Николай Иванович Хрипков
От сессии до сессии
Заглянул в зачетку.
– Господин Шарапов! Уже давным-давно вас ожидает лобное место. Увы! Дураков больше, чем людей.
Соня двинулся вперед. Хохлову захотелось спрятаться. Он понял, что перегнул с дураками. Но он был человек с крепкими нервами и никак не проявил своих чувств.
Соня опустился.
Хохлов славился наблюдательностью
– А где ваши листочки? – спросил Хохлов.
– А зачем они? – спросил Соня.
– Ну…
– Мне же экзамен сдавать, а не писать роман. К тому же экзамен устный. В прочем…
– Молодой человек!
Хохлов заглянул в зачетку. Разумеется, она была стерильно чистой, поскольку это был первый экзамен.
– Шарапов! Вы проспали все мои лекции. Вы думали, что я слепой и не вижу этого? Я всё вижу. Уже по первой лекции могу судить, что собой представляет тот или иной студент.
Хохлов пожевал губы и продолжил:
– Конспекты вы не писали. А между прочим, многое в моих лекциях – это результат моих исследований. И теперь собираетесь сдать экзамен?
Он взял ручку, пододвинул к себе зачетку. Внимательно прочитал. Ухмыльнулся. Постучал костяшками пальцев по столу.
– Пишу вам «неуд».
– Постойте! Но я же еще не отвечал. Как же так: не выслушав ответа, вы уже оцениваете его?
– Вы собираетесь отвечать?
– Конечно.
– Любопытно. Вижу наглости вам не занимать, молодой человек. Только знаете, я уже всяких перевидал.
– Тогда зачем я, по-вашему, пришел на экзамен? Просто посидеть и уйти с «неудом» в зачетке?
Хохлов замер. С таким он сталкивался впервые. Студенты, если не списывали, то всё равно подглядывали в листочки.
Быстро потер большим пальцем об указательный и средний. Нет-нет! В те времена в вузах не было взяточничества.
– Любопытно! Как же вы собрались сдавать экзамен безо всяких записей? Хоть бы шпаргалку приготовили.
– Зачем?
– Как зачем? Поспать. Как вы делали на всех моих лекциях. Что философия оказалась вам не по зубам?
– Могу я отвечать?
Хохлов хмыкнул.
– Первый вопрос. «Философия Гегеля как новый этап развития диалектики. Основные труды, их идеи».
ГЕГЕЛЬ
(Hegel) Георг Вильгельм Фридрих (1770 – 1831) – немецкий философ, создатель философской системы, являющейся не только завершающим звеном в развитии немецкой трансцендентально-критической философии, но и одной из последних всеобъемлющих систем классического новоевропейского рационализма.
Чем больше говорил Соня без всяких этих «э» и «значит», тем более живым становилось лицо доктора философских наук Виктора Ивановича Хохлова. Уже никакой ехидной ухмылочки.
Он не верил своим глазам, точнее ушам. Не может быть такого! Этот увалень, засоня отвечал на уровне аспиранта. Когда Соня дошел до «Феноменологии духа», профессор приподнялся и перегнулся через стол, надеясь увидеть что-нибудь в руках студента. У Сони ничего не было. Да и смотрел он прямо в глаза своими черными тюркскими глазками. Потом он перешел к Канту, Фейербаху, учению, которое стало оружием в руках пролетариата.
Хоть Хохлов и был доктором философских наук, но всё же оставался человеком, которому ничто человеческое не чуждо. Так же, как и вождю мирового пролетариата. Хотя сравнение, может быть, и хромает.
А еще он был убежденным материалистом. Забеспокоился, заерзал. Стал оглядываться по сторонам.
В конце концов не выдержал.
– Постойте! – воскликнул он. – Постойте! Постойте! Да послушайте же меня! Я что хочу…Ведь вы почти дословно повторяете мои лекции. А еще рассказываете о том, что я вам не рассказывал.
Хохлов развел руками.
– Откуда вам знаком труд Шопенгауэра? Я только упоминал его имя. Но не характеризовал идей. Я же только мельком прошелся. К сожалению, изучение его трудов не входит в программу.
