Николай Иванович Хрипков
От сессии до сессии
Разве после всего сказанного мною она не могла влюбиться в меня до безумия, потерять от любви голову? Разбивать ее сердце неразделенной любовью было бы не по-рыцарски.
– Ты остался у нее?
– А знаете, какие она вкусные пирожки печет? Только мама умеет вкуснее. Я сейчас подавлюсь слюной.
– А еще она тебя чем кормила?
– У нее кофе настоящее. Я не поверил сначала. Смотрю на упаковке написано «Бразильское кофе» на бразильском языке. Мне в постель приносила. Каждое утро, как только я просыпался. Вот теперь вы всё знаете?
– Но почему же вы тогда расстались, если всё так было хорошо? Разлюбил? Или она остыла?
– Мы бы не расстались. Ну, может быть, и расстались бы. Но потом. Я не верю в вечную любовь. Если бы мне дорогу перебежала другая симпатичная брюнетка, то вполне может быть, что я бы бросился за ней. Может быть, блондинка или шатенка. Без разницы. Главное в женщине не цвет волос и бровей. По собственному опыту это знаю. Как-то прекрасным утром – я как раз пил кофе в постели – она сообщила мне, что сегодня вечером возвращается ее муж. Совершенно буднично, как о разбитом стакане.
– Как?
– Каком вперед… Чего тут непонятного?
Петров заметно нервничал. Было понятно, что он недоволен был собой за то, что рассказал эту историю.
– Он капитан дальнего плавания. По морям, по волнам. Нынче здесь. Завтра там. По морям…
Стало тихо. Петрову налили полстакана водки. У него было лицо страдальца. Это выглядело необычно. Выпил. Даже не стал закусывать. Ни на кого не глядел, вперив взгляд куда-то в угол.
Пожевал рукав. Он был среди нас. Но достаточно было заглянуть ему в глаза, чтобы понять, что он далеко-далеко от нас, где-то там в облаках, где порхают души несчастных влюбленных.
Вот и всё о Петрове. И так ему слишком много внимания и чести. Хотя и есть за что. Я имею в виду не честь. А в прочем, он же был по-своему честен перед собой и никогда не изменял своей натуре.
8
КАК ПРАВИЛЬНО СДАВАТЬ БУТЫЛКИ
Были времена, когда стеклянная бутылка представляла ценность. В том числе и материальную. Вы где-нибудь в парке присядете на скамеечке в летнюю жару, чтобы порадовать себя бутылочкой лимонада «Буратино» или жигулевским пивом. Сорвали металлическую крышечку о край скамейки. Тут же перед вами возникает не очень опрятная фигура и терпеливо ждет, когда вы освободите бутылку. Изредка бросает на вас косые взгляды. Пустая бутылка тут же перекочевывает в сетку. Довольный сборщик тары неторопливо удаляется.
Территория строго делится на участки. Переход границы грозит нарушителю неприятными последствиями. Между неопрятными сборщиками бутылок шла непрекращающаяся война. В ход пускались все средства: от словесной перебранки до кулаков. Границы нужно было бдительно охранять. Особенно не жаловали новичков.
Перенесемся в студенческое общежитие номер пять. Здесь. Как по всему студгородку, действовал строгий сухой закон. До горбачевского указа еще было далеко. Так что последний генеральный секретарь был всего-навсего жалким плагиатором. У нас суровость законов компенсируется необязательностью их исполнения. Иначе народам России было бы просто не выжить. Некоторые законы без слез умиления читать невозможно. Не был исключением и сухой закон. Наши законодатели, сами знаете, не сильны в истории.
Четверка сидит в комнате. Суббота. Закончилась ударная учебная неделя. Хочется расслабиться. Воскресенье впереди. В желудках пусто. В карманах ветер гуляет, доставляя неприятности заарканенной вше. Жизнь представляется сплошной мировой скорбью. Ужинать придется только хлебом с пресной водой из крана. Сыт не будешь, но и от голода не умрешь. Можно кипяточек нагреть. Попить чаек, потешить желудок. Если удастся у кого-нибудь стрельнуть заварки и сахарку. Это не всегда удается.
