Николай Иванович Хрипков
Каникулы
26. ЕЩЕ ОДИН КОМПАНЬОН
С утра в дачном домике закипела работа. Они готовили операционный стол из панцирной кровати, проводили к нему яркое освещение. Рита проверила, весь ли инструмент. Оборудовали стационар, куда отправят пациентов после операции, где они, как выразилась Рита, будут реабилитироваться, на что Пахом заявил, что реабилитироваться могут только невинно осужденные. Рита консультировала Серегу, как и что. Тот кивал головой. Согласно кивал и безропотно выполнял ее приказания.
– Заруби себе на носу! В операции нет мелочей. Здесь всё важно! Работать надо быстро, но без спешки. Если поспешишь, не только людей насмешишь, а загонишь пациента в могилу,– менторским голосом поучала она Серегу.
Пахом не мог слышать без какого-то естественного отвращения медицинские подробности, а потому то и дело выходил из комнаты на крыльцо покурить или просто посидеть. Несколько раз ему пришлось съездить в аптеку и по магазинам прикупить необходимое. Даже самый предусмотрительный не может всё предвидеть. Не хватало то одного, то другого. «Миниоперационная» для принятия больных на всю голову была готова. Она еще раз осмотрела всё и осталась довольной. На дачке запахло больницей.
– Очень хорошо, плотно кушаем! – сказала Рита, когда они сели за стол. На этот раз Серега порадовал обжаренной курочкой. Корочка была хорошо прожарена и хрустела на зубах. – Дальше у нас не будет ни одной свободной минуты не то, что перекусить, но и перекурить. Не расслабляемся, ребята!
Она строго поглядела на юношей. Они выпрямили спины.
– Сто грамм для смелости позволяется? – с робкой надеждой спросил Пахом, хотя вчера ополовиненную бутылку они прикончили. Кто же ему разрешит сейчас бежать в магазин? Спросил так, для бравады.
– Пока всё ни закончим, ни миллиграмма! Ни капли! Ни маковой росинки!
Рита так глянула на него, что он понял, всякое непослушание недопустимо и наказуемо. Наигранно тяжело вздохнул.
– Главное, ребята, никакого сомнения, колебаний, волнения и самодеятельности. Действуем строго по плану. Всё выполняем быстро и четко. Рефлексия и угрызения совести недопустимы. Вы уже не люди, а роботы, в которых заложена программа. Малейший сбой программы ставит под угрозу выполнение плана. Надеюсь, это понятно? Действуете чисто механистически! – голос ее был сух.
– Но могут же возникнуть непредвиденные обстоятельства,– сказал Серега. Но как-то нерешительно. – В боевой обстановке поощряется инициатива и самостоятельность. Об этом даже Суворов говорил своим чудо-богатырям. Вроде бы так! Мол, солдат должен и сам шевелить рогом.
– Моя рука должна лежать на пульсе. Если возникнет нештатная ситуация, немедленно ставьте меня в известность и действуйте только после моего распоряжения,– твердо произнесла Рита. – Вы не служили в армии, но думаю, что вам известно, что приказы командира не обсуждайте. О моих достоинствах будете злословить после завершения операции.
Она взглянула каждому в глаза. Серега заморгал ресницами.
– Здесь командир я. А вы рядовые! Или вы не согласны с чем-то? – она переводила взгляд с одного на другого.
И снова каждому заглядывает в глаза. Серега тяжело вздыхает. А Пахом отводит взгляд. Куда ж ему деваться?
– Откуда такая железобетонная уверенность, что на этот раз, то есть сегодня, у нас всё непременно получится? – спрашивает он. Хотя уверен, что получится.
Ему так хочется, чтобы она была права. И он верит, что она не может быть не права.
– Откуда? А? Ну, откуда?
– От верблюда! Я понятно объясняю?
– Ответ лаконичный и исчерпывающий. Больше вопросов не имеется, товарищ генералиссимус! – чеканит Пахом.
– Товарищ генерал! Пардон! Генералиссимус! А можно щелкнуть каблуками? – спрашивает Серега. Он подскакивает с тупым лицом.
Стоит на вытяжку. Не дрогнет ни одни мускул.
– Нащелкаешься еще сегодня! Ладно, ребята! Доедайте, допевайте свой кофе! – распоряжается она, уже не сомневаясь в их исполнительности. Бунта на корабле она не допустит. – Я звоню Филиппу Филиппову. Такое ощущение, что мне сейчас придется звонить другому Филиппу. Киркорову! Это было бы не лучше.
