Нагинская Валентина
Три земли моей жизни
Нина была смелой и решительной, чего про меня не скажешь, хотя со страху иногда совершаю весьма безрассудные поступки. Они с Вовкой храбро забирались на самый верхушки деревьев, а я оставалась на нижних ветках. Если это была яблоня с ранетками, которая росла у Нины в саду, то они бросали мне сверху спелые веточки. Пугали летучими майскими жуками, я их очень боялась, как и всех почти насекомых. Сейчас жуки меня не пугают, но их место заняли тараканы, которых в детстве я ни разу не видела. Странно, но в нашем тесном доме не было ни клопов, ни тараканов, только один любимый всеми сверчок. Равенство в наших отношениях с Ниной сохранялось за счёт моей изобретательности, умением выдумывать невероятные истории и рисовать.
Случались в нашей детской жизни и ссоры, и слёзы, и огорчения, некоторые, казалось бы, совсем незначительные запомнились. Детских книг у нас не было, а у Нины было несколько, дававших богатую пищу для воображения и образцы для рисования. В том числе было два букваря. Один из них, более старый её мать отдала мне, что было большим счастьем. Однако, через короткое время Нина, по какой-то причине, отобрала его. Собственный букварь я уже получила, когда пошла в школу. Однако Нина совсем не была жадной и старалась поделиться тем, что имела. Так, после вступления в пионеры она нашла дома кусок алого сатина, мы вместе вырезали из него нужный треугольник, а потом она обвязала его крючком. У неё самой был настоящий шелковый.
С пошива одежды для кукол началось мое увлечение шитьём. Мой первый само строчный "прикид" – блузка и юбка. Блузку я соорудила из старой папиной шелковой полосатой рубашки. Подшивая низ на швейной машинке тёти Лены, подровнять его не догадалась, и край получился волнистым. Благо он заправлялся в юбку, сшитую из папиных брюк. Выглядело, на мой взгляд, просто неотразимо. Гладить в те времена было сложным мероприятием. Надо было разжечь угли в утюге, размахивая им до нагревания и потом быстро гладить пока он не остыл. Швейной машинки у нас не было и приходилось проситься пошить на ней у соседей. Удивляюсь, что мне это разрешали, но без беды не обошлось, однажды я сломала иголку. Слово "беда" по отношению к столь мелкому происшествию отнюдь не преувеличение, швейные иголки были в то время на вес золота. Ужасно перепугавшись, я от безысходности пустилась в совершенно безнадежное предприятие: выпрашивать иголку у немногих знакомых, владельцев швейных машинок. На это было трудно решиться, я была робкая и застенчивая со взрослыми, но вина была столь велика, что пришлось себя перебороть (до сих пор помню это ощущение). Со мной для поддержки пошла Нина, но на успех мы почти не надеялись и в этом не ошиблись – компания закончилась безрезультатно.
Наша единственная совместная фотография была сделана перед почти одновременным отъездом семей в разные города – они в Томск, мы в Новосибирск. Связь почему-то прервалась, но совершенно случайно мы нашли друг друга. Изредка Нина бывала в Новосибирске, в студенческие годы я приезжала к ней на каникулы, Мы ходили на танцы в Политехнический институт, и, поскольку была зима, то туфли носили с собой. Платье у меня было красивое: прямое, с вырезом лодочкой из тяжелого разового цвета шёлка в белых хризантемах, а туфель к нему подходящих не было, и я взяла их у моей подруги. После танцев забыла их в раздевалке, мы возвратились, но их уже не было.
В этот же приезд мы были на представлении известного фокусника Кио. Он заставил весь большой зал сцепить руки замком, загипнотизировал и почти никто не мог расцепить рук до его приказа. Я и ещё человек 5–6 смогли. После этого я считала, что не поддаюсь гипнозу, но дело было в том, что я мысленно ему сопротивлялась. При отсутствии сопротивления гипноз действует и на меня, в чём я пару раз в жизни убеждалась. На летние каникулы мы вместе поехали в Алма-Ату к моей тёте. Эта поездка запомнилась арыками вдоль улиц и множеством фруктов. Тётя жила в небольшом домике с садом, по всей земле валялись опавшие яблоки. Мы ужасались, что такой ценный продукт пропадает, и пытались их собирать.