Такая перспективка! Конечно, в молодых головах рождаются разные проекты. Даже фантастические. Все какие-то ущербные. Одному предлагают загнать часы. К чему они на голодный желудок? Это отцовский подарок на совершеннолетие. Папа снял их с собственной руки. И больше трешки не дадут. На стекле трещина. И ход стрелок непредсказуем.
На раз хватит поужинать с портвешком. Но владелец часов наотрез отказался расставаться с родительской реликвией.
Можно, конечно, ночку поработать на Вокзале-Главном. Но на голодный желудок какие из них грузчики? По мешку отнесут и упадут. Красивые и молодые. Очень привлекательная картина! Занять? Это даже не смешно. Только народ насмешишь. Он у нас очень смешливый! Ему только палец покажи, будет по полу кататься и давиться смехом.
Безнадега… Поднимается длинный худой второкурсник и роется у себя в встроенном шкафу в вещах. Выворачивает все карманы, ощупывает подкладку, заглядывает под стельки ботинок.
Прощупывает прокладку. Может быть, в дырочку что завалилось. Но чуда не происходит. Тут комнату оглашает радостный вопль. Все напуганы, хотя вопль и радостный. А их товарищ подпрыгивает чуть ли не до потолка. Глаза его искрятся оптимизмом.
– Ну, мы и идиоты?
– А что сразу «идиоты»? Сколько нашел? Ну, чего не покажешь? Зажилить хочешь?
– Выше крыши!
Лица светлеют. «Выше крыши» – это хорошо. Значит, сегодня никому не грозит голодная смерть. Счастливые лица! А спаситель начинает выставлять из шкафа одну бутылку за другой. Вскоре перед ним целая батарея. Даже не верится, что они выпили столько.
– И что это значит? – спрашивают его товарищи. – Что ты этим хочешь сказать? Поделись!
– Наш ужин, наш портвейчик и даже поход в кинотеатр. Когда вы в последний раз смотрели фильм? Не знаете, что там сегодня дают. А в прочем, зачем я задаю такой вопрос.
Еще ни разу они не сдавали бутылки. Здесь в Академгородке. И не очень представляют, как это можно сделать. Пункт приема находится далековато. И там они не бывали до сих пор. Ехать на автобусе? Но чтобы ехать на автобусе, надо иметь деньги. И немалые, потому что их четверо. Четыре умножить на шесть копеек получается двадцать четыре. Чтобы иметь деньги, надо сдать бутылки. Получается замкнутый круг.
Им грустно.
– Ну, пойдем пешком. Как давно мы не бродили по сосновому бору. Представляете, какой воздух! Сдадим нормы ГТО по переноске тяжестей быстрым шагом. Одновременно и по туризму. Давно мечтал стать туристом. И вот такая возможность представилась.
Им даже подумать об этом страшно. Пешком в неведомую даль по лесным тропам? Но другого выхода нет. Разве что спросить у кого-нибудь ковер-самолет в общежитии?
Не только в шкафу, но и на антресолях, и в тумбочках, повсюду были бутылки. И под кроватями. «И когда они успели выпить?» – снова подумал каждый. Не инопланетяне же здесь пили? А ведь до этого были уверены, что они почти непьющие, так изредка позволяют себе пригубить несколько капель. Но действительность оказывается иная.
Сумки и сетки загружены бутылками. Пришлось даже позаимствовать у соседей пару вместительных сумок, в которых привозятся домашние припасы. Наша четверка выходит. Руки заняты, на спинах рюкзаки. И не просто выходят, а выходят на тропу наживы, вирус которой заразителен.
Весело звякают бутылки, как будто они радуются, что наконец-то попадут в верные руки. Они любят путешествовать. Жизнь бутылки, если ее не разобьют, развивается циклически. Звонкий разговор бутылок привлекает внимание обитателей общежития. Появляются любопытные, их удивленные взгляды устремлены на нашу четверку. Со всех сторон им предлагают бутылки. К сожалению, пустые.
– Заберите! А то скоро и ногой ступить будет некуда! Ну, пожалуйста, ребята! А мы вас вечером чаем напоем.
Когда вахтерша увидела нашу четверку, обвешанную с ног до головы сетками, сумками и рюкзаками с пустыми бутылками, то потеряла дар речи. Многое она повидала на своем веку, но такое впервые. Широко открытыми глазами она проследила их путь до выхода.
