Нина Стожкова
Танго со смертью
Вопросы без ответов
Омар Омарыч продолжал подмечать странные вещи, которые в последнее время регулярно происходили в клинике. Подозрения порождали в его душе смутную тревогу, потому что доктор Омаров больше всего любил порядок. Еще недавно, благодаря усилиям главного врача, одновременно известного хирурга, сложный механизм клиники работал четко, как часы. Но в последнее время все пошло наперекосяк. Молодая докторша из реанимации куда-то внезапно исчезла. Говорили, срочно в отпуск уехала. Нашла, понимаешь, время! Кто будет эту позицию прикрывать, пока ей найдут замену? Реанимация – неотъемлемая часть работы хирургов. Шесть – восемь часов бригада хирургов и операционных сестер оперирует, хирурги теряют за время операции нервы и килограммы. А что потом? Если больного не будут как следует выхаживать, работа целой бригады может пойти насмарку. Или еще один странный момент. Пациента Бармина с кучей осложнений после операции, не до конца восстановившегося и долеченного, куда-то ни с того, ни с сего перевели, хотя прежде в их отделении такое не было принято. И наконец – самое странное и неприятное… Молодой, цветущий с виду парень с неподходящей для врача фамилией Могильный скоропостижно умер. По иронии судьбы, он скончался в реанимации, прямо на своем рабочем месте. Говорят, сердце подвело… Очень расплывчатое объяснение, надо заметить. Уж он-то, кардиолог Омаров, это отлично знает. Кстати, хорошо бы выяснить, слышал ли кто-нибудь о результатах вскрытия?
Размышляя о недавних событиях, Омар Омарович, разумеется, не оставлял без внимания пациентов. Он по-прежнему несколько раз в день забегал к послеоперационным больным, делал перевязки, готовил новых пациентов к операциям и наконец ассистировал хирургам в операционной. Одним словом, выполнял всю рутинную работу палатного доктора, не забывая отмечать про себя новые неувязки и странности, происходившие в клинике все чаще…
Лина позвонила Башмачкову с радостным известием: наконец ее выписывают. Однако голос ее звучал грустно, потому что, как назло, Люся заболела и не сможет ее забрать назавтра из клиники. Башмачков, разумеется, намек понял и пообещал Лине доставить ее домой с объемными сумками в лучшем виде. Почему бы и нет? В конце концов, у них когда-то были нежные отношения, правда, со временем любовь перешла в дружбу. Что ж, бывает, впрочем, друзья на то и существуют, чтобы друг другу помогать.
Назавтра Башмачков явился в отделение как раз к выписке. Лина уже «сидела на чемоданах», то бишь на объемных сумках. За две недели пребывания в клинике у нее откуда-то набралось барахлишка. Лина еще с утра бережно извлекла из дальнего угла тумбочки антикварную медаль, которую Бармин просил передать его дочери Верочке, и спрятала на дно объемной сумки. Не терпелось поскорее оказаться дома, и Лина подгоняла Башмачкова, пока тот бегал рысцой по длинным коридорам клиники и подписывал за нее все необходимые бумажки. Она очень боялась, как бы какой-нибудь пустяк – подскочившая от волнения температура, высокое давление или не до конца заживший шов – не помешали выписке. Лина уже и не чаяла попасть домой к Новому году, но судьба в лице всесильного Омара Омарыча неожиданно сжалилась и сделала ей этот роскошный новогодний подарок.
Было тридцатое декабря. Приближение праздника чувствовалось во всем. Медсестры стали чаще улыбаться, доктора выглядели не столь суровыми и загнанными, как обычно, а строгий режим дня, прежде неукоснительно соблюдавшийся в отделении, уже не казался догмой. В холле появилась симпатичная елочка и легкомысленные электрические гирлянды. Палаты постепенно пустели, больных одного за другим выписывали домой. «Понаехавшие» из других городов и стран ближнего зарубежья врачи и сестры разъехались на новогодние каникулы по домам. В отделении остались дежурить лишь те бедолаги, которым выпала невеселая участь – провести в клинике новогоднюю ночь и последующие каникулы. Омар Омарыч пожелал Лине скорейшего выздоровления, вручил ей выписку из истории болезни и назначил очередную консультацию, разумеется, уже в будущем году.