В наших детских играх участвовали, конечно, и мои двоюродные братья и сёстры. Всего их у меня было 18 братьев и 10 сестёр, но в Маслянино жили только четверо. Других я видела несколько раз в жизни, а с некоторыми и совсем не знакома. С сёстрами, дочерями дяди Никиты, мы чаще всего играли на их территории, там и дом был просторнее, и большая терраса с качелями, и сад с малиной и черёмухой. Малину есть нам не разрешали. Ягод было мало, и их берегли для маленького брата Сашки. Зато черемуха была в полном нашем распоряжении. Когда она поспевала, каждый забирались на свое любимое дерево и место. Спускались с чёрными руками и ртами. Зимой мы располагались с куклами на подоконниках. Иногда, чтобы не прерывать интересную игру, сестры начинали уговаривать меня остаться ночевать и, получив моё согласие, бежала к родителям просить разрешения. А вечером, когда возвращаться было уже поздно, мне всегда становилось очень грустно, я жалела, что не ушла домой и чуть не плакала. Но к следующему разу всё забывалось и повторялось сначала.
Я любила сочинять всякие истории. Порой придумывала такие ужасы, что мои слушатели пугались не на шутку. Однажды в доме дедушки солили на зиму капусту. Это всегда было крупным мероприятием, для заполнения нескольких огромных бочек надо было вымыть, очистить, нашинковать и нарезать пластами целые горы капусты. Все взрослые принимали в этом участие, а мы сидели в доме, время от времени бегая за кочерыжками. Я так запугала своими фантастическими историями братьев и сестер, что они с криком бросились из комнаты, а я, поверив самой себе, в страхе побежала следом, что ещё больше их напугало. Взрослым было некогда разбираться, что или кто был причиной орущих от ужаса детей, иначе бы мне не избежать наказания.
Двоюродных братьев и сестёр у меня 14, но в Маслянино жили только четверо. Других я видела несколько раз в жизни, а с некоторыми и совсем не знакома. С сёстрами, дочерями дяди Никиты, мы чаще всего играли на их территории, там и дом был просторнее, и большая терраса с качелями, и сад с малиной и черёмухой. Малину есть нам не разрешали. Ягод было мало и их берегли для маленького брата Сашки. Зато черемуха была в полном нашем распоряжении. Когда она поспевала, каждый забирались на свое любимое дерево и место. Спускались с чёрными руками и ртами. Зимой мы располагались с куклами на подоконниках.
Иногда, чтобы не прерывать интересную игру, сестры начинали уговаривать меня остаться ночевать и, получив моё согласие, бежала к родителям просить разрешения. А вечером, когда возвращаться было уже поздно, мне всегда становилось очень грустно, я жалела, что не ушла домой и чуть не плакала. Но к следующему разу всё забывалось и повторялось сначала.
Как только взрослые уходили из дома, мы направлялись в спальню, где было много занимательных вещей. В шкафу нас особенно привлекала рыжая лиса со стеклянными глазами – воротник на пальто или накидка на платье. Брать её не разрешалось, но мы всё равно её доставали А на тумбочке стоял патефон, который мы открывали, разглядывали, выдвигали коробочку с иголками, но заводить не решались, это было бы слишком большим нарушением запрета. Заводил патефон, крутя ручку, только сам дядя Никита во время домашних праздников. С почтительного расстояния мы с восторгом наблюдали за тем, как взрослые "гуляют", слушают музыку, смеются. Нам хотелось, чтобы такая яркая, замечательная жизнь была и у нас в будущем. Детей за общий стол во время таких праздников не сажали, но нам и в голову не приходило, что это возможно.