После того, как она пришла в себя, то первым ее побуждением было задержать их, вызвать милицию. А если это преступление? Хотя и все знакомые лица, но кто их знает. Но здравый смысл подсказал ей, что не стоит этого делать, что так она себе сделает только хуже. Бутылки выносятся, а не заносятся. Если бы они несли бутылки в общежитие, тогда было бы другое дело. К тому же бутылки пустые. А сухой закон касается бутылок со спиртным. А значит, этот самый закон здесь никак не применим. И можно даже этот случай рассмотреть, как положительный, поскольку ребята очищают общежитие от скверны. И может быть, этих парнишек еще и наградить надо за их благородный поступок. Вон как они пыхтят и пыжатся. И спины у них мокрые.
Активность в этой ситуации могла выйти боком.
– А откуда в общежитии такое количество бутылок? – непременно спросил бы Адольф Иванович. – Значит, вы не исполняете своих прямых должностных обязанностей. Я буду вынужден поставить вопрос о вашем служебном соответствии. У нас в студгородке, о чем вы прекрасно осведомлены, действует сухой закон. И мимо вас проносят спиртное.
Адольф Иванович Гросс – это глыба. Говорил он мало, но всегда по существу. На нем постоянно был строгий черный костюм, белоснежная рубашка и темный галстук.
На ветер он слов не бросал и все свои обещания выполнял. Поэтому, когда он говорил, его не слушали, а внимали ему.
Наша четверка, обливаясь потом и вспоминая недобрым словом картину Репина «Бурлаки на Волге», тащилась по лесным тропинкам. Это было поближе и не привлекало внимания. Нужно было смотреть под ноги, чтобы не запнуться о какой-нибудь сучок или корень. Но зато прохожие попадались крайне редко. И сразу шарахались в сторону.
Падение грозило боем посуды и потерей дохода. Поэтому четверка проявляла всевозможную осторожность.
Перешли через дорогу, прошли жилой квартал и снова погрузились в лес, где на них недоуменно глядели белки, не понимая, как эти существа могут издавать такой музыкальный перезвон.
В конец убитые доплелись до приемного пункта. Вздохнули полной грудью. Вот оно воздаяние за труды! Но то, что они увидели, повергло их в полное отчаяние. Почему судьба к ним так неблагосклонна? Очередь, как лесная тропа, по которой они прошли, извивалась. Начало ее терялось вдали возле одноэтажного зеленого сарая. Причем здесь стояли не только неопрятные особы, но и мужчины, выглядевшие, как доктора наук, и субтильные дамочки, место которых не в приемных пунктах, но в приемных начальников.
Они наглядно осознали масштабы того, что Владимир Ясное Солнышко называл «веселие Руси есть пити». Конечно, они знали, что у нас пьют, но не в таких же масштабах! Им было не привыкать к очередям. Они были везде. Но с такой они столкнулись впервые. Это даже не очередь, а какое-то Вавилонское столпотворение, исход из Египта. Обреченно переглянулись и вздохнули. Не тащить же драгоценную тару назад. На это уже не оставалось никаких сил. Да и никто не мог дать гарантии, что в другие дни очередь будет меньше. Конечно, можно закопать драгоценный груз в ближайшем лесочке, сверху закидать лапником и поставить веху. Где вот только взять лопату? Они же не кроты, чтобы копать подземные ходы носами. Сейчас же им хотелось кушать. И очень сильно. Самый смелый из них робко спросил:
– Последний кто?
Его не услышали. Он спросил громче. В конце концов не все же здесь глухонемые.
Мужчина в рабочей спецовке ухмыльнулся.
– Последних у нас нет. У нас все первые. Разве об этом вам не говорят в ваших университетах?
– Я имел в виду «крайний».
– -Ага! – кивнул мужчина. Обнажил кривые желтые зубы. – Кто же захочет быть крайним? Тянуть за всех! Не! Парень! Крайних ты тут не найдешь. Ищи в другом месте.
Бывают такие противные типы, они лишены всякого сострадания. Им бы только похохмить. Повернулся старичок.
– Ета… ребята! Кладовщица сказала, чтобы … ета… очередь не занимали. Вот так ета!
– Не занимать?
– У нее рабочий день кончается… ета… Она тоже человек. Муж, наверно, есть, дети.