ШОПЕНГАУЭР
(Schopenhauer) Артур (1788— 1860) – немецкий философ, основоположник системы, проникнутой волюнтаризмом, пессимизмом и иррационализмом.
Хохлов пристально заглядывал ему в глаза.
– Ведь вы же спали на моих лекциях. Только что не храпели. А после лекции вас будили товарищи.
– Сознание не спит.
– И что?
– Признаюсь. Я не записывал ваших лекций. И считаю это бесполезным занятием. Даже вредным. Всегда так делаю. А потом вечером в общежитии записываю конспект по памяти.
– Не верю. У вас же не только философию. Но и другие курсы. И всё вы записываете по памяти? Покажите!
– Можно выйти за тетрадкой? Я думаю, что в коридоре уже никого нет. Я же последний?
Потом Хохлов листал общую тетрадь, в которой ровным почерком были записаны все его лекции, с подчеркиванием важного, sic'ами, отсылками, указанием на библиографию. Без вводных слов, лирических отступлений, слов-паразитов. После лекций конспект Шопенгауэра и ранней философской статьи Маркса, чего он не задавал делать. Хоть сейчас публикуй. А ведь он до сих пор не издал свой курс лекций. Молча пододвинул зачетку и вывел «отл.» Он хотел поставить три восклицательных знака, как-то отметить, что это не просто «отл.», а «сверхотл.». Баба Наташа уВовремя остановился. Это же зачетка, официальный документ, а не девчачий альбом, где допустимо выражать свои эмоции. Даже нужно это делать. Иначе неинтересно.
Экзамен (от ехаmen, вм. exagimen от exigo; латинское слово, обозначавшее прежде всего язычок, стрелку у весов, затем, в переносном значении, оценку, испытание) – испытание познаний кого-либо в каком-нибудь предмете.
– Идите!
Он захлопнул зачетку и протянул ее Шарапову. Шарапов посмотрел на синие корочки, но не взял их.
– У меня еще второй вопрос о…
– Не надо! Идите! – ласково проворковал Хохлов. – Мне достаточно услышать одну фразу, чтобы понять, кто передо мной.
Университет Шарапов закончил с красным дипломом. Когда он его получал, глаза его были прикрыты.
Следы его теряются. Хотя доктор философских наук Хохлов, может быть, что-то и знает о нем. Просто обязан знать. Может быть, если у Шараповва есть научные труды, он их перечитывает. Сам Хохлов об этом никому не рассказывал. Человек он сдержанный.
14
ИСЧАДИЯ АДА НА ЛЕСТНИЧНОЙ ПЛОЩАДКЕ
Был понедельник. Толя поднялся ни свет ни заря. В первый автобус, набитый рабочими, он залезть не смог. Всё-таки у рабочего люда локти покрепче. Особенно в начале трудовой недели. Залез во второй. На Башне опять неудача. Уж если пойдет, то полосой. Опять не удалось втиснуться в автобус. Потерял время, ожидая следующего. Всё же забрался. Но график был уже нарушен. Даже если сядет сразу на третий, всё равно опаздывает. В городок автобус пришлось ждать довольно долго. Тоже битком. Но тут уж Толя решил не сдаваться. И превратился в сгусток энергии.
Первая пара по истории партии. Ведет курс сам декан факультета. Опозданий он не любил.
Тарантул [ит. tarantola] – название нескольких видов ядовитых пауков, укусы которых болезненны, но для человека не опасны.
Всех нерадивых запоминает. Потом на экзамене гоняет по полной программе. Выходят от него потные.
Толя бегом бросился через сосновый лесок. Хотя мог в любой момент запнуться о какой-нибудь наземный корень. Сдал пальто в гардероб, перевел дыхание. Можно подниматься. Прыжками через левое крыло на второй этаж. Там меньше вероятности встретить кого-нибудь из преподавателей. Перед лестничной площадкой его свободный полет оборвался. Не по его вине. Он бы мог лететь под небеса. То, что он увидел на этой самой площадке, достойно кисти Босха. Художнику это понравилось бы. И он непременно использовал для очередной своей картины. В народе эту пакость называют еще мизгирями. В деревне у бабушки, куда на лето отвозили маленького Толю, был мужик по прозвищу Мизгирь.
