Николай Иванович Хрипков
Каникулы
– Берем аккуратно! Не трясем! И переносим на постельку! Всего-то делов на сто рублев! Сюда положим следующего пациента. Всем места хватит! Родненькие вы наши!
– Хоть живой? – спросил Пахом, вглядываясь в ненавистное лицо, бледное, большеносое. Глаза были закрыты.
– Нас еще переживет,– ответил Серега. – Но придаваться столь любимым плотским утехам с особями обоего пола уже не сможет. Ну, если только палку привяжет. Но кайфу-то никакого. Только расход энергии.
Следующего положили на операционный стол Максимова.
– Быстро вы работате! – восхитился Пахом. – Я думал, это долго.
– Операция для первокурсников, – ответила Рита. – Естественно, если они занимаются практикой. А не болтаются по дискотекам.
– Ты уже делала подобное? Ну, на мужиках, я имею в виду?
Рита вздохнула, посмотрела на Пахома:
– Одно плохо, что нельзя курить в операционной. На мужиках в первый раз. Поэтому немного волнуюсь.
– И не боишься? Все-таки не коты же? Вроде как люди.
Серега дезинфицировал инструмент для следующей операции. Рита протерла клеенку. Бросила тряпку в тазик.
– Я изучила этот вопрос. А в деревне кастрировала у бабушки хряка. Не мешай нам, Пахом? Или ты решил поприсутствовать на операции? Не очень приятное зрелище. Но можешь остаться!
– Нет! – Пахом замахал руками и пробкой выскочил на крыльцо. Тут перевел дух.
Илья прогуливался за двором. Лицо его было серьезно и ответственно. То и дело он пытался свести брови, как можно ближе. Всё время крутил головой.
– Вы им там что всё подряд отрезаете? – осведомился он с важным видом. – В Багдаде всё спокойно! В наших войсках порядок.
Он поглядел налево, потом направо, как будто собирался переходить дорогу. Сел с Пахомом на крыльцо. Опорожнил винную бутылку на треть прямо из горлышка. После чего заявил, что к нему явился аппетит, долгожданный гость. Он умял самодельный бутерброд с мягкой молочной колбасой. Жесткую он бы не прожевал. Но и это требовало времени.
Пахом ухмыльнулся. Весело подмигнул Илье.
– Для них голова не самая важная часть организма. Они вполне могли бы обойтись без нее. Хотя куда тогда девать крутые бейсболки!
– Так значит того самого? – догадался Илья. – Неужели это самое?
– Ага! – кивнул Пахом. – Как раз это самое!
– Вот это правильно! За это надо выпить! Непременнейшим образом выпить!
Илья потянулся за бутылкой. Сделал несколько крупных глотков, после чего бутылка была ополовинена. Илья вытер тыльной стороной ладони губы и снова принялся за бутерброд. Подбородок быстро подпрыгивал.
– Саньку-то как? Она же девка? – спросил он Пахома. – Или это самое зашиваете?
– Вопрос не по адресу. Спрашивай у хирургов!
А действительно, как? Что они сделают с девкой?
– Лет ей, наверно, тринадцать было. Смотреть не на что – козявка. А хахаль ее мамки и оприходовал ее. Ну, и пристрастился к этому делу. Она к мамке жаловаться. А та отлупила ее до потери пульса. Сама, говорит, мандавошка, ему на шею вешаешься. Ну, и настрапалила ее, чтобы она не вздумала никому говорить об этом, а то иначе убьет ее. Но шила-то в мешке не утаишь. Бабы всё равно всё узнают. У них на это собачий нюх. Отчим вроде как перестал обхаживать ее после этого. Может, понял, что за это недолго и загреметь. А на зоне таких не очень привечают. А может, и на стороне ему и так хватало. Но после этого сношаться она не может. Порвал он ей что-то женское своей дылдой. Она мужиков после этого и возненавидела. Живет лишь одним: мстить всем мужикам. Думаю, она и подтолкнула вот этих, что они не только девчонок насилуют, но и пацанов, и мужиков. Это она настроила!
– Значит, они стали ее орудием мести? Попали под ее влияние?
