Николай Иванович Хрипков
От сессии до сессии
Тут поднялся Валера.
– Иван Афанасьевич! У нас в стране демократия. А демократия предполагает гражданскую активность. Почему же граждане не могут объединяться, создавать какую-то политическую партию, общественную организация? Да хотя бы клубы по интересам? Если бы у тех же ребят из «Союза борьбы» была такая возможность, они бы не создавали подпольную организацию, не действовали бы тайно, а открыто пропагандировали свои взгляды. Обратились бы с заявлением, представили бы документы и действовали вполне открыто. Значит, они не верили, что их могут зарегистрировать. В РСДРП с самого момента создания шла открытая борьба мнений, высказывались различные взгляды, велась полемика. И порой очень острая, что и привело к расколу партии. На втором съезде партии, организационном, фактически образовалось две партии: большевиков и меньшевиков. Да и среди большевиков не было единства.
Иван Афанасьевич кинул. Но перебивать не стал.
– И по каждому вопросу шли споры, не была единства. Такие кипели бури и страсти! Сейчас тишь и гладь и Божья благодать! Прошел съезд или пленум. И все голосуют единогласно. Неужели не о чем спорить? Или споры в партии запрещены? Есть единственная линия и другой не может быть?
Ничто не могло вывести Ивана Афанасьевича из себя. Он слушал спокойно и улыбался. Как будто перед ним был несмышлёный малыш. Когда Валера замолчал, он спросил:
– Молодой человек! Я думаю вам известно имя Екатерины Второй, императрицы российской?
Валера пожал плечами, не понимая, к чему он клонит.
– В российской истории лишь два правителя получили прозвище Великих за те дела, которые они сделали для России. Это Петр Первый и Екатерина Вторая. Я думаю, что при всей противоречивости этой фигуры и ее политики, она вполне заслужила такой титул. И во внешней и во внутренней политики у нее были такие достижения! Известно, что Екатерина была сторонницей просвещенного абсолютизма. Читала труды просветителей. С некоторыми французскими философами состояла в переписке. Хотела даже даровать России нечто вроде конституции и отменить крепостное право. Но посчитала это преждевременным. Страна еще не была готова к этому. При дворе у нее долго гостили европейцы-республиканцы, с которыми она подолгу беседовала, с чем-то соглашалась, что-то оспаривала. И на вопрос одного из просветителей, почему она не введет в России республиканский строй, она ответила, что, конечно же, республика более отвечает идеалам просвещенного века, поскольку все граждане равны и по мере возможностей участвуют в управлении государством. Но в России в силу огромности ее масштабов лишь сильная монаршая власть является скрепой, которая позволяет сохранить ее единство. Как только в России ослабевала центральная власть, так сразу начиналась смута, которая ставила страну на грань гибели. Не буду проводить параллели между самодержавием и Советским Союзом. Да и дело это неблагодарное. Партия и есть та скрепа, которая позволяет развиваться нашей стране. Уберите эту скрепу, и держава рассыплется, как карточный домик. Поэтому лишь непонимающие люди смеются над лозунгом «Партия – наш рулевой». Нападки наших врагов прежде всего направлены на монополию КПСС. Если разрушить фундамент, то рухнет и все здание.
Валера кивнул.
– Знаете, Иван Афанасьевич, я как-то не думал об этом. Вы высказали мысль, которую нужно обдумать.
– Вы подумайте! Думать никогда не вредно! – напутствовал его Иван Афанасьевич и вышел из аудитории.
Однокурсники переглядывались. Ну, Валера! Уж он точно не даст скучать никому.
Валера
при его критицизме должен был пополнить ряды инакомыслящих. Так многие считали.
К диссидентам Валера относился не то, чтобы с подозрением, но с какой-то брезгливостью, как к нечистоплотным типам, которые пусть и не украдут, но в спину плюнут с удовольствием. Валера говорил про них:
– Они, как невесты на выданье. Хотят привлечь внимание богатого знатного жениха. А здесь все средства хороши. И нельзя ничем брезговать, иначе останешься в старых девах. Для них этот жених – Запад. Чтобы их там заметили, говорили о них в «голосах», писали в западных газетах, брали у них интервью на подпольных квартирах. Меня, что поразило? Хотя «поразило», неправильно сказано. Чего-то такого я ожидал от них.