Двухнедельное заточение Лины в клинике завершилось и, что немаловажно, завершилось успешно. Лина была счастлива: операция позади, она уходит из клиники на своих ногах. К тому же, все ее страхи, а также усилия врачей и сестер оказались ненапрасными, поскольку спустя всего две недели она чувствовала себя гораздо лучше, чем до операции Башмачков очень надеялся, что, оказавшись дома Лина постепенно забудет и про больницу, и про операцию, и про бывшего дипломата Бармина. Мозг, защищая психику, обычно вытесняет из памяти все неприятное. Надо жить будущим, а не прошлым. В конце концов, кому какое дело, куда исчез этот амбиционный старик. Довольно Лине заниматься чужими проблемами, пора наконец и о себе подумать. Ну, а он, Башмачков, будет помогать по мере сил, сопровождать на прогулках и потихоньку реставрировать мосты между ними, так безжалостно сожженные пару лет назад, в сущности, из-за пустяков.
Лина в последнее время нередко разговаривала со своим сердцем, виртуозно заштопанным Рустамом Маратовичем, и порой это новое сердце говорило ей дельные вещи. Например, оно настойчиво советовало простить Башмачкову большие грехи и малые прегрешения и «пойти на второй круг». Лина подумала-подумала и, пожалуй, впервые прислушалась к сердцу, а не к голосу разума.
Лина и Башмачков тихо, по-семейному провели шумную и многолюдную в прежние годы новогоднюю ночь. Подняли кружки с клюквенным морсом, (шампанское Омар Омарыч пока строго–настрого запретил), и ровно в полночь поцеловались. Каждый из них мысленно пожелал, чтобы в новом году у них все опять сложилось, связалось и склеилось.
На следующий день начались новогодние каникулы. Люся потихоньку выкарабкивалась из гриппа и звонила все чаще. Она явно хотела убедиться, что с головой у Лины все в порядке, и, вроде бы, начала постепенно успокаиваться на этот счет. Лина была рада побыть одна и собраться с мыслями. Тем более, что для этого наступило подходящее время. Башмачков уже второго января оставил Лину на попечение родственников и отправился в давно запланированную поездку. Он улетел в Прагу, чтобы собрать материал для нового готического романа. Лина очень любила этот прекрасный город, полный тайн и средневекового очарования. Она отпустила бойфренда в поездку с легким сердцем. Ей хотелось побыть в одиночестве и сосредоточиться на исчезновении Бармина. Самое обидное, что этот господин пропал, не оставив ей телефонов ни потенциального спонсора, ни возможных инвесторов, поэтому в душе Лины все чаще поднимались досада и раздражение. К счастью, ее прооперированное сердце с каждым днем работало все лучше, и в голове Лины постепенно зарождались все новые вопросы и неожиданные гипотезы о внезапном исчезновении дипломата.
Телефон дочери Бармина по-прежнему молчал. Через пару дней Лина неохотно себе призналась, что расследование зашло в тупик. Отступать было не в ее правилах, и она продолжала размышлять об исчезнувшем дипломате и о нахальной рыжей врачихе. Эти два имени были для нее тесно связаны, как ни пыталась Лина придумать какую-нибудь другую хоть сколько-нибудь правдоподобную версию. Пребывание на больничном оказался длиннее, чем она рассчитывала. Совершая по своему району ежедневный моцион, прописанный Омар Омарычем, Лина набрасывала на бумаге все новые и новые вопросы, на которые у нее по-прежнему не было ответов.
