Мэри Элизабет Брэддон
Тайна индийских офицеров
За стулом майора стояло ружье, и глаза Жильберта невольно устремились на грозное оружие. И, хотя этот взгляд был почти молниеносным, майор поймал его и, повернув свой стул, стал внимательно наблюдать за Жильбертом.
– Даже не думайте, мой превосходный друг, – сказал он благодушно. – Подождите немного, и вы сами увидите, что меня привел к вам наш общий интерес… Однако вернемся к Джозефу Бирду. Тому назад лет десять или одиннадцать вы были настоящим удальцом, но, к несчастью, вас хорошо знали в этих местах под именем Жиля-браконьера, вследствие чего вас вынудили силой уехать из Суссекса, дав предварительно познакомиться с ливисским острогом.
– За убитого зайца и пару фазанов, – заметил Жильберт, словно извиняясь.
– Нет, вовсе не за зайца и фазанов! В народе поговаривали, будто вы разрядили ружье в сторожа, который поймал вас с поличным! Все это, вероятно, чистая клевета, вымысел злых людей… После почти двухмесячного пребывания в Ливисе Жильберт внезапно исчез, и владельцы окрестных поместий поздравили друг друга с этим событием. До сих пор все шло самым восхитительным образом! Но вернемся к Джозефу Бирду!
– Я не могу взять в толк, о ком вы говорите, – злобно сказал Жильберт, вновь бросив взгляд на оружие, стоявшее справа от майора.
– Как вас интересует это ружье, мой друг!.. Посвятите мне хоть пять минут вашего внимания, и вы убедитесь в безосновательности ваших подозрений. В окрестностях Севеноака, что в графстве Кент, есть превосходные леса, один из которых сделался пристанищем браконьера. Осенью 1835 года дичь начала исчезать в этом лесу с невероятной быстротой, что возбудило справедливое негодование владельца и его сторожей. Один из последних, человек смелый и предприимчивый, шести футов роста, сказал своему господину, что надеется поймать виновника. «Я его знаю, – добавил он. – Это трусливая собака по имени Джозеф Бирд. Видели, как он продает дичь в Севеноаке. Я простил бы ему, если б он охотился, как все остальные: тогда можно было бы скорее изловить его, но он незаметно подкрадывается, хватает дичь из-под самого вашего носа – и ускользает. Но я слежу за ним и заставлю его заплатить за все наши убытки!»
Быть может, эти слова достигли ушей Джозефа Бирда, потому что через неделю сторожа нашли в лесу с простреленной головой. Пошли по следам, местами обагренным кровью. Хирург одной из окрестных деревень заявил, что на рассвете к нему приходил какой-то человек с просьбой перевязать ему ногу (он был ранен пулей) и что в лучшем случае он мог остаться хромым. Этим человеком был Джозеф Бирд.
Жена сборщика пошлин видела его утром, как он перескочил через шлагбаум и попросил извозчика, ехавшего в Лондон, взять его с собой. После обеда о преступлении стало известно всей округе, но с тех пор полиции ни разу не пришлось встретить Джозефа Бирда. Я сильно опасаюсь, что если бы он не скрылся, то попал бы в тюрьму! – насмешливо заключил Гранвиль.
Жильберт Арнольд был близок к обмороку. Майор – вероятно, в великодушном стремлении предупредить его падение, – схватил его за правую ногу и, быстро подняв штанину, поднес к ней свечку:
– Черт возьми! – воскликнул он. – Эта рана тоже от выстрела и удивительно похожа на рану Джозефа Бирда. Я думаю, что вы не совсем хорошо владеете этой ногой, мой добрый Арнольд.
«Добрый» Арнольд с глухим рычаньем одернул штанину.
– Мне кажется, мой достойный друг, – продолжал майор вставая, – что мы начинаем понимать друг друга. Если бы я не нуждался в вас, то не примчался бы сюда с курьерским поездом, чтобы рассказать вам историю Джозефа Бирда. Вот вам десять фунтов стерлингов, которые помогут вам переселиться в Лондон вместе с женой и сыном. Распустите слух, что едете в Америку. Вот еще фотография дома, в котором вы остановитесь и где будете ждать дальнейших инструкций… вы их получите или лично от меня, или через моего слугу Соломона. Примите к сведению, что совесть чиста у меня: я не совершил за всю свою жизнь никакого злодейства. Если вас завтра вызовут в суд в качестве свидетеля против моей особы, вы сможете рассказать только, что я приезжал с целью поведать вам кое-что о Джозефе Бирде. Меня сочтут эксцентричным – и ничего больше… Помогите мне одеться.