– Чего же?
– Вы знаете, какие книги читают наши борцы за права человека, оказавшись в заточении? Само собой, уголовный кодекс. Читали бы подпольную литературу, да кто им даст ее. Но обязательно требуют самоучители английского языка. Вот вам и ответ на вопрос, кто они такие и чего они хотят. Надо знать язык господ, чтобы понимать команды.
– Всё-таки им не откажешь в личном мужестве.
– Не откажешь! Объявляют голодовки, требуют адвоката, без которого отказываются отвечать на вопросы. Но они знают, что это будет щедро проплачено, если не деньгами, то вниманием на «голосах», в западной прессе. Самое страшное для них, если о них позабудут.
Последняя апрельская суббота выдалась по-летнему теплой. Солнце ослепляло с раннего утра. Накануне объявили, что занятий не будет, прийти утром к главному корпусу в рабочей одежде. Будет субботник. Студенты радовались. Чем париться в душных аудиториях, лучше уж поработать на свежем воздухе. К тому же смена деятельности – лучший отдых. Каждый коммунистический субботник кому-то или чему-то посвящался. И деньги, заработанные на субботнике, перечислялись в какой-нибудь фонд.
Деньги, заработанные на этом субботнике, должны были пойти в помощь комсомолу Португалии. Для многих стало открытие, что комсомол есть даже в неведомой Португалии. Немало было таких, которые знали о Португалии не больше, чем о какой-нибудь Альта-Центавре. Что это что-то далекое, маленькое и очень непохожее на Россию. Поэтому не имели никакого понятия о том, почему нужно помогать именно комсомолу Португалии, а не шахтерам Англии или грузчикам Германии. Утром перед главным корпусом был небольшой митинг. Рядом с флагом Советского Союза поставили экзотический флаг Португалии. Оказалось, что в Португалии фашистская диктатура, оставшаяся чуть ли не со времен Второй мировой войны.
Пожизненный президент Салазар – это маленький пиренейский Гитлер, который загнал коммунистов и комсомольцев в подполье и по-прежнему гнобит свободолюбивые народы Африки, чтобы сохранить колониальную империю. Кстати, последнюю в мире после того, как рухнули британская и французская империи.
Теперь всё было ясно. Но когда сели в автобусы, которые должны были доставить их на разъезд Иня, оказалось, что не всем всё ясно. Хотя так всегда бывает. Непонятливым оказался Валера. В автобусе раздался его громкий голос. Все замолчали.
– А как же мы им поможем, португальским комсомольцам? Кто-нибудь мне сможет объяснить это? Разведчики привезут им чемоданы денег, заработанных на субботниках? Или сумки с оружием и патронами. Вооружайтесь, ребята, и вперед на проклятую хунту!
– Евсюков! Что ты такой занудливый? Оно тебе надо?
– А что говорил Ленин? Что революцию экспортировать нельзя. Для нее должны созреть объективные условия.
– Ты уже достал! – раздались вопли. – Что за страсть кайф ломать? Такой чудесный день!
Убирали мусор: прошлогоднюю листву, ветки, сгребали в кучи, которые потом забрасывали в кузов самосвала. Вытряхивали в мешки содержимое урн, подбирали бумажки, стекло.
– Изумительно! Достойно удивления! – разглагольствовал Валера. Говорил он громко, и голос его разносился по окрестности. Так что его могли слышать, если и не все, то очень многие. – Такое случается редко, когда только одна польза и удовольствие. Хочется воскликнуть вслед за Фаустом: «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!» Занятия отменили, поработали на свежем воздухе, помогли комсомолу Португалии, очистили площадь, равную территории такого государства, как Ватикан. Да здравствуют комсомольцы Португалии! Долой кровавую хунту! Но пазаран! Лучше умереть, стоя, чем жить на коленях! Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой!
