Наталья Гончарова
Видят ли березы сны
– Не буду вас томить, наш попутчик это пес, – засмеялся Николай, – я и сам честно признаться не знаю, как впутался в эту авантюру. Теперь я счастливый хозяин несуразного щенка по кличке «Счастливчик», ну что за каламбур получился. В общем, ежели вы смогли полюбить меня, то без труда полюбите и его, – заключил он.
Сентиментальная история, любовь которая переполняла ее сердце, и его доброта, вызвали в ней непреодолимое желание плакать и смеяться одновременно, но не желая, чтобы он слишком часто видел такого рода женские слабости, Анна кинулась ему на грудь и нежно обняла за шею, застенчиво спрятав лицо в вороте сюртука. Он ласково погладил ее по голове и нежно поцеловал, прижав ее теснее, ощутив трепет ее гибкого девичьего тела, будто ивовая ветвь на ветру, – Голубка моя, ты словно малый птенчик, право я не знаю, как оставлять тебя хотя бы тебя на пару часов, с каждым разом расставание дается мне все тяжелее и тяжелее, но мне пора, осталось ждать совсем не много, и мы уедем отсюда. Не тревожься понапрасну. Завтра, на закате, у нашего места, я буду ждать тебя в бричке, но перед тем, зайдет Георгий, якобы забрать некую вещь, он даст тебе знак, после того выжди несколько минут, и тайком выбирайся отсюда, да будь осторожна, я уже не смогу сюда вернуться, Степан Михайлович будет думать, что в городе уже и след мой простыл.
С этими словами, бесшумно закрыв за собою дверь, он исчез, словно утренний туман, вот минуту назад был здесь, а вот уже и нет его. Анна еще долго стояла, не шелохнувшись, с трудом возвращаясь к реальности, уж не привиделось ли ей все это.
В ту ночь она почти не сомкнула глаз, а если и проваливалась в сон, то он был чуткий и поверхностный, будто она погружалась с головою в воду, а через минуту вновь выныривала, с трудом различая границы сна и реальности. За окном по прежнему шел дождь, и если до сегодняшнего дня она мало о нем тревожилась, хотя он и доставлял ей некоторые неудобства, теперь же он стал ее заклятым врагом, мысль о том, что он может помешать ей уехать, крепко засела в голове, и теперь слушая как он барабанит по крыше, каждая капля, приземлявшаяся на землю, будто отдаляла ее от возлюбленного. Что, если, не уехав сегодня, завтра он и вовсе передумает. И хотя она видела в его глазах чувство, в котором нельзя ошибиться, все же прожитая жизнь, не баловавшая ее чудесами, привычка довольствоваться малым, сеяло сомнение в ее душе, достойна ли она быть героиней романа со счастливым концом. И бывает ли он, роман со счастливым концом?
Измучавшись от тревоги то погружающей ее в бессмысленные сновидения, больше похожие на иллюстрации самых страшных кошмаров, то возвращая к реальности, она была даже рада, пробивающемуся, сквозь стену дождя, рассвету. Необходимости мучиться в жесткой и неласковой постели исчезла, она с радостью подскочила, и быстро умывшись, принялась собирать свою дорожную сумку, тем более что в дневное время ей вряд ли бы представилась такая возможность.
Вещи были собраны и надежно спрятаны под кровать. И только сейчас Анна почувствовала навалившуюся на нее усталость, только сейчас она почувствовала, какой тяжелый груз, лег на ее хрупкие плечи. К счастью, до момента, когда пробуждался весь дом, было еще рано, дождь по прежнему то лил как из ведра, то мелко моросил по окнам и крыше. Сон вновь опутал ее сознание, делая тяжелыми руки, ноги и веки, она прилегла на краешек кровати и тотчас погрузилась в глубокое забытие.