Майор накинул плащ, надвинул на глаза шляпу и вышел из сторожки.
– Будь ты проклят! – пробормотал сторож ему в спину. – Как ему удалось разузнать все это? Быть разоблаченным после десяти лет… десяти долгих, мучительных лет! Сделаться его лакеем… превратиться в рогожу, о которую он будет вытирать ноги… О, будь он проклят! Будь проклят!
Он бросился стремительно к ружью, снял его и вышел на засыпанную снегом аллею.
– Как я хотел последовать за ним! – шептал он. – Как я желал бы этого… но если я сделаю это, то едва ли выкручусь из беды.
X. Посол майора
Действуя согласно указаниям майора, через несколько дней после посещения Гранвиля Варнея Жильберт сказал жене ректора, что ему надоело жить в этой глуши и что он намерен отправиться в Америку, где его будут уважать и где ничто не будет ежеминутно напоминать ему о грехах молодости. Это замечание крайне поразило добродушного ректора, который видел в Жильберте одного из своих лучших духовных сыновей и снабжал его, как мы уже знаем, книгами религиозно-нравственного содержания, о которых сторож рассуждал с полным благоговением.
– Да, – сказал Жильберт после длинной беседы со своей супругой, которая проливала горькие слезы при мысли, что ей придется расстаться с доброй госпожой и с родной деревней, чтобы подвергнуться опасностям путешествия в Америку в сопровождении мужа, который не был к ней ни добр, ни внимателен.
– Твои слезы и крики ни к чему не приведут: нравится тебе или нет, но через три недели, считая с этого дня, мы едем в Нью-Йорк. Советую тебе надеть шляпку и пойти к миледи, чтобы сообщить ей, что ты ее покидаешь. Пусть найдет других, кто согласится заменить нас в этой глуши и кого будут топтать блестящие сапоги ее милого капитана.
Жильберт Арнольд любил повторять эту фразу, как будто он и в самом деле подвергался подобным унижениям, хотя от владельцев Лисльвуда он не видел ничего, кроме вежливости.
Рахиль перестала плакать, а если и плакала, то украдкой от мужа, который, с трубкой в зубах, следил за сборами. Несчастная женщина бледнела, думая о том, что ее ждет, но она так боялась Жильберта, что не посмела бы ослушаться его, даже если бы он приказать ей повеситься. Три недели пролетели незаметно. Рахиль простилась со своей госпожой, и Жильберт Арнольд вместе с нею, сыном и багажом отправился на станцию. Поезд прибыл в Лондон ночью. Выйдя на дебаркадер, Жильберт увидел человека, лицо которого показалось ему знакомым – это был Соломон, камердинер майора.
– Вы очень пунктуальны, – сказал Соломон, приблизившись к Арнольду. – Возьмите свой багаж, велите уложить его в кэб и вернитесь сюда. Я дам вам адрес дома, в котором вам придется на время поселиться.
– Вы бы лучше проводили нас, – заметил ему Арнольд. – Мы здесь точно в лесу, и мне было бы приятно иметь рядом человека, который знает город.
Соломон пристально и насмешливо посмотрел на говорившего, который в своем матросском костюме, полосатом кашне, шапке из кроличьей кожи и со свертком под мышкой был вовсе не похож на джентльмена.
«Мы тебя преобразим! – думал слуга майора. – Ты скоро поймешь суть нашей науки. Пока у тебя есть только желание, и ты еще во многих отношениях уступаешь нам, но скоро ты освоишься с переменой в своем положении».
Жильберт Арнольд свалил багаж в кэб, усадил в него сына и жену и вернулся к еврею.
– Ну? – спросил он отрывисто.
– «Ну». Что, лорд Честерфильд? – передразнил его слуга.
– Отправляемся; я спешу, поскольку мне нужно освежиться.
– Вам надо освежиться? Хорошо! Вот вам адрес; отдайте его кучеру, и, когда доедете, дайте ему полкроны; а если он будет недоволен подачкой, просто захлопните перед ним дверь… Я буду у вас в десять часов, – добавил Соломон, приметив, что Арнольд как будто колеблется. – Поезжайте с Богом!
С последними словами слуга отвернулся от сторожа и поспешил прочь.
