полная версия
Надежда Александровна Белякова
Эхо
Снежинки
Белизна листа принимает на себя
знаки наших судеб-буден,
заполняя чистоту, точно чёрное тату.
Как на кожу болью, ляжет слог – любовью.
Пишутся стихи, а мимо плывут дни.
Новогодние Небеса – отражением листа:
опрокинуты над нами надеждой бездонной.
И роняют белоснежных знаков негу,
шлют ответы-кружева.
Сыпет небо рой снежинок,
как слога или слова
Запредельных откровений,
алфавита чудеса:
из снежинок сплетается суть стиха.
Мы стихи шлём в никуда,
а оттуда отражением
буквы-знаки Небеса.
Кто из нас тут негатив?
Отражения позитив?
Новогодье
Начну с нуля, приняв саму себя,
как на руки невинного младенца.
Улыбкой встречу день,
в котором грабли на полу.
Пуды, изъеденной с врагами соли
рассыпаны кругом.
Капканы всех ошибок поджидают.
Вот новый день,
в котором всё возможно!
В который смело я вступаю,
потуже завязав глаза.
Пересчитаю старые ошибки.
И с пола грабли подниму.
Переберу все плевелы сомнений
для чистоты надежды по утру.
Освобожу крупицы пуда соли
от придорожных камешков,
булыжников и валунов,
что с грохотом срываются в долину.
Засну с мечтой и тихой верой,
что поумневшая, проснусь
стряхнув с себя былое.
Улов
Повседневный улов мира слов!
Разных, пестрых, золотых и блестящих.
Пойманных в сети рифм,
миновав коварство риф.
Сеть порвалась и вязь слов
разошлась,
утратив связующий смысл:
первоначальный импульс.
Стих ушел, как в песок вода,
Не оставив в памяти ни следа!
Эдем
Адам и Ева – мигранты в саду,
смиренно работали дворниками.
Прикрыть захотели свою наготу,
познав цивилизации плод:
его спелую, сочную правоту;
Egalite,
Fraternite,
и Liberte,
конечно…
Они возжелали иметь;
и шузы, и пирсинг,
и хаер, прикид,
и вертолётные крылья,
и, как у хозяина, – нимб!
Всё возжелали
в тот искусительный миг!
Но изгнаны были из сада,
под Евы, обиженной визг.
Теперь уж без виз
к безгрешности дел
не вернуться им
в райский удел,
где местные птицы,
слоны, бегемоты,
мартышки и прочие
хвостато-крылатые обормоты
бродят по дивному саду.
всегда с голым задом,
без истины и заботы,
работая зоопарком.
Названье улицы Московской
Таджик читает по слогам
названье улицы московской;
и равнодушной, и немой, для тех,
кто был рожден зимой
$$$в жару и зной, в стране чужой.
И победитель-князь,
$$$и его сокол на рукавице расписной,
теряют очертанье смысла
$$$в незримой дали прошлого, былого.
Обратной перспективы правота
$$$отбрасывает явь на дно колодца
$$$на беспросветные века,
$$$вычеркивая опись дел:
$$$Все ценники побед и краха.
И переписывая вновь всю твердь
учебников основ,
тасуя, как колоду карт,
$$$побед и поражений ад.
И с перекроенной картины историзма
$$$встают из праха тьмы.
$$$И празднует победу хан МАМАЙ,
$$$глумясь над покоренною Московией,
$$$копыта конниц метят Русь печатью
$$$их завоеванного права на разор.
Испепеленная Рязань,
$$$пронзенная стрелою меж лопаток,
$$$глядит на нас, своих потомков,
$$$мрачно исподлобья
$$$в тот миг, когда Таджик читает по слогам
названье улицы московской.
Рифмы сгоревших стихов
Кто-то станет строкой,
монографией пухлой другой.
Иной фолиантом с блестящей фольгой,
с бравурно тисненными буквами
по роскоши переплета.
А кто-то осядет тоской
в усталом печальном сердце,
как скупой на мелодии метроном,
отсчитывающий в одичалости дней,
развернутые длинным списком
ряды забытых имен.
Чтоб кто-то, оглохший от суеты,
услышал голос их маяты:
эти рифмы сгоревших стихов,
неизданные, утраченные
вместе с именем их автора,
чтоб прошептать
и написать их вновь.
Сестры
Песенка из аудио спектакля
Жили-были три сестры.
Меж собой они похожи,
Словно три капли воды.
Хохотушкою слыла
младшая из них сестра.
Всех она была веселей,
Всегда рада встречать гостей!
Для каждого шутка готова,
чтоб веселить друзей.
Петь и плясать до утра
готова младшенькая!
Средней сестрицы застенчив нрав,
печаль во взоре,
как разноцветье осенних трав.
Ее красота, как тень в жару,
Как прохлада воды —
для путников, утоляющих жажду.
Люди хвалят ее доброту,
любят среднюю сестру.
А старшей перечить никто не смел!
У нее кругом – много дел!
Она права всегда и во всем!
Знает она: "Что по чем?",
"Почему?" и "Зачем?"
Не хохотала и не плясала,
как младшая из трех сестер!
И никогда, не умолкала,
в печаль удаляясь,
смиренно потупив взор.
– Какая из трех сестер вам милей? —
Спорят люди много дней.