На Толю смотрели две пары круглых, черных и люто ненавидящих человечество глаз. Глаза. смотрели в упор, как на приговоренного к смертной казни. Всё, милок! Отпрыгался! Ярко-желтая густая шерсть ходила волнами, как хлебная нива в конце лета. Может быть, это у них сигнал к началу боевых действий, к которым Толя был совершенно не готов. Лапы были крепко расставлены, как Триумфальная арка в Париже. Вот сейчас они подогнутся в суставах для стремительного броска вперед, после которого шансов у жертвы не остается. Выход один – мучительная смерть, правда, моментальная.
Два исчадия ада были размером с Толины кулаки. Но против них его кулаки были бессильны. Это тебе не в уличной драке морды бить или свою подставлять под кулаки.
Это были тарантулы. Толя вспомнил, что когда-то видел их изображения на картинке. И страшную подпись, что укус их смертелен. Поэтому жители степей и пустынь боятся их не меньше, чем ядовитых змей.
Теперь увиденная в детстве картинка явно возникла перед ним, ожила, шевелится в нескольких шагах от него.
Вспомнил рассказы о том, как они кусали геологов и красноармейцев, которые боролись с басмачами. Басмачей они почему-то не трогали. Наверно, чувствовали в них родственные души. А вот наших людей отправляли прямым ходом на тот свет. Может быть, басмачи их специально использовали как бактериологическое оружие против борцов за социализм? Прыжок – укус – недолгие конвульсии – труп. И уже зырят, кого еще пустить в расход. На ком сэкономить.
Такая перспектива Толю не устраивала. Он попятился задом вниз, не сводя глаз с тарантулов. Они внимательно следили за ним. Что-то прикидывали. Начинать ли им атаку? Пока не двигались. Повернуться к ним спиной не решался. И тихонько по ступенькам вниз. Когда оставалось несколько ступенек до первого этажа, один из них пошевелился, несколько передвинулся вперед. Тут же к нему присоединился второй. Поняли, что добыча уходит. Он тоже не стал испытывать судьбу. Резко развернулся и бегом вниз.
Тарантулы смотрели теперь на него свысока. Он побежал.
– Там тарантулы! – прокричал он гардеробщице. – Целых два! Вот такие! Сидят гады!
Она оторвала глаза от книжки, пристально посмотрела на него, но ничего не сказала. В ее взгляде он мог бы прочитать неприязнь, насмешку. Но ему было не до этого. Подумала: «Вот еще одна напрасно погубленная молодость! Какая пошла молодежь! Всё вино! Оно проклятое! И кто его выдумал на наши головы! А сейчас вообще со школы уже пьют»
Когда Толя опаздывал, он тихонько приоткрывал дверь и замирал на пороге, шепнув тихо «здрасьть» и стоял, ожидая государевой милости – разрешения пройти не место. Были преподаватели, которые терпеть не могли опозданий. Сейчас как раз был такой случай.
Но на этот раз он забыл про этикет. Не приоткрыл двери, а открыл и ворвался, хлопнув ими.
Поздоровался. Но громко. Даже Шарапов вздрогнул на последней парте и зашевелил губами.
– Там тарантулы! – выдохнул Толя. – Вот такие! Я убежал от них. Они за мной уже хотели…
Все смотрели на него.
– На лестничной площадке! Вот такие! И глазами так и лупают. Шерсть шевелится. Жуть!
– Молодой человек! Вы нам мешаете!
Декан смотрел строго. После такого его взгляда обычно студенты превращались в соляные столбы.
На лекции освещался вопрос о первой русской революции, которая не имела никакого отношения к тарантулам. Если, конечно, не подразумевать под ними царских сатрапов. Студенты ухмылялись.
– Дам хороший совет. Надо всегда закусывать, когда выпиваете, – сказал декан. – Тогда вы не увидите ни тарантулов, ни беленьких пушистых зайчиков, которые водят вокруг вас хороводы. Но вернемся к нашим овцам.
Наверно, под «овцами» он имел в виду пламенных революционеров. Сравнение очень неудачное.