– Едем! – решил Арнольд. – Черт меня побери, если я понимаю, чего хочет мой хозяин, но я, во всяком случае, ничего не теряю, следуя его распоряжениям. Наш коммерческий союз предпринимает что-то новенькое, и время покажет, хорошо это или худо.
Кэб доставил достойного Жильберта с семейством в дом на одной из глухих улиц по ту сторону Ватерлоо-Рид. Все вышли из кэба и были встречены бледной женщиной в черном кружевном чепчике, которая отвела их в чистенькую квартирку, нанятую, по словам хозяйки, для одного семейства из Йоркшира по фамилии Грин.
Так как фамилия Арнольда была не Грин и он приехал вовсе не из Йоркшира, Рахиль хотела заметить, что произошла какая-то ошибка, но Жильберт остановил ее взглядом и сказал, что все в порядке и он будет весьма обязан хозяйке, если она даст ему пива и легкую закуску.
Хозяйка принесла пиво и бараньи котлеты под соусом, которые Жильберт принялся уплетать с завидным аппетитом, оставив жене и сыну всего один кусок. Утолив волчий голод, Арнольд закурил трубку, между тем как Рахиль с мальчиком доедали и допивали остатки его ужина. После этого он посоветовал им лечь спать, так как он ожидал приезда Соломона и не желал, чтобы они мешали их беседе. Рахиль молча взяла сына за руку и повела его в спальню, находившуюся на верхнем этаже, а Жильберт продолжал пить и курить, пока не пробило десять часов. Раздались два удара во входную дверь, Жильберт спустился вниз и впустил посетителя: это был Соломон.
– Надеюсь, вы развели огонь, – сказал последний, входя в гостиную. – На дворе такой холод, что я насквозь продрог.
Еврей успел усвоить большую часть изящных привычек и ухваток своего господина: он пододвинул кресло, в котором только что сидел Жильберт Арнольд, к небольшому камину, небрежно развалился и положил ноги на крепкую решетку.
– Теперь слушайте! – начал он. – Как и мой господин, так и я придерживаемся благоразумного правила – не говорить ни единого лишнего слова. Поэтому будете предельно внимательны. Очень может быть, что мы будем нуждаться в вас или в вашей жене, а может быть, и в вашем сыне… В любом случае вы должны оставаться здесь, пока это необходимо. Вы не должны задавать никому никаких вопросов и не отвечать на чужие расспросы. Еженедельно вы будете получать по почте на имя Джона Грина (так вы будете называться впредь до новых распоряжений) тридцать шиллингов от Альфреда Соломона. Больше этой суммы вам не заработать, поэтому вам придется довольствоваться ею. Со временем вы, вероятно, получите больше и в один прекрасный день можете стать богачом. Если кто-нибудь спросит вас, кто вы такой, назовитесь башмачником, плотником или кем-нибудь в том же роде. Спросят у вас, чем же вы живете, – отвечайте, что у вас есть брат, богатый человек, который посылает вам еженедельное содержание. До сих пор все очень просто. Между тем ваше спокойствие будет зависеть от двух условий, если не считать того, что вы никогда не должны забывать о Джозефе Бирде. Первое условие: лучше заботьтесь о вашем сыне, берегите его так, как вы берегли бы ребенка королевской крови, если бы его вам доверили, если с ним случится несчастье, это неизбежно отразится на вас. Второе условие – молчание, если до ушей моих или моего господина когда-нибудь дойдет, что вы произнесли его или мое имя, то вы услышите о Джозефе Бирде… Ну-с, пока до свидания… Посветите мне и отоприте дверь!
Соломон произнес все это так быстро, что изумленный сторож не сумел бы вставить ни единого слова, не успел он опомниться, как слуга майора повернул за угол и исчез в Ватерлоо-Рид.
«Тридцать шиллингов еженедельно, – думал Жильберт, – маловато для такого богача, как майор Гранвиль Варней; но он, если захочет, может возвести меня на виселицу, поэтому я поневоле должен довольствоваться тем, что он мне предлагает… Черт его побери!»
После этого восклицания Арнольд лег в постель, но заснуть не мог. Он прислушивался всю ночь к стуку экипажей, проезжавших по Ватерлоо-Рид, а когда начинал дремать, ему снилось пение жаворонка в Севеноакском лесу и бледное, окровавленное лицо убитого им человека.