Любили мы и рассматривать фотографии. Фотографии было не так много, как сейчас, но все они были отличного качества и наклеены на картонные листы с тиснением в виде рамок. В групповых фото выпускников школ, училищ или рабочих коллективов было принято помещать каждого человека в овальную рамку и располагать рядами. Руководители или учителя располагались в верхнем ряду в прямоугольных рамках. Я с таким интересом и так долго на них смотрела, что лица некоторых из незнакомых мне людей помню до сих пор. Помню даже необычные наряды некоторых женщины, например вязаную накидку на платье, покрывающую плечи. Особенное моё внимание привлекала фотография коллектива столовой, где некоторое время мама работала. Там все были в белых одеждах и шапочках и выглядели как врачи или медсестеры. Мне нравился там красивый высокий парень. Позже я спросила маму, кто этот парень, оказалось ее бывший поклонник.
Из всех наших развлечений самым желанным было кино. Поход в кино всегда был радостным событием. Каждый день мы бегали к кинотеатру смотреть афишу, не привезли ли новый фильм. Деньги на кино давали, не помню, как часто, но не реже чем нашим друзьям, хотя лишних денег в доме не было. Однажды я пришла в кино, и оказалось, что фильм двухсерийный и денег на билет требуется вдвое больше. Какая-то девочка постарше сообразила, как ей попасть в заветный зал. Она взяла у меня, лопоухой, деньги, пообещала, что нас пропустит по одному билету её знакомый контролер, купила себе билет и спокойно прошла, уже не прошла, уже не обращая на меня внимания. Я пыталась пристроиться рядом, хотя уже понимала, что всё потеряно, и меня, конечно, не пустили. Ошеломленная таким вероломным поступком, я стояла у контроля, пока не началось кино, а потом в слезах пошла домой. Там меня не только не отругали, но, поняв моё «страшное» горе, дали, сколько нужно денег, и я побежала назад. Фильм уже давно начался, зал был битком набит, и я за неимением места простояла все время на ногах на задней скамейке, слушая истошное индийское пение и наблюдая за непонятным мельканием.
Редко нам удавалось прокатиться в телеге на лошади. Мать Нины работала врачом, и часто выезжала в окрестные села на коне, запряжённом в бричку. Иногда она брала нас с Ниной собой, и это было счастьем. Останавливались где-нибудь в поле, бегали, рвали цветы. Помню букеты ярко оранжевых розочек, называемых в Сибири «огоньками». Ещё реже выпадала удача проехать в кузове грузовика. Легковых автомобилей я вообще не помню. А потом нам с Володей купили велосипед ВИЧ, о котором мы долго мечтали. Голубой, сверкающий хромированными частями с изогнутым рулём, он стоял в наших сенях как посланец с другой планеты. Мы и наши друзья быстро научились на нём кататься. Велосипед был единственным в нашем кружении и поначалу мы даже устанавливали очередь.
Я, как и все мои друзья того времени, считаю что у нас было счастливое детство. Мы росли не совсем сытыми, но свободными, без излишней опеки со стороны взрослых. Они были некоей отдельной общностью, и не так много, как сейчас, занимались с детьми, частично из-за занятости, а частично, вследствие существующих традиций воспитания. О возрасте взрослых мы не задумывались, он был как бы постоянной величиной, тем более, что дни рождения в военные годы у нас не отмечались. А мы росли, и в подтверждение этому постоянно слышали: "Ой, какая ты стала большая!" И так доросли до школы.
2.3. Усадьба
По приезде в Маслянино наша семья в составе 6 человек поселилась в бревенчатом домике с двумя окнами на фасад и двумя на огород. В нём была одна комната с закутком для кухни, сени и небольшая терраска. Зимой окна замерзали, покрывались морозными узорами, а с подоконников оттаявшая вода стекала по тряпочкам в подвешенные бутылки. Значительное место занимала большая русская печь, которая служила одновременно и лежанкой. На печке мы часто играли в морозные дни. Там сушились валенки, были и специальные углубления для подъема наверх и сушки рукавиц. За печкой стояли ухваты, веник и жил сверчок. Печка иногда дымила, и тогда открывали двери даже в мороз, а нас детей заворачивали в тулуп и садили на пол. Всегда была опасность угореть, что случалось, когда, желая сохранить больше тепла, задвижку закрывали раньше положенного времени. Угар приводил иногда даже к смертельным случаям, к счастью, не в нашей семье. Но головные боли
Фасад и план нашего дома
и рвота – обычные признаки отравления углекислым газом – бывали и у нас.