Дни тянулись нестерпимо медленно. Лина скучала по любимой работе, однако наслаждалась временным бездельем и заново открывала для себя прежние, слегка подзабытые в последнее время житейские радости. Она с удовольствием вдыхала любимые ароматы: свежесмолотого кофе, апельсинов, французской туалетной воды «Зеленый чай» и типографской краски в новых книгах. Лина ежедневно слушала обожаемого Моцарта, писала друзьям прикольные посты в социальных сетях и наблюдала за белками и птицами в соседнем Битцевском парке. Одним словом, жизнь потихоньку входила в прежнее русло и не уставала удивлять приятными мелочами, на которые у Лины прежде катастрофически не хватало времени. Все чаще в эти дни сладкого ничегонеделания она вспоминала Башмачкова. Вскоре она поняла, что ждать бойфренда уже почти нет сил. Когда же он наконец приедет! Пускай примется ворчать с дороги, нанесет в квартиру грязи, сметет весь ее порядок и уют…Да ради бога! Она и слова не скажет. Лишь бы этот уехавший негодяй неуклюже обхватил ее своими лапищами, нашептал в ухо много нежных слов и рухнул рядом на настиранное и наглаженное любимое постельное белье с подсолнухами…
Все примерно так и получилось. Через неделю Башмачков заявился из аэропорта прямо к Лине и тут же объявил, что он соскучился и никуда больше не поедет. Лина была счастлива. Их семейная жизнь стремительно налаживалась. Наглаженное белье с подсолнухами вскоре оказалось безжалостно смятым, сорванные в спешке вещи валялись на полу, а Лина вскоре поймала себя на том, что улыбается без всякой причины.
На следующий день писатель застолбил себе в гостиной небольшой столик, пристроил на нем свой ноутбук и теперь с утра до вечера строчил на нем сцены для романа. Материала для новой книги после поездки в Прагу было больше, чем достаточно. Писатель побывал и на старинном еврейском кладбище, и в жутковатой церкви в окрестностях Праги, где все убранство было сделано из черепов и костей, и в мрачном музее Кафки, в котором посетители продвигаются под жутковатую музыку по темному лабиринту… Оказалось, что Прага для сочинителя готических романов – самое подходящее место. Башмачков с изумлением узнал, что чехи почему-то питают большую и необъяснимую слабость к разнообразным костям, черепам, засушенным рукам и прочим человеческим останкам. Даже в музее Сметаны хранится косточка из уха великого чешского композитора. Одним словом, Башмачков с ног до головы пропитался мистическими впечатлениями и теперь сочинял новый роман о средневековых ужасах с космической скоростью. В редкие минуты отдыха Башмачков помогал Лине притащить из супермаркета тяжелые сумки с продуктами и втайне надеялся, что она навсегда забросила свои сомнительные расследования, которые, к тому же, касаются совершенно постороннего для них человека. Башмачкову больше, чем когда-либо, хотелось, чтобы все помыслы и деяния Лины, вся ее проснувшаяся энергия были направлены только на него, и уж тем более он не жаждал, чтобы ее мысли занимал какой-то амбициозный и не больно-то понравившийся ему мидовский старик. Лина в ответ на претензии Башмачкова веселилась и норовила прижаться всем телом и чмокнуть любимого в нос, чтобы разом снять все вопросы.
Прошла пара месяцев, и Лина наконец закрыла больничный лист. Она с удовольствием вернулась к своим «Весёлым утятам» – к этим очаровательным и талантливым детишкам и их родителям, а также к коллегам и, увы, к собственным бесконечным административным проблемам. Водоворот служебных проблем и череда новых событий, как всегда, приятных и не очень, постепенно стали вытеснять из ее души больничные воспоминания.