– Уймись ты, Евсюков!
Тут к нему подошел Петров.
– Правильную линию проводишь, Евсюков! Одобряю целиком и полностью, поддерживаю! Одно только до тебя не доходит.
– Чего это до меня не доходит?
– Отметить надо солидарность с комсомолом Португалии. Иначе нас не поймут мужественные борцы с фашистской диктатурой. Получается какой-то ревизионизм сплошной.
– Предлагаешь митинг провести? Так вроде бы как с утра провели такой митинг, всё разъяснили.
– Да! Митинг! У речки, на травке. Костерок разведем. Как у тебя с денежными средствами? Надеюсь ты их не стал сдавать в фонд помощи борющемуся комсомолу Португалии?
– Нет! Не густо, но имеется.
– Ну, а чего стоишь! На бочку! Сейчас еще пошукаю настоящих пролетарских интернационалистов, у которых душа горит за дело освобождения Португалии от фашизма.
Петров высыпал мелочь в карман и помчался организовывать митинг у речки. То тут, то там слышался его призывной глас.
Пили крепленный портвейн. С Ини потягивало прохладой. Весело трещал костерок. Искры взлетали и лопались как маленькие петарды. Получалось что-то вроде победного салюта.
– Вставай, проклятьем заклейменный
Весь мир голодных и рабов! –
Хриплым голосом затянул Петров. Сначала на него посмотрели с удивлением. Но таков был Петров, чтобы удивлять всех.
– Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой вести готов!
Грянуло над крутыми берегами Ини.
26
ВАРЕНЬЕ. РАССКАЗ ТОЛИ
После первого курса поехали мы на фольклорную практику на Алтай. Записывали у местных жителей песни, частушки, былички. А четверокурсники рыскали в поисках старинных книг и икон. Стояли знойные июльские дни. Благо, что неподалеку от интерната, в который нас поселили, была речка. А как-то мы отправились побродить по холмам, которые начинались неподалеку от села. Из-за валуна вспугнутый нашим появлением вспорхнул орел. Студенты, среди которых по большей части были горожане, видели таких птичек только в зоопарке. Мы долго поднимались вверх, пока не устали. На альпинистские рекорды мы не претендовали, а потому решили отдохнуть на поляне и топать назад. Но какой уж тут отдых! Никогда еще мы не видели такого ягодного изобилия. Некуда было присесть: везде была сочная клубника, млевшая под жарким солнцем. Став на четвереньки, мы набросились на ягоду. Не нужно было даже работать челюстями. Брошенная в рот ягода таяла, как мороженое. С полчаса были слышны только стоны да сопенье. Потом у кого-то прорезался голос:
– Всё! Не могу больше!
– Пойдемте, ребята! Иначе я лопну!
– А может, наберем на варенье! – предложил я.
Никто возражать не стал, потому что все были сыты, но подвигаться минут десять-пятнадцать по поляне еще могли. У нас были баклажки, банки из-под воды, которые мы вскоре и заполнили под завязку. В интернате у тех, кто валялся у речки, не пожелав отправиться на прогулку, сразу разгорелись глазки на наше сокровище, которое они возжелали поглотить в сыром виде. Но я с порога отверг эти гнусные попытки воспользоваться плодами чужих трудов. А то день деньской валялись у речки, а теперь в тенечке, полеживая на постельках, будут забрасывать ягодку за ягодкой в рот!
– Да испортится же! – захныкали они.
– Не испортится! Будем варить варенье!
– Ну-ну! Вольному воля!