Сени с маленьким окошечком были почти темными, через них я всегда пробегала со страхом. Из сеней шла лестница на чердак, по нашим детским представлениям, месте таинственном и немного страшным. Хотя мы прекрасно знали, что на самом деле там висят берёзовые веники, привязанные к стропилам, и свален всякий хлам. Через чердачное окошечко на эту гору ненужных вещей падал сноп света, который наполнялся пылью, когда мы начинали копаться в старье. Среди хлама, кстати, были и тома Ленина, а, может быть, и полное собрание сочинений, в красных переплётах и на хорошей бумаге. Из этих книг мы вырывали листы, на которых можно было рисовать. Хорошо, что это никому не стало известно, иначе быть бы родным в лагерях, а нам быть в детском доме. В сенях были полки, на которых зимой лежали замороженные круги молока и другие продукты. Иногда мама делала для нас маленькие темные сушечки, и они тоже висели там, в связке на веревочке, наверное, для того, чтобы мы не сразу их съели. Но мы выскакивали раздетыми в ледяные сени, снимали эти сушки и грызли их, не дав оттаять.
Площадь избы была столь мала, что трудно понять, как мы там все размещались. При этом мы ещё умудрялись пускать на ночевку разных людей, в их распоряжении оставался только пол, но всё равно это лучше, чем на улице. Одна из таких странниц обворовала нас. Среди пропавших вещей было платье сестры для выпускного вечера, из креп-жоржета, зеленое в чёрную точечку, я его помню. Надо сказать, что случаи воровства в селе были чрезвычайной редкостью и совершались пришлыми людьми.
Стол, табуретки, этажерка и сундук составляли всю остальную мебель. На этажерке стояли книги и учебники старшей сестры, и меня очень привлекало непонятное название одного из них – "Хрестоматия". Украшением дома был большой фикус, а на стене висела чёрная тарелка радио. По радио передавали сводки с Совинформбюро, песни военных лет. Насколько я помню, детских передач не было, но были музыкальные. Самым любимым был вальс "Амурские волны". Сундук был старинным, массивным, из коричневого, наверное, дубового дерева и служил не только шкафом для всей имеющейся одежды и белья, спальным местом, но и предметом нашего развлечения. На внутренней стороне крышки были наклеены многочисленные картинки из дореволюционных журналов, которые мы не уставали разглядывать. Этот сундук до сих пор является складом разных вещей у сестры на даче.
Электричества в домах, конечно, не было, освещались керосиновыми лампами. В зависимости от ширины фитиля они были 7, 10 или 25линейными. У нас была 10 линейная. Купить стекло для лампы было очень трудно, поэтому всегда заботились, чтобы его не разбить. Из экономии керосина лампу зажигали, когда было действительно темно – поздно вечером и рано утром. Сумерки я любила, особенно когда топилась печь и освещала часть дома красноватый отблеском, что-то вроде деревенского камина.
Усадьба включала огород в 15 соток, баню, хозяйственные постройки и двор. Как-то во дворе я наступила на гвоздь, и он полностью вошёл в пятку. Не растерявшись, я спокойно его вытащила за шляпку, а когда показала дома, все пришли в ужас – такой он был большой и ржавый. К счастью, всё обошлось без последствий. Вторая часть двора была отгорожена забором из жердей с воротами. Там были стайки для коровы и кур, баня, погреб и уборная. Крыша бани покрыта дёрном и на нём росла полынь, а надстайками и погребом размещался сеновал, с которым связано следующее опасное, но счастливо закончившееся происшествие.