Толя не понимал, ка они могут спокойно слушать про декабрьское вооруженное восстание, когда по универу расползлись тарантулы, несущие смерть и тоску живым существам? Профессор, кандидат исторических наук, декан гуманитарного факультета никак не может понять, какая смертельная опасность нависла над его подопечными? Расхаживает туда-сюда и монотонным голосом бубонит, как будто ничего не происходит.
Толе представилось, как двери распахнулись и скопища тарантулов вваливаются в аудиторию. Они набрасываются на несчастных студентов. Кто-то застыл в ступоре, кто-то пытается распахнуть окно, чтобы выпрыгнуть наружу. Уж лучше переломать руки-ноги.
Нет! Никому не уйти! Никто не дождется пощады от беспощадных монстров, которым чуждо всякое сострадание. Что, уважаемый Иван Афанасьевич, не верите? Полюбуйтесь на поле битвы, достойное кисти художника-баталиста Верещагина! Кругом хладные трупы!
Иван Афанасьевич уже не полюбуется. Десятки тарантулов вонзают в него свои смертоносные жала и взбрызгивают яд. Декан дергается в конвульсиях, из его рта летит пена. Он так и не успел поведать несмышлёным ребятам историю ленинской гвардии, которую они должны знать и стремиться подражать бесстрашным рыцарям революции. Гибель нескольких десятков советских комсомольцев и комсомолок оплачут их безутешные родители, друзья, знакомые и соседи по лестничной площадке.
– Там правда тарантулы, – прошептал Толя, сначала налево, потом направо. – Почему вы не верите?
Ему не верили. Тогда еще не было американских блокбастеров, фильмов ужасов. И поэтому советская молодежь все страшилки оставляла еще в пионерском детстве. То, что в Америке, смотрели, затаив дыхание, для советского народа было недоступно. Слова «вампир» и «зомби» еще не проникло в лексикон советского народа. В голове Толи до самого звонка крутился как раз такой фильм ужасов с живописными подробностями. Русская революция на этом фоне померкла и отошла на задний план. Она была чем-то очень далеким, а тарантулы вот они, рядом. Может быть, за дверью.
Со звонком, когда преподаватель замолкал и давал понять, что лекция закончилась, первыми выходили студенты. А их ментор складывал в портфель свои принадлежности. На этот раз Иван Афанасьевич спешил. Ему нужно было в райком партии. За пять минут до звонка закруглился, сказал, что должен уйти чуть пораньше. Но они должны дождаться звонка. И пусть пять минут позанимаются своими делами.
Иван Афанасьевич убрал тетради, гордо выпрямил спину и двинулся к выходу. Смотрел он прямо перед собой. Для него студентов уже не существовало. Всем своим существом он был уже в райкоме. Он открыл двери и тут же резко захлопнул их. Посмотрел на студентов. Каждый был занят своим и на него уже не обращали внимания. Он стал по-детски беспомощным.
– Там… там тарантул. Понимаете? – тихо проговорил он. – Он сидит возле двери и глядит.
Подняли головы. Немая сцена. Гробовая тишина. даже Соня проснулся и полусонно глядел на Ивана Афанасьевича. И чей-то ехидный голос.
– Закусывать надо, Иван Афанасьевич, когда пьете. А то и не такое предвидится, поверьте уж моему опыту!
Никто не засмеялся. Это уж слишком дерзко. Но дело даже не в этом. Иван Афанасьевич как будто и не слышал этой ехидной реплики. Если историк говорит, что за дверью тарантул, значит, он, действительно, там есть. История любого приучит к правдивости. Партия никогда не врала народу. Даже когда народу этого сильно хотелось.
Приволокли стул. Застопорили дверь. Как будто целое полчище тарантулов разгуливало по учебному корпусу. И это полчище в любое время могло ворваться в аудиторию.
– А может быть, нам послать разведчика? – предложил кто-то.
– Разведчика? Зачем? – удивился Иван Афанасьевич. – И к тому же это очень опасно.
– Конечно! Выйдет, а его там цап – и всё! Покойник, – согласились с деканом. – Рисковать нельзя.
Стало еще страшней.
– Как же этих тарантулов ловят в пустыне? Наверно, сачками, как бабочек? Никто не знает?
– А я вот читал, как однажды отряд крестоносцев расположился на ночь.
– И чо?