Проснувшись, она с трудом пришла в себя, собирая сознание по осколкам, пытаясь понять, где она и который сейчас час. За окном было темно словно поздний вечер, но на часах было восемь утра, по-прежнему лил сильный дождь. Она проспала завтрак, но никто ее не разбудил, за дверью была непривычная тишина. Обычно в это время уже во всю по коридору сновали слуги, но сегодня не слышно было ни голосов, ни даже стука шагов. С замиранием сердца она выглянула в коридор – пусто. В гостиной – пусто, в комнате девочек – никого. Она почти бегом ринулась на кухню, откуда к счастью доносились привычный лязг столовых приборов и звон посуды. Анна облегченно выдохнула. На кухне стояла Татьяна, хлопоча подле печи, где стоял чугунный котелок с наваристой кашей.
– Доброго утра тебе, Танюша, я обошла весь дом, ни Нины Терентьевны, ни девочек, никого, я сегодня ночью дурно спала, может оттого дольше обычного, отчего же никто не потрудился разбудить меня? Право слово, как же мне неудобно за такую оплошность, сердилась ли Нина Терентьевна, не застав меня в нужный час? – все это она произнесла скороговоркой, без конца запинаясь, и неловко теребя подол платья. Как же это скверно оправдываться перед Татьяной. Но ничего, недолго ей терпеть, сегодня она уедет отсюда, и никогда больше их не увидит, не надо будет каждую минуту следить за каждым своим словом, подлаживаться под каждого живущего в этом доме, исполняя капризы не только хозяев, но и терпеливо сносить дурное и несправедливое отношение прислуги, отчего то невзлюбившей ее.
– Анна Тимофеевна, не стоит вам и переживать, разве вам вчера не сказали, что Нина Терентьевна, собиралась сегодня уехать с дочерями к своей давней подруги Авериной, они Их Степенство уже давно приглашали, да только сами знаете, купчихе все не досуг было. А сейчас как раз время выдалось.
– Сейчас? – недоумевающе переспросила Анна, глядя на косой дождь с ветром, который бил по окнам потоками воды, словно ветками.
– Конечно сейчас, так Аверины живут то через четыре дома, а в такую погоду тоска, вот они и решили в пасьянс поиграть. Тем более мужчины обещали-с сегодня поздно, Степан Михайлович не велел к ужину накрывать, сказал, что после конторы они с Николаем Алексеевичем, намерены хорошенько отпраздновать, так сказать гостя в дорогу проводить.
– Завтра? – в замешательстве снова переспросила Анна, едва ли что-то понимая.
– Завтра, завтра, – лукаво ответила Танюшка, сомневаюсь я ей Богу, что после гульбы купеческой, Николай Алексеевич сможет не то что сидеть, даже лежать в бричке, – засмеялась та. Его к этой бричке привязывать придется, ей Богу, – и она весело рассмеялась, довольная своей, как ей показалось, удачной шуткой.
Анне, впрочем, шутка не пришлась по нраву, сбитая с толку она, кивнула головой и собиралась было уже вернуться к себе в комнату, но Татьяна окликнула ее: – Разве ж, вы не будете завтракать Анна Тимофеевна? – уж не брезгуете ли вы со мной на кухне позавтракать, или гувернантке негоже с деревенщиной необразованной за одним столом сидеть? – с вызовом спросила та.
И хотя именно в этот момент, меньше всего Анна желала разделять завтрак с ней, но сейчас она как никогда была не в силах бороться за место под солнцем, так что пришлось согласиться, и устроившись на краешке стола, будто капитулируя, понуро опустила голову. Нельзя было не уразуметь кто здесь хозяин, и по тому, как расположились фигуры действующих лиц: вольготно чувствующая себя Татьяна, и Анна, будто сиротка, по милости господ, примостившаяся на краешке стола.
После завтрака, день тянулся целую вечность, Анна не знала, что и думать, и хотя ничего вроде бы не свидетельство о дурном, сердце ее было не спокойно, отсутствие купчихи, девочек, самоуверенное и дерзкое поведение Татьяны, все это заставляло ее волноваться. Интуиция подсказывала ей, что, что-то идет не так. Только ведь интуиция это ничто иное как дар, природы, наделивший женщину способностью в подсознании отмечать, собирать, запоминать и анализировать крупицы, на первый взгляд неважной и ненужной информации, для того чтобы предсказать и предвосхитить будущее. Великий дар создателя, помогающий женщине сберечь, самое дорогое, что есть у нее, жизнь и здоровье близких людей. Но что бы порой не подсказывала наша интуиция, не все находиться в нашей власти, и подчас все, что остается нам в этой жизни – набраться терпения и ждать, уповая на лучшее.