Она морщится. Может, вспомнила знаменитую конференцию и журналистку в розовой кофточке.
– Откуда у тебя его номер? – спрашивает Пахом. Хотя современные технологии…
– Оттуда, откуда и моя уверенность. Удовлетворен моим ответом?
Всё понятно. Вышла. Как-то у нее получается бесшумно закрывать за собой двери.
– Нет, Серега! Она сделала неправильный выбор,– весело сказал он.
Серега непонимающе глядит на него. Какой еще выбор?
– Надо было ей идти в военную академию. Вот только НАТО жалко. И так их запугали своими ракетами, запусками из Каспийского моря ажно чуть не до Африки. А тут еще и Рита! Представляешь, как они обделаются?
Как по команде, засмеялись. Выскочившая на середину пола мышка, юркнула к стенке.
– Хватит ржать! Операция началась! Веселиться будете потом!
Рита стоит на пороге. Руки уперла в бока.
– Филипп Кир… Тьфу ты! Филиппов собирает свою гоп-компанию. Будут ждать меня в назначенном месте. Я на «тойоте», вы на «жигулях». Всё! Пять минут на уборку и сборы! Ну, чего расселись? Время пошло! Давайте, ребятки, шевелитесь!
Уже шли к машинам, как Рита, что-то вспомнив, сказала Пахому, который по-прежнему улыбался:
– А вас, Штирлиц, прошу остаться. Вы меня слышали?
Пахом не смотрел сериала про знаменитого разведчика, но кто такой Штирлиц знал. Он остановился. Поглядел на Риту, на Серегу.
– Я справлюсь одна. Сергей будет на подстраховке. Лишних людей не надо. Это может насторожить их. Нет никакой надобности в твоем присутствии. А в домике сейчас постоянно должен кто-то быть. У определенной группы людей есть обыкновение навещать пустые дачи. Береженного Бог бережет. Бомж какой-нибудь заберется или подростки. Им нравится шерстить пустые дачные домики. Всё-таки адреналин, приятное времяпрепровождение. А если еще всё кругом покрушить и нагадить. Приезжаем, а тут полный разгром. И что делать? Начинать всё сначала? А на это не один день уйдет.
– Еще при нас ни разу не залазили, Рита,– пробормотал Пахом и снова поглядел на друга.
– Это совсем не значит, что не залезут. Могу снабдить оружием.
Что оставалось делать Пахому? Только согласиться. Рита была из той породы людей, которые всегда правы. А предусмотрительность в их деле не будет помехой. Это так! Конечно, она делает всё правильно.
Они уехали. А как известно, хуже нет, чем ждать да догонять. Заняться Пахому было нечем. Он осмотрел еще раз внимательно и пристально их миниоперационную. Подмел пол. Время, казалось остановилось. Он прилег. Но сразу в голову полезли разные нехорошие мысли, предчувствие, что что-то обязательно случится плохое. Нет, так дело не пойдет. В комнате он боялся даже стул передвинуть. А что если стул должен стоять именно так, как он стоит? И он своим вмешательством навредит и всё пойдет не та, как надо? Нет, лучше ничего не трогать. Даже не дышать в сторону этого. Это не его епархия. Он тут ничего не понимает и не должен стараться понять. Тут всё сделают без него. Прошло около часа. Даже не позвонят. А могли бы позвонить. Знают же, что он переживает за них. Неизвестность же хуже всего. Хотя, если не звонят, значит, ничего еще не происходит. Сам он позвонить не решался, помня Ритин приказ: никакой самодеятельности. Инициатива в данном случае наказуема. Налил стакан воды, выпил половину, вышел на крыльцо и остатки выплеснул на землю. Погода замечательная. Как говорят: так и шепчет «займи и выпей!» Пахом достал сигареты.
Не успел он сделать и пару затяжек, как услышал знакомый голос. И тихо выругался.
–Здорово, братело! Как жизнь молодая?
У калитки стоял бомж, который уже приходил к ним попрошайничать. Всё-таки Рита права. Морда его – лицом это можно было назвать только с большой натяжкой – густо заросла черной с синеватым отливом щетитиной. Пахом заскрипел зубами. Издал протяжны вздох.
– Зачем? Чего тебе надо?
