Мэри Элизабет Брэддон
Тайна индийских офицеров
XVI. Утверждение прав наследника
Преступление, в котором чистосердечно сознался Жильберт Арнольд, не было доведено до суда, а сэр Ланцелот Лисль не сделал ни малейшей попытки оспорить притязания молодого человека, который внезапно воскрес из мертвых. Стряпчие сэра Ланцелота с недоверием слушали показания Арнольда, пока не убедились, что их подтверждают миссис Вальдзингам, материнский инстинкт которой не мог обмануть ни ее, ни других, а также некие непреложные факты. Доктора больницы святого Георгия припомнили, что четырнадцать лет тому назад к ним действительно привезли мальчика лет шести, который три месяца находился между жизнью и смертью вследствие воспаления мозга, вызванного падением с лошади. Никто не мог припомнить, что за человек доставил мальчика в больницу, но одна из сиделок во время очной ставки тотчас же узнала Жильберта Арнольда. Она сказала, что помнит и его лицо, и грубый голос, и странные манеры. Еще она запомнила, что этот человек обращался с ребенком чрезвычайно дурно, за что она прямо в глаза и назвала его животным. Ребенок не раз говорил ей о матери и о каком-то парке, название которого она давно забыла, и считал себя маленьким баронетом. В заключение сиделка сообщила еще, что человек, увезший мальчика из больницы, предупредил ее о том, что не стоит придавать значения болтовне мальчугана, так как он всегда был странным ребенком, и что она не стала обращать внимания на его рассказы. Клэрибелль горько плакала, слушая показания этой свидетельницы; она вспоминала мучительные дни и бессонные ночи после мнимой смерти сына, между тем как он, Руперт, в это самое время лежал на жесткой койке под присмотром сиделок, которые не верили его жалобам и не слушали его просьб.
Подтверждая свои показания, Жильберт Арнольд продемонстрировал платье, бывшее на сэре Руперте Лисле в день катастрофы. Мать узнала его камзол, перепачканный кровью, и изорванную шляпу со сломанным пером; она узнала также и волосы ребенка, остриженные неумелой рукой сторожа, которые он хранил в листе толстой бумаги. Все эти доказательства, представленные сэру Ланцелоту Лислю, убедили его, что сын экс-браконьера его родственник. При этом он заявил, что он уже старик и не имеет детей, которым мог бы оставить свои обширные владения, а потому доволен, что они переходят в руки прямого наследника. Если бы сэра Руперта нашли чуть позже, добавил Ланцелот, род Лислей мог бы угаснуть навсегда. Он даже предложил возместить все доходы, полученные им за четырнадцать лет; но сэр Руперт тут же под диктовку Варнея написал своему двоюродному брату письмо, в котором вежливо отказывался от этого. Таким образом были устранены все препоны на пути к возвращению сэра Руперта Лисля в родовое гнездо; простодушные поселяне радовались при мысли, что снова увидят своего господина. Ликованию Клэрибелль не было предела, когда бедная мать рука об руку с сыном вступала в Лисльвуд-Парк. Гудели колокола, как в тот день, когда Клэрибелль Мертон впервые выходила замуж, а посреди оживленной толпы под знойными лучами июньского солнца майор Варней скакал на белоснежной лошади рядом с каретой Руперта Лисля, к восстановлению прав которого он приложил так много усилий. Его прекрасное лицо освещала все та же привычная улыбка; он был так же строен, так же ловок и красив! Соскочив с белой лошади перед подъездом замка, он помог сэру Руперту выйти из экипажа. Слуги выстроились в ряд, чтобы приветствовать своего господина; их глаза с непритворным восторгом смотрели на молодого наследника, который входил в замок своих отцов в сопровождении матери и майора Варнея.
– Он почти не изменился! – говорили они. – Только подрос и стал еще красивее!
Баронета смутил этот восторженный прием, и его взгляд, казалось, спрашивал майора, как ему держать себя в подобную минуту.
Опытный наблюдатель заметил бы, что молодой наследник при малейшем затруднении обращается к майору. Он с любопытством рассматривал на картины, висевшие на стенах коридора, портрет своего покойного отца, украшавший столовую, громадную залу, где он целыми днями играл в детстве. Совершенно естественно, что после четырнадцати лет, проведенных в обществе Арнольда, сэр Руперт вел себя за столом не совсем прилично: он стеснялся слуг, подававших кушанья, удивлялся при виде бокалов для шампанского, выпил много рейнвейна и весьма оживился под влиянием этого прекрасного напитка. Все это огорчало его мать, а майор то и дело шептал ему что-то на ухо и толкал его локтем.