Казалось, она застряла где-то между стрелками часов, вот секунды, секунды складываются в минуты, минуты в часы, должно было быть не меньше трех, а всего двенадцать, отчего же время не движется? После того как стрелки пробили час она узнала, что количество завитков в одном столбике цветков на обоях равно шести, тогда как самих цветков семь. У подушки на диване не хватает кисточки, а в правом нижнем углу живет здоровенный черный паук, удивительно, как он там выжил, с учетом того что Татьяна, каждый день орудует тряпкой. Она так долго смотрела на большую фарфоровую тарелку на стене с изображением девушки у пруда, что по воде и впрямь начала расходится рябь, а девица вот-вот готова была встать и сойти с тарелки. Реальность стала нереальной, все было для нее знакомо, но никогда не было так чуждо. Будто душа отделилась от тела и теперь взирала с высоты, но то был сон…
Николай проснулся сегодня от счастья, можно ли проснуться от счастья спросите вы? Выходит можно. Он не видел ни пасмурной погоды за окном, ни дождя. Ей Богу, словно спятил, но как приятно спятил. Наскоро умывшись и как заправский лондонский денди, ловко завязав шейный платок, он чуть ли не бегом спустился в гостиную.
Последний раз он так бежал, пожалуй, в детстве, кое как дождавшись конца урока, где удушающе правильная гувернантка пыталась слепить из него, замахнувшись на лавры Создателя, человека по своему образу и подобию. Как же он хотел вырваться из того скучного класса, туда где поля и реки, холмы и равнины, на природу, бежать куда глаза глядят, наслаждаясь каждой минутой беззаботного счастья. Сегодня он вновь испытал это чувство свободы и полета, как в детстве.
Степан Михайлович, уже ждал его в гостиной, но ни Нина Терентьевна, ни Анна еще не спускались. Может было еще слишком рано, он сбился со счета, который сейчас час, едва ли он даже удосужился посмотреть в своей комнате на часы. Да где же эти часы в этой сумасшедшей красной гостиной? – ругался про себя Николай, бесплодно шаря глазами по стенам. Но так и не найдя их, переключил свое внимание спускающегося к завтраку купца.
– Доброго вам утра, Степан Михайлович.
– Доброго, доброго, Николай Алексеевич, хотел вот позавтракать, да вот незадача, ничего не готово еще, что-то с печью говорят, но я то знаю, лентяи, не чистят ведь окаянные вовремя, только лишь опосля, когда уже поздно, но тут уж ничего не поделаешь, такая у них ментальность.
– Да я собственно и не голоден, как вы знаете, раньше начнем, раньше закончим, дорога мне предстоит длинная. Хотелось бы в путь посветлу отправиться.
– Конечно, конечно. Но как же я вас несолоно хлебавши то отправлю, как то это не по-русски, я Кузьме скажу, он нам из ресторации чего принесет, в конторе и позавтракаем, а за одним и пообедаем.
– Прекраснейшая идея, Степан Михайлович, – поддержал Николай.
Все вроде бы шло по плану. Стало быть, и нечего беспокоиться. Он вчера договорился обо всем с Георгием, словом все было готово к отъезду. Бричка будет ждать в положенное время. Георгий в обусловленный час даст знак Анне. Ну и в путь, как говорится.
Однако стоило им выйти за порог дома, как все стало идти из рук вон плохо. Будто все сговорились в тот день тянуть время, извозчик ели-ели плелся, и хотя тому было объяснение, дождь размыл и без того ужасные дороги превратив их в черно-коричневое месиво грязи, тормозившее тяжелый ход и без того измученных лошадей. Все же даже в этих условиях повозка не могла двигаться настолько медленно, пожалуй, и пешком было бы быстрее. Вот только как это пешком, грязь по колено. По приезду череда неудач продолжилось, то не было писчей бумаги, то чернил, а когда наконец управляющий делами принес договор, Николай читая его, чуть не выронил его из рук от удивления.