Мгновенно пронеслась картинка: приезжает Рита с Серегой, привозят «пациентов», а тут этот нежданный гость. Здрасьте, я ваша тетя!
«Зачем» прозвучало, как решительный отказ. Но бомж уже зашел во двор, огляделся и направился к крыльцу, на котором сидел Пахом. Пахом еще сделал две затяжки и отшвырнул бычок. На него обрушилась зловонная волна перегара, запаха грязного тела и лука. «То ли он натирается луком?» – раздраженно подумал Пахом. Что-то вроде бомжачьего лосьона. Даже губы у него были покрыты грязью.
Он протянул пахому руку. Средний палец был неестественно вывернут в сторону. Так бывает, если повреждено сухожилие.
– Илья! Друзья называют Илюхой. А так Илья Викторович.
Он увидел дымящий в траве бычок и подобрал его. И снова тянет руку. Первым побуждением было спрятать руки за спину. Совершенно не прельщала Пахома перспектива жать руку бомжа. Тут же мелькнуло. «Сейчас заканючит «не уважаешь, брезгуешь». Только хуже себе сделаю. В конце концов, руки потом можно и помыть в горячей воде с мылом. Мол, я для тебя не человек. А знаешь, что у меня высшее политехническое образование и несколько патентов за изобретения. Знает он эти песни.
Пахом протянул руку. Левая рука безвольно упала.
– Александр Сергеевич Пушкин. Солнце русской поэззи,– проговорил он на полном серьезе. – Прошу любить и жаловать!
Хватка у Ильи на удивление оказлось крепкой. Так крепко жмут руки люди, уверенные в себе, не склонные комплексовать по поводу собственных недостатков и отношению к ним окружающих. Пахом попытался вяло выдернуть руку, но с первого раза сделать ему этого не удалось. Илья продолжал держать его руку, не ослабляя хватки. Смотрел в глаза.
– Я тоже люблю юмор и шутку!– проговорил он шутливо.
Улыбнулся, обнажив кривые черные зубы. Но и таких у него был явный недостаток. Пахому стало понятно, что он ведет себя глупо. Нельзя недооценивать этого типа. От него исходила явная опасность. Пахом чувствовал ее, хотя не мог понять, в чем она заключается. Такое ощущение, что он что-то знает о них.
– Опусти рук! – и добавил. – Пожалуйста! А ты сильный!
– Извини! Извини! – пробормотал Илья, опуская его руку. Вытер ее о штанину.
– Пахом вообще-то я. Редкое в наше время имя. Родители у меня любят раритеты.
– А по батюшке как величать? Пахом… А по батюшке?
– Совершенно необязательно по батюшке. Не заслужил еще. Фамилию не надо? Паспорт там показать? Денег не дам! Сразу предупреждаю. Даже не пытайся!
– Ну, да! Ну, да! Сами на мели. Уже пели эту песенку. Бедные студенты, живущие от стипендии до стипендии. Так твой долговязый друг говорил в прошлый раз. А где он, кстати? Да машинок нет, значится, укативши барин, а тебя оставил на хозяйстве присматривать. Наверно, он медик. Или учится на него.
Пахом вздрогнул и быстро отвел взгляд в сторону. Нужно было держать ухо остро. Нельзя недооценивать противника.
– С чего это ты решил? Или он тебе сказал?
– Так подумал. Ведь медик – это не профессия, а образ жизни. Я сразу узнаю медика.
– Слушай, Илья! Понимаешь, тут такое дело…
– Дай хлебушка! Хлебушек у тебя есть. С самого утра ничего не ел. Вот только водички попил. А ничего не ел.
– Вынесу тебе поесть. Только ты сразу уйдешь! Договорились? Некогда мне! Вон работы сколько!
– Ждешь гостей?– спросил Илья, улыбаясь.
Да что же это такое? Он что-то разнюхал.
– Никого я не жду. Никаких гостей не жду. Занят я. Некогда мне с тобой. Сейчас вынесу тебе!
Он пошел в дом. Прежде чем открыть дверь, оглянулся. Бомж, шаркая большими теплыми галошами, плелся за ним, бормоча что-то на ходу.
– Стой здесь! Стой, я тебе сказал! Иначе я ничего не вынесу! – голос Пахома стал резким.
Илья остановился, ухватив руками столбик, на котором лежал небольшой навес над крыльцом. Пахом бросилс к кухонному шкафчику, отрезал полбуханки хлеба. Помедлил. Положил на хлеб куриную ляжку и так же быстро к дверям. Илья стоял всё в той же позе, держась за столбик. И смотрел на дверь.