Вначале ей долго не удавалось получить грант от государства на новые постановки «Веселых утят», затем прежняя бухгалтерша внезапно уволилась, поскольку нашла место на овощной базе с более весомым окладом, чем в детском коллективе. Однако эта стерва, носившая турецкие шаровары и полуголые кофточки на пышном теле зимой и летом, теперь подло шантажировала Лину, требуя денег за бухгалтерские документы, которые все эти годы хранились у нее дома. Бухгалтерша на работе не парилась, работала дистанционно и обычно проводила с Линой он-лайн платежи, помешивая ложкой в кастрюле с борщом или с наваристым харчо. Родители-фермеры постоянно присылали этой стерве с водителями автобусов огромные сумки с продуктами, так что меню ее было на редкость разнообразным. Как только «Утята» оказались на грани закрытия, бухгалтерша поняла, что настал ее звездный час. В том смысле, что напоследок она решила стрясти с разорившейся детской студии все до последней нитки. Она прекрасно знала, что денег у студии на счете нет, однако вошла во вкус и теперь требовала Лину вернуть ей деньги за все, даже за ноутбук, который она купила себе домой… Словом, устав отбивать удары судьбы, Лина попыталась сбагрить «Веселых Утят» в хорошие руки и отойти от руководства… Однако, как говорится, «нема дурных». Желающих взвалить на себя убыточный детский коллектив, обремененный долгами и проблемами, понятное дело, не нашлось. Даже то, что «Утята» к тому времени обрели свое узнаваемое лицо и имя, не помогло. Знакомые деятели из шоу-бизнеса и господа из концертных организаций ободряюще улыбались, обнимали Лину, сочувствовали на словах, однако к идее присоединить «Утят» к какому-нибудь другому, давно сложившемуся и успешному коллективу, отнеслись более чем холодно. В общем, Лине ничего не осталось кроме как тащить свою неподъемную директорскую ношу и дальше, невзирая на проблемы со здоровьем и на выяснения отношений с бухгалтершей, окончательно обнаглевшей и изрядно зарвавшейся за время ее болезни.
Башмачков был особенно нежен с Линой в этот первый месяц после операции. Словно никогда не было между ними обид, не летели искры от сшибки двух сильных характеров и не происходила вся прочая ерунда, которая отравляла жизнь и в конце концов привела тогда к разрыву. Бойфренд иногда уезжал в свою берлогу, но довольно быстро возвращался в уютную и светлую квартирку Лины на Юго-Западе столицы. Все чаще он стал говорить, что его квартирку они могли бы в конце концов сдать и значительно улучшить свое материальное положение. Лина эту идею вслух горячо одобрила, но в душе понимала, что писатель – это волк-одиночка. Постоянно делить кров и стол с человеком, у которого в голове сплошные выдуманные сюжеты и несуществующие герои, – удовольствие еще то. И все же Лина каждый день по-новому открывала для себя этого необычного, как ей когда-то казалось, человека. Чувство жалости и нежности потихоньку, день за днем устраивалось в ее обновленном сердце, пока наконец не расположилось там уютно и беспечно, как пушистый кот в старом кресле. Как ни старалась Лина изо всех сил не впускать в свое заштопанное Рустамом Маратовичем сердце избыток страстей, чтобы оно ненароком не разорвалось, особых успехов в этом она не достигла. Любовь к Башмачкову вспыхнула в ее сердце с новой силой. К сожалению, волевые усилия в делах сердечных частенько бывают бесполезными и даже порой вредными…
Вера в слезах и с надеждой
Однажды воскресным утром Лина наслаждалась разрешенным ей Омаром Омарычем некрепким кофе и в пол-уха слушала по радио перепалку двух веселых дикторов, парня и девушки, без конца хохотавших и перебивавших друг друга, так что основная мысль их спора неизменно терялась где-то в пути. Впрочем, важен был не смысл их слов, а беспечная утренняя интонация и звонкий тембр молодых приятных голосов.
Телефон ворвался в безмятежное утреннее безделье слащавой мелодией какой-то итальянской песни. Номер на экране мобильника был незнакомым, но Лина все же решила ответить. Вдруг кто-то из вечно обеспокоенных родителей из «Весёлых утят» звонит? Или, паче чаяния, долгожданный спонсор наконец объявился. Хотя это вряд ли, в последнее время со спонсорами у «Утят» тотальная невезуха.