Тут же лежебоки утратили всякий интерес к ягоде и занялись своими делами. Я ссыпал всю ягоду в таз и невольно залюбовался этой душистой красной горкой с зеленью плодоножек и листиков. Сбросил несколько жучков. С чего же начать? Всё-таки кое-какой опыт у меня был. В детстве я видел, как бабушка и мама варили варенье, и самоуверенно считал, что этого опыта будет для меня вполне достаточно. Подумаешь, какое великое дело сварить варенье! С чего же всё-таки начать? Первым делом нужно обобрать ягоду, то есть очистить ее от листиков. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы сразу не понять, что это дело весьма долгое и кропотливое. Лучше всего было бы взяться всем вместе. Но на тех, кто был со мной на поляне рассчитывать не приходилось. Они решительно заявили, что больше никогда в жизни не взглянут на эту ягоду, что их тошнит только от одного вида ее. Да и вообще, никакого варенья им не нужно, они его даже в рот не возьмут. Тех же, кто сегодня целый день валялся у речки, а потом на кровати, к ягоде ни в коем случае допускать было нельзя. Но совсем уже по другой причине.
Вздыхая и охая, я принялся в полном одиночестве обирать ягоду. Через час полтора каторжного труда я с прискорбием оглядел тонкий слой чистеньких ягодок, едва прикрывавших дно тазика. При таких темпах я был обречен до самого конца практики на обирание ягоды, и это в то время, когда все будут вести нормальную человеческую жизнь: купаться на речке, травить анекдоты, ходить в сельский клуб на танцы и влюбляться в очередной раз.
Я высыпал назад очищенные ягодки в таз в общую кучу и решительно направился со всем этим добром на кухню. Тааак! Но как же всё-таки варят это чертово варенье? И зачем я только связался с ним? Лежал бы сейчас, как все, на кроватке, почитывал книжечку да болтал бы с остальными однопалатниками. Спрашивать же было неудобно, все бы сразу поняли, что я всего-навсего самозванец.
Так! Так! Так! Кажется, первым делом нужно сварить сироп. Ну, это дело нехитрое! Я налил в кастрюлю воды и бухнул в неё весь собранный у товарищей сахар. Теперь стой себе да помешивай, пока сироп не загустеет.
– Это что же… варенье? – спрашивали зеваки, то и дело заходившие на кухню и заглядывавшие через мое плечо.
– Это сироп! – торжественно отвечал я.
После чего спрашивавшие в задумчивости отходили прочь.
И вот наступил самый ответственный момент. Я высыпал в кипящий сироп всю имевшуюся в наличии ягоду вместе с листиками, веточками, плодоножками и разными жучками-паучками. Пан или пропал! Куча ягод вначале легла пирамидой Хеопса, но постепенно стала расползаться и растекаться по посуде. Я принялся с остервенением всю эту кучу перемешивать, то и дело меняя руку. А что мне еще оставалось делать?
Вскоре от кастрюли стал подниматься запах. Он становился всё сильнее и распространялся всё дальше. В кухне то и дело стали появляться любопытные. Вначале они расплывались в подобострастной улыбке:
– Какой запах! Знатное варенье!
Но после взгляда на варево их энтузиазм мгновенно улетучивался.
– Да ты чего же ягоду вместе с травой варишь?
– Много вы понимаете! – отмахивался я от наседавших. – В листиках, между прочим, дополнительные витамины. Плодоножки же придают варенью специфический вкус. Я вот думаю, не добавить ли сюда еще цветочков!
– Ну, ты вообще!
Любопытствующие отходили и по гримасам на их лицах мне было ясно, что даже под страхом смертной казни они не возьмут ЭТОГО в рот.
Конечно, самым разумным было пойти и вывалить всё ЭТО на улицу на съедение курицам и мухам.
Но из-за упрямства я решил бороться до конца. А вдруг? Мало ли что! Затем немалую роль, наверно, здесь сыграло и желание оттянуть момент расплаты за сахар, все запасы которого я пустил на это проклятое варево.
В кастрюле была уже желеобразная кипящая масса. Я набрался смелости и решился попробовать. В конце концов, скоропостижная смерть могла бы спасти меня от неминуемой расправы. М-м-м! Вроде бы вкусно! По крайней мере, в горячем виде. Я снял кастрюлю с плиты. Пусть остынет! Потом разолью по банкам. А дальше уже будет видно.
Я возвратился в палату, чувствуя смертельную усталость.
На меня в упор глядело несколько пар глаз.
– Ну?