– На вот! Бери и иди! Давай, Илья, иди!
– Благодарствуй! Дай тебе Бог здоровья и счастья! И хорошую жену!
– Иди уж! Ну, чего тебе?
– Покушаю теперь. С утра. Представляешь, ни крошки! А ты добрый. Не все дают.
– Илья! Мне правда некогда. Дела! Не задерживай, пожалуйста!
– А закурить дай! Уши, видишь, как опухли! Как у слона, наверно.
Протянул ему начатую пачку. Пахом двумя пальцами взял пачку.
– О1 «Мальборо»! Я молодым тоже курил «Мальборо». Хорошие сигареты. Наши таких не умеют делать. Потом уже что попало начал курить. И «Приму», и «Астру», и махорку, и самосад. И даже луковую шелуху. Не веришь, что курил шелуху?
– Верю! Верю! У меня дела. Иди! Иди, тебе говорю!
– Что у вас девка такая страшная? Покрасивше не могли найти? Я таких и не видел.
Пахома дернуло, как от удара тока. Он с ненавистью поглядел на Илью. Илья нисколько не напугался.
– Вы такую е…Сочувствую вам, ребята!
– Тебе по морде дать? Помело своё спрячь!
– Всё! Всё! Молчу! Рыба об лед! Дурак я! А с дурака что возьмешь? Сам знаешь, дуракам закон не писан. Говорю, не подумавши! Со мной бывает.
– Вали, тебе говорю, отсюда! Или тебя вытолкать?
– А вот они на машинах уехали. А ты один остался в доме. Сторожишь, значит? Держат за сторожа?
– Следишь за нами? – зашипел Пахом, шагнув к нему.
– Нет, ты чо? Ну, просто хожу, смотрю. Делать-то мне нечего. Вижу: она на «тойоте» покатила, он на «жигулях». А то ты на «жигулях» ездил. Всё же интересно мне. И нездешние вы. Я всех здесь знаю. И меня все знают. Небольшой городок. Живете здесь уже сколько. Ну, понимаю, море было бы рядом. А то только болото и речушка. Уезжали куда-то. Потом ты один приехал. А потом твой друг с девкой. Из машины какие-то коробки выгружали. Только это не продукты. Я бы запах учуял.
– Это всё, надеюсь? – прошипел со злостью Пахом.
– А ты не надейся, парень! Надежда – мой парус земной. Так что ли?– рассмеялся Илья, показав гнилой рот.
Смех его был больше похож на отрывистый кашель. Он резко прервал его.
– Стукнуть что ли? – проговорил задумчиво Илья.
– В смысле ударить? – спросил Пахом. Он представил, как дерется с бомжем.
– Не в этом смысле. В другом. Ты же меня понимаешь?
– Интересно девки пляшут,– пробормотал Пахом. Навалились усталость и бессилие.
– Ну-ка, садись! Садись, друг ситцевый! – кивнул Илье на крыльцо.
– Присаживайся! Надо так говорить. Я уже свое отсидел. Чего вам искренне не желаю,– проскрипел Илья и шагнул к крыльцу.
Как ни воняло от бомжа, но Пахом не стал отодвигаться, когда он сел с ним рядом на крыльцо, задев его локтем. Сейчас он на это не обращал внимания.
– Рассказывай, Илья? Ну, давай, толкуй!
– О чем я тебе должен толковать?
– А вот мне интересно стало. Заинтересовал ты меня. Всё высматриваешь, следишь, даже угрожаешь, что стукнешь. Решил шантажировать? Если ты сидел, то знаешь, что бывает с дятлами, которые стучат. Долго они не живут. Так по тюремной науке?
– Я пошутил. На понт хотел взять. Извини! Закосячил, значит. Извиняюсь!
– Да? Ладно! Принимается объяснение! Только, если ты сейчас без шуток не расскажешь, то, сам знаешь, я уж шутить не буду. Мне не до шуток!
Пахом сжал кулаки. Поднял правую руку.
– Ты не пугай меня! Я знаешь, уже пуганный-перепуганный. Сам могу кого угодно напугать. Вот так-то! – Илья явно сердился.
Потом закурил. Курил быстро и глубоко.
– Тогда напугай! Я так хочу напугаться! Напугай, если посмеешь! А дальше посмотрим! Или очко играет? Ну, давай! Давай!