– А ночью их лагерь окружили тарантулы и напали на них. И целый отряд погиб, так и не добравшись до Палестины.
– Кончай ты со своими историями! И без тебя тошно. Наверно, сам сейчас придумал? И к тому же, у них же оружие.
– У кого? У пауков?
– Ты чо? Совсем тупой? У крестоносцев. У них же мечи и копья. И опять же они в доспехах.
И что? Копьями они бы отбивались от пауков?
– Харэ врать! И так уже поджилки трясутся. Историки нашлись! Карамзины! Девчонки! Это они шутят.
– Поджилки? Это что такое?
Дверь затряслась. Все отхлынули к стенам. Коллективное воображение уже рисовало поле боя. Вот сейчас падет последняя преграда и в аудиторию хлынет потоком лохматое воинство. Убежать от них невозможно и некуда. к тому же в стремительном прыжке они догонят любого.
Дверь опять задергалась. Девчонки завизжали. Их кучка еще стала плотней. Кучка страха!
– Мамочки!
– Мужчина! Сделайте же что-нибудь! Кто-то же из вас и в армии служил. Только не стойте!
– И что делать?
– Убейте их+!
– Чем? Портфелями? Конспектами по истории партии?
– Конспектами, ребята, не надо! Вам еще экзамен сдавать. Ну, тем, кто выживет, по крайней мере.
– Да что там такое? Откройте! Что за шутки дурацкие! Мы Ивану Афанасьевичу пожалуемся.
Это снаружи. Конечно, тарантулы способны на всё. но вряд ли они умеют говорить человеческими голосами… В научной литературе нет ничего о говорящих тарантулах.
– Кто это? – спросил самый смелый.
– Дед Пихто! Нас сюда послали на лекцию. По истории партии. Наш преподаватель заболел.
– Вы люди?
– Ты что идиот? Ну, хватит уже! Пошутили и хватит. Открывай давай, шутник! Слышь!
– Чего слышь?
– Чего вы закрылись?
– А тарантулы где? Там были тарантулы. Вот мы и закрылись. А сейчас они где? Рядом с вами их нет?
Это была группа экономистов. Им, конечно, история партии постольку поскольку, но раз сказали, нужно идти. Так вот один из них хмыкнул. Нагло так и громко.
– Обкурились что ли? Какие тарантулы?
– Ну, большие такие, лохматые. У них окрас желтый и черные полосы. Кстати, укус их смертелен. Хлопнул и уноси. Кто на новенького? Вот такие дела, ребята. Так тарантулы с вами?
– Иван Афанасьевич! Что у вас там происходит?
Иван Афанасьевич молчал. Лучше бы спросили что-нибудь по истории партии. Эта тема ему ближе.
– Слушай, дебил! Если ты сейчас не откроешь двери…
Смельчак осторожно вытащил стул. Остальные отошли подальше. Двери распахнулись. Ко всеобщему удивлению потока тарантулов не последовало. Вообще ни одного. На пороге стояли студенты. Из другой группы. Экономисты.
– Чего закрывались-то?
– А это… где тарантулы? Вы чо их не видели? Тут были тарантулы! Вот такущие! Мохнатые!
15
КРУЖАТСЯ ДИСКИ! О!О!
У Жени была громкая фамилия Добролюбов. И надо же так! После университета он стал редактором районной газеты. Газета при нем преобразилась. В ней появились проблемные статьи, критика в адрес районных властей, стали много писать о культуре и досуге. Женя был охотником и рыболовом. И все свободное время пропадал или на охоте, или на рыбалке. А зачастую совмещал и то, и другое. Первый секретарь видел, что газета пользовалась популярностью, поэтому некоторую резкость прощал. Тем более, что партия требовала больше критики и самокритики.
Прибрежные кусты зашевелились, раздался шелест, как будто переворачивали страницы газеты.
Из зарослей поднялась плотная утиная туча, утиный крик разорвал утреннюю тишину, как взрыв снаряда. Для него это было неожиданно. Он не приготовился к такому. Ружье было заряжено. Он схватил его. Стремительно поднялся. Как в армии перед офицером.