– Выходит, что так. И вот ты думаешь, что Филипп у них главный? А на самом деле Санька верховодит. Вот какое-то у них уважение к ней. Слушаются ее, как бараны пастуха. А потому что она поумней их и у нее характер есть и злость на этот мир. А злость придает силу.
– Мстит мужикам тем, что они насилуют их? Так это понимать?
– Ну, вот примерно так. Со временем, думаю, и до папика доберется. Не может быть, чтобы не добралась. Не завидую я ему!
Снова появился Серега и позвал Пахома. Махнул рукой и показал на дверь.
– Быстро ребята работают. Молодцы! Потому как профессионалы, хоть и молодые. Если бы побольше таких! А то у нас…
Дрищенко оперировали последнего. Серега вышел на крыльцо с полотенцем и куском мыла в упаковке. Пахом подумал, что он решил помыться. За домиком на огороде был душ. Деревянная будочкой, а наверху бывший топливный бак.
– Илья! Видишь душ? – спросил он. – Зрение-то у тебя хорошее?
– Вижу! – кивнул Илья. – Чего ж не увидеть?
– Вот это мыло очень хорошее. Заграничное. Тщательно моешься, хорошо намыливаешь вехотку. Мыла не жалеть! Можешь всё измылить!
Илья поморщился. Затоптался на месте.
– Это специальное мыло. Вперед! Я кому говорю?
– Не! – промычал Илья. – Это не для меня!
– Я не понял? Ты отстраняешься от операции. Всё! Свободен! Пошел отсюда вон!
– А вы знаете, что бамбук это трава? Вот ты знаешь?
– И при чем тут бамбук? Чего ты зубы заговариваешь
– За сутки эта трава вырастает на целый метр. А за месяц получается на тридцать метров. Это ж с десятиэтажный дом! Прикиньте! Вот это травка!
Илья попробовал изобразить на лице восхищение. Серега рыкнул. Лицо его стало свирепым.
– Всё! Понял! Лечу! Жжж! И полетел Илья!
– Как операция? Всё нормально? – спросил Пахом. – Как там эти?
– Зачем спрашиваешь? – устало сказал Серега. – Это же Рита. Это бог медицины. Это для нее семечки!
– И что же дальше? Рита говорила? Как долго ждать?
– Пусть затянется. Но у Риты какое-то импортное средство. Говорит, что это произойдет буквально на глазах. Скоро Пахом всё закончится. И мы свободны.
– Хорошо бы! А что ты скажешь в академии, что пропустил начало занятий? Рита, думаю, соломку подстелила. Она-то очень умная.
Серега посмотрел на него с удивлением. Покачал головой, одернул халат.
– Ты меня поражаешь своей наивностью. Я ни одной пары не пропустил. Нет! На самом деле довольно много пропустил, особенно тех, которые не по медицине. Но официально ни одной! Я хоть от министра здравоохранения могу предоставить им справку, что я находился, допустим, на стажировке в мюнхенской поликлинике. А вот как ты будешь выкручиваться? Часто у тебя ноги бегут вперед головы. Извини, конечно, Пахом!
Пахом возмутился, погрозил зачем-то пальцем:
– Я тоже предусмотрительный. Написал заявление по семейным обстоятельствам. Вот так-то, друг ситцевый!
Серега промычал. Покачал головой, бросил взгляд в сторону душа.
Распахнулось окно. Перед окном рос высокий куст ирги.
– Проветривает,– сказал Серега. – Что-то я проголодался. Кстати… Нет, тебя нельзя, ты же у нас впечатлительный. Лучше припрягем товарища, который топает из душа. Иди сюда, дорогой!
Когда Илья приблизился, Пахом даже не поверил. Такое впечатление, что подошел другой человек. От него ничем не пахло. Точнее это был запах здорового чистого тела. Вот что делает мыло!
– Что за парфюм? – удивился он. – Или это кто-то другой? Кто вы, мужчина?
Втянул сильно воздух. Илья сухо ответил, вроде как обидевшись, хотя, кажется, он вообще не умел обижаться:
– Чудо-мыло! Не презентуете маленький обмылочек? Для дальнейших обмываний. Я в полном восторге.