Пахом почесал кулаком грудь. Огляделся по сторонам.
– Не надо так говорить! На зоне за такие слова здоровья лишают. Не надо про очко!
Только сейчас Пахом заметил на его руке наколку. Постарался рассмотреть, что это.
– Прости! Не бывал! Базар не научился фильтровать! Так всё же! Только не юли! Говори, как на духу!
Татуировка была покрыта толстысм слоем грязи, но Пахом прочитал имя ее владельца. Это, чтобы знали, как к тебе обращаться?
– Я тебя, парень, узнал. У меня глаз – алмаз!
– Что? Кого ты узнал? Когда мы с тобой пересекались?
Пахом отодвинулся к самой стенке. Илья докурил до самого фильтра, плюнул на ладонь и забычковал окурок. Глаза у него заблестели. Потрескавшиеся губы с черными уголками растянулись наподобии улыбки. Пахому стало противно, он отвернулся. Улица была пустынна.
– Я видел всё. Вот так-то, парень!
– Что всё? Что ты всё видел?
– А как в парке дело было. Ну, возле вокзала.
Пахом остолбенел. Голова у него на какое-то время отключилась. Ноги налились свинцом. А потом в висках запульсировало, забилось. И первая паническая мысль: «Этого не может быть! Но не придумал же он это!».
– Твоего друга там того. А потом тебя. Я всё видел. Зрение у меня хорошее.
Пахом проглотил слюну. Достал новую пачку сигарет. Закурил. На Илью он не глядел. Лишь бы никто не появился на улице.
– Как ты побежал, а за тобой погнались. Но не догнали. Я часто там по парку шарюсь. Кто-то бутылку не допьет, оставит, кто-то беляш не доест, опять же бычков куча. А когда это… я в кустах-то спрятался. Чувствую, дело керосином пахнет. Если бы меня нашли, то и меня за компанию. А потом бы и грохнули. Бомжа-то никто не хватится. Тихо сидел в кустиках. Кашлянуть боялся. И всё видел и слышал. А свидетелем в таких делах я быть не желаю. Филиппов-то старший, знаешь, в ментовке. Дело бы это он всё равно замазал. Его братка уже не в первый раз в такие переплеты попадает. И всё время сухим выходит из воды. Всё шито-крыто. А меня бы в капэзухе придавили. Инфаркт бы написали и вынесли вперед ногами. Тут и к гадалке ходить не надо. Так что не обессудь! Свидетелем я не пойду ни при каком раскладе. Всё я это знаю. Я тут всех знаю. Вот такие дела!
– И когда ты меня здесь увидел, ты меня сразу узнал? С первого раза.
Неизвестно, куда еще этот Илья повернет. Мимо дачи пробежала собака.
– Узнал, хоть ты и гримировался. Усы клеил, очки эти большие на полморды черные. Да и голос я твой запомнил. Я хорошо голоса запоминаю. У меня музыкальный слух. Я в детстве в музыкальную школу ходил.
– Что теперь? Что будем делать?
– А что теперь? А ничего теперь. Чего мне делать?
Илья оторвал зубами кусок курицы. Стал громко шамкать.
– Я же тоже не дурак. Если ты сюда вернулся да еще с друзьями, значит, козе понятно, что хочешь отомстить. Только если бы ты хотел убить, то уже бы убил. Это ж просто! Всё что-то гоношишься, следишь, конспирируешься. Значит, не убить хочешь, а как-то иначе, но чтобы хуже убийства для них было. Я же, Пахом, не дурак, кумекаю. Я бы на твоем месте их давно убил, на мелкие кусочки порубил и отвез на свалку. Там бы через час их собаки и крысы растаскали. Никогда никто ничего не найдет. А ты чего-то тянешь. Значит, задумка есть.
Пахом пришел уже в себя. И взял в руки. Нужно быть очень осторожным с этим Ильей. Он приподнялся, огляделся.
И тут, как огнем, обожгла мысль: «А что если? Почему бы нет? Да нет! Это безумие!»
– Илья! Ты сильно ненавидишь этих уродов? Тебе, наверно, тоже от них доставалось?
– Задушил бы своими руками! Но не могу.
– Душить не придется. А кое-что подать, принести, подержать сможешь? Короче, помочь нам?
– Без бэ! Базара нет! Всегда готов!
