Наталья Гончарова
Видят ли березы сны
Быстро оглядев незваного гостя с ног до головы и оценив, дорогой столичный, сшитый по первой моде кафтан, смикитив, что перед ним состоятельный господин, он сразу будто обмяк, ссутулился, а его бородатое лицо приняло угодливо-подобострастное выражение лица.
– Эк, ваше сиятельство, вас и не приметил, совсем глух на одно ухо стал, не услышал вас, да и слеп на один глаз, – лукаво начал объяснять мужик, щурясь почему-то то правым то левым глазом, а грязную ладошку прикладывая попеременно для пущей убедительности к обоим ушам.
– Скорее это моя вина, не гоже людей посреди бела дня пугать, да в такой непогожий день беспокоить. Верно, ведь говорю, уважаемый?
– Верно, верно, ваше сиятельство, – охотно согласился мужик, недоверчиво глядя на хорошо одетого господина. И его манера говорить и даже тот факт, что такой видный барин постучался к нему, приводил его в замешательство, испуг, недоверие и радость и все это одновременно. Не выдержав нестерпимого любопытства и тревожного ожидания, он первым спросил, словно извиняясь, почесав сальный затылок: – Ваше сиятельство, не сочтите за грубость, но чего же изволите, не томите?
– Ах, да, – словно забыв, зачем пришел и отчего ломился так бесцеремонно в окна к людям, неспешно растягивая фразы спросил: – Не отдадите ли, любезнейший, пса? Я с детства люблю охотиться, и вот матушка когда я был семи лет отроду, подарила мне собаку, аккурат неизвестной масти, точь в точь такого же окраса как ваш пес, тот пес конечно же давным-давно издох, но вот сейчас увидев его, нахлынули так сказать воспоминания, да и сезон охоты не за горами, планирую этой осень куропаток да рябчиков пострелять, словом, не отдадите ли мне пса? Конечно же, не даром, я заплачу.
Казалось еще немного и у мужика вот-вот глаза вылезут от удивления. Он переводил взгляд с хлыща, одетого с иголочки на беспородного нелепого дворового щенка, то снова на хлыща, ему понадобилось не меньше десяти минут, чтобы он наконец, понял смысл слов, произнесенных этим богатым но странным господином. Что ж, отчего бы не быть странным, когда так богат, ты пойди почуди когда за душой ни гроша, – завистливо подумал мужик. Однако как только смысл слов Николая дошел до него в полной мере, мысли как шестеренки закрутились в голове, одна за другой, выдавая идеи, как с богача содрать больше, чем тот желал потратить.
– Ну, пес и правда хорош, – важно заявил он, потирая бороду. А смекалистый какой! – с гордостью заявил мужик глядя на своего глуповатого пса, будто в первый раз. Щенок же, без зазрения совести, позоря хозяина и ни о чем не подозревая, изо всех сил гонялся за своим хвостом, пытаясь укусить его.
Николай глядя на все это театральное представление едва ли мог сдержать улыбки, однако он уже порядком продрог, и настроения и дальше смотреть этот спектакль жадности и глупости у него не было.
– Так сколько хотите, – прервал он его.
Тот явно замешкался. Желание сорвать как можно больше с этого заносчивого франта боролось со страхом и вовсе потерять его предложение. Ведь в каждой подворотне найдется по такому глупому псу, а то, и не по одному, да и не по такому глупому. И он с недоверием посмотрел на щенка, будто пытаясь найти в нем то, что нашел в нем барин. Но увидел только нелепо длинные ноги да тощее туловище с непропорциональной головой и висячими ушами. Поди ж, разбери этих богачей, – снова заключил мужик, так и не поняв причину интереса барина.
– Так уж и быть, рубль, – наконец твердо заявил он и напряженно воззрился на Николая, будто пытаясь предугадать, составит ли тот по глупости конкуренцию псу и выложит такую сумму за никчемную собаку, либо попросту плюнет, развернется и уйдет.
Николай молча достал деньги и сунул в грязную руку мужика рубль. Тот не веря своему счастью, тотчас спрятал деньги вглубь жилета и побежал прямо по лужам отвязывать ничего не понимающего щенка, чья жизнь в этот мир круто изменилась, а он это и не подозревал.