Серега улыбнулся. Развел руки и кивнул. Хорошо, еще не шаркнул ножкой.
– Мыло твоё! Только пользуйся им! Пить его нельзя!
– По правде сказать, я уже и запамятовал, когда последний раз мылся. Постой! Нет! Не вспомню. Старые бомжи говорят, что нельзя мыться. На бомже не простая грязь, а защитная грязь. Смоешь ее, и зараза тебе какая-нибудь обеспечена. Поры откроются. И полезет!
– Поэтому свиньи так любят поваляться в лужах, – пошутил Пахом. – Чтобы не болеть!
– Только такое существо как человек способно находить убедительное объяснение собственной лени и порокам,– важно произнес Серега, как будто он читал ученый фолиант. – Имеются в виду присутствующие здесь.
На Илье были только черные трусы, выданные ему перед оздоровительной процедурой, поскольку Серега почему-то был уверен, что бомжи не носят трусов и вообще нижнего белья. Но зато надевают гору верхней одежды.
– Поражаюсь Ритиной предусмотрительности,– сказал он с восхищением.
Отправился к «тойоте» и вернулся с пакетом с надписью «Пятерочка».
– По дороге сюда она купила кое-какую одежонку. Я нисколько не удивлюсь, если она Илье будет самый раз. Ведь она уже всё знала о нем до его появления.
Илья натянул серые спортивные штаны с желтой резинкой, майку-тельняшку, ноги поставил в черные сланцы. Затем повернул голову вправо и вниз, стараясь увидеть, ка он выглядит сзади. Кажется, он был удивлен.
– Сейчас побреешься и сам себя не узнаешь,– сказал Серега. – Ален Деллон не пьет одеколон.
Он сложил руки на груди и, цокая языком, оглядывал Илью. Может быть, представлял себя в роли Пигмалиона? Творческая гордость самая гордая.
– Это уж принципиально нет! – заявил Илья. – Ни под каким соусом!
– Ладно! – согласился Серега. – Надеюсь, что чудо-мыло продезинфицировало и твою щетину. И без нее тебя не узнают коллеги.
– Надежда юношей питает! – прдекламировал Илья. – Но не людей, ведущих определенный образ жизни. Они вынуждены самостоятельно добывать себе пропитание, показывая при этом чудеса изобретательности и находчивости. Вот она моя маленькая чудо-бутылочка! Моя родимая и незабвенная!
Илья вылил в себя остатки вина и крякнул. Бутылку он осторожно опустил возле крыльца. Может, намеревался забрать, когда будет уходить.
– Другой человек! Хомо новикус! – воскликнул он. – Прошу любить и жаловать! А не запеть ли?
Илья подергал на себе майку. Че Гевара задергал щеками.
– Разве можно в таком обличии показаться перед друзьями? Они же убьют меня.
– Можете заходить, ребята! – раздался Ритин голос. – Пора уже перекусить!
Большая часть комнаты была занавешана простынями. Им пришлось ютиться в кухонном уголке. За занавесью находился стационар, где лежали только что прооперированные пациенты и их подруга. Время от времени оттуда доносились стоны и невнятное бормотание, и шевеление. Сели за стол, кроме Сереги, который готовил быстрый ужин. Пахом старался не глядеть на занавесь. Воображение представляло ему, как оттуда начинают выходить их клиенты, превратившиеся в зомби.
– Как я и предполагала, они должны были собраться вместе, не могли не собраться. Сидеть дома – это не для них. А тут еще похмелье. Нужно что-то отыскать. Подождала Филиппа. Взлохмаченный, немытый, помятый он вышел из подъезда. Возле урны нашел бычок, закурил, не обращая внимания на сидящих бабушек, которые, впрочем, не скрывали отвращения к нему.
Илья при этих словах крякнул и провел рукой по голове, мокрые волосы больше не лохматились, а легли ровными пластами; длинный чуб, чтобы не закрывал глаза, он направил по диагонали. Закрыл левый глаз.