– Тогда договорились! Но чтобы у меня…
27. КАСТРИРУЮТ НЕ ТОЛЬКО КОТОВ
– Мы едем! Всё прошло замечательно. У тебя всё в порядке? Чего ты молчишь?
Это был Серега. Голос его спокоен.
– В порядке! – ответил Пахом. –Но есть новости. Не знаю, обрадуешься ли.
– Не пугай меня. Новостей нам не надо. Новость – это нечто неожиданное, что может осложнить нам жизнь. Новости отдадим телевизионщикам!
– У нас появился еще один помощник, – выдохнул Пахом и замер.
– И кто же этот наш новый коллега?– спокойно спросил Серега.
– Ты его знаешь. Наш общий знакомый бомж. Да! Тот самый! Кстати, зовут его Илья. Сидим сейчас знакомимся.
– Пахом! Ты с дуба рухнул? Ты ему веришь?
– Я ему верю. Он честный человек.
– Рита будет очень недовольна. Она же говорила: никакой самодеятельности, никакой инициативы. Ты же завалишь всё!
– У меня всегда есть возможность застрелиться. Надеюсь, одной пули не пожалеете? Не беспокойся, я сам это сделаю.
– Идиот! Я звоню Рите, чтобы для нее это не стало приятным сюрпризом. Или наоборот. Ах, какая приятная новость!
Открыл ворота. Через минут десять машины въехали в дачный дворик, сначала «тойота», затем «жигули». Илья поднялся и прислонился к косяку. Но напуганным он не выглядел. Вышла Рита. Она долго, пристыльно и настырно рассматривала Илью, как будто хотела просветить его насквозь рентгеновскими лучами своего взгляда, увидеть всё его нутро. Почему-то Илья встал навытяжку и безмолвствовал. Даже руки вытянул по швам, что выглядело очень нелепо. Представьте себе бомжа, который стоит навытяжку! Это надо видеть!
– Он мне нравится! – подвела она итог своему рассмотрению. Пальчиком приподняла его подбородок.
Серега и Пахом переглянулись. Конечно, они даже не пытались проникнуть в ее мысли. Серьезно или шутит?
– Прохоров Илья Викторович, тысяча девятьсот шестьдесят шестого года рождения. Уроженец города Чернореченска, где он закончил среднюю школу, кстати, имея всего лишь три тройки. Затем политехнический институт в городе Старосибирске. С красным дипломом. При распределении изъявил желание вернуться в родной город, – тихо, но отчетливо скандировала Рита. – Работал сначала мастером, затем начальником цеха на заводе низковольтной аппаратуры, который в тысяча девятьсот девяноста пятом году был закрыт, а затем арендован предпринимателями. После чего остался без работы и соответственно без средств существования. Перебивался случайными заработками, которых не хватало даже на нормальное питание. Жена ушла к другому мужчине, а затем переехала с мужем на Дальний Восток. Детей нет. Больше не женился. Стал выпивать. Всё больше и больше. Шулерам проиграл однокомнатную квартиру. Сначала жил у знакомых, потом оказался, естественно, на улице. И начал вести определенный образ жизни. Сдавал металл, иногда подрабатывал, колол дрова, перекидывал уголь, косил траву. За что в основном рассчитывались алкоголем и едой. Осужден за кражу продуктов в магазине на три года. Срок отбывал в колонии общего режима под Красноярском. После отбытия наказания вернулся в Чернореченск. Я правильно излагаю, Илья Викторович? Поправьте, если что!
Илья кивнул, сменил опорную ногу и снова застыл, как бравый солдат Швейк, то есть руки по швам. На Риту он смотрел с восхищением.
– Так точно! – прошелестел он, не спуская с Риты глаз, как кролик с удава. Позволил себе только обтереть губы.
Конечно, что-то Рита по дороге могла узнать из Интернета. Но не такие же подробности? И зачем ей это?
– Откуда у тебя это всё? – воскликнул Серега. – Ты разве предполагала…
– От верблюда! Откуда же еще? Самый надежный источник информации.
В голосе Риты не было никакой иронии. Взгляд был спокоен.
– Помощник нам действительно понадобится. Так вот, Илья, слушай сейчас внимательно!
Она снова повернулась к нему, оглядела его с ног до головы. Но никакого презрения. Даже особенного интереса не проявила
– Я весь превратился в слух! – бойко рапортовал Илья, продолжая стоять на вытяжку.