XI. Смерть капитана
Со дня исчезновения маленького баронета прошло четырнадцать лет. Клэрибелль Вальдзингам с мужем все еще жили Лисльвуд-Парке. Нотариус сэра Ланцелота, переехав в Лисльвуд, собирал доходы с имения и посылал их во Флоренцию банкиру баронета. Поселянам казалось, что род Лисля исчез с лица земли: никто из его представителей никогда не появлялся в наследственных владениях. Прошло четырнадцать лет, но в семействе Вальдзингама ничего не изменилось, если не считать того, что рождение второго сына немного утешило бедную Клэрибелль, и его чудесные любопытные глазки оживили печальный опустевший дом, где она пролила столько горячих слез о своем первенце. Через четыре месяца после исчезновения сэра Руперта доктор сообщил капитану, который по-прежнему, бледный и озабоченный, сидел перед ярким огнем в библиотеке, что у него родился сынок с карими глазками, который, Бог даст, вырастет на радость и на счастье благородным родителям, вынесшим такое испытание. Вскоре замок и парк огласились веселым несмолкаемым смехом и звуками свежего серебристого голоска, раздававшегося здесь с утра до ночи. Своим прямым, смелым, живым характером мальчик очень напоминал капитана, каким он в первый раз прибыл в Лисльвуд-Парк и влюбился в Клэрибелль Мертон. Артур Вальдзингам всей душой привязался к сыну; он беспрестанно возился с его игрушками, пони, ружьем и лодкой, в которой катал его по озеру парка; ему никогда не надоедало слушать его болтовню и скакать с ним по бесплодным равнинам. Когда же мальчика отдали в Итон, отец горевал больше матери.
– Что, если с ним что-нибудь случится, Клэрибелль? – говорил он жене.
Эти слова побуждали такой ужас в душе пугливой Клэрибелль, что она порывалась послать в Итон нарочного, если б муж не удерживал ее от этого.
– Он в руках провидения, Клэрибелль, – успокаивал он жену. – Я не смог вернуть вам потерянного сына, хоть я любил его, чему Бог свидетель!
Молодой Вальдзингам своими способностями, дарованиями, своим открытым и великодушным характером расположил к себе все начальство Итона, а капитан с женой жили одни в Лисльвуде. Мальчик пробыл в Итоне ровно два года, навещая родителей лишь во время каникул, которых капитан всегда ждал с лихорадочным нетерпением. Прислуга замка сделала печальное открытие: бравый, стройный капитан Вальдзингам сильно изменился: он стал дороднее, его черные волосы начинали седеть, стан заметно согнулся, а сам он с каждым днем все тяжелее опирался на трость с золотым набалдашником. Ему не было и сорока пяти, а он казался почти стариком, между тем как прелестная белокурая его жена почти не постарела со дня своего второго брака. Майор Варней с супругой давно были уже в Индии, и Артур Вальдзингам редко получал вести о своем милом друге с золотистыми бакенбардами. Сторожка приняла более приветливый вид, как только мрачная фигура браконьера исчезла из Лисльвуда. Теперь в ней поселился маленький человек с румяным лицом – мясник села Лисльвуд; у калитки, где прежде любил сидеть бледный Джеймс Арнольд, сейчас резвилось полдюжины розовых малюток.
В один из июньских дней капитан с женою сидели в парадной гостиной. Он курил, между тем как взгляд его рассеянно бродил по обширному парку и цветникам, видневшимся из окна. Миссис Вальдзингам расположилась около него на диване с вышиванием в руках. Он докурил сигару и, глубоко вздохнув, обратился к жене.
– Клэрибелль, – произнес он, – бросьте вашу работу и скажите мне: сколько лет мы женаты?
– Считая с февраля уже четырнадцать лет.
– Четырнадцать лет!.. Если бы ваш сын, сэр Руперт, был здоров и невредим, в этом году мы отпраздновали бы его совершеннолетие.
– Да, в будущем месяце: он родился третьего июля.
– Третьего июля, а сегодня четвертое июня: он стал бы совершеннолетним через двадцать девять дней.
Миссис Вальдзингам вздохнула и отложила работу.
– Мне не следовало предаваться воспоминаниям… я огорчил тебя. Но сегодня я чувствую странное желание говорить об этом… кинуть взгляд на прошлое, которое все было громадным заблуждением, с начала до конца… Я думаю о том, сколько энергии было затрачено напрасно, сколько сил израсходовано на сущие безделицы… сколько я перенес горя и стыда…
– Артур!.. Артур!.. – тоскливо сказала Клэрибелль.