Крикнуло сразу пять королевств:
"Младшей сестрицы – нрав милей!"
Жили на свете три сестры,
похожи они, как три капли воды!
Средняя вышла за мудреца!
Младшей сулили мужа шута,
но вышла она за короля!
А старшая, та, что всегда права,
вышла замуж за шута!
Ха-ха-ха!!!
Ха-ха-ха!!!
Вышла замуж за шута!
Дышать
Как больно без тебя дышать.
Чужой планеты квази-воздух
пуст и горек.
Учиться заново читать
и в незнакомом алфавите
Пытаться откопать
свет бесполезных истин,
Тусклых в наречье судеб,
среди которых не звучит твой голос
в телефонной трубке
Или, как нынче принято,
в смартфоне.
Всей музыки ровесник на Земле —
Ветхозаветный Абстракционизм,
обходится без слов, как старый онанист.
Но как речист в созвучии ассоциаций,
И отзвука, протяжного, как эхо.
И между нами нет уж больше слов,
Лишь тень эмоций натянутым канатом
Несбыточным мостом.
Но нет канатоходца, и не проложен путь,
соединяя берега над Летой.
Бессонница всех умерших поэтов
Бессонницей всех умерших поэтов,
тугие гроздья ночи налились.
Бездонною чернильницею небо
созвучья слов,
переплавляло в смысл.
Царило полнолунье над Москвой!
А уж в такие ночи —
сам воздух словно испещрен;
насыщен знаками небес,
звучит непознанным молчаньем,
когда дано услышать;
все то, что не допето,
сожженных пьес,
счастливый третий акт
звенит беспечным
летним, дачным смехом.
Забытое стихотворение,
неизданное, слушателя ждет.
По тверди замыслов,
надежд бредёшь
Среди не сбывшихся мечтаний:
своих или чужих,
что в полнолуние
безразлично.
И мы с тобой вдвоем
бредем,
молчим,
но каждый о своем,
читая про себя,
наречье этой ночи.
Костёр
Горит, дымит, чадит
листвы осенней костерок.
Для розжига,
подбрасывает кто-то
за папкой папку
неизданных стихов.
Ведь не горят
лишь изданные тексты.
Их рукописи защищены
Бессмертием шуршания
Страницы в полнолунье.
Неизданные рукописи
тлеют безвозвратно.
Из века в век —
все та же россыпь пепла
в ответ на человечье:
– «Так в чем же смысл жизни?»
Неизданные рукописи
Взвиваются высоко огоньком
и улетают пеплом в небо.
Как и душа, покинув тело,
улетает стих,
что не был издан
и прочитан кем-то.
Летит на поиск
новой жизни,
чтоб вновь строкой
продлиться на листе
исписанным другой рукой,
на языке нездешнем.
Вновь возрождаясь
в почерке неясном,
как вьется плющ или вьюнок.
И я молюсь:
– Позволь мне, Боже, стать
приютом, дном, гнездом,
где может стих укрыться,
угнездиться неведомой душой
в туманном сопространстве,
осиротевший без любви и ласки,
неизданный и заживо сожженный.
Горит, дымит, чадит
стихов моих
весенний костерок…
Эпоха застоя
Мы пили вино,
мы крутили романы.
На кухнях царили
искры блеска ума.
Шутили отчаянно,
как эквилибристы,
над пропастью фола,
и страхом – «тюрьма».
Жили по правилам бреда.
В котором за анекдот:
Совковой гильотины
расправа и гнет.
И время уныло-тягуче плелось,
потрепанной тенью былого,
инструкцией списков ветхих запретов,
как мокрых пеленок того поколения:
великих, но горько пьющих поэтов.
Время ЗАСТОЯ,
было беременно нами,
нас выносив в чреве,
на нас оно уповало.
И, защитив
в тепле горячего пепла,
выкормив нас своим:
«не убий, не укради!»,
чтоб выплеснуть в смутные те времена
братоубийства, где правит война.
И, мы бежавшие прочь без оглядки
когда-то,
время от времени, все же украдкой
оглядываемся – туда,
как на покинутый дом,
где юность наша прошла.
Сопространства
Лабиринты Сопространств,
зазывая, морочат нас.
То трясиной затянут, то влекут
прямолинейностью трасс.
Вскладчину наши миры —
Пасьянсом созвездий ложатся
наших судеб и черных дыр неудач.
И мелкий дождик над крышами дач
звучит фанфарами, органом Нотр Дам,
временами, сбиваясь на детский плач.
Но мы выходим на перекрестки судьбы,
Завязать путей наших тугие узлы,
До удушения,
До нестерпимой тоски,
от которой обратно
Ныряем словно в спасение
в свои лабиринты,
но уже совершенно одни.
Черновики сгоревшего лета
Черновики сгоревшего лета
ложатся под ноги, опавшей листвой.
Ежеминутно я неразлучно
рядом со всеми,
кого вспоминаю порой.
Окружена незримой толпой
воспоминаний, и они со мной.
Неприметной гурьбой
по переулкам все вместе бредем.
В неположенном месте
переходим вброд Рубикон
Между прошлым и будущим днём.
Нас засыпают новой зимы снега,
не замечая,
что в нас звенит лето
ушедшего дня.