Ярким весенним днём, когда солнце уже хорошо пригревало, снег начал таять и во дворе появились первые ручейки, мы с братом и ближайшей подругой в восторге от тепла, яркого света и весенних запахов бегали наперегонки по крыше сеновала. Там ещё оставался тонкий слой сена, который и прикрыл просвет межу жердями настила. Он оказался для меня настоящей ловушкой. Всё произошло мгновенно, я опомнилась только в глубоком погребе, вход в который был точно под этой дырой, а крышка открыта. Самое удивительное, что я, пролетев около пяти метров, приземлилась в единственно свободное крохотное пространство между лестницей, бочками и большими камнями. Это меня и спасло если не от смерти, то от сотрясения или тяжёлых переломов. На крики моих друзей, у которых я исчезла прямо на глазах, прибежала мама и вытащила меня совершенно невредимую из погреба по длинной, почти вертикальной лестнице. И только когда она повела меня домой прямо по лужам в валенках, я испугалась и посчитала, что здесь самое время заплакать, но это мне не удалось.
План усадьбы
Жизнь в селе была тесно связана с домашними животными. Одно из воспоминаний детства: стадо коров, возвращающихся летним вечером с пастбища. Хозяйки, заслышав мычание, открывали ворота и стояли рядом в ожидании своих кормилиц. Впереди стада шёл пастух, молодцевато щёлкал длинной плетью и перебрасывался шутками с женщинами. Коровы в понукании не нуждались, они, толкаясь, бодаясь и поднимая лёгкую дорожную пыль, спешили в свои дворы. Там им давали пойло, доили, и тугие струйки молока звонко ударялись о дно ведра. Разносился запах парного молока, который я не любила, как и само это молоко. Пила только холодное из погреба или горячее, томлёное в русской печи до бежевого цвета с красивой пенкой.
Коров было у нас две: рыжая Майка и черно-белая Красавка. Они содержались в сарае, называемом стайкой. Зимой там было теплее, чем на улице, но, всё же настолько холодно, что коровы покрывалась инеем. Когда же приходило время телиться, взрослые постоянно, днём и ночью, ходили смотреть, как они себя чувствуют, носили тёплое пойло. Родившегося телёночка приносили в дом, чтобы не замёрз. Стоять он ещё не мог, ножки разъезжались по полу. Мы с братом были в полном восторге. Телёнка поили первым молоком, которое люди не пили, а запекали в печи, и получалось что-то вроде омлета. Это называлось «молозивом» и было, как говорили, вкусно, но я его никогда не соглашалась даже попробовать. Потом из-за трудности заготовки сена пришлось продать Майку. Её увели со двора со слезами в глазах и все так горевали, как будто потеряли члена семьи.
Из других домашних животных в хозяйстве постоянно были куры. С ними у нас была связана такая домашняя игра. Перед Пасхой распределяли дни по числу членов семьи и считали, сколько яиц снесут курицы для каждого. Призов не было, но азарт был. Наверное, у нас иногда были и овцы – бабушка постоянно сучила пряжу и вязала из неё свитера, шарфы, носки и рукавицы. Жил в доме и постоянный участник наших игр кот Васька, черный с белой манишкой и белыми лапками. Он был озорным и дерзким, любил подбираться к чашке со сметаной, опрокидывал банки молоком и проделывал это не только у нас, но и у соседей. Закончились его шалости плохо, однажды он пропал, а потом мы нашли его мёртвым, скорее всего отравленным, и нашему горю не было конца.