– Позвольте же Степан Михайлович, ей Богу, тут кажется какая то ошибка. Мы ведь оговаривали общую сумму, за всю шерсть, дай Бог памяти, полторы тысячи рублей, я был согласен и вы не в обиде. Или я, Степан Михайлович ошибаюсь, поправьте меня ежели не так? А тут считай в два раза больше, целых три тысячи рублей. И это без учета извоза.
– Так то оно так, только ведь не все просто в этой жизни, Николай Алексеевич, жизнь, сами знаете, переменчива, а торговля тем более, торговля дело рискованное, сегодня зерно за пуд двадцать копеек, а завтра хоть мышам на корм отдавай задаром, а послезавтра опять в дефиците, и по рублю не найдешь, в особливо засушливый али дождливый год и по два рубля.
– Позвольте же, Степан Михайлович, я конечно же это понимаю, но не могли же цены в ночь измениться, и потом то разница в цене за зерно. А эта разница так велика, будто разница между зерном и хлебом, или шерстью и шубой. Не могли цены так вырасти, прямо в ночь, не могли! – Николай судорожно соображал, он знал, что качественная шерсть в основном идет на экспорт, а занимаются этим две три купеческих семьи, являющиеся монополистами в регионе, и если он сейчас не согласится на предложенные условия, то все труды, которым он посвятил себя, мануфактура, станки, дом который, он заложил, земли которые он продал, пойдут прахом. В то же время, такими деньгами в данный момент он не располагал, следовательно и выбирать было не из чего. Право слово, какой же он Иван-Дурак, и что же ему теперь делать? Коня терять? Или Голову?
– Я мог бы продать еще дороже – продолжил купец, но из уважения к вам, к тому же я человек слова. Стало быть своих обязательств не нарушу, в общем три тысячи рублей за шерсть и сверх того за транспорт двести. Окончательное предложение мое Вам, Николай Алексеевич.
– То, что вы человек слова, я Степан Михайлович, уже убедился. Только вот боюсь мне вам предложить нечего, такими деньгами я в данный момент не располагаю, –процедил сквозь зубы Николай.
– Так разве ж это проблема, ежели только в том проблема, то не берите даже в голову, я выпишу вам вексель, какой суммой вы располагаете сейчас, словом какую сумму сверх вашей в векселе писать? Сколько вы хотите, чтобы я вам ссудил?
Николай чувствовал себя кроликом, которого ловкие охотничьи собаки загнали в нору и вот-вот готовы растерзать, только сейчас он понял как был наивен и глуп, и от того ему стало еще горше. Он то, думал, что понял жизнь, и вот, в этой дыре, его вокруг пальца обвел этот неотёсанный мужик с красным лицом. В тот миг он ненавидел себя, что был так слеп, в своем стремлении построить дело своей жизни в том месте и в той области, руководствуясь правилами игры в игре без правил. Теперь же идея, выпускать ткань, не хуже заграничной, казалось ему мальчишеской и незрелой. Он вдруг захотел опустить руки и сбежать отсюда, куда глаза глядят. Но то было мимолетное малодушие.
– Две тысячи, – коротко произнес он, голосом лишенным чувств и эмоций.
– Голубчик, – обратился купец к своему помощнику, – принесите все необходимое. – А тот словно уже и ждал со всем готовым, прямо за дверью. Так что все заняло не более пяти минут.
Словом, все документы были подписаны, купец чувствовал себя превосходно, паутина, которую он медленно, но терпеливо плел, была почти готова. Управляющий вчера вернулся с добрыми вестями, все векселя и закладные Иевлева был выкуплены, так что вместе с последним, этот мальчишка был должен ему уже почти пятьдесят тысяч рублей. Ему и во век с такими долгами не расплатиться. Сегодня же, он вышвырнет его из города, ни с чем, и едва сдержав улыбку, исподлобья посмотрел на Николая, на его красивый профиль, на молодость и мужскую привлекательность, с завистью и сожалением, но с чувством превосходства, что с легкостью смог обвести вокруг пальца, этого вкрадчивого и интеллигентного мужчину. В этом деле ему не место, даже если бы ситуация не сложилась таким образом, и он не покусился бы на его интерес, маловероятно, что у него, что то бы получилось в будущем, не с таким характером, и не с такими представлениями о жизни.