Николай взял пса под мышку и наконец, внимательно посмотрел на свое приобретение, тот будто все понимая, сразу покорно обмяк в его руках, и не издав ни звука, покорился своей счастливой судьбе.
– Ваше благородия, вы же не спросили как его зовут.
– Ааа… не важно, – удаляясь, бросил через плечо Николай. – Теперь его зовут Счастливчик.
Мужик еще долго стоял посреди двора, толи не веря своему счастью, толи думая не прогадал ли он, и нельзя ли было выручить за этого пса, хотя бы на пол рубля больше.
До нумеров, где остановился Георгий было рукой подать, так что изрядно продрогнув, второпях, и без того короткий путь, Николай преодолел за считаные минуту. Хотя, по чести сказать, от любого дома до другого в этом городе путь был не долгий, так как располагался он вдоль одной длиной улицы, во все остальные же районы, что теснились вдоль окраин, приличный человек и носа не совал. Подойдя ко входу, он накрыл ничего не понимающего щенка полами пальто и с важным видом преисполненным высокомерия прошагал мимо консьержа и дворника, уныло подметающего в холле. Если те и заподозрили неладное, то виду не подали, уж больно хорошо одет был барин и больно был важен его вид.
Номер Георгия находился в конце коридора, и с трудом найдя табличку 35, отчего то находившуюся между номерами 29 и 37, Николай постучался. В ответ раздался недовольный и сердитый голос:
– Да не нужен мне ей Богу ваш чай, оставьте это уже, право слово, я и прежний то не допил.
– Не знал друг мой, что ты чай так не любишь, – весело крикнул через дверь Николай.
Через минуту дверь резко отворилась, а на пороге стоял его взъерошенный и порядком уставший приказчик. Это был высокий и худой молодой мужчина с невероятно голубыми глубокими и томными глазами, его можно было бы назвать вполне привлекательным, если бы не излишняя худоба лица, узкий маленький подбородок и плотно сжатые уголки губ, отчего казалось, что он находится в дурном настроении постоянно. А может он и впрямь всегда находился не в духе. В общем, был он привлекателен, но раздражителен, зол и желчен.
– Не ждал тебя сегодня, ты мог бы меня не застать, но в этом городе оказия на оказии. А с этим чаем, тут право слово, наваждение какое то или одержимость, столько чая я и за всю жизнь не пил, ну да не важно, проходи, видно что-то опять стряслось, ежели ты вот так без предупреждения нагрянул, – и жестом он предложил Николаю войти.
В комнате был невероятный хаос, тут и там были развешены предметы одежды, на рабочем столе кипы тетрадей, свертки, большие и малые клочки бумаги с неразборчивым подчерком, грязная посуда и много всяких мелочей, коим и применение то тяжело было найти. Вид самого Георгия, впрочем, был не лучше, измят, не мыт и одет в исподнее, к тому же имевшее порядком помятый и несвежий вид.
Словно прочитав его мысли, тот ответил, впрочем, без злобы и обиды: – Ну что ж Николя, не всем повезло остановиться в доме с удобствами, где бы за тобой приглядывали пять служанок. Кому то и по грязи ходить приходится, – и он взглядом посмотрел на свои голые и босые ноги.
Николай виновато улыбнулся и присев на корточки, из под полы пальто явил на свет щенка, тот впрочем, оказался куда менее воспитанным, чем его хозяин, и залихватски, будто у себя дома, никого не стесняясь, начал бегать по комнате и стаскивать ту одежду, которая по чистой случайности оказалась в опасной близости от пола.
– Ну уж нее-е-е-ет, – взмолился Георгий, мне и без этого работы достаточно, ты мой друг уж не тронулся ли рассудком, приехали за делом, а тут и барышня откуда не возьмись и пес дворовый. Следовало тебе меня предупредить, ежели ты благотворительностью решил заняться. Словом если ты намерен довести себя до разорения, тогда я скажу прямо, и без обиняков, ты на верном пути.