Он вскочил на ноги, прицелился, сделал шаг вперед, забыв, что он не на берегу. И полетел в воду. Ледяной холод иголками пронзил каждую клеточку тела. Дыхание перехватило. Он подумал не об этом. Ружье выпало из рук. Хорошее ружье, которым он гордился. Он уже хотел нырнуть за ним, догнать его до того, как оно опустится в ледяной мрак и погрузится в мягки ил. Тогда уже найти его будет невозможно. Тут же понял, что это безумие. Судорожно подгреб к лодке. Ухватился за край.
Лодка накренилась. Он стал подтягиваться. Осторожно. Резкое движение – и перевернет. Перевалился. Упал на дно лодки. Как жалко ружье! Новенькое! В этом году купил. Теперь не скоро купит другое. А значит, осенняя охота накрылась. А сейчас столько дичи!
Его нашли на следующий день. Лодку отнесло течением, она застряла в прибрежных кустах.
В очередном номере районки опубликовали некролог с фотографией, на которой он выглядит, как в студенческие годы: с черной бородкой, длинными волосами и прямой челкой, как у битлов. В черном костюме с узеньким галстуком. Ему бы понравилась эта фотка.
Он был неплохим редактором. Хотя сам особо не любил писать. И понимал, что писатель из него неважный. От силы его хватало на очередную передовицу, которую он долго вымучивал.
Женя был вторым, кто умер из нашего курса. Первым тоже был Женя. Лавров. Тот самый, который рассчитался с Толей за проигрыш в карточной игре американскими джинсами. Лучше бы он тогда выиграл. Но никому не дано знать своей судьбы.
Но не об этом. Поскольку это всё-таки книга студенческих историй. Хотя это тоже очень интересно, как сложилась жизнь выпускников.
Битлов Женя узнал еще в выпускном классе. И на всю жизнь влюбился в них. То есть в их музыку. Потом была армия с ее строевой, когда приходилось петь и слушать совсем другие песни. И с этой поры у него сформировалась к советской попсе стойкая аллергия.
Уже в университете он слушал целые альбомы, а не отдельные синглы на миньонах.
У него был магнитофон «Астра», лучший по тем временам советский аппарат. Тянул он на месячную зарплату рабочего или ИТР. Перед университетом Женя два года работал, так что свою заветную мечту он сумел исполнить. Но чтобы попасть в клуб избранных, нужно было обзавестись диском, желательно западным, одной из музыкальных групп. Стоили они от сотни и выше. Такая роскошь большинству студентов была недоступна. Даже редкие переводы из дома не спасали. Зато существовала хорошо отлаженная система. И меломаны мечтали попасть туда и стать своим.
Женя не просто мечтал об этом, он жил этим. Попасть в клуб избранных стало целью его существования.
Но как открыть дверь в заветный клуб западной музыки? Единственный ключик – это заветный диск.
Как-то речь зашла о битлах. Женя говорил о них восторженно, в основном одними междометиями. Другие такого восторга не разделяли. Жене это было непонятно.
– Сколько у тебя альбомов? – спросил Лавров.
–-Пять! – гордо ответил Женя. – Уже пять кассет. У меня вообще-то «Астра». Звук, знаешь, какой!
– Кассет?
Лавров улыбнулся.
– А хоть с дисков записано?
– Ну…
– Если переписал с другой кассеты, качество не может быть хорошим.
Женя согласился.
– Да где же я диски возьму!
– А не надо их брать. Одного диска хватит. И все остальные будут у тебя. Очень простая схема.
Женя рассказал про неформальный клуб меломанов. Как действует эта система. Всё по-детски просто. Но требуется незначительный первоначальный капитал. Хотя для многих он все же значительный. Лавров не был музыкальным фанатом. Такое впечатление, что ничего его в жизни серьезно не интересовало. Ко всему он относился легко. Если что-то ему было интересно, то как-то так, слегка, мимоходом, чуть ли не на бегу. Девушками он не увлекался. По крайней мере, никто его не видел с какой-нибудь прекрасной прелестницей. И разговоров на эту тему избегал. Похабных анекдотов не рассказывал. Внешность у него была завидная. И девушки западали на него. Но, вероятно, ни одной еще не удалось заполучить его сердце. А может быть, здесь была какая-то таинственная история.
Добролюбову даже по ночам во сновидениях являлся заветный клуб меломанов. Нужно было действовать.