– Ну что ж Николай Алексеевич, пожалуй, самое время отобедать или отужинать, час то поздний, припозднились мы, припозднились. Кузьма, вели подать лошадей, – не успел он это произнести, как тот уже выскочил из-за двери, будто был уже давно наготове и ждал команды. – Тем более, нам Николай Алексеевич, есть еще кое о чем поговорить. – Николай удивленно воззрился на него, в душе предчувствуя дурное.
– Ваше степенство, Кузьма на бричке, уже ждет вас.
– Вот и чудесно. Пойдемте, пойдемте, Николай, – и впервые не назвав его по имени и отчеству, он покровительственно и с чувством превосходства, похлопал Иевлева по плечу.
Выйдя из конторы, Степан Михайлович никак не мог найти глазами свою бричку. Бричка была новая и снабжена всеми удобствами, и оттого крайне неповоротливая и лишенная какого- либо маневра на дороге. А так как из-за дождей дорогу развезло, извозчик смог остановиться лишь в пятистах метрах от выхода.
– Вот черт его дери, замочиться стало быть боится, лошадей видите ли он жалеет, а ног моих не жалеет, ну я ему …. – разгневался купец, что ему пришлось идти в самую грязь. – Ну да ладно, может и к лучшему, такие дела за ужином может и обсуждать вредно, на пищеварение дурно влияет, поговорим пока идем, – продолжил Кузнецов, громко рассмеявшись, – тут вот какое дело, Николай Алексеевич, я вексель вам выписал, не имея сомнений в вашей платежеспособности, а вы, замечу, меня не остановили, так ведь? Так, – не дожидаясь ответа, заключил Кузнецов и тотчас снова продолжил: – Но вот что выясняется, мануфактуру вы купили отчасти в ссуду, да еще кое-кому, как я выяснил, должны были, словом, в общей сложности, векселей оказалось … дай Бог памяти, не напомните, цифру, голубчик? – и он остановившись внимательно посмотрел на Николая, лицо которого стало мертвенно бледным и исказилось гримасой ужаса и презрения. Казалось, он едва стоит на ногах.
– Что… вы… хотите…сказать? – процедил сквозь зубы Николай, казалось слова, застревают где-то в гортани, и он с большим трудом, будто давясь своим бессилием, произносит их.
– Да я, собственно говоря, все уже и сказал, должны вы мне, что и вовек не рассчитаться, а срок погашения платежей со дня на день наступает, так ведь? Та-а-а-ак, – довольно растягивая слова, продолжил купец, – можете и не утруждать себя ответом, но я человек великодушный, покамест, с вас их требовать не буду, только ведь сами знаете, ничто в жизни, голубчик не бывает даром, и у великодушия есть цена. Стало быть, и сейчас исключения не будет. Я хотя и кажусь на первый взгляд простоватым, да незатейливым, но то лишь на первый взгляд. Неужели же Вы думаете, я настолько слеп, что не увижу, как перед моим носом вы МОЕ забираете? Уверен вы понимаете к чему я веду, – и без обиняков, глядя прямо в глаза Николая он заявил: – Оставьте Анну, вот мое условие, и я не стану…. – но он не договорил фразу. Их разговор прервал стук копыт.
– Верно, этот дуралей, наконец, подъехал, – сказал купец оборачиваясь. Но вместо извозчика перед ними стояли два незнакомых наездника. И хотя оба были прилично одеты, шныряющий, цепкий и колючий взгляд выдавал их с головой, а также их недобрые намерения.
– Добрый вечер гос-с-с-с-спода, – произнес нараспев один из них, и спешился с лошади, – мы не местные, не можем найти улицу, Московскую, верно ведь, Московскую? – обратился он ко второму наезднику, будто позабыл и теперь уточняет?