– Кончается? Еще время-то!
– А народу сколько… ета…У всех не успеет принять. Чего же зря стоять, время тратить? Глаз у нее наметанный. Видит, сколько времени займет… ета…Так что, ребятки, на этом деле она собаку съела.
Друзья завыли. Не громко, но те, кто стоял рядом, слышали. Но никто им не сочувствовал. Нужно было им выть громче. Может быть, очередь напугалась и пропустила их вперед.
Они были не только голодными, но и стеснительными.
– И куда нам теперь всё это?
Они с ненавистью посмотрели на бездушную гору бутылок, которая еще совсем недавно им обещала сытный ужин с портвешкой.
К ним подошел неопрятный мужчина, которых было немало в очереди и вокруг очереди. Монблан тары его впечатлил. Он покачал головой, поцокал языком, явно одобряя ребят.
– Сочувствую!
Он произнес это без всякого ехидства, чем сразу вызвал к себе симпатию. И что с того, что неопрятный?
– Да мы в первый раз здесь. Если бы знали, то с утра бы заняли очередь, – оправдывались ребята.
Мужичок согласился.
– Трудно жить на свете пастушонку Пете. Трудно хворостиной управлять скотиной.
Ребята насторожились.
– Вы что поэт?
– Какой я поэт? Вот Есенин – это поэт. Маяковский – поэт. Твардовский – тоже поэт.
– Конечно.
– Могу помочь, ребята.
– Чем?
Издевается он что ли? Ну, что за народ такой негуманный пошел?
Умри от голода, только похохатывать будут.
– Поможете бутылки назад отнести? Так нам нельзя назад. Никто нас с бутылками не впустит.
– Назад-то зачем? Вперед!
– Как вперед?
– У меня очередь занята. А мне сдавать-то почти нечего. Могу уступить. Жалко мне вас. У меня тоже сын учится. Может, ему тоже кто-нибудь поможет. Свет не без добрых людей.
До них дошло. Они уже давно знали, что некоторые предприимчивые граждане специально занимают очередь. Без разницы куда. Чем длиннее очередь, тем дороже ее можно было продать. Они стояли в магазин, к врачу, к уличному лотку, в железнодорожные кассы. Потом очередь сдавали. Небескорыстно, конечно. То есть продавали.
Но все равно воспрянули духом.
– Да мы… да мы… да мы на бутылку вам дадим! Вот! Спасибище вам огромное! Спасли вы нас!
– На бутылку мне не надо.
Мужичок поморщился.
Им стало стыдно, что они такого плохого мнения о человечестве. И под рубищем может скрываться благородное сердце.
– Понимаем! Извините! Мы не хотели вас обидеть! – бормотали ребятишки, нежно улыбаясь.
И вот кто-то после этого имеет наглость утверждать, что бескорыстные натуры ушли в прошлое. По их ницшеанскому восприятию человеческой природы был нанесен удар. Только глупый человек не меняет своего восприятию. Умный меняется, как река.
Мужичок приложил палец к губам и тихо произнес:
– Фифти-фифти! Вы, как интеллигентные люди, понимаете, что я имею в виду? Не так ли?
Самый сообразительный поскреб в затылке.
– Это как?
– Ну, напополам. Чего же тут непонятного? Я тут, можно сказать, с самой ночи стою.
– А не жирно будет?
– Я же не настаиваю. Я предлагаю, а дальше вам решать: согласиться или отказаться.
Лицо мужичка погрустнело.
– Другие еще больше берут. А я по-божески.
– Мафия какая-то. А, может быть, десять процентов? Тут такая гора, сумма приличная наберется.
– Зачем мафия? Помощь ближнему своему.
Наверно, это был доктор каких-нибудь наук. Ни одного матерка не вырвалось из его уст.
– Черт с тобой!
– Не поминайте всуе черта, молодые люди! Следуйте за мной! Говорить буду я. Вам молчать!
Они стояли почти в начале очереди. Перед ними было всего лишь пять человек. И предвкушали! И ликовали! Но оказалось – рано. Как только они подошли к окошку, кладовщица в синем халате сказала вяло, как будто даже не им, а неодушевленному предмету:
– Закончилась тара.
– Это что?
– Не повезло вам, ребята. Увы!