– Отправились следом за ним. За телевышкой пустырь. Кругом заросли камыша. Старикова была уже там. Сидела на бетонной трубе с мобильником. Хорошее средство для современных тинэйджеров убивать время. Подошли Дрищенко с Максимовым, побазарили, покурили и пошли. Вышли с пустыря на улицу. Людей почти не было. Так редкие прохожие.
– Жажда их мучит,– встрял Илья. – А волка, понятно, ноги кормят. Надо шустрить. Они где малолеток тряханут, где пьяного обшмонают или какого одиночку обчистят. С каждого по нитке… А если встретят незнакомую парочку, парня с девкой, обберут. Набросают и обоих трахнут. Значит, день прошел недаром. В полицию обращаться, сами знаете, бесполезно. Я-то их знаю, как облупленных.
Серега стал подавать на стол. Это были шпекачки, которые Пахом не очень-то жаловал, считая, что на эти же деньги можно купить вполне сносную колбасу, которую, к тому же, и не надо жарить. Потом бешбармак, купленный в магазине.
– Сами понимаете, что не домашний,– сказал Серега. – Вкус не тот.
Илья щелкнул себя по шее. Обвел всех взглядов.
– Это будет? Всё же удачно!
– Этого не будет! – сказала Рита. Строго посмотрела на Илью.
– Слушаюсь и повинуюсь, моя госпожа! На нет и суда н ет.
Илья тяжело вздохнул. Вокрутил вилку в руках.
– Они выходят на дорогу, я их догоняю, вроде бы случайно, торможу и спрашиваю: «Узнали? Вчера же на дискотеке познакомились! Еще хотели на моей точиле прокатиться». «Да такую страхолюдину и во сне не забудешь!» Хором ржут. «Ну, как на счет кайф словить? – спрашиваю я. – А то одной не фонтит. А знакомыми не успела обзавестись». Вау! Крутняк! Прыгают в машину. Тут же мне с ходу Дрищенко комплимент кидает: «Если бы ты не была такая страшная, мы тебя бы на хор поставили! Отпендюрили бы по полной! Потом бы замочили! А машину твою чуркам бы загнали. Те такие машики влёт берут. Любят повыпендриваться. Но мы здесь всё равно самые крутые! Неделе две бухали бы полной!» – «Повезло ей, крокодилице!» Это Старикова. «Много я страшилищ видела, а такую впервые. Тебя и орангутанг не захочет». Доехали до магазина. Беру пиво-водка, блок сигарет, закусон. Они уже слюней удержать не могут. Впервые их на халяву добровольно так потчуют. Глаза у них горят. Ажно трясутся от нетерпения. «Махнем, – говорят, – на озеро. Там клёво! Девки ходят. Протянем кого-нибудь! Бухла вон сколько! С ночевкой остаемся». И всё в таком духе. Я, конечно, соглашаюсь. Даже подхихикиваю, когда они ржут. Филипп до того разохотился, что уже хотел меня за ляжку схватить. Потом поглядел и убрал руку. Всё-таки не только красота – великая сила. «А что, ребята, давайте начнем! – предлагаю я. – Трубы-то горят! Чего сидим-маемся?» Они по бутылке пива открывают. Я им каждому по таблетке протягиваю. Разумеется, всё время грохочет самый отстойный музон. Это меня больше всего доставало. «С этим, – говорю, – кайф будет обалденным! Полный улёт!» И вот через двадцать минут мы уже здесь с растениями, из памяти которых всё будет удаленно за сегодняшний день. Как видите, всё легко и просто! Проще, чем вы думали.
– А долго у них это будет заживать? – спросил Пахом. – Когда мы можем приступить к заключительному пункту? Пора уже заканчивать.
– У меня для этого есть прекрасный заморский препарат. Раны затягиваются буквально на глазах любопытных. Желаешь посмотреть? Давай проведу экскурсию!
Пахом заскрипел зубами. И замотал головой.
– Пару дней придется подождать. Тем более, что время нужно на подготовку. Заканчивайте с конструкцией.
Один Илья жевал без аппетита. Он за долгие годы впервые ужинал без горячительного. Глаза его были полны тоски.