– Московскую, Московскую, – подтвердил тот и следом поспешил слезть с лошади, а затем, придерживая ее за уздечку, встал рядом.
Купец перевел тяжелый взгляд с одного на другого, оценивая ситуацию и как только все понял, чуть попятился назад. – Так, вы на месте, это и есть Московская, – спокойно заявил он, хотя поза выдавала в нем высшую степень напряжения.
Николай тоже переводил взгляд с одного на другого, пытаясь понять, что происходит, чувствуя, что события разворачиваются по какому-то неведомому ему сценарию.
– Оп, кто бы мог подумать, стало быть мы на месте, выходит и нашли что искали, – и рыжий бандит достал револьвер, направляя дуло в сторону мужчин, – доставайте деньги, господа, да не горюйте, считай, проигрались в карты, уверен Вашему благородию не привыкать, – и он ткнул револьвером в грудь Николая, видимо посчитав его наиболее лакомой добычей.
Николай и без того потрясенный событиями сегодняшнего дня, раздосадованный и расстроенный, раздавленный и удрученный вероломством купца, его подлостью и осознанием того для чего он это сделал, неизбежным расставанием с Анной и чувством своей вины, вдруг в один момент прочувствовал собственную слабость и никчемность. Горечь поражения, собственная трусость и ничтожность, вдруг всколыхнулись в нем праведным гневом. Он схватился за дуло револьвера и попытался отвести его от себя, попутно толкнув бандита, а затем ударив его в челюсть. Удар был крепкий и верно рассчитан, отчего тот, не устояв на ногах, упал на колени прямо в грязь, только вот про второго налетчика он забыл. Тот, увидев, как разворачиваются события, не кинулся наутек, бросив все, а поспешил на помощь подельнику. В два шага преодолев расстояние между ним и происходившей дракой, он выхватил из-за пазухи нож и ударил им прямо в грудь Николая. Тот глухо застонал и с высоты своего роста рухнул в грязь на спину.
Купец же все это время, не принимая участия в драке, медленно, но верно отступал назад на безопасное расстояние, увидев же, как Николай рухнул сраженный ударом, в ужасе ринулся бежать наутек. В его спину посыпались пули, но как водится, дурного человека толи ангелы, толи демоны берегут, все мимо. Он хотел было крикнуть своему извозчику, позвать на помощь, но страх сковал его горло, так что он не в силах был произнести ни слова, не оборачиваясь он добежал до первого здания и спрятавшись за стеной, с трудом переводя дыхание, судорожно облизал губы. Ледяной пот лил градом вдоль спины под плотным меховым пальто, в горле пересохло, а в висках стучало.
Может прошла минута, а может час, в страхе он потерял счет времени, по цоканью копыт и глухим ударам нагайки купец понял, что бандиты скрылись. Что есть мочи он заорал: – Кузьма!!! – Спящий в одном квартале от разворачивающейся трагедии и потому ничего не видевший слуга, спросонья, выглянул из повозки, с трудом пытаясь понять кто кричит и что здесь происходит.
В его адрес посыпалась самая грязная и нецензурная брань, которую и в кабаках то не часто говорили. Испуганный Кузьма, чуть не падая на ходу, спросонья бежал на помощь, но слишком поздно: – Ваше степенство, не велите ругаться, ей Богу, на секунду уснул.
Купец лишь смачно сплюнул и побежал к лежавшему на мостовой Иевлеву. Николай упал навзничь и теперь с глухими стонами пытался встать, но едва ли это было ему по силам. Волосы его намокли и слиплись от грязи, весь сюртук был залит алой кровью, отчего понять, куда пришелся удар ножа, вряд ли было возможно.
Подбежав к нему, Кузнецов помешал бесплодным попыткам Николая встать на ноги, голову его он положил на свои колени, и почти отцовским жестом убрал волосы от лица. Тот снова глухо и жалобно застонал, глаза его были широко открыты, но едва ли он в полной мере понимал, что происходит.
– Гони сюда лошадей, дурак, – закричал он с отчаянием на извозчика.