Николай задумчиво посмотрел на друга, но не найдя, что ответить, отвел взор.
Они были знакомы с университетских лет, так что знали друг друга давно и оттого почти не имели тайн между собой. Однако теперь, для Николая, отчего то стало трудно поведать ему то, что было у него на душе, будто Анна пролегла невидимой преградой между ним и Георгием навеки, а может виной тому не Анна, а он сам изменился за это время. Так что не найдя, что сказать, он просто промолчал.
С трудом поняв, куда можно присесть, не дожидаясь когда его пригласят, Николай устроился на краешке кровати, сам же Георгий сел на единственный свободный стул, впрочем, свободным его можно было назвать лишь формально, так как на спинке как на сушке, были развешены еще влажные брюки и рубашка.
Пододвинув к себе импровизированную пепельницу, Николай, достав портсигар и закурив, заговорил: – Полно тебе брюзжать, друг мой, ты едва ли годишься мне в папаши, – саркастично заметил он, – не далее, чем месяцев назад, я доставал тебя из передряги, но, как водится, в дружбе грехов не поминают, когда оба грешны, так что лучше скажи мне, как обстоят наши дела?
– Плохо, – резко без обиняков ответил тот. – Никто не продаст тебе шерсть в обход Кузнецова. Так что из всех возможных врагом ты нажил себе самого нежеланного. И хотя я сам еще с ним не знаком, но тех историй, что я услышал, мне с лихвой хватит, чтобы понять, что ты будто слепой идешь по краю пропасти. И видит Бог, я не желаю, идти за тобой следом.
– А прииски? – безучастным тоном спросил Николай, глядя в окно, будто слова Георгия совсем не задели его и даже не заинтересовали.
Георгий хмыкнул и продолжил: – Вода, грязь, и снова вода и снова грязь. Того что там можно заработать, хватит лишь на бутылку водки, разве ты не видел, что город кишит «счастливыми» и «удачливыми» золотоискателями, – затем помолчав, продолжил: – Ты мне лучше скажи, неужто стоит она того?
Николай вновь ничего не ответил, да и как он мог объяснить. Они были так похожи и вместе с тем такие разные. Все что Николай делал в своей жизни, он делал по чести сказать ублажая свою гордыню и самолюбие, никогда за все годы он не был в нужде и по большей части получал все, что желал, тогда как Георгий вырос в крайней бедности и от того был зол, неутомим и неистов.
Георгий родился в дворянской семьи, но проку в том было мало, кроме разве что образования, батюшка его все пропил, а что не успел пропить, проиграл, так что к моменту, когда скончался, простудившись на крещенье, Георгий с сестрой и матушкой оказались в крайней нужде, а долги исчислялись сотнями. И теперь, наблюдая за ним, Николай был уверен, что в глубине души Георгий презирает его. Может он был и прав, только откуда другой может знать хитросплетения чужой души. Оттого-то, Николаю и не хотелось ничего объяснять.
– А если и вовсе отказаться от шерсти? – спросил Николай, вновь делая вид, что не услышал сказанного.
– Ты верно шутишь? Ты лучше меня знаешь ответ. Впрочем… – зло продолжил Георгий, – даже при самом плохом раскладе, для тебя все обернется не так уж и плохо. Чего не скажешь обо мне.
Николай пытливо посмотрел на своего пока еще друга, а затем продолжил:
– Что ж, я что-нибудь решу. Не бери в голову. Завтра все как мы и планировали. Ты уж не подведи. А на счет вопросов о ней, ежели, ты еще желаешь считаться моим другом, то лучше оставь это. Я ее ни с тобой, ни с кем другим обсуждать не намерен. А ежели ты не готов примириться, то нам самое время разойтись, на этом самом месте, дабы из друзей не превратиться во врагом в будущем.
Георгий кивнул головой в знак того что все понял и сказал: – Не сердись, и забудем, не мое это дело, все устрою, как и обещал. Не думай о том.
Николай ушел.
Щенок вздрогнул от звука закрывшийся двери, затем тоскливо заскулил, он только начал привыкать к теплу нового хозяина, и вот опять остался один.