Было уже за полночь. Стали располагаться на ночлег. Рита, естественно, оставалась в домике. Серега с Пахомом решили заночевать в машинах. А вот куда определить Илью? Но он их опередил, сказал, обращаясь к Сереге:
– Я уже отвык от всякого комфорта. Пойду в свою берлогу. Там быстрее засну и высплюсь лучше. Уговаривать не надо!
Они согласились. В этот раз Пахом заснул быстро и хорошо выспался, что с ним редко бывало в последние дни. Утром проснулся свежим.
Серега занес и бросил на стол рулон плакатов. Он поднялся раньше.
– Читайте! Завидуйте! В наш городок приедет великий художник! – проскандировал он. – Когда буду на пенсии, обязательно сяду за написание «Записок гениального хирурга». Самое главное – название у меня уже придумано. Дело останется за малым. Но, может быть, как вы считаете, уже сейчас мне стоит переквалифироваться в гениального русского классика литературы? Стихи-то вон какие модные! Я сам придумал.
– Я не люблю стихов,– сказал Илья. Он уже вернулся, когда они проснулись.
Пришел совершенно трезвый и чистый, как будто ночь провел в гостинице, а не в логове. На одежде ни соринки.
– В этом мы солидарны! – воскликнул Пахом и, к удивлению для самого себя, хлопнул Илью по плечу. Немного задержал руку.
Илья пристально посмотрел на него. Для него это тоже было неожиданно.
– А мне можно высказать своё некомпетенное мнение. Хотя вам, знатокам литературы, оно может показаться глупым,– вступила в разговор Рита, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не заулыбаться. – Подруга моя, она готовится стать психотерапевтом, написала курсовую по стихотерапии. Не знаю, ее это термин или нет. Это не какое-то теоретическое рассуждение, а выводы, основаннные на экспериментах и наблюдениях. Она работала с разными категориями больных, в том числе и в психушке. Чтение и слушание стихов помогало некоторым больным справиться с недугами там, где были бессильны прописанные процедуры. После этого они становились истовыми любителями поэзии. Так что хотя бы для медицины оставьте Пушкина и Блока. Ну, еще парочку поэтов.
– Так что же у нас нам нарисовано-написано, гениальный русский классик? Вы не позволите?
Пахом развернул плакат. Хмыкнул и скривился
– Какой-то мужик с совершенно дебильной рожей и почему-то одним ухом. Я бы, посмотрев такой рекламный плакат, ни за что бы ни пошел. Ты что, Серега? Что за фигня? И подпись «Гениальнейший художник всех времен и народов Вано Гогин устроит в вашем городе одну из своих инсталяций. Лучше сразу застрелиться, чем не посмотреть на это!» В пустых клетках, как я понимаю, нужно только вписать время и место. Правильно я понимаю?
Серега отвернулся и засмеялся. Рита и Илья улыбались.
– Это же Ван Гог,– сказал Илья и почесал голову. – Неплохой был мужик.
Все посмотрели на него. Пахом растерянным взглядом. Как же он облажался! Особенно стыдно было перед Ритой. Какой-то бомж его заткнул за пояс.
– Голландец что ли? – спросил он, надеясь реабилитировать себя. – Ах, да! Вспомнил!
Все засмеялись. Да что же это такое? Впервые он почувствовал себя питекантропом. Значит, опять мимо!
– А второе ухо ему заретушировали? Это должно что-то означать? Какой-то непонятный символ.
– Однажды он поссорился с другим великим художником. Того звали Поль Гоген. Гоген был искусных фехтовальщиком. Выхватил шпагу и отрубил ему ухо, – сказал Илья. – Хотя широко распространена легенда, что как-то было у него такое настроение, взял и отчикнул.
– Что возьмешь с сумасшедшего? – пробурчал Пахом. – Да все художники – идиоты!
– Поручим это дело Илье,– сказала Рита. – Тем более, что он лучше всех нас знает живопись. А еще он хорошо знает город. Плакаты расклеиваешь в самых людных местах, но так, чтобы это прошло незаметно. Положишь их в мешок. Плакаты самонаклеивающиеся. Несколько раз провел ладонями и всё. Их потом только отскоблить можно.
– Если он напьется, Рита? – спросил Серега. – Может, не надо?