– Ну что же ты наделал то, глупый, глупый, что же ты наделал, – горько повторял Степан Михайлович, вот только минуту назад он ненавидел этого мужчину, а сейчас, глядя как жизнь, понемногу покидает того, готов был отдать все, чтобы ему помочь, и хотя он не был причастен к произошедшему, нестерпимое чувство вины, легло на сердце тяжелым крестом.
– Анна, – простонал тот.
– Будет, будет тебе Анна, молчи, молчи, слова силы отбирают. Держись, держись, голубчик, все будет хорошо, – утешал он Николая, словно ребенка.
Подъехал извозчик, и они, погрузив Николая в бричку, через самую грязь, едва разбирая дорогу, поскакали к дому.
Разбудил Анну тревожный стук копыт и скрип, подъезжающих к парадной, колес. Она тотчас подскочила с дивана, уснув в неудобной позе, с трудом разминала затекшие ноги и пальцы. Неужели Георгий подъехал, хотя было слишком рано, а может Нина Терентьевна вернулась с дочками раньше обещанного, или Степан Михайлович из конторы воротился. Не успев перебрать в голове все версии, как дверь с грохотом отворилась, будто ее со всей силой выбили ногой. Анна подпрыгнула от ужаса, со страхом обернувшись в сторону двери.
В гостиную едва держась на ногах, ввалился Степан Михайлович с Кузьмой, на руках они держали огромный сверток, с укутанным, словно младенец в меховое пальто человеком, тот был недвижим, не издавал ни звука и только острый профиль выдался поверх накидки.
Пошатываясь, невидящим взором, не обратив внимания на Анну, Степан Михайлович со слугой, тяжелым шагом направились в ближайшую комнату.
– Тихон, беги за доктором, он как раз через два дома, скажи, чтобы пришел хоть в исподнем, время не терпит, а за констеблем отправь Егорку, скажи ему, тут все на месте объясним, долго сейчас рассказывать, что приключилось, – прокричал купец, на ходу.
Тихон, до этого, нервозно, теребивший шапку и переминавшийся с ноги на ногу, только услышав команду, тотчас скрылся за дверью в зловещей темноте улицы.
Анна, начиная приходить в себя и понимать, что происходит, кинулись за ним. В голове за долю секунды пронеслись тысячи мыслей, сердце гулко билось где-то у самого горла, стремясь вырваться наружу.
Увидев на кровати лежавшего Николая с запекшимися губами и полуоткрытыми глазами, она, обезумев, кинулась на купца словно дикая кошка: – Что вы с ним сделали? Это вы! Что вы с ним сделали мерзавец, она пыталась ударить его, но тот легко отмахивался от нее как от надоедливой мухи, наконец, рассвирепев, он толкнул ее что есть мочи, так что она отлетела к стене, будто тряпичная кукла и с грохотом приземлилась.
– Не трогал я его! – закричал он и окровавленными руками, достав из внутреннего кармана пачку смятых векселей, кинул их на пол, – Сам бы уехал твой Николай. Мне и трогать его надобности не было…в долгах он, хуже картежника последнего, полюбовник твой, – зло проскрежетал зубами купец.
Анна, немного отрезвев от горя, но по-прежнему ничего не понимая, подползла к Николаю. Боясь сделать ему больно, распеленала из мехового пальто бережно, будто матушка свое дитя. Он тихо застонал и открыл глаза.
– Голубка моя, – ласково прошептал он, попытавшись коснуться ее лица, но поморщившись, опустил руку, так что та безжизненно свесилась с края кровати.
– Тише, тише, ничего не говори, – умоляюще сказала она, прикоснувшись ласково пальцами к его губам, – не тревожься, я с тобой, я здесь.
Сюртук и рубашка были все в крови, но по его неудобной позе, и по тому как скованна правая рука, она поняла что рана находиться справа, стало быть сердце вне опасности. Малая, но надежда.
– Дайте мне нож, чистую воду и ткань, – скомандовала Анна. Ловко разрезав рубашку, она увидела, как глубока была рана. И хотя кровь уже не сочилась из груди, слышно было как нелегко со свистом дышал Николай, а грудь тяжело вздымалась.