– Клэрибелль, мы вместе уже пятнадцатый год, и в течение всего этого времени вы даже не спросили меня о том, что омрачило мою душу и жизнь! Вы не захотели узнать о скорбной тайне, которая сделала меня необщительным, невнимательным, недовольным, скучающим, несчастным человеком!
– Я не смела расспрашивать вас об этом, Артур!
– Бедняжка!.. – сказал он. – Впрочем, оно и лучше!.. Лучше мне умереть со своей печальной тайной… Вы похороните меня в Лисльвудском склепе, не так ли, Клэрибелль? Прикрепите к алтарю мраморную дощечку, на которой будет красоваться надпись, что я был лучшим из мужей и превосходнейшим из людей… вы сделаете это для меня, мой белокурый друг?
– Артур, как вы можете говорить об этом?
– Я говорю так вследствие убеждения, что не доживу до пятидесяти лет, и сегодня оно стало несравненно сильнее!
– Артур!.. – с упреком проговорила Клэрибелль.
Лицо ее стало тоскливым; она встала с дивана и подошла к мужу.
– Сядьте на место, Клэрибелль, – сказал капитан. – Если шум у меня в ушах, мрачная тень, так часто застилающая мне глаза, и спазмы, сжимающие грудь, – если все эти симптомы, которые особенно усилились сегодня, не обманывают меня, то я скоро умру! Будьте доброй матерью моему сыну, Клэрибелль, и иногда вспоминайте обо мне, когда меня не станет.
– Вы жестоки, Артур! Вы страдали, замечали все эти симптомы и ни разу не посоветовались с доктором, зная, как вы мне дороги!
– Это правда, Клэрибелль? Неужели я не был для вас тяжелым бременем, несносным, скучным мужем, бездной, поглотившей ваше земное счастье, лишним человеком?.. Клэрибелль, рассказать ли вам историю одного молодого военного, служившего со мною? У этой истории много общего с моей собственной… Она очень печальна, но глубоко правдива, хотите ее послушать?
– Да! – сказала она.
В комнате был полумрак, но лицо капитана освещали лучи заходящего солнца. Он не смотрел на жену: его печальные глаза были устремлены на необъятное небо, задернутое дымкой облаков.
– Подобно мне, Клэрибелль, этот человек был сиротой, младшим сыном в семье, известной в Соммерсете; у него не осталось никого, кроме дяди, брата его отца, который воображал, что устроил его карьеру, отправив его в армию. Когда молодой человек отправился в Индию, его новые друзья сочли, что никогда не видели подобного красавца. Он уехал в Индию веселым, беззаботным, небогатым, но честным человеком. Говорили, что он сражался как храбрец; скоро получил офицерские эполеты и вернулся в Англию. Там он влюбился в девушку, которая, доведя его до безумия своим безмолвным одобрением, в конце концов изменила данному ему слову с таким же бессердечием, как это сделали вы, Клэрибелль, простите меня за сравнение!.. Уныние и отчаяние овладели его душою, но он не размозжил себе голову камнем, а оставил изменницу, намереваясь отомстить ей. Когда он возвращался в Индию, ему пришлось на два дня остановиться в Саутгэмптоне, поскольку корабль не был готов к отплытию. Он встретился с товарищами – такими же, как и он, беззаботными молодыми людьми, и пил вместе с ними до одурения, чтобы заглушить страдания. Вечером вся компания отправилась в театр. Он мне часто рассказывал о том, что испытал в тот вечер. Был одиннадцатый час, когда он вошел в пыльный и почти пустой партер. Занавес был опущен, и офицеру казалось, что изображенные на нем фигуры движутся, как живые. Звуки оркестра резали ему слух, в ложах сидели разряженные женщины, улыбавшиеся хохотавшим без умолку блестящим офицерам. Мой знакомый прислонился головой к спинке кресла и тотчас же заснул. Когда он пробудился, оркестр только что закончил играть, и публика разразилась оглушительными аплодисментами. Он посмотрел на сцену, освещенную коптящимися лампами, и посреди грязных грубых декораций увидел прелестное создание. Не хочу утомлять вас, милая Клэрибелль, подробным описанием этой женщины; достаточно сказать, что она обладала чарующей прелестью, почти неотразимой и способной ослепить всех и каждого. На ней был эксцентричный мужской костюм, плащ из бархата и атласа, отделанный блестящей золотой каймой, щегольские полусапожки из желтого сафьяна и берет с развевающимися разноцветными перьями. Все ее движения были грациозны и изящны, и ни один художник не сумел бы изобразить все их очарование. Давали какой-то водевиль, и ей приходилось довольно часто петь. Она обладала чрезвычайно сильным, гибким, великолепно поставленным голосом. Когда мой сослуживец вышел из театра, он был отуманен, ослеплен, очарован!