– Нет! Он не напьется! – рявкнула Рита. – Всё! Завтракаем и за работу. И никаких перекуров! Совсем уже разболтались!
Из «стационара» раздался скрип раскладушки. Сразу наступила тишина.
– Никак приходят в себя, – сказал Пахом и поморщился. Привстал и отодвинул табуретку.
– Рановато еще,– успокоила его Рита. – А шевелиться они должны.
– А они не сдохнут там от истощения? Ведь столько времени маковой росинки… Хотя однажды с похмелья я двое суток не ел, – проговорил Пахом. Аппетита у него по утрам не было.
– Во-первых, за трое суток еще никто не умирал от истощения. Верующие люди неделями постятся. Во-вторых, я их подкармливаю искусственными растворами. Хотя ты этого, конечно, не видел. Но беспокоит меня не это. Здесь всё идет, как надо.
– Что, товарищ командир, вас беспокоит? – спросил Серега, подобострастно улыбнувшись.
– Глупые вопросы, которые вы задаете постоянно. Это затягивает подготовку. А нам надо поторопиться. Вечером завтра всё закончится. На само представление мы не останемся. Посмотрим в Интернете. Там его завалят клипами. И сколько же он соберет просмотров? А вот как вы считаете, у Филиппова старшего не начался уже нервный тик от постоянных звонков мамы, в очередной раз разыскивающей блудного, но любимого сыночка? Быстро заканчиваем прием пищи и за дело! Это приказ! Давайте пошевеливайтесь, лодыри!
– Уи! Мон женераль! Жё тем, мон амур!
Серега щелкнул каблуками, быстро соскочив с табуретки.
– Разве, Сережа, ты в школе изучал французский язык? Вообще-то, это редкость.
– Нет! Язык, которым надлежит говорить с неприятелем, сиречь немецкий. Кстати, у нас была прекрасная немочка. Старушка из фольксдойче.
– Да мы же полиглоты! Как я могла забыть!
– А знаете ли вы, фройляйн, что больше всего людей, говорящих на английском языке, проживает в Китае. Вообще, мне кажется, что у китайцев больше всего способностей к изучению иностранных языков. Потому что после китайского любой язык покажется детской игрушкой.
– Хватит! Я вижу, что вы весьма основательно подкрепились и поэтому вас потянуло на болтовню. Вот почему после сытной еды не тянет на работу? Хотя назвать это сытной едой можно только с большой натяжкой. Ноги в горсть и скачками! За работу, ребята!
– Если ноги взять в горсть, никак не получится скакать. Представьте эту позу!
У Сереги было явно шутливое настроение. С чего бы это?
– Кажется, я связалась с болтунами. Я теряю к вам остатки уважения.
– Вообще-то я молчу, – резонно заметил Илья. – Хотя тоже мог бы вставить свое веское слово. Оно у меня всегда имеется.
– Ну,хоть ты меня не расстраивай! – взмолилась Рита. Она молитвенно сложила руки.
– Я уже бегу! Меня уже нет!
Илья поднялся. Провел ладонью по щетине.
– Прошу пардону! А где мешочек взять? Вы представьте, если меня увидят с плакатами под мышкой.
– Я еще должна вам мешки искать! И это мужики! – Рита свирепо взглянула на них.
– Исчезаю! Хотя я уже исчез.
Илья бросился к выходу. Распахнув двери, обернулся и помахал рукой.
Пахом занялся в гараже конструкцией. К вечеру она была готова. Он любил всякое конструирование. Всё работало. Но нельзя было сказать, что как часики. Кое-какие шероховатости. А Пахом, как технарь, понимал, что машину губят мелочи. Или то, что принято считать мелочами. Он не решился оставлять недоделки на завтра. Поэтому в домике появился поздней ночью. Тихо приоткрыл дверь. Но она всё равно скрипнула. Ему был оставлен ужин. Этой ночью дежурил Серега, который посапывал и посвистывал на хозяйкиной постели. «Вот так он будет дежурить и в больнице!» Пахом покачал головой. Серегины трели не показались ему слишком музыкальными и, быстро похватав, он пошел в «жигули». Хоть и придется спать в позе,не родившегося еще на свет младенца, зато в тишине. Он уже открыл дверку, как услышал за спиной тихий просящий голос:
– Пахом, постой! Надо переговорить! Это очень важно!