Руперт и миссис Вальдзингам пригласили майора с женой на празднование совершеннолетия баронета, которое должно было состояться через несколько дней, после которого они должны были провести всю осень в Лисльвуд-Парке.
Клэрибелль надеялась, что после обеда ей удастся побыть наедине с сыном. Выходя из столовой в сопровождении миссис Варней, она шепотом попросила его прийти к ней в гостиную. Несмотря на это, майор и баронет остались за столом до сумерек, и Клэрибелль с замиранием сердца увидела, что молодой наследник хватил через край. Она сказала об этом майору, на что он ответил ей с добродушной улыбкой:
– Дорогая миссис Вальдзингам, вы ведь сами знаете, что баронет упрям, как все Лисли. Он любит портвейн, считает эту смесь красных чернил и уксуса превосходным вином и не терпит бордоского… Бедняжка!.. Мы не должны удивляться, что воспитанник браконьера предпочитает портвейн тонким и дорогим винам… Несчастное дитя! Нам придется потратить несколько месяцев на его перевоспитание!
Клэрибелль задумалась.
– Руперт переменился! – прошептала она. – Да простит мне Господь, но порой я не чувствую в себе признательности за то, что Небо возвратило мне сына… Мне кажется, что в нем недостает чего-то, что могло бы помочь мне в полной мере осознать мое счастье.
– Уважаемая миссис Вальдзингам, не судите его слишком строго за эти неизбежные погрешности! Припомните, с какими недалекими людьми пришлось жить сэру Руперту, и не теряйте мужества!
На следующее утро из Итона приехал второй сын миссис Вальдзингам, чтобы засвидетельствовать свое уважение новому владельцу Лисльвуда. Братья являли собой довольно резкий контраст. Молодой Артур Вальдзингам был высок, худощав, строен, со свежим лицом, и, хотя ему еще не исполнилось пятнадцати лет, он был одного роста с молодым баронетом. Руперт сидел с майором, когда приехал Артур; можно предположить, что он встретил прибывшего с распростертыми объятиями и словами любви лишь по наущению Гранвиля. Молодой Вальдзингам принял эти знаки внимания с полным безразличием. Смерть отца оказала на него сильное впечатление; вид дома, где они жили так хорошо и счастливо, равнины, по которым он катался вместе с отцом, рождали в его сердце беспредельную грусть. К брату он не чувствовал никакой симпатии.
– Сказать по совести, – признался он однажды старому камердинеру, – мне не нравится брат, уж слишком он доверяет этому белокурому господину Варнею! По-моему, всякий должен быть господином самому себе, знать, чего он хочет, и не бежать за советом из-за сущей безделицы.
Трудно даже представить, до какой степени майор Варней не внушал доверия Артуру Вальдзингаму! Все усилия Гранвиля победить эту антипатию ни к чему не привели; сколько ни рассказывал изящный джентльмен о своей жизни в Индии, сколько ни распространялся о дружбе с его отцом, молодой человек слушал его с холодностью, абсолютно не свойственной его пылкой натуре.
– Я его ненавижу! – воскликнул он однажды, когда мать упрекнула его в невнимании к майору. – Я ненавижу его сладкий голос, вкрадчивые манеры, даже его белокурые волосы. Человек с таким голосом и с такими ухватками не может быть честным и добропорядочным. Я ненавижу его и за власть, которую он, к несчастью, приобрел над моим тупым и бесхарактерным братом.
– Артур!.. – с упреком сказала Клэрибелль.
– Милая мама! Я не хочу говорить плохо о вашем старшем сыне, но послушайте моего совета – избавьтесь от Варнея!
– Избавиться от майора Варнея? Дорогой мой Артур, разве ты забыл, кому я обязана возвращением сына?.. Разве не он раскрыл заговор против Руперта? Да я не придумаю, чем могу доказать ему мою признательность.
Молодой человек только пожал плечами.
– Будь по вашему, мама, – ответил он спокойнее, – а я на вашем месте поступил бы с ним иначе: дал бы ему несколько тысяч фунтов стерлингов и вытолкал в шею!
– Как тебе пришло в голову, что он согласится принять деньги?
– От вас, милая матушка, он их не примет! Он знает, что получит вдвое или втрое больше от Руперта, который, между нами будь сказано, не более и не менее чем игрушка Варнея.