Некоторое время, не помню в связи с какими обстоятельствами, у нас находилась лошадь. Мы с братом её любили, кормили и водили на реку поить и купать. Удивляюсь, что нам её доверяли. Лошадь была, конечно, смирная, но сейчас представляется множество ужасов, которые могли с нами случиться. Мы с Володей договорились, что на водопой поочерёдно один из нас будет ехать верхом, а другой бежать рядом. Однако для меня верховая езда оказалась не простым делом – сидишь выше, чем представляется с земли, всё под тобой движется, хребет лошади твердый, несмотря на подстеленную фуфайку. Спускаться с горки ужасно страшно – кажется, перелетишь через голову коня прямо под его ноги, и я намертво вцеплялась в гриву. К тому же, чувствуя мою трусость, лошадь меня не слушалась. После первой попытки я передала свои права на поездки бесстрашному Вовке, у которого с лошадью было полное понимание. Решила больше никогда не пробовать, но не могла пропустить случая, поездить верхом на осле в кибуце на севере Израиля. Осёл меня тоже не слушался, постоянно останавливался, ел колючки или просто стоял, в то время как мой муж передвигался на своем ослике без всяких проблем.
К дому примыкал огород и продолжался за хоздвором. В конце огорода росла густая травы, после таяния снега близко подходила вода и долго там оставалась. На огороде с самой ранней весны было чем поживиться. Сначала жевали какую-то траву, потом перья чеснока и лука, а уж потом огурцы, морковь, репку, брюкву. Рос у нас и паслён, наши друзья ели его с удовольствием, а я не любила из-за запаха. Огород разделяла на две части тропинка, ведущая к колодцу. Наверное, с этой тропинки, обросшей по сторонам травкой, я полюбила всякие тропы. Никогда не упускаю случая по ним пройтись, всегда ищу их глазами и прослеживаю путь, когда смотрю из окна машины, поезда, автобуса. Всегда они дают простор воображению и воскрешают воспоминания. Вокруг стаек, обложенные навозом с соломой, были устроены огуречные грядки, которые одновременно утепляли постройки для скота. На эти грядки мы таскали воду ведрами для полива. Однажды мы уронили в колодец ведро и долго пытались его вытащить, проявляя чудеса изобретательности. Ведро было большой ценностью, впрочем, как и всякая вещь.
Появление первых огурчиков всегда было неожиданностью, мама прикрывала их листочками, чтобы мы не съели их в зародышевом состоянии. Но и сами мы совсем маленькие огурчики не рвали, но любили смотреть на них в мелких пупырышках и как бы покрытых лёгким туманом. Вдоль забора, разделяющего наш огороды с соседним, рос неистребимый хрен. С ним иногда пробовали бороться, но безуспешно. Потом, на подмосковной даче мы тщетно пытались его выращивать – не принимался! Сейчас, покупая его на рынке, вспоминаю тот далёкий огород.
На фасадной стороне огорода росла черная смородина, под кусты которой было хорошо спрятаться, вдыхая приятный густой запах. Под окном всегда рос мак, поспевания которого мы с нетерпением ждали. Срезали спелые коробочки, бегали громыхали ими, потом вытряхивали зёрна прямо в рот и жевали до белизны. Цветы мака и оранжевые ноготки (календула), которые росли вместе с ним, мы почти полностью оборвали, когда воины стали возвращаться с фронта. Завидев грузовики с солдатами, мы спешно срывали всё, что попадёт под руку, и бежали за машинами до чайной, бросая наши букетики в кузов машин. Грузовики останавливались, народ сразу направлялся в чайную отметить возвращение и закусить. Нас иногда угощали конфетами-подушечками, но бегали мы туда не из-за них. Главным стимулом была атмосфера праздника.
Одна из прекрасных песен иеромонаха Романа «Я нарисую старый дом» очень эмоционально и похоже описывает мой дом детства. Чтобы добиться полного сходства я заменила некоторые слова на свои (в тексте курсивом). Приношу извинения автору и надеюсь на его снисходительность.
Я нарисую старый дом
терраску и забор наш ветхий
за ним сарай (его уж нет)
И мать, глядящую мне вслед
Через окно в морозной сетке
Я нарисую старый дом,
Певцов пернатых на скворечне,
Колодец в глубине двора,
Тропинку узкую к нему,
Траву зелёную, конечно
Я нарисую старый дом,
поля с картофельной ботвою,
А вдалеке – сосновый бор,
Деревья в зелени листвы
Всё позабытое родное.