– Ангелина Викторовна? – назвал ее имя без запинки молодой женский голос и, не дождавшись ответа, продолжал. – Извините, пожалуйста, что звоню в выходной день. Я Вера Филимор-Бармина, дочь Иннокентия Михайловича. Не так давно вы оперировались одновременно с моим отцом в одной известной кардиологической клинике…
– Вера Бармина! Наконец-то! – обрадовалась Лина. – Я столько раз набирала ваш номер, но всегда почему-то безуспешно. Ваш отец, Верочка, еще перед Новым годом попросил меня с вами связаться и сообщить, что его перевели в другое отделение. Да, еще он поручил передать вам некую семейную реликвию. Какую-то старинную железяку, представляете? Еще он написал, что это памятная медаль в честь Екатерины II. Вашу маму ведь тоже Екатериной звали? Видимо, это имя для него значит очень многое. Думаю, антикварная медаль – ценная вещь, раз он так боялся, что она потеряется, и даже захватил ее в клинику. Впрочем, прошло уже изрядно времени с момента нашего расставания. Надеюсь, ваш папа уже полностью выздоровел. Странно только, что его мобильник, как и ваш, упорно молчит.
– Я потеряла мой телефон, а потом и вовсе сменила номер, – объяснила девушка. – Очень хотелось избавиться от одного назойливого ухажера. Папе, конечно, я послала СМС с новым номером, он ответил «хорошо», но потом так и не перезвонил. Я решила, что отец обиделся, ведь я не смогла прилететь в Москву, когда он попал в больницу. Но его молчание, честно говоря, слишком затянулось. А вы его хорошо знали?
Лина задумалась. Вряд ли человека, с которым провела за разговорами несколько вечеров, можно назвать хорошим знакомым. Но, с другой стороны, он рассказал ей всю свою жизнь, так что и поверхностным такое знакомство назвать нельзя.
– К сожалению, Верочка, я знакома с вашим отцом не так давно, – призналась Лин, – мы впервые встретились как раз в той самой клинике, из которой исчез ваш отец. А где сейчас находится Иннокентий Михайлович и что с ним?
– Вот это я как раз очень хотела бы узнать. – громко вздохнула девушка в телефонную трубку. – В клинике сообщили, что отца еще в январе выписали домой. Дома он, по словам соседки по лестничной площадке, так и не появился. Его мобильный телефон до сих пор не отвечает. Как вы, наверное, догадываетесь, я уже обзвонила все клиники и морги, но, увы, безрезультатно. В итоге я вчера написала заявление в полицию о пропаже отца. У меня его вначале не хотели принимать, потому что подобные дела об исчезновении пожилых людей очень плохо раскрываются, а «глухари» и «висяки», как всем известно, полиции не нужны. Однако я настояла на расследовании. Пришлось, как вы догадываетесь, «замотивировать» кое-кого из руководства некоей премией и потребовать открытия дела.
– Полиция – это серьезно. Надеюсь, они разберутся. А почему вы решили, что я могу вам помочь? У меня ведь ресурсов гораздо меньше, чем у полиции, – удивилась Лина.
– Вы были одной из последних, кто видел отца в клинике. После выписки папа никому не звонил, о нем ничего не известно ни одному из наших общих знакомых. Пользуясь моими связями, я вчера прошла в ваше отделение неотложной хирургии и расспросила врачей и медицинских сестер. Конечно, там такой конвейер, по две операции в день, что персонал уже подзабыл отца. Лишь одна из медсестер, некая Татьяна, вспомнила, что вы довольно много общались с моим отцом.
– Общались, – вздохнула Лина, – вернее, просто болтали вечерами. Так общаются в больнице пациенты, объединенные общими болезнями и местом их лечения. В общем, ничего нового я вам, Верочка, поведать, к сожалению, не смогу. Мой телефон Танечка, вероятно, нашла в моей истории болезни?
– Разумеется, – подтвердила Вера, – я ее об этом очень попросила.
– Аааа, волшебная сила шоколадки! – развеселилась Лина. – Танечка – любительница сладкого и «страшных тайн» кардиологической клиники.
– Ну да, что-то в этом роде. А вы не могли бы встретиться со мной сегодня? – голос новой знакомой стал жалобным и почти умоляющим. – Ну я прошу вас, Ангелина Викторовна, уделите мне буквально полчасика, допустим, где-нибудь в центре Москвы. Хотелось бы пообщаться с вами не по телефону, а заодно выпить кофе или чаю с какими-нибудь вкусными десертиками. Разумеется, за мой счет. Ну как, договорились?