– Что ну? – дерзко спросил я.
– ЭТО готово?
– ЭТО остывает.
– Ну-ну!
Вероятно, сказалось пережитое. Стоило мне упасть на постель, как я мгновенно заснул. До сих пор помню эти сны, яркие, цветные, какие-то киношные. Очнулся я поздним вечером, когда за окном уже синело и в углах интернатовской палаты сгущалась тьма. «Куда же это все, интересно, подевались? – подумал я, оглядывая пустую палату. – Очередной культпоход в кино? Или посиделки на завалинке? Могли бы и меня разбудить! Не по-товарищески как-то получается».
Позевывая и почесываясь, я сполз с железной панцирной кровати и вышел в пустынный коридор, в конце которого тускло светилась лампочка. Не слышалось обычного визга и хихиканья из комнаты, где поселились наши девушки. Я пробормотал себе под нос: «Позабыт, позаброшен». Но, чу! Я услышал голоса. И чем дальше я продвигался по коридору, тем они становились явственнее и громче. Так вот вы где, голубчики! На кухне! Никак уминаете какую-нибудь деревенскую снедь. Я дернул на себя дверь и… Немая сцена! На меня смотрело более десятка человек. У каждого в руках ложка. Щеки моих товарищей были перемазаны вареньем.
Да-да! Тем самым вареньем, которое еще совсем недавно они все дружно хаяли и клялись, что никогда в жизни не возьмут в рот этой гадости. Теперь же в середине кружка у их ног сиротливо стояла совершенно пустая кастрюля. Я застал их за последним актом, когда они жадно доскребывали последние остатки со стен и дна кастрюли.
– Ты уж извини! – наконец-то проговорил один из верных друзей. – О тебе мы как-то и не подумали.
С тех времен минуло уже немало лет. Порой откроешь баночку варенья, которое сварила жена. Съешь ложечку, другую. Вкусно, конечно. Но что-то больше не тянет. И до сих пор жалко, что мне так и не удалось попробовать того варенья, с листиками, веточками, плодоножками. Уж у него-то, несомненно, вкус был совершенно особый!
27
ПРАЗДНИК НАУКИ
Ну, праздник – не праздник. А событие. Причем яркое. А для многих захватывающее. Как для болельщика очередной матч «Спартака» и «Зенита» или еще кого-нибудь.
Для кого-то и поворотное в жизни, поскольку в их судьбе происходит крутой зигзаг.
Происходило оно в конце апреля, когда уже было тепло и птицы прилетели с далеких заморских курортов, чтобы порадовать родные места своим разноголосым пением. Девушки скинули шубы и пальто и обнажили коленки и даже выше коленок. Поэтому кровь бурлит и играет и хочется страсти с пламенными поцелуями. Особенно если ты молод, а лекции и сидение в четырех стенах надоели тебе до чертиков.
Вот в эти дни со всех концов нашей необъятной родины, где в братском союзе сплелись пятнадцать республик, съезжались в Академгородок молодые люди. На поездах, самолетах, автобусах. Только что не в оленьей упряжке.
В гостинице «Золотая долина» никто их не селил, поскольку места были забронированы на год вперед. И чтобы попасть туда вне очереди нужно было по меньшей мере обращение первого секретаря райкома. Или нужно быть большим человеком на своей родине или иностранцем, чтобы получить там номер. Молодые ребята не принадлежали ни к тем, ни к другим. Уплотняли общежития. В комнаты заносили раскладушки. Даже в ленинскую комнату и холл, где проходили собрания и дискотеки. Откуда брались раскладушки в таком количестве оставалось загадкой, как была загадочной и сама фигура заместителя ректора по хозчасти Гросса Адольфа Ивановича, которому вообще-то нужно было при жизни поставить памятник и хоть одну улицу в Академгородке назвать в его честь. Он этого вполне заслужил.
Такая маленькая тенистая улочка с пятиэтажными серыми коробками – Улица Гросса или по-нашенски Гроссштрассе. А что? Звучит очень мило, ласкает слух, даже иностранцев. Не назвали.