Я нарисую старый дом,
Поляну, Бердь, простор обжитый
Белоголовое дитя сидит
на лавочке свистя
Своей свистулькой из ракиты
Но время не вернуть назад.
Не побежать босым по лужам.
Отец, покинувший сей свет
Давно уж в церкви был отпет
И мать, и брат в ином уж мире служат
Споткнулся, замер карандаш,
Не по своей, наверно, воле.
Гляжу в окно на белый свет -
И дома нет, и близких нет
Бумага, чистая до боли.
2.4. Окружение и соседи
Дом был в детстве центром восприятия мира, вокруг которого разворачивалась вся остальная вселенная. В месте расположения нашего дома улица была с односторонней застройкой. Через дорогу от дома начинался сад с клубом, о которых я уже упоминала. В клубе показывали кино, проходили выборы и разные общественные мероприятия, а сад обычно пустовал, только вечером там прогуливались парочки. Однажды сад заполнился неизвестными людьми. Они по-другому были одеты, по-другому выглядели и сидели на своих вещах под открытым небом. Это было необычно и мы, дети, ходили, как бы невзначай, мимо и украдкой, но с любопытством на них смотрели. Меня больше всего поразило прислоненное к каким-то тюкам большое зеркало в деревянной оправе, в котором отражались облака. Как я много позже поняла, это были люди из прибалтийских народов, которых переселяли в Сибирь в печально известные времена.
Перед домом расстилалась большая поляна. Это была именно поляна, а не площадь, там росла низкая плотная трава, почти как на газоне. Хотя временами эта поляна использовалась и как площадь. В дальнем от нас участке, ближе к школе, маршировали и пели песню «Вставай страна огромная…» отряды для отправки на фронт, сформированные в районе . Мы, конечно, бегали туда на них смотреть, а играли обычно поблизости от дома. Здесь никто не ходил и не ездил, и место принадлежало исключительно нам. Летом были игры на траве, зимой катались на санках по небольшому склону, весной прыгали через возникший от таяния снегов ручей, пускали кораблики и толпились на подсохших прогалинах.
Эта обжитая нами поляна была местом действия моего детского сна, который запомнился мне на всю жизнь. Не знаю, видела ли я его в бреду во время болезни или в обычную ночь, не помню, сколько мне было тогда лет, но видение было неправдоподобно ярким. Я находилась на поляне в небольшом светлом пятне среди абсолютной темноты, а из сверкающего круга на небе на меня смотрел некто в блистающих синих одеждах. Лика его я не помню, сейчас он у меня сливается с иконописными образами, но это уже современное восприятие. Тогда дома решили, что мне приснился Целитель Пантелеимон, которого я считаю с тех пор своим покровителем.
От поляны нас отделяла грунтовая дорога, по которой мало кто ездил, в основном, гоняли скот на пастбища, подвозили дрова и сено. Вид замыкала Школьная улица и сама школа. И хотя школа была видна из окна нашего дома, расстояние до неё было довольно большим. Прямо за садом были чайная и магазины. Это было место очередей за хлебом, мы там часто крутились около взрослых. В магазине стоял большой ларь с крупной солью, из которого мы брали кусочки и пытались сосать вместо конфет. После войны, когда жизнь несколько оживилась, там продавалась газированная вода и мороженое в виде брикетов с двумя круглыми вафлями снизу и сверху.