– Ты не спишь, Рита? – удивился он. – Я, право, удивлен.
– Нам надо поговорить! Именно сейчас и здесь!
Она прикоснулась к его локтю. Он ощутил три точки.
– Давай завтра! Устал смертельно. С ног валюсь! – Пахом покачал головой.
– Я хочу наедине. А завтра вряд ли получится. Кто-нибудь всегда будет рядом. Больше такого момента может и не быть.
– Ну, да! Хорошо! Конечно, надо поговорить.
Они сели на передние кресла «жигулей». Пахом за рулевое сидение.
– Пахом! Послушай! Только внимательно, прошу!
Она положила ладонь ему на плечо и сидела, повернувшись к нему, и так близко, что он чувствовал тепло ее дыхания на своей щеке. Если бы она не была такой…
– Не знаю, что со мной творится. Никогда еще такого со мной не было. Я в растерянности. Я не знаю…
«Ну, вот и началось! – подумал Пахом. – Все бабы одинаковые, даже такие, как Рита. А мне что делать? Уступить? Ведь всё-таки я ее должник. Или как-то! Вот, блин, влип!» Пахом всё сильнее сжимал рулевое колесо. Со всей силы надавил на тормоз. Потом отпустил его.
– Я не могла уснуть. Ждала, когда ты пройдешь. Я, может быть, не права. Скорей всего не права. Но меня это мучает, терзает. Я не могла не сказать тебе об этом. Иначе… Ну, просто должна сказать!
– Я очень-очень уважаю тебя. Поверь! Подобной девушки я еще не встречал. Ты необыкновенная. У тебя будет блестящее будущее! Я горд знакомством с тобой.
Пахом сам удивился, как гладко текли из него слова. Это была риторика. А риторика – это плохо.
– Ты удивительная и необыкновенная. Ты просто чудо! Честно!
– Пахом! Пожалуйста! Не перебивай меня! Не надо этих слов.
Она повернулась к переднему стеклу. Убрала руку с плеча.
– Это совсем не то, что ты подумал. Да я и мысли такой не допускаю! При моей-то внешности! Или ты считаешь, что я совсем дура? Ничто человеческое мне не чуждо. Чуждо! Так уж распорядилась природа. Против этого не попрешь.
«Не то? А что же? Девушка не спит, ждет тебя, садится с тобой ночью в автомобиль, чуть ли не прилипает к тебе, начинает страстно шептать. И что же тогда это может быть?» Пахом провел пальцем по лобовому стеклу.
– Не то, Пахом, что ты думаешь. Я хочу поговорить о нашем деле. И только о нем.
А что о нем говорить? Всё решено-перерешено. Каждый пункт продумали. Вроде всё предусмотрели. Пахом повернулся к Рите.
– О каком деле? О чем ты? Что еще говорить?
– О нашем деле! То, что мы сейчас делаем. О чем же еще?
Пахом насторожился. Что-то ему сразу не понравилось. Рита выглядела совершенно спокойной.
– Мы поступаем неправильно. Теперь я в этом окончательно убеждена. Вот так, Пахом!
– То есть? Поясни! Я не понял.
Пахом убрал руки с руля. Рита провела по верхней части панели, поднесла ладошку ко рту и дунула. Была ли пыль, ни она, ни он не увидели. Она обтерла ладошку о колено. Прямо в глаза светила луна.
– Им нужно дать шанс. Мы должны им дать шанс.
– Рита! О чем ты? Какой шанс? Ты слышишь себя? Слышишь, какой ты бред городишь? Подонки! Законченные уроды! Если мы их не остановим, они еще столько зла принесут. И не забывай, что они убийцы. И может быть, Стас – не единственная их жертва. Я уверен в этом.
– Знаю. Но мы не должны им уподобляться. Мы же – не они.