Лина вспомнила изумительный вкус морковного торта в одной из ее любимых кафешек, «Мармеладнице», а также аромат свежесваренного капучино – и эти весомые аргументы перевесили голос разума, который настоятельно советовал ей не ввязываться в эту мутную историю. Лина, конечно, старалась ограничивать себя в сладком, но всему же есть пределы… Совсем без десертиков можно и в депрессию впасть. Перед выходом из дома Лина задержалась в прихожей, внезапно вспомнила что-то важное и вернулась в комнату. Там она порылась в комоде и положила в сумочку небольшой конверт. В конверте была медаль с профилем Екатерины Великой.
Вера Бармина оказалась милой молодой дамой лет тридцати в изящной норковой шубке и в модном шелковом платье «цвета пудры», слегка прикрывавшем острые коленки длинных, как у топ-модели, ног. Шлейф легких приятных духов показался Лине знакомым. Ах, да, в ГУМе предлагали пробники этого нового французского аромата, но цена духов показалась Лине тогда запредельной. Платье Лина тоже вспомнила. Она видела точно такое же на сайте дорогой дамской одежды. Бежевая сумочка на цепочке, которую Вера повесила на спинку стула, вероятно, тоже стоила не один десяток родимых рублей. Скромная с виду, однако явно недешевая фирменная бижутерия довершала респектабельный облик молодой леди. Лина осторожно разглядывала девушку, стараясь не слишком пялиться на красавицу. Современная и эффектная молодая дама, на первый взгляд, не имела ничего общего с ее отцом, всю жизнь прослужившим чиновником в МИДе и привыкшем на людях быть «застегнутым на все пуговицы». Однако через пару секунд, когда Вера пристально взглянула на Лину фирменным барминским взглядом, сомнений не осталось: это дочь своего отца.
«Ах, да, она же поздний ребенок, – сообразила Лина, – поэтому выглядит моложе, чем я ожидала. Хотя отец рассказывал, что у нее уже есть собственная дочка от французского мужа, то есть внучка Бармина, кажется ее зовут Надин, значит, по-нашему, Наденька».
– Вера, вы меня простите, если я задам вам бестактный вопрос. – Лина первой решилась заговорить о главном.
– Да спрашивайте, что хотите! – махнула девушка рукой. – Лишь бы это пролило хоть какой-то свет на исчезновение отца. У меня здесь слишком мало времени. Я бросила все – мужа, маленькую дочку, хорошую работу, которую так долго искала в чужой стране, чтобы прилететь в Москву на несколько дней и узнать все подробности о моем отце на месте.
– Боюсь, мои сведения о вашем отце слишком скудные и не очень оптимистичные, – вздохнула Лина, – вряд ли они смогут пролить свет на его местопребывание. – Знаю лишь то, что Иннокентия Бармина перед Новым годом перевели в другое отделение и что за ним приезжала в палату рыжеволосая докторша.
– Мне сообщили, что из вашего отделения отца вскоре выписали, и что его забрала дочь, – медленно проговорила Вера и, не удержавшись, разрыдалась. Теперь перед Линой сидела не самоуверенная европейская дама, а молодая растерянная девушка, потерявшая близкого человека. Носик девушки покраснел, из глаз потоком лились слезы, губы подрагивали, как у ребенка.
Лина подала ей салфетку и на всякий случай спросила:
– Верочка, у вашего отца ведь была дочь от первого брака?
– Вот именно, что «была»! Год назад Лёля скончалась в Женеве. Понимаете, она никак не могла забрать отца из клиники.
И Вера вновь разрыдалась, теперь даже не пытаясь сдерживаться.
Лине стало вдруг ужасно жаль эту молодую растерянную девушку и очень захотелось ей помочь.
– Значит, вы ничего не слышали про рыжеволосую дочь Иннокентия Бармина? Про доктора Марианну Мухину?