– Да что же это такое? Милостыню нам что ли просить? Мы кушать хотим, в конце концов!
– Милостыню? А зачем?
Перед ними вырос еще один неопрятный тип. Только он был еще неопрятней. И уже никак на доктора наук не тянул. Повыше первого. Следы интеллекта отсутствовали. А поэтому он вызывал доверие. Этот не будет читать стихи. Речь его конкретна и выразительна.
– Помочь?
Он заглянул всем четверым в глаза. по очереди. Ободряюще. Но без заискивания.
– А ну пошли, пацаны!
Не дожидаясь согласия, мужик пошагал прочь от очереди. За грунтовой дорогой стеной высился кустарник. Пришлось продираться через кусты. Пахло человеческой нуждой. На полянке стояли почерневшие от скорби ящики. Некоторые скривились, как будто их кормили лимонами. Под двадцать бутылок каждый.
– И? – спросили ребята, понимая, что благотворительностью здесь никто не занимается.
– От выручки половина.
– Но мы половину должны за очередь.
– Ты смотри, что барыги делают, – простонал мужик. – Совсем совесть потеряли. Элементарную. Давайте так!
Мужичок задумался. Знакомым жестом поскреб затылок. На лбу заметно зашевелились мысли.
– По минимуму беру. Тем более, что вы задолжались. Меньше никак. Извините. Амортизация. То-сё. Значится, пятьдесят прОцентов.
Так и сказал, с ударением на первом слоге. Ребята вздохнули. Чесанье затылков тут не поможет. Придется забыть о портвешке.
– Ладно! Берем ящики! Они не рассыплются? Что-то вид у них какой-то нетоварный.
Они радостно поставили ящик перед кладовщицей. Она флегматично произнесла, олицетворяя олимпийское спокойствие, что характерно для разведчиков и приемщиц тары:
– У вас есть совесть?
– А при чем тут совесть?
– А при том, что рабочий день у меня закончился. Или вы думаете, что я не человек?
Они стали умолять ее. Убеждали, что они не ели уже третий день. И теперь вопрос стоит так: быть или не быть. Ссылались на то, что смерть от голода самая мучительная, что у нее наверняка есть дети и, конечно же, они где-то учатся и тоже верят в человеческую доброту. На суровом лице не дрогнул ни один мускул. Она подняла руку, чтобы закрыть окошко. Последняя надежда через мгновение испарится.
– Ладно!
В глазах ее блеснуло что-то человеческое. Может быть, вспомнила своих детей, которые сейчас без мамки.
– Своим свободным временем жертвую. Хотя мне за это никто не платит. Со всех сторон только «давай, давай»!
Помолчав, тихо спросила:
– За полцены?
– Как за полцены? Извините, но у вас же прейскурант, то есть ценник должен быть.
– Как хотите! Хозяин – барин.
– Хотим! Хотим! – испуганно закричали они хором. – Вот, пожалуйста, пересчитайте!
Стали загружать и передавать ящики. Кладовщица из каждого ящика выхватывала несколько бутылок: то скол, то коричневая – не принимаем, то «чебурашка» – бутылка с особыми плечиками. Непригодную тару отставляла в сторону.
Возвращались в родное общежитие теми же партизанскими тропами. Можно было бы идти по тротуарам. Но они дружно отвергли этот вариант. Радовало, что налегке. На поход в столовую рассчитывать не приходилось. О котлетках по-прежнему оставалось только мечтать. В универсаме купили булку хлеба, по пакету молока на каждого и по плавленому сырочку. Опустив головы, прошли мимо винного отдела.
Вечером они уж точно не умрут голодной смертью. О будущем дне хотелось думать. Будет день – будет пища. Мудро сказано. Автор этого афоризма, конечно, был студентом.
9
УЛЕТАЮЩИЕ ТАРЕЛКИ, А ТАКЖЕ ЛОЖКИ, ВИЛКИ, СТАКАНЫ И ДАЖЕ СОЛОНКИ
Согласен! Название длинное. Так не принято. Это в восемнадцатом веке писатели соревновались, кто даст более длинное название своему роману. Если у читателя хватало терпения прочитать название, дальше он мог не читать. Терпеливые же читатели, потратив часок-другой на чтение названия благополучно добирались до первой главы. И уже полные энтузиазмы погружались в содержание, которое в общих чертах им уже было известно.