Он перестал брать в столовой мясное. Никакого кофе. Слабо заверенный сладковатый чай. Жалостливые письма родителям, особенно бабушке, посыпались осенним листопадом. Бабушка была аристократических кровей. Ее детство и молодость прошли в северной столице. Видела Александра Александровича Блока. Любимому внуку подарила турку, которой было не меньше ста лет. Кофе, сваренное в ней, пахло балами и кавалергардами. Кстати, растворимого кофе тогда не было. Покупали кофе в зернах, которые еще нужно было правильно обжарить, а потом смолоть.
И вот собрана желанная сумма. И в воскресенье Женя рванул на барахолку. Узнать торговцев дисками было просто. Они стояли в сторонке. Почти на всех были длинные плотные пальто. У каждого портфель. Или держал в руках. Или портфель стоял возле ног. Женя выбрал самого, как ему показалось порядочного. В кепке.
– Мне бы диск.
Тот в фуражке покосился на него, изучающе рассматривал.
– И чего?
– Диск. Чего! Пластинку, то есть.
– Пластинки, молодой человек, продаются в культтоварах. А вон видите бабушка сидит. Она старые продает, ретро. За копейки.
– Да мне бы западное. Современное.
Кепка еще пристальнее оглядела его.
– Ну… А что интересует?
– Битлы вообще.
– А конкретно?
– Последнее что-нибудь.
– «Эбби роудз» устроит?
– Устроит! Еще как устроит! Только это… Мне надо оригинал, а не перепечатка.
– Ну, это на полтинник дороже.
– Конечно. И это… без обмана чтобы.
– Обижаешь, друг! Я же здесь постоянно стою. Мне проблемы не нужны.
– Ладно! Покажи!
Придерживая кепку, торгаш наклонился, щелкнул замком на портфеле.
– Вот! Гляди!
Женя готов был запрыгать на месте. Но сдержался. Он уже наслушался советов. Долго рассматривал конверт. Потом извлек наполовину диск, крутил его и так, и эдак, рассматривал блики, нет ли царапин. Вроде бы всё чисто.
Ему показалось, что прошла вечность, пока он дождался автобуса. Потом целую вечность ехал до городка. Народу было немного. Даже свободные места. Женя держал портфель на коленях. Рисовал апокалиптические картины. Зашел пьяный бугай, встал возле него, а потом повалился прямо на портфель. Откуда раздался треск. Или зашли менты. «Откройте, пожалуйста, ваш портфель? Откуда у вас иностранная пластинка?»
Наконец-то он в общежитии. И комендантша на месте. Ключ от ленинской комнаты она дала. Женя сказал, что в райкоме ему дали пластинку с записью выступлений на последнем съезде. Поверить в такое она не могла. Ну, а вдруг? И она не дала ключ. Это же идеологическая диверсия.
Лучше от греха подальше. Ну, подумаешь, соврал хлопчик. А кто в наше время не врет?
Ленин был представлен гипсовым бюстом, который стоял на тумбочке на красной ткани. А напротив него на черных ножках большая радиола. Такие можно было увидеть только в красных уголках и ленинских комнатах.
Это была прекрасная советская техника. Даже глушилки не могли убить на ней вражеские голоса. В прочем, Женя их не слушал. Или почти не слушал. Кроме коротких комментариев Сени Новгородского и песни западных групп.
Качество было ни туда ни сюда, ни в Красную Армию. Но зато можно было узнать последние новости музыкальной жизни. А вот партийные и комсомольские лидеры могли слушать эти самые голоса с полным удовольствием, чтобы еще аргументированней обличать американский империализм вместе с его приспешниками. Женя сбросил пальто на стул и включил радиолу.
Радиола приветливо замигала. Чего-с угодно? Послушать радио или покрутить пластинки?
Женя медленно опустил пластинку, держа ее за края, на резиновый круг. Выдохнул.
Нажал рычажок. Бережно опустил головку с иголкой на самый край. Если сейчас грянет краснознаменный хор или Эдуард Хиль с «Вода! Вода! Кругом вода», у него разорвется сердце. Секунды показались ему вечностью. Тихий шепот иголки был бесконечным. Из динамиков полились звуки гитар, ударные Ринга Стара, которые ни с чем не спутаешь. Голос Джона Леннона, который был похож на Ленина не только фамилией, но и миллионами поклонников по всему миру. Женя опустился на стул.