К великому удовольствию Артура Вальдзингама, майору пришлось на несколько дней оставить Лисльвуд-Парк: он предложил свои услуги для переговоров с Жильбертом Арнольдом, вызвавшись дать ему от имени баронета известную сумму и немедленно отправить его в Америку.
– Не очень-то приятно, – говорил майор сэру Руперту, – награждать человека за низкое предательство; но нужно признать, что если бы он не сознался, вы до сих пор продолжали бы жить взаперти в Ольд-Кент-Риде. Надо сделать хоть что-нибудь для этого нахала.
Миссис Вальдзингам была согласна дать Арнольду несколько сотен фунтов, но сэр Руперт возражал ей.
– Я ненавижу этого человека, – говорил он, – он никогда не был внимателен ко мне, никогда не давал мне деньги на расходы – и я не дам ему ни единого пенни.
– Дорогой сэр Руперт, – возразил майор, – не забудьте, что в настоящее время вы – представитель известного в Англии рода, а не мальчик без родных и друзей, а потому должны слушаться советов старших и опытных людей! Я говорю, что этому человеку следует заплатить непременно!
Майор Варней был уверен в послушании сэра Руперта, но с Клэрибелль было совершенно иначе; когда она просила своего сына поступать так, а не иначе, он обычно отказывался принять ее совет, говоря, что он уже не ребенок, может обойтись без руководителей и не желает быть пришпиленным к юбке матери. Ему и так уже довольно доставалось от противной миссис Арнольд, которая ворчала с утра до поздней ночи, добавлял баронет.
Майор Варней все-таки настоял на своем и уехал из Лисльвуда, прихватив шестьсот фунтов для Жильберта Арнольда. По прибытии в Лондон он отправился прямо к банкиру баронета, где обменял чек на мелкие купюры. Затем он нанял кэб и поехал к Слогуду, которого застал сидящим перед окном с неизменной трубкой в зубах. Увидев майора, браконьер сдвинул брови, но все же оставил трубку и пошел отпирать калитку.
– Ну, – начал он насмешливо, – я должен быть в восторге от вашего приезда? А я было подумал, что мне уже больше нечего ждать от вас, поскольку вы больше не нуждаетесь в моей особе!
– Вы очень проницательны, почтеннейший Арнольд, и вывели довольно верное умозаключение, – ответил майор Варней, сидя на подоконнике и обрывая листья засохшей герани.
– О, так я не ошибся?.. Я таки действительно вам не нужен! – злобно сказал Арнольд, сверкая кошачьими глазами.
– Да, теперь, слава Богу, я не нуждаюсь в ваших услугах! – ответил майор.
Арнольд сжал кулаки: казалось, он готов был кинуться на изящного посетителя. Майор заметил это и рассмеялся. Кровь бросилась в голову бывшего браконьера; майору же это ужасное, еле сдерживаемое бешенство доставляло такое же удовольствие, какое он испытывал, когда своей изящной тросточкой дразнил львов и тигров в зверинце.
– Добрейший мой Арнольд, – сказал он наконец, – вы совершенно правы: вы были для меня превосходным орудием, отлично служили мне, а теперь вы больше мне не нужны. Будь я менее великодушен, наши отношения прекратились бы тотчас же! Ваша тайна, которую мне удалось узнать, вполне гарантирует меня от ваших попыток тем или другим способом причинить мне неприятность. Но я поступлю иначе. Когда мастер не нуждается в инструментах, он откладывает их в сторону; вот я и прошу вас, достойный мой Арнольд, отправиться в Америку; за час до этого я вручу вам триста фунтов стерлингов наличными!
– Как, только триста фунтов? Этого очень мало! Мне причитается больше! – проворчал злобно Жильберт.
– Вам причитается? – переспросил майор.
– Ну… это самое… вы знаете…
– Уважаемый мистер Арнольд, убедительно прошу вас навсегда забыть все эти глупые идеи. Вспомните свои показания, подписанные и засвидетельствованные нотариусом сэра Руперта Лисля, и будьте благодарны за то, что сэр Руперт счел нужным дать вам.
– Я вел себя как дурак, с начала и до конца… это бесчеловечно! – бормотал Жильберт Арнольд.
– Неужели бесчеловечно?! – передразнил майор. – А на что вы надеялись?
– Извольте, я отвечу вам на этот вопрос. Я не думал, что вы отделаетесь от меня такой суммой, и не ожидал, что меня проводят из Англии, как бродягу, перекроют мне дорогу или и помешают получить то, чего я заслуживаю!