Каюсь. И даю обещание, что такого больше не повторится. Заголовки будут короткие, как выстрел. Поверьте, на этот раз никак… Фу! Кажется, объяснился. Могу ли я продолжать дальше? Сразу беру быка за рога. На этот раз этим быком будет Гросс Адольф Иванович, заместитель ректора по хозяйственной части. Правая рука ректора. Легендарная личность. И почти историческая. Если историю университета напишут, его имя нужно запечатлеть золотыми буквами. Не было студента, которому бы не пришлось столкнуться с ним хотя бы на пару секунд. Но это мгновение оставалось с ним на всю жизнь. Поэтому у сотен, тысяч людей он навечно запечатлен в памяти. А это – согласитесь – что-то значит. Очень много значит!
Что бросалось в глаза? Не могло не бросаться? Это рост Адольфа Ивановича. Если бы вы его увидели на расстоянии со спины, то решили бы, что идет какой-то четвероклассник. Говорят, в таких случаях, полтора метра с кепкой. Но Адольф Иванович носил шляпу. Только черную, которая его несколько возвышала и указывало на то, что он вполне взрослый. Маленького хочется пожалеть, приласкать и посюсюкать с ним. Поэтому дети не любят больших кукол и смотрят на них с подозрением. Адольф Иванович такие глупые чувства не вызывал. Он него веяло взрослостью, серьезностью и неотвратимостью наказания. Его просто боялись. И технический персонал, и студенты.
Вы ощупали себя, как лилипут перед Гулливером. Даже поглядывая на него сверху вниз.
Убежать, спрятаться, зажмурить глаза и надеяться только на чудо, что Адольф Иванович не найдет вас. Вот что испытывал каждый, кому приходилось столкнуться с ним.
У него была длинная голова. Лысина сверкала, как нимб святого. Может быть, он ее смазывал. Только над ушами с сзади тянулась полоска черного жесткого волоса. Это было чертовски страшно. Блестящая лысина и чёрная полоска волос сзади и над ушами. Нос нависал над маленьким ротком. Он был настолько мал, что его можно было кормить только чайной ложечкой. Адольф Иванович всегда ходил в черном костюме, белой рубашке и сером галстуке. Пиджак был застегнут на все пуговицы. Из нагрудного карманчика торчал уголок белоснежного платочка.
Лакированные туфли его блестели даже в ненастье. Грязь просто боялась прилипать к ним. Под микроскопом вы не нашли бы на них ни единой пылинки. Это была еще одна загадка Адольфа Ивановича.
Адольф Иванович был необычайной личностью. В том смысле, что никто и ничего о нем не знал наверняка. Не знали даже, где он жил и была ли у него семья. И вообще какой он национальности. Не знали какое у него образование. Кто-то говорил, что он чуть ли не академик.
Не знали даже, сколько ему лет. В таких случаях говорят: маленькая собачка – всю жизнь щенок. По количеству легенд он бы мог конкурировать с Гераклом или Ахиллесом. Но при этом оставался предельно скромным человеком. Тихим и немногословным.
Говорили, что фамилия у него не настоящая. Ну что такое Гросс – большой? Насмешка что ли? Если какой-нибудь Кляйн, всё понятно и никаких претензий, и вопросов. Настоящая же его фамилия – не к ночи будь помянут – как и у бесноватого фюрера. Да и вообще он его сын от Евы Браун, которого тайно вывезли после войны.
Так вот те, кто говорил, что он академик и член-корреспондент, еще и утверждали, что он написал несколько солидных монографий. Но под псевдонимами, поэтому отыскать их невозможно. И только узкий круг знает, что это его труды.
Одни говорили, что он математик, а другие, что он историк. А кто-то, что у него всего семь классов за плечами. Но арифметику он знает хорошо и в уме перемножает трехзначные числа. На должность заместителя ректора по хозяйственной части он попал благодаря мохнатой руке, которая была у него на самых верхах.
Можно было услышать и такое, что он офицер КГБ. И вообще на такие должности назначают только из «конторы». Этим и объясняется его таинственное поведение. То, что Адольф Иванович ничего о себе не говорит, вроде как подтверждало эту версию. Перед ребятами из «конторы» у всех был мистический трепет. Но разве нельзя быть просто скромным человеком и не заниматься всегда и повсюду самовосхвалением?