– Сейчас будете стоять на стреме. Смотрите и слушайте!
Илья кивнул. Весь его вид выражал полную готовность выполнить любой приказ.
– Есть! Выполню! Будьте надежны, барышня!
– Чтобы ни одна душа не видела! Если что сразу и бегом! Но тихо, не привлекая внимания.
– Ясно и понятно! Выполним! Всё будет пучком!
– Повторяю, Илья! Ни одна душа! Даже если муха пролетит, сразу сообщайте! О малейшем движении
Илья кивал. Хотя в это время дачная улочка была совершенно пустынна. А из соседних дачных домиков ничего разглядеть было невозможно. Из-за густой кроны деревьев.
Илья вышел за калитку и перешел через дорогу. Поглядел налево-направо.
– Выводим клиентов! – скомандовала Рита. – Делаем аккуратно, но быстро!
Она подошла к «тойоте». Заглянула во внутрь.
– Поддерживайте их с обеих сторон, чтобы не упали. Шевелить ногами они еще могут, а вот сознание у них отключено. Это камни, но, к сожалению, живые. Беремся, ребятки! И осторожно ведем!
Первого достали из машины Дрищенко. Он смотрел только вперед, как бывает с человеком, который сидит в оцепенении, неподвижно уставившись в одну точку и ничего не видя. Его глаза были широко раскрыты, но неподвижны, как у манекена, даже веки не дрожали. Это был какой-то зомби. Когда его поставили на ноги, он что-то мыкнул. Из полураскрытого рта бежала струйка жидкой слюны прямо ему на футболку и джинсы. Пахом и Серега подхватили его с обеих сторон. Серега пригнулся, чтобы подставить плечо. Дрищенко исправно передвигал ногами, но ни на что не реагировал. Рита им приоткрыла двери, они завели его в комнату и медленно опустили на низкую раскладушку, которую принесли из гаража. Подросток лежал с вытянутыми вдоль туловища руками. Почему-то подрагивал мизинец на левой руке. Он неподвижно смотрел в потолок. Пахом провел ладонью перед глазами. Никакой реакции. Это его заинтриговало. Он спросил:
– А что вы с ним сделали? Вкололи что-то? Или по башке?
Серега отмахнулся, как от назойливой мухи:
– Не сейчас! Все объяснения потом!
Следующим был Филипп. На нем были те же джинсы, что и тогда в парке. Должно быть, любимые.
– Один ты его сможешь довести? – спросил Пахом. – Что-то меня мутит!
Отвернулся в сторону, чтобы не видеть эту носатую рожу с большими выпученными глазами. Сжал кулаки и тут же разжал.
– Засунь свою брезгливость, знаешь куда! Смотри, какой нежный!
Но тут же Серега оссекся. Понял, сболтнул лишнее.
– Этого сразу на операционный стол! С него и начнем! А то, знаешь, говорят, первый блин комом. А ком получится вонючий.
Пахло от Филиппа перегаром и мочой. Пахом раскрыл рот, выливая слюну подступившей тошноты. После того, как перетащили Максимова и Старикову, в дом вошла Рита. Поморщилась. Видно, и врачам не чуждо ничто человеческое.
– Не очень-то аккуратно вы с ними обращаетесь! – усмехнулась она. – Как мешки таскаете!
– Вам это удалось! Но как? – спросил Пахом. Ему до сих пор не верилось.
– Погоди! Сергей, снимите, пожалуйста, с пациента штаны! Конечно, я могла бы и сама…
– Из Пахома не вышел бы медик, он слишком брезгливый,– сказал Сергей. – Хотя многие особи достойны только такого чувства.
Пахом повернул голову в сторону двери. Рита набрала в шприц из ампулы какой-то лиловатый раствор и вколола его Филиппц в области паха. Осмотрела без всякого женского любопытства гениталии. Села на стул. Серега оглядывал столик: всё ли готово. Приподнял несколько пузырьков, протер освобожденное место и поставил пузырьки. Продезинфицировал инструмент. Поглядел на Риту.
– Можно я выйду? – спросил Пахом. Умоляюще поглядел на них.
В комнате запахло больницей. Рита кивнула. Надела белый халат.