Георгий подошел как окну и закурил, он видел, как Николай вышел из гостиницы и направился вверх по улице. Смешанные чувства царили в его душе, ему вспомнилось, как он первый раз познакомил Николая со своей семьей. Как его матушка, слепо и наивно сватала его сестрицу, не отличающуюся ни умом, ни красотой Николаю. Как тот улыбался и принимал в свой адрес расшаркивание матушки с высокомерным великодушием. И стыдливый румянец сестрицы, которой к тому времени исполнилось уже почти тридцать. Иевлев безусловно все понял сразу, но вида не подал, и был любезен и учтив и оттого Григорию вдвойне было тошно. Э-э-э-х, говорил же он матушке.
Вспомнил Георгий и то, как Николай выручил его, когда он, не совладав с азартом, единственным пороком и слабостью, которой был подвержен, попал в руки Петербургских жуликов и картежников не далее чем месяц назад. И свой постыдный позор.
Ему нравился Николай и своим умом и благородством и холодностью и спокойствием и вместе с тем в глубине души он понимал, что зависть разъедает и уничтожает то хорошее, что он испытывал к нему. Как легко быть добрым, когда ты красив, благороден и богат. Он посмотрел на дворового пса, опасливо подкрадывающего на тонких длинных лапах к его ноге, и тот напомнил ему его самого, мыкающего горе от будки к будке и нигде не находящему свое пристанище. По всей видимости, скоро им опять придется искать работу, Георгию было ясно как белый день, что этот корабль идет ко дну.
В тот день Степан Михайлович намеренно вернулся домой раньше обещанного. Те малые ростки подозрения, которые зародились в его душе еще на прошлой неделе, на днях стали крепнуть и прорастать подобно сорному вьюну, отравляющему жизнь и приносящему хаос, в ухоженный и аккуратно подстриженный сад его жизни. Он давно привык получать что хочет, в этом провинциальном диком городишке, мало кто решался мериться с ним силой, словно хищник находящийся на вершине пищевой цепочки, у которого не осталось врагов не потому что он их не нажил, а потому что враг подразумевает равную силу, а таких не было. Высокие чины он брал монетой и лестью, соперников в торговле хитростью, а мужика – нахрапистой силой и жестокостью. Здесь же он имел дело с человеком благородным и интеллигентным, а вот с этим сладить сложнее. Поди, разбери, что с этой интеллигенцией делать.
Он, словно паук, затаившийся в глубине паутины, ждал лишь, когда она попадет в его сети, единственным противником ему было время. И какая же ярость овладела им, когда он понял, что все труды пошли прахом и добычу увели прямо из под носа. То желание, которое мучило его уже несколько месяцев, теперь же больше напоминало нестерпимую горячку и жажду такой силы, будто он уже три дня без капли воды шел по пустыни. Все мысли ежечасно и ежеминутно, о чем бы он не думал, и чем бы ни был занят, возвращались к ней, словно наваждение, словно полчища мошкары в тайге в июльский день и чем больше он старался избавиться от этих мыслей, тем больше они мучили его. Вот уже третий день он пил до той степени опьянения, пока еле стоял на ногах и едва ли мог самостоятельно снять сапоги. Однако же на утро, все возвращалось на круги своя. И чем больше он вожделел ее, тем больше он ненавидел его. Обостренное чувство соперничество и желание иметь все самое лучшее, так развитое в нем с самого детства, теперь же приобрело форму одержимости. Когда-то, родившись в глубокой бедности пятым ребенком в семье безграмотных и диковатых крестьян, получивший ту жизнь, которую он имел сейчас не в дар, а в ожесточенной борьбе, теперь же взирая с высоты на которую он забрался, не мог, да и не желал пойти по иному пути, нежели как вступить в схватку, и удержать то, что он по праву считал своим силой.