Главной своей задачей он считал очищение общежитий от скверны. Под скверной он понимал любое нарушение инструкций. Время от времени он делал рейды по общежитиям. Появлялся внезапно, как снег на голову, как гром среди ясного неба.
Комендантши его панически боялись. И сразу из львиц превращались в пушистых зайчиков. Это трудно представить, но было именно так. Хотелось гладить их по голове и шептать им какие-нибудь глупости. Они семенили рядом с ним в полупоклоне, чтобы не пропустить ни единого его слова. Он никогда не повторял, говорил тихо и по делу. Не повышал голоса. Речь его звучала монотонно. Но ни единого лишнего слова, слов-паразитов, лирических и прочих отступлений. Всё конкретно.
Комендантши завели блокнотики, чтобы записывать ЦУ, выдаваемые Адольфом Ивановичем. На обложках блокнотиков крупными буквами было написано ГАИ. То ли комендантши сговорились между собой?
Память у него феноменальная. Никто и никогда не видел, чтобы он пользовался какой-нибудь бумажкой. Некоторые сомневались, умеет ли он вообще писать. Умеет. Но они никогда не делал этого публично. С записями, тетрадками его не видели. После обхода он писал подробнейшие отчеты на имя ректора. Ни одной детали не упускал. Ректор всегда знал в мельчайших подробностях, что происходит в общежитиях. Поэтому не было никакой необходимости посещать их. Если и так всё знаешь!
Вот зимним вечерком, когда студенты, научившись, нагулявшись, сидят по своим коморкам и грызут камень науки или что-нибудь посъедобней, Адольф Иванович нагрянул в «пятерку». «Пятеркой» называют общежитие, где живут гуманитарии. «Нагрянул» – это, конечно, громко сказано.
Увидев его, когда он выбивал снег из шапки, вахтерша вытянулась в струнку и потеряла дар речи. Войди сейчас генеральный секретарь ЦК КПСС, она бы не почувствовала такого волнения. Адольф Иванович поздоровался и указал пальцем на дверь комендантской. Зачем говорить лишние слова, если для этого есть лаконичные жесты? Вахтерша пошевелила губами. Адольф Иванович исчез за дверью.
Что там происходило, нетрудно догадаться. Вахтерша представила эту картину и злорадно усмехнулась. Тихо поздоровавшись, Адольф Иванович расстегнул пальто и, приподнявшись, повесил его на вешалку. В каждой комендантской стояла металлическая вешалка с пятью рожками. Комендантша Алена Ивановна стояла на вытяжку и мучительно соображала, успел ли раствориться табачный дым. Адольф Иванович, конечно, не курил.
Вышли. Адольф Иванович мягко ступал по коридору. Алена Ивановна соблюдала субординацию и семенила сзади. Встречавшиеся по пути студенты вжимались в стены, хотя коридор был достаточно широк, чтобы разминуться. Никто не улыбался и не шутил. Адольф Иванович чуть кивал головой студентам и студенткам и тихо выговаривал:
– Здравствуйте!
Произносил даже непроизносимую согласную. Некоторые пробовали это сделать, получалось не очень.
Алена Ивановна и Адольф Иванович поднялись на второй этаж. По лестнице впереди шла комендантша.
– Все комнаты проверяем? – спросила Алена Ивановна.
– Если мы все комнаты будем проверять, то и за неделю не сделаем этого, – сухо ответил Адольф Иванович. – Да и смысла нет всех проверять. Не успеем мы выйти из первой комнаты, как уже все будут знать об этом.
Алена Ивановна радостно закивала.
– Конечно! Конечно!
– Вот сюда!
Адольф Иванович показал подбородком на дверь. Двести двенадцатый блок. В большую комнату.
– Девушки в двушке. В большой комнате юноши. Второкурсники, – прошептала Алена Ивановна.
– К ним и пойдем.
Алена Ивановна деликатно постучала, что было для нее совершенно нехарактерно.
– Молодые люди! Не были ли вы столь любезны показать содержимое своих тумбочек?