В общежитиях, учебных корпусах, на лесных дорожках появилось очень много лиц. Если прожить в Академгородке пару-тройку лет, то незнакомца сразу выделишь среди коренных жителей. А когда много незнакомых лиц, любой понимает, что жизнь гораздо шире, чем Академгородок. И вероятно, там за его пределами есть тоже очень интересные люди.
В четыреста десятой, где проживали четверо второкурсников, поставили две раскладушки и подселили двух пареньков. Всем приходилось ужиматься. И никого не спрашивали, хочет он этого или нет.
Один из Краснодара, высокий и общительный Саша. Другой Костя, низенький и молчаливый, из Воронежа. Хотя они были противоположностями, но дополняли друг друга. Теперь по комнате приходилось перемещаться боком и осторожно, особенно ночью, чтобы не налететь на раскладушки. Поэтому в темноте двигались, вытянув руки. В столовой обеденные очереди стали еще длиннее, хотя работали две раздачи. На ужин ходили уже не все, запасаясь продуктами в магазине. Так обходилось дешевле.
Саша, как только появился в четыреста десятой, каждому пожал руку и представился, кто он такой и откуда. Причем улыбался так, как будто увиделся со старыми друзьями.
Из темного портфеля он достал коричневую пузатую бутылку емкостью никак не меньше литра.
– Кубанское! – отрекомендовал он. – Стаканчики не найдутся, чтобы закрепить знакомство? Через полстраны провез. Вот такая бутылка-путешественница. из солнечного юга в Сибирь.
Тут же нашлись стаканчики. Бутылку в мгновение ока опорожнили, попутно нахваливая аромат кубанских вин. Конечно, портвейну далеко до них, хотя бьет по мозгам сильнее.
– Бабушка у меня живет в совхозе пригородном. Там после уборки винограда разрешают собирать то, что осталось, – рассказывал Саша, расположившись на раскладушке. – Немало остается. что-то пропустили, что-то показалось некондиционным. перезревшим или наоборот недозревшим. Или какие-нибудь оспинки на виноградинах. Сын бабушкин Витя, ну, то есть мой дядя, таскает виноград мешками. Несколько дней, с утра до вечера. И вываливает в погреб. Он у них в сарайке. Такая глубокая забетонированная яма. Потом дядя Витя спускается в болотных сапогах, и ногами мнет виноград. Непременно это надо делать ногами. Если на механическом прессе, то раздавятся косточки и вино будет горчить. И всё! Закрывает яму. Вино бродит. Когда наберет градус, дядька берет ковшик на длинной ручке и зачерпывает в банку.
– Хорошо там у вас! – позавидовали хозяева. – А мы вот тут давимся портвейном. И то от стипендии до стипендии.
Вскоре появился второй новосел, тот самый Костя из Воронежа. Он буркнул что-то вроде «здрасть», разулся, снял плащ, осмотрелся, куда бы его приютить. Но не найдя ничего нужного, сложил его и опустил на раскладушку, которая, как он посчитал, будет его. Все в полной тишине наблюдали за его действиями, ожидая, очевидно, каких-то комментариев или наводящих вопросов. Ни того, ни другого они не дождались. Костя сел на раскладушку, достал из портфеля домашние тапочки.
Первым, само собой, не выдержал Саша из Краснодара.
– Кто будешь таков, мил человек? – спросил Саша.
– Костя. Константин Карнаутов, – ответил паренек, уже переобувшись в домашние тапочки. – Из Воронежского педа. Филолог. Ну, то есть русский язык и литература.
– Это понятно. И чем ты собираешься поразить ученую аудиторию? Междометиями или виршами?
– Моя работа называется «Метафизика русской сказки».
Все приподнялись. С удивлением посмотрели на Костю, который оставался совершенно спокойным.
– Как? Это что?
– Ну, каково обывательское представление о сказке, которое – увы! – разделяет подавляющее большинство?
– И каково же?
