкви вышла Бланш Гевард, опираясь на руку мужа – сэра Руперта Лисля и улыбаясь детям, бросавшим ей цветы, за ней Вальтер Реморден вел свою молодую прелестную жену – бывшую леди Лисль. Полковник Мармэдюк отдал ему Оливию с такой твердой уверенностью в ее будущем счастье, какой он не испытывал при первой ее свадьбе, которую отпраздновали с царской роскошью.
Добрый лисльвудский ректор отправился в другой, отдаленный приход, а само ректорство, окруженное тенистыми садами, перешло к Ремордену, который поселился в нем со своей молодой женой.
Бедные жители Лисльвуда благословляют день прибытия к ним Бланш в качестве леди Лисль.
В замке Лисльвуд и в ректорстве водворилось то тихое, благодатное счастье, которое дается немногим избранным.
Миссис Гранвиль Варней закончила свою жизнь в Париже, оставив солидный капитал, скопленный в Лисльвуд-Парке стараниями майора.
Рахиль Арнольд была по общему желанию привезена из больницы, где она изнывала среди умалишенных, и вновь поселилась в хорошенькой сторожке у ворот Лисльвуд-Парка, где в далеко прошлом так часто играли ее сын и сэр Руперт, а теперь раздавались звонкие голоса детей нового сторожа.