Адольф Иванович был сама вежливость. Даже тень улыбки не освещала его сурового лика. Было такое впечатление, что он родился с каменным лицом. «Сурьезный человек!» – как говорят в деревне. Глаза его, как рентген, просвечивали каждого насквозь. И люди начинали волноваться, чувствовали какую-то определенную тревогу. Один из второкурсников осмелился спросить:
– Зачем?
– Вопросы потом, – тихо произнес Адольф Иванович. Но это прозвучало как приказ. – Буду задавать вопросы я. А вы соизвольте отвечать правду и только правду.
Ребята почувствовали, что тут какой-то подвох. Ищут плитки, кипятильники или спиртное. Правда, горячительные напитки распивались сразу, как только заносились. И тут они были спокойны. Послушно распахнули тумбочки. Потому что ни первого, ни второго, ни третьего в них не было. Электроприборы после каждого употребления прятались. Они были уверены, что им бояться нечего. И шмон не принесет результатов.
Были выставлены стаканы, тарелки, выложены ложки и вилки. В одной тумбочке обнаружилась перечница.
– Молодые люди, как вы можете объяснить происхождение этой посуды? Я ожидаю ответа.
По очереди заглянул в глаза каждому.
– В смысле? – спросил самый храбрый. По крайней мере, он считал себя самым храбрым.
– Ежемесячно мы вынуждены закупать посуду для столовой, – ровно, как о чем-то постороннем говорил Адольф Иванович. – Каким-то чудесным образом она исчезает. А эти средства мы могли бы пустить на другие нужды. А их поверьте у нас не мало. Средств катастрофически не хватает. Приходится во многом себе отказывать. Те же продукты для столовой, ремонт, закупка литературы. А вместо этого мы покупаем каждый месяц посуду. Мало ли на что можно было потратить.
– А мы при чем?
– Как вас зовут. Молодой человек7 Представьтесь! Ваше имя, фамилия, группа. Если, конечно, это вам не трудно.
– Вовик. То есть Вова.
– Владимир! Откуда у вас эта посуда? Вот эта, что вы только что выставили из своей тумбочки.
– Купил.
– Но зачем вам три стакана, три тарелки, три ложки и почему-то целых пять вилок?
– Ну…
– Точно такая же посуда и в нашей столовой. Не потрудились бы вы объяснить этот факт?
– И в магазине такое же продается.
– Согласен. Но зачем вам пять вилок? У вас регулярно бывают гости? И поэтому вы держите такое количество посуды?
– Ну…
– Мы забираем у вас посуду. Пока делаем вам устное предупреждение. Мне кажется, что вы вполне благоразумный человек. В следующий раз… надеюсь, его всё-таки не будет… последствия будут более серьезными. Не будем доводить до этого.
– Адольф Иванович! Но мы…
– Молодые люди, но вы комсомольцы, надежда нашей передовой советской науки. Пора уже научиться отличать детскую шалость от преступления. Я понятно выражаюсь?
– Понятно, Адольф Иванович. Мы больше не будем, честное комсомольское!
– Надеюсь! Алена Ивановна заберите посуду. Акт изъятия писать не будем. Они же добровольно отдали.
Они вышли. Алена Ивановна – она держала перед собой коробку с посудой, придавив ее сверху мощной грудью – восторженно воскликнула, почти влюбленно глядя на Адольфа Ивановича:
– Вы, Адольф Иванович… у вас какое-то чутье.
– Это не чутье, Алена Ивановна. Я же не собака какая-нибудь, а разумное существо. Хищения приобрели массовый характер. Я собственными глазами убедился в этом. Сел за дальний столик и стал наблюдать. Время было обеденное. Народу много. От меня в нескольких шагах сидела шумная четверка молодежи. Нет, не эта. Громко разговаривали, смеялись, а когда отобедали, один из студентов открыл портфель, который стоял возле его ног. И сложил туда посуду. Всю, которая была на столе. Мы несем убытки. Конечно, списываем на бой. Но это не выход, согласитесь. Мы не можем завышать эту статья. Это нарушение финансовой дисциплина. Вы умная женщина и знаете, что на всё есть нормативы, которых мы должны строго придерживаться. Как вам известно, виновники могут понести наказание, вплоть до уголовного. Вот такая, милейшая Алена Ивановна, картина, которую мы имеем.