В южном направлении от дома на краю села находилась Синяя больница, называемая так по цвету стен. В этой больнице родилась сестра Галя, и я однажды лежала со скарлатиной. Мы с подругой иногда ходили к её матери, работающей там. В такие походы мы старались нарядиться, и однажды нам это особенно удалось – повязали головы шелковыми платками, Нина – малиновым, а я бледно-розовым, папиным подарком. Платки были действительно красивыми, мы чувствовали себя просто принцессами и гордо шествовали босиком по пыльной, пустынной улице. По дороге заходили на ветеринарный участок, там работала ветеринарным врачом жена моего дяди Никиты, и жили родители будущего мужа старшей сестры, тоже работавшие ветврачами Харчиковы Павел Федотович и Клавдия Андриановна. Она была очень доброй и всегда нас чем-нибудь угощала. Место было для нас притягательным своей необычностью – запах карболки, станки для животных, и конные грабли, на его сидении так было удобно расположиться. Дом стоял на большом дворе со старыми берёзами и яблоньками-дичками, которые в своё время посадил мой дед Никифор. Росшие маленькие яблочки, ранетки, казались необыкновенно вкусными, их можно было рвать, сколько хочешь. Был там и колодец с воротом, в глубину которого мы любили смотреть.
В северной стороне от дома на другом конце села на пригорке располагалось кладбище, мы иногда заходили туда посетить могилу бабушки, возвращаясь с расположенного неподалёку нашего участка проса. На ней стоял крест, серый от дождей и времени, с двускатной кровлей характерной для старообрядцев. Такие кресты имеют почему-то особенно печальный вид. Пахло травой и полынью.
К востоку от дома располагался базар, действующий по воскресеньям. Там продавали семечки и серку – тогдашнюю жвачку из кедровой смолы. Продавцы держали её в стеклянных банках с водой, а семечки насыпали в бумажные кулёчки из газеты. Рядом с базаром была пекарня, от неё исходил чудесный запах печёного хлеба, один из самых моих любимых до сих пор. Теперь мы регулярно наслаждаемся подобным ароматом, исходящим из домашней хлебопечки. И мука у нас несравненно качественнее и закладываются ингредиенты, о которых в военном хлебе и речи не было, и запах прекрасный, но всё же кажется, что тот, прежний был лучше.
Самым близким к нам был дом моей подруги Нины, выходящий окнами на наш двор. Наша дружба началась с 4-х лет и продолжалась долгие годы до её ухода из жизни. Мать Нины была врачом и материальное положение выше среднего уровня. Однако жизнь всё равно шла по сельскому укладу – домашняя скотина, огород. Мама часто помогала им по хозяйству: копать землю, убирать картошку и прочее. В профессии врача была и опасная сторона. Она состояла в комиссии по мобилизации и иногда мужчины недовольные тем, что не получили медицинской справки для освобождения от армии, угрожали расправой. Однажды поздним вечером один такой гнался за ней и грозился убить. Она забежала к нам на терраску, мама услышала, выскочила из дома, и им вместе как-то удалось прогнать преследователя.
Далее на не огороженном, пустом участке стоял домик, похожий на избушку на курьих ножках. Он имел совершенно нежилой вид, часть окон было заколочено досками, но там жила семья – рябая женщина с четырьмя детьми: сыном Владимиром и тремя дочерями – Марией, Кларой и Ирой. Семья была не просто бедной, а нищей, они варили лебеду, собирали из-под снега гнилую картошку и колоски, хотя была опасность ими отравиться. Старшая из дочерей Мария была красивой и в конце концов примкнула к пришлому люду, живущему в землянках на крутом склоне леса, на окраине села. Младшая Ирка довольно часто к нам заходила, и мама её кормила. Все дочери были умственно отсталыми, а сын Володя был вполне нормальным. Он учился в школе вместе с моей старшей сестрой и сумел получить высшее образование.
Затем следовал большой дом Масаловых, там жил наш друг Алексей Романенков, приемыш из детского приюта. Его отец работал в типографии главным редактором, а мать – учительницей. Лёня впоследствии стал мужем моей двоюродной сестры Светланы. С ней я до сих пор на связи, а Алексей недавно ушёл из жизни. Недалеко от них жила девочка, с которой я всегда с большим удовольствием играла в куклы. Мы обе любили рисовать. Имя её я забыла, но хорошо помню их маленький домик. У её соседей был патефон, который иногда хозяйка выставляла на крыльце и однажды пригласила нас потанцевать во дворе под музыку. Это ужасно нам понравилось, и мы всегда ждали нового приглашения, но больше оно не повторилось.