Направляясь к себе в кабинет, в приоткрытую дверь учебной залы он увидел Анну. Она что-то оживленно объясняла девочкам, и все вроде бы было как обычно, но от его соколиного взгляда не укрылся ни выбившийся влажный локон волос вдоль шеи, ни напряженно выпрямленная спина, ни голос, звучащий неестественно звонко и даже нервозно. Он сжал кулаки, желая ворваться и хорошенько встряхнуть ее, однако решил не торопить события, набраться терпения, в конце концов, он ждал итак долго, подождет и еще чуток.
Едва он успел зайти в кабинет и сесть в кресло, как в незапертую дверь, словно вода между камнями просочилась Татьяна. И легкий наклон головы и полусогнутая спина, и скрещенные кисти рук, все в ее позе выдавало подобострастие и крайнюю степень угодливости.
– Простите за беспокойство Ваше Степенство, вы давеча, про…
Купец раздраженно махнул рукой, прервав ее, явно давая понять, что сегодня он не в настроении, и любое общение будет сведено лишь к изложению тех вещей, которые он в данный момент считал для себя важными.
Уловив настроение хозяина, также безошибочно как до этого угадывала настроение Нины Терентьевны, Татьяна вновь подобно воде приняла ту форму, которую требовали обстоятельства.
Купец подозвал ее указательным пальцем, подойдя к нему поближе, Татьяна вся превратилась в слух.
– Что у нас, с тем делом?
– Все Ваше Степенство как в прошлый раз. Сказалась больной, отпросилась опять за лекарством, проследила за ней до Народного дома.
Купец опасливо посмотрел на нее.
– Нет, нет, барышня так занята была своими делами любовными, да и я была страсть как осторожна. В общем, дошла она до угла Народного дома, а там как водиться давеча ее ждал барин. Хотя они делали вид, что порознь, но знаете ли такие дела не скроешь, тем более от меня. Я такие дела за версту чую.
Толи от ярости, вызванной сценой, на миг промелькнувшей в его голове, толи от навязчивого запаха выпечки, чеснока и пота исходившего от прислуги, но разум его помутился, и с трудом преодолев приступ тошноты, он отстранился от нее.
Она хотела было добавить что-то еще, но он жестом остановил ее. – Довольно, – затем минуту подумав, спросил: – долго ли они пробыли там?
– Тяжело сказать Ваше степенство, дождь пошел такой силы, я постояла, постояла, да и не дождавшись ушла, стало быть, не торопились голубки расставаться, – ехидно заключила Татьяна.
Купец, что-то еще буркнул, сунул ей в ладонь монету и велел позвать Кузьму.
Как только все решится он непременно выставит вон Татьяну. И хотя он не раз использовал ее по тем или иным поручениям, ввиду их щекотливости, а она как никто другой подходила для их исполнения, однако чем больше он прибегал к ее услугам, тем большую неприязнь к ней питал, теперь же когда она принесла столь дурные вести и стала свидетелем его поражения, это чувство переросло в нечто большее, в чувство физического омерзения к этой изворотливой, нечистоплотной, туповатой, но хитрой девке.
Тем вечером за столом казалось, ничто не выдавало той драмы, которая разворачивалась за его пределами. Разговор носил дежурный и формальный характер, говорили по большей части про погоду, тем более она и впрямь дала повод о себе поговорить.
– Я сегодня разговаривал с Прокопием Спиридоновичем, он у нас небесной канцелярии дел мастер, так вот что он сказал, может так статься, что ежели дожди не прекратятся к пятнице, то река, вполне вероятно, а скорее даже непременно разольется аккурат от речного порта до главной дороги. Так, что Николай Алексеевич поездку нашу на прииск придется ускорить, – заключил купец, как бы между делом, едва посмотрев в его сторону.
– Боюсь, Степан Михайлович, сие мероприятие вынужден буду отложить до следующего моего приезда к вам. Не далее как вчера прислали письмо, конечно же с опозданием, но не так, чтобы было уже слишком поздно. Так вот, мне надобно как можно скорее вернуться в Петербург. На фабрике, знаете ли, не разрешаемые без моего участия проблемы, да и я, порядком уже злоупотребил вашим гостеприимством. Тем более что о самом главном, мы уже пришли к согласию.