– Никогда! – отрезала Верочка. – Никакой неизвестной мне дочери, я уверена, не было и быть не могло. Отец так любил маму, что интрижки на стороне для него просто исключались.
– Мужчины нередко бывают коварными и очень скрытными, – мягко возразила Лина. – У нас в России на федеральных каналах чуть ли не ежедневно всплывают побочные дети разных знаменитостей и богачей.
– Ну и что с того? Даже если у папы с какого-то перепугу объявилась еще одна дочь, зачем ей забирать отца к себе? Хорошо, допустим, она претендует в перспективе на папино наследство. У отца – прекрасная квартира в центре Москвы, которую он когда-то получил в МИДе на нашу семью. Они могли бы вдвоем поселиться в нашей квартире, я-то все равно постоянно живу в Париже. Ну, а потом отец, надеюсь, отважился бы посмотреть мне в глаза и объяснить эту сомнительную мелодраму.
– Вот-вот, «его прекрасная квартира», – тихо отозвалась Лина. – Недвижимость – это то единственное, что еще имеет в наше нестабильное время хоть какую-то ценность. Ну, и еще антиквариат. Да, кстати, вот она, эта старинная медаль с профилем Екатерины II. Вероятно, он хотел передать вам что-то ценное – на случай, если он внезапно уйдет из жизни. Думаю, чтобы имя «Екатерина» напоминала вам о матери.
– Бедный папа! – глаза Веры вновь наполнились слезами. – Похоже, он предчувствовал что-то нехорошее, раз решил отдать эту ценность мне. а не держать при себе. Как бы я хотела, чтобы он был жив! Признаться, я верю в это с каждым днем все меньше.
– Да, меня история с медалью тоже удивила, – согласилась Лина. – Впрочем, если бы Иннокентий Михайлович заметил что-то подозрительное, он вряд ли согласился бы по доброй воле покинуть отделение. В конце концов, он был в нормальном психическом состоянии, так что насильно его перевозить куда-либо никто не имел права. К тому же, если принять во внимание его профессию… Иннокентий Бармин – человек непростой, неглупый и даже, я бы сказала, хитрый. Дипломаты не бывают простачками. Мне кажется, мошенники с ним крупно просчитались. Возможно, они зашли в тупик и теперь не знают, что делать со своей добычей дальше. Мне кажется, они прячут вашего отца и просто ищут подходящий момент, чтобы вернуть его домой.
– А если его убили? – девушка вновь принялась рыдать изо всех сил, так, что ее хорошенький прямой носик стал совершенно малиновым, а большие карие глаза с раскосым разрезом стали похожи на виноградины под дождем.
– Успокойтесь, Верочка, ваш отец не так прост. Почуяв опасность, он бы обязательно оставил нам с вами какие-нибудь особые метки или «зарубки». Ну, как «Мальчик с пальчик» у Братьев Гримм. Не в безвоздушном же пространстве он находился все это время! В общем, нам с вами надо проявить сообразительность, чтобы отыскать хоть какие-то зацепки. Ну, а полиция пускай действует по своему плану. Тем более, что они обычно не торопятся искать пропавших стариков…
Чем энергичнее Лина успокаивала Верочку, тем острее чувствовала уколы совести. Оказывается, заштопанное сердце тоже умеет болеть! Это открытие неожиданно обрадовало Лину. Выходит, она не разучилась чувствовать! Как она вообще могла забыть про Иннокентия Бармина! Он ведь надеялся на нее, когда оставлял книгу и доверял ей медаль! Старик наверняка что-то зашифровав своем послании. Узнать бы только – что именно…
Лина испытала давно забытое волнение и даже почувствовала легкую дрожь в коленках. Так, наверное, дрожит полицейская ищейка, взяв след. В самом деле, пора вернуться к поискам исчезнувшего дипломата. Как раз для Лины пришло время ехать в клинику на консультацию к Омару Омарычу. Только там есть шанс что-нибудь узнать. Лина подумала и решила, что сообщать Башмачкову об этой плановой поездке совершенно не обязательно…