– Это забавная байка с чудесами и разным волшебством, предназначенная для наивных детишек. Выражение есть такое: «Что ты мне сказки рассказываешь?» То есть врешь напропалую. Или «Сказка – ложь». Хотя во второй части идет реабилитация сказки. Это не так. Сказки – это осколки мифологического восприятия наших далеких предков. Мифология – это первая ступенька осознания мира, через которую прошли все народы. Мифологическая картина мира характерна для всех древних народов. У каждого народа она, конечно, разная. Но основа ее – объяснение всего происходящего вмешательством высших сил. Нам хорошо известны мифы древних греков. Но у них рано появилась письменность, и они записали свои мифы, пересказывали их в разных литературных трудах. К сожалению, у славян письменность появилась довольно поздно. Это было время, когда мифология уже теряла актуальность. Христианская церковь жестко боролась с любыми проявлениями мифологического сознания, преследовала ее носителей – волхвов, уничтожала памятники мифологического творчества.
– То есть ты занимаешься реконструкцией мифологии древних славян на основе сказок? – спросил Саша. – Великая цель, но трудно достижимая. И что-нибудь получилось?
– Получилось. Вот, например, вы знаете, что об отчуждении задолго до Маркса знали уже наши предки. Есть такая простенькая, всем хорошо знакомая сказочка «Курочка Ряба». Помните? Жили-были дед да баба. Была у них курочка Ряба. Снесла она им яичко. И не простое, а золотое. Дед бил-бил – не разбил. Баба била-била – не разбила. Мышка-норушка бежала, задела яйцо хвостиком. Оно упало и разбилось. Дед плачет, баба плачет. А курочка Ряба им говорит: «Не плачь, дед! Не плачь, баба! Снесу я вам яичко. И не золотое, а простое».
– И чего теперь?
– А вас ничего не удивляет в этой сказочке? Представьте себе, как дед пытался разбить яйцо! И бил по нему кулаком и бросал его на пол, и топтал его ногами. Когда он утомился, на смену ему пришла бабка. Но и у нее ничего не получилось. И вот бежит мышка, задела хвостиком яйцо, оно упало и разбилось. И что же дед и баба? Они плачут навзрыд. Но почему? Ведь они должны были бы радоваться. То, что они не смогли сделать, сделала за них маленькая серая мышка. Достоевщина какая-то. Само собой, напрашивается ответ: рыдают они не потому, что яйцо разбилось, поскольку сами хотели этого, но от того, что они увидели. А что они увидели? А ничего. Вот это и вызвало их горе, трагедию. А все потому, что яйцо не простое, а золотое.
– Ничего не понял, – пробурчал один из второкурсников.
– Да что же непонятного? Золото всегда ассоциировалось у людей с богатством, властью, могуществом. Оно в глазах людей всегда имело почти мистическое значение. Конечно, ни дед, ни бабка в жизни не видели золото. И вот оно перед ними – золотое яйцо. Им не терпится узнать, что же это такое, в чем его необычная сила и власть. Так сказать, хотят узнать его устройство, постигнуть суть. Поэтому они и бьют его. И вот яйцо разбито. И что же они видят? А НИЧЕГО! Лишь скорлупу, мишуру. Для них это крах всех представлений о мироустройстве. То, в чем они видели сверхчеловеческую силу, оказывается обычной пустышкой. Тут еще не только заплачешь. А курочка Ряба их утешает: «Снесу я вам яичко, да не золотое, а простое».
– Что и требовалось доказать, – хохотнули.
– Яйцо в славянской мифологии всегда символизировало мироустройство, саму жизнь. Из яйца появляется живое существо. В центре мироздания солнце – желток или земля, которую облекает водная поверхность и твердь. Но интересна, конечно, идея отчуждения, хотя, разумеется, самого понятия не существовало в помине. А понимание было. Карл Маркс много веков спустя оформит это в виде научной идеи. В сказочке золото выступает как отчуждение, ему приписывают сверхъественные качества, которыми, конечно, оно само по себе не обладает. Это человеческое сознание наделяет его такими качествами.
– Вон оно как! – удивились ребята. – Оказывается, что уже в наших сказках изложено единственно верное учение.