– Жаль, жаль, Николай Алексеевич, но вас прекрасно понимаю, хозяйство, дело такое, твердой рукою управлять надобно, хозяйской рукой то, – и он демонстративно сжал свою большую крепкую красную ручищу в кулак, да как треснет ей по столу, для пущего эффекта, так что тарелки с ложками зазвенели, а дамы схватились от испуга за сердце, – Вот так управлять надобно, – сказал он, обводя стол суровым взглядом, затем продолжил, но уже куда более миролюбиво: – Так когда отъезжать надумали? – Впрочем этот тон никак не вязался с языком его жестов до этого.
– Хотелось бы завтра, но боюсь, мы не успеем с моим приказчиком, так что послезавтра, но послезавтра это крайний срок.
Анна, услышав, как развивается разговор, изо всех сил сдерживалась, чтобы не разрыдаться и не броситься вон из гостиной. А ведь сегодня при встрече он не сказал ей, что уезжает. Вот только сейчас они стояли, будто схороненные самой природой под завесой дождя, в мире, где не существовало никого кроме них двоих, и вот уже он покидает ее.
Это конец. Весь мир перестал существовать в тот миг для нее, будто огромной каменой плитой придавило сверху, когда не кричать, ни дышать, ни двигаться, не было ни сил, ни возможности. И хотя она знала, что этот финал неизбежен, какое может быть будущее у нее, провинциальной нищей гувернантки, не отличающейся ни красотой и ни благородством происхождения, с ним. Однако же знать о предстоящем трагическом финале, и переживать его здесь и сейчас, совсем разные вещи. Как ожидание смерти, следующее неотвратимо за каждым из нас с первой секунды жизни, не равно моменту смерти. И хотя проживая каждый день, мы готовимся к неизбежному трагическому финалу, в обозначенный час, все равно оказываемся застигнутыми врасплох, не ожидая, что он наступит так скоро, а мы насладились жизнью так мало.
– Ну что ж, мы вполне все успеем, мой поверенный подготовит все бумаги, мы кое какие вещи еще обговорим, и как говориться, в добрый путь. За успех, Николай Алексеевич, за успех! – и он с улыбкой радостно поднял бокал.
Николай пытался уловить, не понял ли чего купец, не узнал ли о его любовных похождениях. Он пытался вглядеться в эти холодные как стекло голубые глаза, но ничего не увидел, да и черт с ним, и черт с этими ребусами, скоро он уедет отсюда, получив контракт на поставку шерсти, заберет с собой Анну, и выпутается из этой щекотливой ситуации. От этой мысли ему стало и весело и благостно и хорошо на душе, и он почти избавился от чувства страха и тревоги, хотя скорее лишь запрятал их.
Наконец тягостный ужин подошел к концу, нельзя было не заметить, как рады были выйти поскорее из-за стола все его участники. И хотя обычно все оставались коротать вечер в гостиной, хозяйка дома за шитьем, а мужчины, закуривали сигары, неспешно и лениво после плотного ужина, перебрасываясь фразами, за стаканчиком отменного испанского хереса, сегодня же разбрелись по своим комнатам, каждый сам с собой переживать мысли и чувства.
Анна не помнила как добралась до своей спальни и не раздеваясь, рухнула на кровать. На нее нашло отчаяние и горе такой силы, когда даже плакать не представлялось возможным. О, она бы с удовольствием дала волю слезам, которые солеными потоками смыли с ее души все горести, а потом вдоволь наплакавшись, уснула мертвым сном, а там и утро, а утро неизбежно прогонит все тени. Но нет, слезы не шли, лишь сердце с бешеной скоростью неслось галопом словно тройка лошадей, пытаясь вырваться из тесной груди на волю. Она потеряла счет времени, лишь по ярко сверкающему и плывущему по черному небу со скоростью вечности Сириусу, было понятно, что прошло не меньше часа, как вдруг кто-то постучал несколько раз в дверь, тихо, но настойчиво.
Анна вздрогнула, медленно приходя в сознание из сковавшего ее горестного оцепенения.
– Кто здесь? – еле слышно спросила она, прислушиваясь к звукам, доносящимся из коридора.
Тишина.