– Что случилось? – вопрошая, обернулась она к купцу.
– Бандиты напали, эх, – с горечью сказал купец, – молодой, не стоило ему вступать в борьбу, ну что за глупый, – сокрушался он, – поторопился, э-э-э-э-х, обождал бы, да пусть хотя бы и деньги взяли, но жизнь то оставили, э-э-э-э-х, глупый, глупый.
За дверью раздались голоса, женские тревожные и сдержанные мужские, верно доктор приехал, подумала Анна с облегчением. Она хотя и знала от матушки как обрабатывать раны, но во врачебном деле смыслила мало, от того по-обывательски возлагала на врача неоправданно большие надежды.
Через минуту вошел доктор, это был щупленький старичок, с чемоданчиком, лицо его было испещрено морщинами, а глаза были добрые и блаженные, будто познавшие ту самую ускользающую от всех истину, впрочем, Анна не сразу поняла причину этого, пока по комнате не разнесся терпкий запах спиртного. В ужасе Анна посмотрела на него и почувствовала, как последняя надежда умирает на ее глазах. Уступив ему место подле кровати больного, она с тревогой шепотом спросила купца: – А нет ли другого врача? Этот верно пьян в стельку.
– Не бойся, ты не смотри что он пьян, он честно признаться, и трезв то не бывает, но дело свое знает, не хуже трезвого как стекло. Он работал в столице, но случились там некие события, о коих, я и сам честно признаться толком не знаю, в общем осужден он был, сюда сослан как каторжный, но как срок его вышел, он возвращаться не стал, да здесь и остался. Но дело он свое знает, не тревожься, уж если кто и поможет, то только он.
Вдруг доктор, словно услышав, что о нем говорят, выглянул из комнаты больного и спросил: – Кто поможет сделать перевязку?
Анна стремглав бросилась на помощь. С большим трудом им удалось перебинтовать рану. При каждом движении Николай глухо стонал и хотя был в сознании, глаза его были плотно закрыты, а сам он молчал. Ни бранного слова, ни жалобы, только стон, тихий безнадежный стон.
Проинструктировав, что и в какое время давать больному и как часто менять повязку, он знаком пригласил ее выйти.
В коридоре уже толпился народ, тут и Нина Терентьевна подоспела и прислуга выглядывала из коридора и девочки, которым строго настрого велели идти спать, стояли поблизости, и приказчик Николая – Григорий. Глаза его были печальны, и едва сдерживали крупные мужские слезы.
– Рано глубокая, – начал доктор, – боюсь, до утра не доживет, зовите лучше батюшку, от меня проку тут мало, – с этими словами, понурив голову, он развернулся, горько сгорбился под тяжестью дурных вестей, вестником которых он был поневоле, и незаметно ушел.
В комнате умирающего было тяжко и мрачно, казалось время здесь остановилось, Николай, лежал с закрытыми глазами, но не спал. Скользнув к постели, опустившись на колени Анна прильнула щекой к его холодной и влажной руке, и тихие слезы отчаяния и бессилия наконец вырвались на свободу, то были слезы безмолвия.
Николай словно очнулся, и зашевелил рукой, неловко погладив ее по лицу. Она прильнула губами к его ладошке, вложив в этот поцелуй все те чувства, которые испытывала, но не могла выразить словами.
– Поплачь, поплачь голубка, от слез тебе станет легче.
– Как же ты можешь думать сейчас обо мне, всхлипывая, прошептала она, я здесь, со мной ведь ничего не случилось. Плачу я или нет, какой в этом прок, неужели же ты думаешь, мне горше, чем тебе, что есть мои сентиментальные страдания, перед твоими, истинными.
– Значит, дела мои плохи, – заключил он спокойно, как будто что-то само собой разумеющееся.
– Нет, что ты, не то я хотела сказать, глупая я глупая, ты выкарабкаешься, с тобой будет все хорошо. Обещаю, я здесь, я с тобой, я не дам тебе уйти, и она вцепилась руками в его ладонь, будто бы спасая его от падения в черную бездну.