– А мы им разве уподобляемся? Мы им оставляем жизнь. И мы их не насилуем. Мы их только накажем. Пусть наказание и не исправит…
– То, что мы сделали и еще сделаем с ними, это хуже убийства. То, что они сделали с тобой, никто не узнает. А про них будут знать все и всегда. Это клеймо навечно. Пройдет время и твоя рана затянется. Конечно, ты никогда уже не забудешь об этом, ты будешь жить с этим. Но всё утихнет. Это будет только твоя тайна. Человеческая психика так устроена, что плохое мы не вспоминаем, делаем вид, что этого не было. То, что мы сделаем с ними, навсегда вычеркнет их из этой жизни. Для них уже не будет жизни.
– Рита! Мы остановили зло. Мы Робин Гуды!
– Я не о них. Я о нас. Это не просто месть. Это злорадная месть. Изощренная, фантастическая. С притопом и прихлопом! Вот мы как вас! Я ужаснулась, когда до меня это дошло.
– А когда ты их кастрировала, ты не ужаснулась? Когда ты их резала?
– Нет, не ужаснулась! Кастрировать их нужно было. Я бы всех насильников, педофилов, извращенцев кастрировала. Может быть, их стало бы поменьше. Пример для других. Хотя вряд ли.
– Ну, хоть здесь я с тобой согласен. Илья пакет с их причиндалами отнес на помойку, тут же, говорит, растащили собаки. А вдруг ты одумалась бы, и решила всё вернуть на место. Ты же гениальный хирург! Всё можешь! Ладно, Рита! Понял я. Ты выходишь из игры. Нет! Я тебя не осуждаю. Я и права такого не имею. Я тебе благодарен. Как в старину говорили, премного благодарен. Утром Серега тебя отвезет. Вечером он уже вернется сюда. Мы с Ильей всё доделаем. И завтра всё закончится. Финита ля комедия! Да, впрочем, ты уже и не нужна здесь.
– Завтра ничего не закончится. Завтра только начнется.
– Что ты имеешь в виду. Говоришь как-то абстрактно!
– Только начнется. И для них, и, самое главное, для тебя. Вот что плохо!
– Да! Я испытаю чувство глубокого удовлетворения. Я женюсь, у меня будут дети, и я буду их воспитывать нормальными людьми. Постараюсь, чтобы они были нормальными. А у этих уже не будет никакого будущего. Но они сами себя лишили его. Зло пресечено! Понимаешь? В этом мире на капельку меньше стало зла.
– Это ты, Пахом, не понимаешь. Зло перейдет в тебя. Теперь ты знаешь способ, как отомстить за любую обиду. Нет! Не убить! Это слишком просто. А отомстить очень зло и изощренно. Твоя месть будет в следующий раз, если что-то случится, еще более жестокой. Фантазия у тебя есть. Ладно! Что бросаться словами?
Она щелкнула сумочкой. Достала пистолет. Положила на колени.
– Давай я сейчас пойду и застрелю их. Это будет гораздо лучше, чем то, что ты собираешься сделать с ними. Я готова это сделать.
Пахом мягко забрал у нее пистолет. Поднял к глазам.
– Вот уж, наш дорогой доктор Рита, нет! Убить приговоренного к смертной казни до смертной казни, – это подарок, о котором он мечтает. Приговоренный должен пройти через весь неторопливый ритуал смертной казни, который с каждой секундой будет наполнять его всё большим ужасом от одного ощущения, что каждое мгновение приближает его к последней черте. Этого я хочу! А твои пули – это подарок им, они даже не успеют ничего осознать. А я не хочу им делать подарков. Я хочу, чтобы они прошли через ад. Решено! Да! Да! Может быть, будет по-твоему, и я стану монстром, которого ты мне описала, который придумывает всё более изощренную месть. Это не тебя убили, а Стаса. Убили на моих глазах. И не тебя насиловали эти твари, а меня. И нате! Мы им дарим эпоху милосердия. Ой! они сразу перевоспитались! За мной, а не за тобой гнались по этому сранному городишке. И я убегал, как заяц, с разорванной жопой от гончих, потому что мной руководил инстинкт выживания. Хватит городить! Спать! Завтра напряженный день! Но самый счастливый день в моей жизни. Мой звездный час!
Рита выбралась из «жигулей», тихо прикрыв дверь. Пошла в дом.