– Кто здесь? – чуть громче спросила Анна. Страх пробежал по спине.
– Анна, откройте, это я, – услышала она голос Николая.
Сердце перевернулось в груди, и радость, вновь услышать его голос с легкостью потеснили злость и обиду.
– Что вам нужно? Ступайте к себе, – все еще сердито прошипела она.
– Не глупите же, меня здесь услышат или чего доброго увидят, откройте же, нам нужно поговорить.
Анну сбил с толку его сердитый голос. Как смел он сердиться на нее после того как решил оставить. Она подперла лбом холодную дверь, пытаясь остудить рассудок, правая рука все еще лежала на ручке двери, она не могла решиться, стоит ли впускать его в спальню опять, а следовательно в свою жизнь. Что толку в еще одном разговоре, в еще одном прощании. Он неизбежно уедет, а ее неизбежно ждет самое грустная весна, а потом, лето, осень, зима и целая жизнь, когда словно в калейдоскопе времена года будут повторяться с неотвратимой последовательностью. И ее судьба в веренице дней, подле дурно воспитанных детей, либо выживших из ума старушек. Она конечно же, не примет предложение купца, а стало быть вся жизнь пройдет именно так. Так не проще ли здесь и сейчас смириться со своей судьбой, простить и отпустить его из своей жизни, не заставляя казниться его и не мучая себя.
– Анна? – испуганно прошептал он, за дверью, – вы здесь? – ну конечно она здесь, где ей быть еще, что за глупый вопрос, – отругал сам себя Николай.
Но вот, вопреки доводам рассудка, Анна повернула ручку вниз и отворила дверь. Николай от неожиданности с грохотом ввалился в комнату, едва устояв на ногах.
– Тише же! Вас услышат! – гневно прошипела Анна. Только сейчас, она поняла, что находясь во власти своих горестных чувств, даже не удосужилась зажечь свечу, мрак стоял по истине кромешный. Глаза начали привыкать к темноту, она на ощупь по памяти добралась до комода, где стояла свеча. Робкое пламя устремилось ввысь, освещая комнату, и хотя сияние от свечи было скудным, казалось и этого света слишком много в тот миг, обнажая чувства, скрытые до того под покровом ночи.
– Если бы вы так долго не препятствовали, никакого шума бы и вовсе не было, – раздраженно заметил Николай.
– Зачем вы пришли? – сухо прервала его Анна.
– Да что с вами, вы будто разъяренная кошка, шипите, чуть не кусаетесь, не пускаете в дверь, хотя не меньше меня знаете, какой опасности подвергаете и меня и себя. Вы верно белены объелись? – едва сдерживая раздражение, спросил Николай.
– Увольте меня, не желаю слушать ваши нравоучения, вы мне не батюшка, не мой наниматель и уж тем более не мой благодетель говорите зачем пришли и уходите.
Посмотрев на нее с минуты, всматриваясь в плотно сжатые губы, и две глубокие морщины, которые пролегли между бровей, на ее осунувшийся вид и измятое платье, будто она легла прямо в нем на кровать, и на влажные огромные глаза, с пролегшими под них тенями. Он хотел было еще что-то спросить, но вдруг как будто понял причину и гнева и грусти.
– Голубка моя, – и он нежно обнял ее за плечи, ловя своим взором ее глаза.
Анна вопросительно и недоверчиво посмотрела на него, хотя и не стала вырываться из его рук.
– Ты понапрасну горевала, мы уезжаем завтра, не я, мы, – видя как удивленно округлились ее глаза он едва сдержал самодовольную улыбку, чувствую себя не то что благодетелем, а скорее рыцарем в до блеска начищенным доспехах, который вызволяет пленницу из башни злодея. Как же это приятно делать добрые дела и совершать благородные поступки, жить по чести. В этот момент он понял, что спасая ее, он спасает себя. Она бы и без него не пропала, никогда бы не свернула на дурную дорогу, не согласилась на бесчестье, какие бы тяготы и испытания не послала ей жизнь, ничто не запятнало бы ее души, тот свет, который жил в ней, не позволил бы ей озлобиться, ожесточиться, оставаясь неизменно великодушной и к сильному и к слабому и к богатому и к бедному. А вот как сложилась бы его судьба без нее, пожалуй, лучше не знать, может быть, он стал бы невероятно богат, но душою безмерно беден, в конце концов разочаровался бы в жизни, начал пить, кутить, а потом и вовсе бы пропал или свалился в пьяном угаре с лошади, как его батюшка, царствие ему небесное.