Никогда еще он не был так счастлив, как сейчас. Он еле сдерживался, чтобы не завопить во все горло.
Он не был так счастлив, когда получил первую пятерку. Он не чувствовал такого восторга, когда поступил в университет. Ему не было так хорошо, даже когда дали первую стипендию, и он всю ее прогулял в РЗД, чтобы потом почти месяц сидеть на капустной диете.
Ему хотелось прыгать, вопить и обнимать всех, уверяя, что смысл жизни в том, чтобы сейчас оказаться в Англии, США, Германии, Японии… да где угодно… лишь бы там, где были его кумиры, чтобы наслаждаться их божественными голосами.
Началась новая полоса в его жизни. Нет! Началась его новая жизнь! Родился новый человек!
Через месяц у Жени было уже половина битловских альбомов, которые он переписывал на небольшие магнитофонные катушки. Входил как раз один альбом. На задней стороне конверта он старательно записывал содержание альбома, то есть названия песен. Разумеется, на английском языке. Так же, как и на оригинале.
И продолжительность звучания каждой песенки. Как указано на конверте. Но чего-то не хватало.
В одной группе учился с ним Саша Соловьев. Удивительный парень, который никогда ни на кого не сердился. Встречаясь с кем-то, он всегда улыбался. С ним было легко.
Мать его работала деканом исторического факультета. Но в педе. Именно поэтому в пед Саша не пошел. Он мог бы жить в общежитии. Университет был единственным вузом в городе, который давал места в общежитии городским. За исключением тех, кто жил в городке. Саша предпочел каждый день ездить из дома. Хотя однокурсники его уговаривали прописаться в общежитии. А жить не обязательно. Меньше народу, больше кислороду. Час туда, час сюда каждый день. Он уже на первом курсе перечитал в третий раз «Войну и мир». Второй раз он перечитывал эпопею, когда лежал в больнице.
Кроме истории, Саша увлекался фотографией. У него был «ФЭД». Это был тогда лучший аппарат с немецкой оптикой. Он и предложил Жене перефотографировать картинки с конвертов. Делал большие фотографии и маленькие специально для магнитофонных коробочек. Еще у него был какой-то особый способ ретуширования фотографий. Штриховал цветными карандашами, потом одеколоном делал ровный цвет. И все это дело чем-то закреплял. Получались классные цветные фотографии. Их Женя наклеивал на магнитофонные коробочки. Это было, как сейчас бы сказали «ноу-хау».
В общежитии ничто не может долго оставаться тайной. Тем более, если никакой тайны и не делается. Женину фонотеку, которая постоянно пополнялась, теперь пересмотрела не только вся «пятерка», но и меломаны из других общежитий. У всех она вызвала восторг. И каждому хотелось иметь что-нибудь такое.
Женя сделал первую кассету. И счастливый обладатель ее, кажется, он был математиком, протянул ему десятку. Первым побуждением Жени было отказаться, но тут же подумал: а почему. Он сделал работу, сделал качественно, потратил время, оформил конверт. С радиолы, что была в ленинской комнате, можно было записывать сразу на два магнитофона. Конечно, это была Женина «Астра» и еще чей-нибудь магнитофон. За один проход записывал сразу две кассеты. Порой за вечер или выходной выходило до полсотни. Это повышенная стипендия. Женя предложил деньги Саше. Тот ему поставлял фотографии. Совершенно бескорыстно. Саша улыбнулся и наотрез отказался. Деньги его совершенно не интересовали.
Женины кассеты пользовались популярностью. Как говорится, «слух обо мне пройдет по всей Руси великой». Студенты других факультетов, фэмэшатники, старшеклассники, пэтэушники проложили тропу к «пятерочке» и смотрели на Женю, как на гуру.
В родной Барабинск Женя отправлялся с очередной партией кассет, которая расходилась влёт. Предтеча будущих студий звукозаписи удовлетворял спрос на западную музыку, которая пользовалась бешенной популярностью в отличии от советской.