Возвратившись в гостиницу, он написал ей страстное, безумное письмо. Утром ему удалось проскользнуть за кулисы, и при дневном освещении красавица показалась ему еще прекраснее, поскольку выражение ее пленительного личика было более скромным… Клэрибелль, моя милая, мне совестно рассказывать вам эту скандальную историю!.. Скажу только одно: эта женщина была настоящей сиреной, которая сводила с ума всех своих поклонников. Молодой офицер был настолько влюблен, что не замечал ничего вокруг. Надо сказать, что его корабль должен был отплыть через два дня, а за день до отъезда товарищ мой бросился на колени перед этой сиреной, умоляя ее повенчаться с ним и вместе отправиться в Индию… Надо сказать, что любовь в этой безумной выходке была ни при чем: как ни очарован он был красотою актрисы, в этом случае им руководило желание отомстить обманувшей его невесте. Он помчался в Лондон, достал разрешение на брак, ночью вернулся в Саутгэмптон и утром обвенчался. Выйдя из церкви с молодою женой, он встретил одного пожилого полковника, с которым был знаком еще в Калькутте. Увидев новобрачную, полковник начал расспрашивать подробно офицера и заставил все рассказать его; затем, утащив его к себе в квартиру, он счел прямой обязанностью раскрыть ему глаза на то, какой была женщина, которой он поклялся перед алтарем в любви и полном уважении. Полковник убедил его, что этот безумный брак навлечет на него лишь горе и позор, и молодой человек дал ему клятву бросить свою жену. Он собрал все свои деньги, дорогие золотые часы и другие ценные вещи, написал несколько строчек, исполненных презрения, и, передав письмо и посылку полковнику, отплыл на корабле. Во время путешествия он пребывал в страшном смущении и волнении. Через несколько лет он встретился с той женщиной – она была уже подругой другого. Он не показал вида, что связан с нею неразрывными узами… Позднее он совершил беззаконный поступок и попал во власть очень дурного, хитрого человека. Та, что когда-то изменила данной клятве, стала вдовой… он не переставал безумно любить ее даже после заключения рокового союза. Он отправился в Англию и женился на ней, несмотря на то, что перед законом был мужем другой и понимал последствия такого рискованного шага… По милости презренного подлеца, который капля за каплей хотел высосать его кровь, каждое мгновение его жизни было отравлено угрызениями совести, каждая улыбка любимой женщины была для него горьким упреком… Клэрибелль, Клэрибелль! Скажите, ради Бога, могли бы вы простить такого человека?.. Нашли ли бы вы в себе сострадание пожалеть о нем? Были бы вы в состоянии сказать ему: «Умри с миром, и пусть земля тебе будет пухом! Я помню и знаю, как ты любил меня, и прощаю тебя, во имя этой пламенной, неизменной любви!..» Сказали бы вы это или нет, Клэрибелль?
Миссис Вальдзингам, бледная и дрожащая, подошла к капитану и, взяв его голову обеими руками, прижала ее к груди.
– Артур, – прошептала она, – я прощаю тебя… ведь ты рассказал мне собственную историю. Я прощаю тебя, жалею о тебе и люблю тебя так же горячо и сердечно, как раньше!
Она кротко взглянула в лицо своему мужу и увидела в его глазах безысходную тоску.
– Клэрибелль… Руперт!.. – произнес он с усилием. – Ребенок жив… майор… узнайте… спросите!..
Он хотел сказать что-то еще, но произнес лишь какие-то невнятные слова и грузно упал на пол.
Слуги, прибежавшие на крик миссис Вальдзингам, нашли капитана распростертым на ковре; его сжатые губы были покрыты пеной. Его отнесли в спальню, а грум во весь опор поскакал за врачом. Капитан потерял способность говорить; проведя еще сутки без сознания, он спокойно скончался на руках Клэрибелль. Из Лондона приехали два знаменитых доктора, но они не смогли сделать больше того, что сделал лисльвудский, ничем не знаменитый доктор. Артуру Вальдзингаму предсказывали, что ему суждено умереть от удара, и это предсказание сбылось.