Майор пожал плечами и рассмеялся.
– Идите к нему, – сказал он, указывая браконьеру на дверь. – Идите же к нему, я вам не мешаю. Для вас путь свободен так же, как для меня. Ступайте же, просите его… но несчастный мой друг, вы уйдете ни с чем. Имейте в виду, он послал вам деньги единственно благодаря моему красноречию. Да, Арнольд, да, мой милый! Молодой человек превосходно вышколен и помнит свой урок.
Ровно через два дня после этой беседы майор Варней помчался на курьерском поезде в Ливерпуль, отправив туда же в омнибусе и Жильберта с женой. Там он велел отвезти себя в гостиницу, в которой Жильберт должен был его дожидаться. Он нашел браконьера за бутылкой пива в маленьком грязном зале.
– Ну, – сказал майор Варней, – корабль должен отчалить через час, и я хотел бы видеть вас на палубе его. Позвоните и прикажите подать сюда перо, чернила и бумагу.
Арнольд повиновался, и вскоре мальчик принес чернильницу с какой-то смесью, состоявшей преимущественно из пыли и мух. Майор окунул перо в чернильницу и подал его Арнольду.
– Напишите расписку в том, что вы получили от сэра Руперта Лисля, баронета, шестьсот фунтов стерлингов через майора Варнея, – сказал он. – Пишите же скорее!
Лицо браконьера прояснилось при этих благодатных словах.
– Вы передумали и даете мне вдвое больше назначенного? – произнес он с улыбкой.
– Не ваше дело, передумал я или нет! Пишите расписку: нам нельзя терять время.
Жильберт положил локти на стол, приблизил нос к бумаге и начал кое-как царапать по ней пером под диктовку майора. Когда он дописал, майор позвонил, и Жильберт Арнольд поставил свою подпись в присутствии слуги, который тоже подписался в качестве свидетеля.
– А теперь поскорее подайте нам кэб, – приказал Варней. – А вы, Арнольд, идите и скажите своей жене, что мы ее ждем.
– Она прилегла отдохнуть, сильно устала, – сказал ему Жильберт. – Она не способна сопровождать мужчину, – добавил он угрюмо, удаляясь из зала.
Через полчаса майор уже был с Жильбертом и его женой на палубе корабля, отправлявшегося из Англии в Нью-Йорк.
– Но вы так и не дали мне шестьсот фунтов стерлингов, – тихо заметил Жильберт, наклоняясь к майору.
– Шестьсот фунтов стерлингов! – в глубочайшем изумлении воскликнул майор.
– Да, именно шестьсот, я вручил вам расписку в получении этой суммы, которую баронет дал для передачи мне!.. Вы это прекрасно знаете.
– Добрейший мой Арнольд, я знаю только то, что минут через десять вы будете преспокойно плыть в Америку – прелестную страну, откуда советую вам больше никогда не возвращаться. Знаю я и то, что у меня в портфеле есть несколько купюр в сто фунтов, одна в пятьдесят и еще одна в десять. Возьмите их себе, если хотите; больше вы ничего не получите ни от владельца Лисльвуд-Парка, ни от майора Гранвиля.
В ту самую минуту, как майор Варней грациозным движением передал портфель Арнольду, провожающих попросили спуститься с корабля. Майор в одно мгновение очутился у лестницы.
– А когда деньги кончатся, что мне тогда делать? – закричал Жильберт, схватив майора за рукав.
– Что вам тогда делать? – переспросил Варней. – Можете воровать, разбойничать, умереть, жить в тюрьме… Мне нет до вас дела!
Не описать ярость, которая внезапно овладела Жильбертом. Он ринулся вперед, сжав кулаки, и бросился бы на майора, если бы рослый матрос не удержал его.
– Слушай! – воскликнул он, свесившись через борт и устремив свои кошачьи глаза на Варнея. – Ты надул меня, истоптал ногами, посмеялся надо мной… Берегись, майор! Ты жестоко поплатишься, если мне суждено будет вернуться в Англию… Я попаду на виселицу, но отомщу тебе за все! Так что берегись!
XVII. Соломон путешествует
В конце осени Соломон оставил Лисльвуд-Парк, где занимал довольно комфортабельную комнату на втором этаже и ежедневно получал бутылку портвейна. Правда, Соломон оставил этот гостеприимный замок всего лишь на неделю. Он сообщил хорошеньким горничным, что едет к одному из своих племянников, которого он опекал.