– В багажнике возьми пакет. Там еда, бутылка вина,– сказала она, разглаживая перчатки на руках. – Это для Ильи. Пока он не опохмелится, он не способен что-то делать нормально, потому что все его мысли заняты только одним предметам. Нам нужен осмыслящий свои действия исполнитель. Сам не пей! Сидите во дворе, громко не разговариваете, песен не поете и не ржете над дурацкими анекдотами . Ушки держите на макушке. Обстановку постоянно отслеживаете, прилегающую местность держите под прицелом. Если что-то… Никто не застрахован от случайностей! Даже мы! Думается, что ничего всё-таки не должно произойти. Но если кто-то появится, в дом, даже во двор категорически не пускать. Никого! Ни под каким предлогом! Даже если это будет отряд ОМОНа или спецгруппа ГРУ. Ложитесь костьми, но никого сюда не пропускайте! Вам это ясно?
– Оружие выдадите? И бронежилеты желательно. Вдруг придется отстреливаться.
– Ага! Будете отбиваться подручными средствами. Например, бутылкой, которую я купила для Ильи. Про «розочку» слыхал?
– Это надолго? – спросил Пахом. – Я имею в виду…
– Вышел отсюда. С глаз долой!
Рита поднесла к глазам скальпель. Долго рассматривала его.
Вино очень обрадовала Илью. Он долго крутил бутылку в руках. Прочитал все надписи на этикетке и чмокнул бутылку в горлышко. Пахом, закурив, наблюдал за ним. Ну, чисто дитё!
– Дорогое вино! – сказал Илья. – А всего-то двенадцать градусов. Я обычно беру «Три топорика» в полторашке. Самое ходовое винцо у нас. Поскольку самое дешевое.
Илья причмокнул языком. Нежно погладил бутылку.
– И если вылить две полторашки в одно рыло да еще без закуси, да еще на старые дрожжи, становится оченно даже хорошо. Советую попробовать! Проверено! Мин нет!
– Непременно воспользуюсь вашим ценным советом!
– Но они, представляешь, что, сволочи, делают! Торгуют у нас в магазине две Наташки. Наташа Маленькая и Наташка Большая. Первая мне и до подмышек не достанет, а вторая выше меня на голову. Наташка Большая, ничего не скажу, но вроде как честная. А Наташка Маленькая в последнее время мудрить стала. И не я один это заметил. Захожу в магазинчик. Наташка Маленькая торгует. «Дайте мне,– говорю,– «Три топорика». Хотя можно бы и не говорить каждый раз одно и то же, потому что ничего иного я не беру. Уходит она в подсобку и минут пять ее нет. Что там можно делать? Или она не знает, где и какой у нее товар? И почему нельзя винцо держать в самом магазинчике? Я же в этом деле спец. Пью, а винишко-то чувствую не то, и послабее, и водой застоявшейся припахивает. А самое главное – пробка-то сорвана. А пальчики-то у Наташки слабые и с силой не могла прикрутить на место. Бутылку-то наклонил, а из нее кап-кап льется. Тут и дураку ясно, в чем дело. Только мне, бомжу, нельзя шуметь. У Наташки Большой возьму, норму принял, пришел в нужное состояние. У Наташки Маленькой столько же возьму, а состояния положенного нет. Но я же не человек, я изгой. Мне права качать нельзя. Никто меня и слушать не будет. И не поверит мне. И я же останусь кругом виноват. Это я относительно прав человека. У меня даже паспорта нет. Потерял по пьяни или кто вытащил. А другой получать не пошел. И денег на это нет. И прописки нет. А без бумажки ты букашка. Но мусора меня знают, не трогают.
Илья тараторил, не замолкая ни на минуту, но Пахом не слышал его, все мысли Пахома были там в домике: всё ли пройдет, как надо, а если что не так, а если сдохнут…Приоткрылась дверь, показалось Серегино лицо, он поманил пальцем Пахома. Пахом всматривался в его лицо.
– Я не пойду! Нет! Серега! Ну, что ты?
На белых перчатках Сереги было несколько капелек крови. Пахом больше не глядел на его руки.
– Нужна грубая физическая сила,– громко прошептал он. – Мужик, короче, нужен!
А почему грубая? Морду что ли бить?
– Мне можно? – подлез Илья. – Мы всегда готовые.
– Нет! – решительно отверг его предложение Серега. – Прежде чем запускать тебя в дом, тебя нужно специально продезинфицировать. Мне нужны только стерильные помощники. Так что, в сторону!
Пахом, опустив голову, поплелся в домик следом за Серегой. Филипп лежал на высоком столе, накрытый простыней. Отрыто только лицо.