Повернулись к Саше.
–– Ну, а ты, Саш, тоже какое-нибудь гениальное открытие сделал?
– Ну, я же историк, ребята. А у историков очень скучная и пыльная работа. Архивы, пожелтевшие документы. Ради крупицы радия изводишь тонны словесной руды.
– И что же вы нарыли в архивной пыли, архивный юноша?
– Ну, в отличии от Константина меня интересуют вопросы более узкие и приземленные. Это судьба кубанского казачества.
– Того самого, о котором была снята знаменитая комедия, советский мюзикл?
– Да-да! И это тоже событие знаменательное. А вы знаете, что в восемнадцатом году было решение советского правительства о полной ликвидации казачества как сословия? И подписал его Яков Михайлович Свердлов, которого можно назвать первым президентом советской республики.
Трое хозяев всё-таки тоже были историками, поэтому это не было для них большой новостью.
– Ну, понять большевиков можно, – сказал Комиссаров. Он был высок, с черной аккуратной бородкой. – Казаков всегда направляли на подавление бунтов, разгон демонстраций, то есть использовали как карателей. Октябрьскую революцию они по большей части не приняли. С какой стати они должны делиться землей и угодьями с новоселами, которые перебирались на казачьи земли? Многие воевали в белой армии. Было даже понятие «белоказаки». Поднимали восстания против советской власти. Хотя, конечно, беднейшее казачество, по крайней мере, его часть пошли за Советами. Так что большевики рассматривали казаков как реакционную антисоветскую силу.
– И поэтому решили уничтожить всех поголовно, включая детей, женщин, стариков? А как же быть с тем, что казаки всегда верно служили государству, участвовали в войнах, защищали границы, осваивали новые земли? В основном сами содержали себя, получая от государства только оружие и соль. Ну, и казачья верхушка, само собой, денежное содержание. Казачий атаман генерал Платов стал героем войны с Наполеоном. О нем сложили песни. Да и в Красной армии были казачьи части.
– Ну, и в чем же изюминка, Саша?
– А в том, что гражданская война была трагедией для всего народа. Сотни тысяч убитых, эмигрировавших за границу. Раздел часто проходил внутри семьи. Что уж тут говорить о сословиях и классах. Кубанское казачество – не исключение. Казалось, по нему был нанесен такой удар, что оно должно было исчезнуть. Ан нет! Сохранились казачьи станицы, традиции, одежда, обычаи, фольклор. И ведь знаете фильм «Кубанские казаки» – это ведь был сигнал, реабилитация казачества. Казаки – участники войны, передовые колхозники. И в то же время они остаются казаками.
– Но ведь «Кубанские казаки» – это развесистая клюква. В стране голод, разруха. А там от изобилия ломится, поют, пляшут. Какая-то индийская мелодрама.
– Но это мы подходим с точки зрения нашего дня. А в те времена перед кинематографом стояла другая задача – дать жизнерадостную комедию, оптимистическую, о любви, чтобы люди смеялись, переживали любовным перипетиям, получили бы заряд бодрости. И творцы справились блестяще с этой задачей. А суровый трагический реализм это уже будет потом. Да и никто бы фильм подобной тематики и не допустил бы на экран. Еще бы и головы полетели.
– Это уж у нас непременно! – согласились с ним.
– И вот как только гражданская война, коллективизация не переломала казачий уклад – казалось бы, от него и следа не должно остаться, но он остался.
– Ну, с тобой всё ясно! – сказали ребята. – Сам-то скакал на коне, махал шашкой?
– Ну, шашкой не махал.
Зевали. Стали укладываться. Костя разделся, аккуратно все повесил на спинку стула, пожелал всем спокойной ночи и сразу же задремал. Глядя на посапывающего воронежца, хозяева завистливо вздохнули:
– Счастливый человек!
– Конечно! – согласился Саша. – Способность сразу засыпать характеризует уравновешенного, уверенного в себе человека. Кстати, хотите анекдот про то, как спят представители разных наций?