Как же это важно найти правильного человека, который бы вознес тебя на небеса, а не погубил тебя и не испепелил в огне порока души твоей.
– Собери вещи сегодня, завтра вечером мы должны тронуться в путь, как только я закончу дела свои. К тому моменту мой приказчик Георгий для нас все подготовит. Люди говорят, ясной погоды ждать бесполезно, так что дожди к концу недели размоют и без того дрянные сибирские дороги, а там недалеко и до того, что местная речушка из берегов выйдет, а я меньше всего хочу остаться в этом треклятом городишке, подле этого тараканища, особенно как только он узнает, как я увел у него из под носа эдакое сокровище, – последнюю часть предложения, он конечно же вслух не сказал, а лишь подумал про себя, но пожалуй, это был главный аргумент их спешного отъезда, никакие размытые дороги не пугали его так, как гнев купца, он испытывал почти животный страх, но не за себя, а за нее, как только тот узнает о случившемся.
Анна слушала его затаив дыхание, от радости и страха перед неизведанным, будто кровь закипала под кожей, живот крутило, а голова шла кругом, будто она наелась забродивших после весны ягод. Он брал ее с собой и этого с лихвой хватило для счастья, тот факт, что он ни словом не обмолвился в качестве кого он везет ее в Петербург, ничуть не тревожил ее. То чувство, которое она испытывала к нему, было столь чисто и возвышенно, что не могло быть греховно, а стало быть остальное не имело значение. Однако мысль о батюшке и матушке, болью отразилась в сердце, и если для себя этот путь она не считала бесчестьем, то в их глазах, она неизбежно будет покрыта позором. Но вслух она эти мысли сказать не посмела, боясь спугнуть хрупкое и переменчивое счастье.
– Завтра, как только начнет смеркаться, я буду ждать в нашем месте, умоляю вас, не тащите с собой тысячу ненужных женских штучек, чем легче поклажа, тем лучше. Тем быстрее будут мчаться кони.
– Боюсь, вы меня путаете с изнеженными петербургскими барышнями. Я пунктуальна и собрана и могу обходиться в обычной жизни лишь самым необходимым, не хуже полевого солдата, – засмеялась она.
– Вот только, боюсь, путешествовать нам придется втроем, не уверен, что для вас данное обстоятельство будет удобным и комфортным, однако же, к сожалению этого попутчика нельзя никуда деть, – серьезно заявил он.
– О, я совсем не против присутствия вашего приказчика, ваш друг это мой друг, не тревожьтесь, меньше всего думайте о моем удобстве, если бы вы знали как я добиралась из своего родного города сюда, поверьте, даже путешествие на верблюдах по пустыне, пожалуй, и то комфортнее.
– Нет, нет, боюсь, вы ошибаетесь, это не Георгий, он решил здесь еще задержаться, и отправится следом дня через два, а то и позже, он человек, знаете ли, молодой, и не связан никакими обязательствами. Ну да не важно. Даю вам подсказки, этот попутчик чрезмерно шумлив, волосат, не воспитан, что и не мудрено, с учетом того, из каких он мест, и признаюсь честно, дурно пахнет, но это до поры до времени, приедем в поместье, надеюсь и с этим справимся. Тем более, что лучшей наставницы чем вы и не сыскать. Скольких невоспитанных отпрысков вы заставили сидеть чинно? Уж с этим то совладаете. Тем более сердце мне подсказывает, а добрее вас, замечу, моя голубка, я в своей жизни человека не встречал, в общем сердце мне подсказывает, он вам придется по нраву, –и подмигнув загадочно улыбнулся. Анна уже ничего не понимая, удивленно смотрела на него широко открытыми глазами.