– Он не богат, – рассказывал Соломон об этом племяннике самой красивой из горничных, – но у него есть все, чтобы жить, не беспокоя никого из родных; а это очень важно, поскольку он щепетилен.
Нежный дядя отправился в путь после того, как целый час провел с майором с глазу на глаз.
Племянник его жил в пансионе, в одном из городков Йоркшира. В городке была церковь с высокой колокольней и с небольшим кладбищем, по которому бегали и резвились детишки, а за его главной улицей находились чистые аллеи, окаймленные огромными старыми дубами; кое-где за деревьями можно было увидеть красивые дома. Мистер Соломон, выйдя со станции, направился в эту часть города. Выстроенное четырехугольником красное кирпичное здание с двумя рядами высоких, узких окон, перед которым он остановился, отделялось от улицы стеною с крепкими воротами. Соломон позвонил и был впущен немедленно прибежавшей служанкой, которой он представился не Соломоном, а Саундерсом. Кроме последнего обстоятельства примечательно и то, что он был одет с головы до ног в черное и повязал белый галстук, что придавало ему сходство со священником. Служанка ввела его в маленькую чистенькую гостиную, выходившую окнами в громадный сад. Соломон подошел прямо к окну и, окинув быстрым взглядом цветочные клумбы и лужайки, увидел молодого человека, лежавшего в тени на скамейке с книгой в руках.
Юноша так углубился в чтение, что даже не заметил, что за ним наблюдают. Он был чрезвычайно хрупкого телосложения, а из-под его соломенной шляпы выбивались блестящие светло-каштановые волосы.
Минуты через две в гостиную вошел директор пансиона и обменялся с Соломоном крепким рукопожатием. Это был высокий и полный пожилой мужчина, по виду добрый, но пустой человек и вдобавок педант.
– Я даже не спрашиваю, в каком он состоянии, – сказал Соломон, указывая в окно. – Но кажется, что в нем не произошло никакой перемены.
– Да, милостивый государь, – ответил директор, – он мало изменился. Светила науки, а в нашем городке в них не чувствуется недостатка… извините, но я как гражданин, должен прямо заявить, что у нас много даровитых людей, – светила науки сходятся с вами во мнении относительно этого молодого человека. Он почти не изменился; мы надеялись на время, но оно не оправдало наших надежд… Не угодно ли вам выпить стакан мадеры, господин Саундерс?
Соломон не обратил даже внимания на радушное предложение директора.
– А душевное состояние его? – спросил он, продолжая начатый разговор.
– Оно весьма недурно, жаловаться нечего. Он все возится с книгами и собакой, изучает ботанику. Мы стараемся выполнять его скромные прихоти – иных у него нет. Этот юноша вследствие своего мягкого характера пользуется всеобщей любовью.
– Мне, как его дяде, приятно слышать подобные отзывы! – заметил Соломон.
– Особенно такому заботливому дяде, как вы, господин Саундерс.
Соломон бесстрастно вытащил из своего бумажника несколько фунтов и вручил их директору.
– Это взнос за целый год, – сказал он. – Сейчас мне хотелось бы поговорить с племянником; после этого я отправлюсь обедать в гостиницу, а завтра рано утром вернусь в Лондон.
– Все ваши визиты чрезвычайно коротки, – сказал ему директор. Он раздумывал, не согласится ли Саундерс отобедать у него.
– Обстоятельства обязывают меня возвратиться как можно скорее, – ответил Соломон, указывая на галстук, как будто он мог стать свидетельством справедливости этих слов. – Ну так что же, могу я повидаться с племянником?
Директор пансиона проводил его в сад. Молодой человек продолжал читать, но при шуме шагов поднял голову.
– Это вы, дядя Альфред! – произнес он, увидев Соломона.
– Милый Джорж, я приехал, чтобы взглянуть на вас, – сказал Соломон, взяв тонкую руку молодого человека.
«Да, он все такой же…»
– Довольны ли вы, Джорж, вашей жизнью?
– Очень доволен, дядя; со мной обращаются чрезвычайно мягко, и я чувствую себя совершенно счастливым.
– И вы не желали бы покинуть этот дом?
– Ни за что, милый дядя!
Соломон не рискнул возражать. Несколько минут он не сводил глаз со спокойного лица юноши, думая при этом: «Боже, какая разница между этим и тем молодыми людьми!»
